— Мам, это Наташа. Ната, это моя мама, Маргарита Петровна. А отец где? — Мишка потянул девушку за собой, та, робко кивнув стоящей перед ней женщине, сделала пару шагов, остановилась.
Ну как же… Маргарита Петровна… Натка знала её очень хорошо, до дрожи, до темноты в глазах…
— Наташа? Какими судьбами? — осведомилась между тем женщина, поправила воротничок своего бархатного платья, кивнула, мол, проходи, раз уж пришла.
— Мам, что значит «какими судьбами»?! — удивлённо обернулся Михаил. — Папа–то когда придёт?
— Не знаю. Собрание у них на работе, задержится. А зачем он тебе? — Рита отвела назад плечи, выпрямила спину. Да, Натка её такой и запомнила – прямой, как доска, и жёсткой, как наждачка. Неужели у такой женщины может быть ТАКОЙ сын – мягкий, покладистый, ласковый, веселый?..
— Ну ладно, тогда, может, чайку попьём? Наташ, где наш торт? Мам, мы торт купили, твой любимый, слоёный, с клубникой, — улыбнулся Миша. — Я пойду, что ли, чайник поставлю?
— Иди, сынок. Я подойду скоро, помогу. Только покажу Наташе, где можно посидеть, отдохнуть, — кивнула сыну Рита. — Идёмте, вот сюда! Как видите, квартира у нас большая, просторная, три комнаты…
Мать говорила как–то язвительно, чопорно, так, что Миша даже обернулся, нахмурился. Квартира досталась матери от бабушки, переехали сюда не так давно, года четыре назад, так что тут хвалиться? Сейчас трёшкой никого не удивишь!
— Да, очень красиво… — даже не поднимая глаз, кивала Наташа.
— Именно красиво, вы так хорошо сказали! — взяв девушку под локоток и удостоверившись, что сын уже на кухне, Рита впихнула девушку в гостиную и, закрыв стеклянные двери, обернулась, смерила Натку взглядом, покачала головой.— Ну и что ты тут забыла? Как ты вообще опять оказалась на моём пути?! Нееет, ну тесен мир, прямо как насмешка какая–то!
— Я не знала, что Миша — ваш сын, мы никогда не обсуждали своих родителей… — пролепетала гостья.
Со стен на Наталью смотрели лица