Алька торопилась к переправе. А и к слову сказать, какая уж там переправа, просто место, откуда на лодке можно на другую сторону перебраться. Вчера сплавились на моторке с Евтееичем, да еще с двумя бабенками, а нынче обратно. Алька-то у сестры старшей гостила, ребетёнок у Людмилы, ну вот и побывала у нее. А теперь обратно – в свою родимую деревеньку – на другой берег Енисея. Так и мотаются местные, перемахнули реку и уже в гостях.
(художник Григорий Шполянский)
Протянулись берега зарослями, а кое-где — с накренившимися мощными стволами тополей, как будто берег ими огорожен. А меж берегами вода вечным потоком бежит. Присмотришься: ох и скорость на Енисее-батюшке! Ступишь в такую воду, того и гляди, что снесет, как щепку. Это в 1970-ом он еще не перекрыт был для будущей ГЭС Саяно-Шушенской.
Алька поторапливается, а то дед Василий Евтеевич ждать не любит, вон уже сидит в лодке, согнувшись. Глянешь в одну сторону – широченным водным полотном тянется река, глянешь в другую сторону – как будто сужается Енисей, зажимаясь в тиски предгорьем. В ясную погоду, если присмотреться, то и хребет Борус увидеть можно, пять его вершин и летом шапками снега стоят нахлобученные.
Алька на небо поглядывает: хмурится небушко не по-весеннему. И ветер все наглее становится. Шуга давно прошла, очистилась река, а все равно зябко на Енисее.
– Бегу, дядь Вася, — кричит она, ступая по камням, стараясь удержаться на булыжниках и не упасть.
Поворачивается Евтеич… а это вовсе и не Евтеич… Сашка это Коробейников. Алька запнулась и встала как вкопанная. Уж кого не ожидала увидеть тут, так это Сашку – врага своего с самого детства. И Василия Евтееивича совсем не видать, и вообще никого больше в лодке, да и лодка не моторка, а на веслах.
Альке впору развернуться и уйти, потому как Сашка здесь нежданно-негаданно. Хоть и взрослые они, Альке девятнадцать, а Сашке двадцать, все равно врагами остались. Да только не в Алькином характере отступать, прежде не выяснив, где же дед Василий.
— А где Евтеич?
— Я за него, — Сашка шмыгнул слегка простывшим носом, поправил фуражку, приподнял воротник старенького отцовского пиджака, прикрываясь от ветра. – Прыгай давай, если на ту сторону хочешь. Евтеич загулял, у тестя остался, а мне сказал, народ будет…
Сашка тоже не ожидал увидеть Альку, вообще не знал, что «народ» — это и есть Алевтина Леоненко, гостившая у старшей сестры.
Алька села в лодку, заняв место почти у самого «носа», поглядывая на берег, вдруг еще кто подойдет, не хотелось ей с Сашкой даже несколько минут в лодке находиться.
— Ну, чё, все что ли? – парень недовольно смотрел на тропинку, ведущую от берега к деревне. – Больше никого не будет? Поторапливаться надо, — он взглянул на темные тучи, — непогода может захватить.
— Да вроде никто больше не собирался, — сказала Алька, тоже кутаясь в пальтишко от ветра.
И ведь права была мать, когда накануне заставила пальто надеть, а то хотела в плащике болоньевом, вот бы сейчас продрогла.
Учились они сначала в своей деревенской начальной школе, а потом ездили за десять километров в соседнее село, где была десятилетка. И хоть Алька на год младше, по дерзости своей не уступала Сашке. Уже не помнят они, кто первым задираться начал… как это обычно бывает: дернул за косу от нечего делать (а может симпатию хотел выразить), девчонка огрызнулась… ну, и пошло дальше вроде школьной вражды. Он слово скажет – она десять, он толкнет, она тумаков наставит.
А как постарше стали, то попросту старались не замечать друг друга., или на танцах едкое слово кто-нибудь из них скажет. Сашка как-то назвал Альку козой ершистой, это еще в старших классах было. Ну, то что «коза» — это понятно, частенько так выражались в сторону противоположного пола. Но чтобы «ершистая» — как-то не связывалось. Водились ерши в Енисее – рыба вполне съедобная, даже вкусная, но уж очень колючая, чистить ее муторно.
Алька тогда высмеяла Сашку за «ершистую». А он как назло стал ее так называть. Как увидит где, скорчит гримасу и бросит, как будто камушком: «коза ершистая».
И даже этой весной, как только пришел Сашка с армии, Алька с таким же холодком на него смотрела, а он не преминул при случае напомнить ей: «коза ершистая».
Алька в клубе с парнями танцевала, а вот на Сашку также презрительно поглядывала. Да и он других девчонок приглашает, танцует так, как будто кум – королю.
И сейчас, в лодке, Алька отвернулась, решив потерпеть несколько минут, пока на ту сторону перемахнут. Конечно, на моторке было бы гораздо быстрее, но ничего, на веслах, если руки сильные, тоже справляются мужики. А у Сашки руки были сильными, это сразу заметно, да и вырос он на Енисее. До армии с парнями силушку свою испытывали: летом на ту сторону переплывали в студеной водице, борясь с течением. Рискованное, конечно, дело, но парни так часто развлекались.
https://rasterprint.ru (художник Тойво Васильевич Ряннель. Енисей. Белая ночь.)
Сашка спихнул лодку с камней, оттолкнул от берега, запрыгнул сам и сел на весла. Сразу с силой стал грести, отдаляясь от берега. Оба молчали. Оба поглядывали на хмурое небо. Еще и до середины не доплыли, как ветер поднялся. Да с такой силой, что потемнело небо, вода стала свинцовой, бурлящей, волны усилились.
Алька почувствовала холод пронизывающий, что не редкость в этих местах даже весной. Брызги летели в лицо, лодка покачивалась, того и гляди зачерпнет бортом воды. Она обернулась, посмотрела на Сашку, а он из всех сил налегал на весла.
Тут уж не до вражды, тут бы выбраться. – Дай, помогу, — крикнула Алька.
Другой раз мог бы глянуть на нее презрительно и отказать… но Сашка пододвинулся, дав другое весло. И вот они в четыре руки гребут… уже на середине реки.
От ветра вода в Енисее, кажется, еще быстрее бежит, не дает лодке пробиться к другому берегу, крутит ее, швыряет…
— Дай я сам, — просит Сашка, — тут управлять надо, чтобы ветром да волнами не завалило лодку, — он снова один на веслах, выравнивает лодчонку.
Горы, что вдалеке, все в тумане от непогоды, от сырости, да от снега. Там, в горах, наверняка снег стружит.
Алька вцепилась в борта лодки, впервые наблюдая такую непогоду, страх начинает ее сковывать… не думали они с Сашкой, что ветер так быстро начнется и превратит реку в свинцовый, бурлящий поток, который легко перевернет их судёнышко.
Лодку сносило течением все дальше, от того берега, к которому наметили пристать. Вот уже и конец деревни, а они еще только середину реки преодолели. Лодка накренилась и зачерпнула бортом воды, Алька вскрикнула, ноги оказались в воде. Сашка отвлекся, достал из-под скамейки, на которой сидел, старый черпак и кинул его Альке. – Черпай воду.
И она ухватилась за тот черпак, как за спасение, стала избавляться от воды. Руки ее заиндевели от холода, скоро и не разжать, так сковало, а она все вычерпывала, лишь бы помочь.
Снова швырнуло лодчонку, видно в водоворот попали, или ветер с силой рванул, Алька уставилась на Сашку, он старался направить лодку к берегу.
Вот именно сейчас она поняла, что хватит одного мгновения, чтобы перевернуться и тогда… в такой воде до берега им не доплыть… И так она это явно представила, что слезы покатились по лицу, только их не видно было, потому что еще и дождем хлестало, да и брызги речные попадали на лицо.
Подобралась ближе к Сашке… а он, как заведенный, налегает на весла.
— Саша, мы же потонем… А ведь я люблю тебя! – Алька смотрит на него, снова кричит, что любит, а сама плачет, держась за борта лодки.
— Так ведь и я люблю тебя! Слышь, дуреха… если что, ты за меня держись, — Сашка посмотрел на веревку, лежащую на дне лодки, готов был привязать этой веревкой Альку к себе, чтобы течением не утянуло… — Я же хорошо плаваю, выберемся, если что, — говорит Сашка.
— Нееет, ветер еще сильнее, никак к берегу не пристать, — плакала Алька.
— Ты держись, слышь, держись, сейчас выправимся, — Сашка с еще большим усилием гребет к берегу. Ко всему уже приготовился: «если лодку перевернет, — думал он, — Альку держать надо».
А она дрожала от холода и от страха, в голове так и стучала мысль: «топориком на дно». Это они в детстве так смеялись над теми, кто плавать не умел. «Сиди на берегу, а то пойдешь топориком на дно». А вот сейчас, окажись в воде, и редко кто выплывает из этой буйствующей реки.
— Держись, — крикнул Сашка и не, чувствуя рук, еще больше стал упираться, чтобы пристать к берегу.
Вот уже почти рядом, почти уткнулись носом, а вода снова относит. Сашка спрыгнул в реку, оказавшись почти по пояс воде, притянул лодку к берегу, и Алька выпрыгнула, и они вместе затянули нос лодки на каменистый берег. Потом он веревкой привязал суденышко к дереву.
Почти обессиленные, присели у тополя, глядя на продолжавшуюся стихию.
— Вот так, — Сашка только сейчас заметил, что он почти весь мокрый, — вот и ладно, а то разбушевался Енисей-батюшка. Ну, ты как? – спросил все еще дрожащую Альку.
— Я к реке больше никогда не подойду, хватило мне этой переправы.
— Кто же знал, что не успеем, вроде небольшой ветерок был, а оно вон что налетело…
— Что же мы сидим? – хватилась Алька. – Ты же мокрый весь! Побежали домой!
До Сашкиного дома еще минут пятнадцать идти. – А может к тетке твоей зайдем, ты хоть обсохни, — предложила она.
— Да вот уже скоро, — Сашка шел вперед не останавливаясь.
_____________
Думала Алька, что в пятницу, как и раньше, увидит Саньку в клубе и спасибо ему скажет, что спаслись тогда. Но не было его там… дружок его Лешка сказал, что заболел Саня, с воспалением легких в районной больнице лежит.
Сникла Аля от этой новости. В выходной даже в район съездила, только ее не пустили к Сашке. Плох он был.
И только через две недели врач, наконец, сказал: — Выписываем, дома и стены помогают.
В это время уже вовсю бушевал май месяц, украсив всю округу цветением садов. Алька поздним вечером, возвращаясь из клуба, свернула в проулок, потому вышла на другую улицу и, под покровом ночи, подошла к Сашкиному дому.
Чтобы залезть в палисадник, пришлось изловчиться, да еще кусты сирени… надо сквозь них пробраться… Алька подошла к окошку, за которым была Санькина комната. После той переправы ни разу его не видела.
Поняла, что не дотянется… заметила старое ведерко, в которое траву собирали хозяева, перевернула и встав, потянулась к окну. Ведро не выдержало, и Алька с шумом упала, ударив ногу. Так и застала ее Анна Никифоровна, Сашкина мать.
— Батюшки, а я думаю, что за шум тут, — женщина увидела в палисаднике Альку. Помогла подняться, но на ногу девчонка наступить не могла.
— Тетя Аня, вы только ни кому не говорите, пожалуйста. И Сашке тоже не говорите.
Голос был таким умоляющим, что Анна дала твердое обещание молчать. – А как же ты домой? В больницу тебе надо.
У соседей напротив у ворот стояла не распряженная лошадь, Анна попросила дядю Колю довезти Альку домой, объяснив, что девчонка запнулась о камень и зашибла ногу.
Так и везли ее до самого дома. Мать никак не могла понять, как же это можно на ровном месте так ногу ударить. Утром наложили тугую повязку и наказали несколько дней никуда не бегать, а посидеть дома.
___________
Дня через три, когда ночь опустилась на деревню и Алька уже легла спать, что-то стукнуло в окно, как будто звякнуло. Приподнялась, встала, выглянула из спаленки, убедившись, что все спят, тихо приковыляла к окну, также тихо открыла его.
Сашка «вынырнул» из темноты, оказавшись на завалинке совсем близко перед Алькой…
Можно было бы наговорить много слов, задать множеств вопросов и долго вспоминать их рискованную переправу… но Сашка вместо всех тех слов, которые заготовил заранее, обхватил рукой Алькину шею, притянул к себе и поцеловал ее. Она тоже обхватила его руками, не желая отпускать.
___________________
Свадьбу Саньки и Алевтины родственники восприняли, как дело обыденное. Ну а что, и по годам подходящие, и из одной деревни.
Удивительно, но вражда их закончилась вместе с той переправой, и никогда больше не называл он Алевтину «козой ершистой».
Аля еще долго к реке не подходила, лишь с годами притупился страх, но детей не пускала одних, пугая, суровым нравом Енисея-батюшки.
Годы идут, а Енисей бежит все так же, и счастье тому, кто сумел выбраться из его могучих объятий.
Татьяна Викторова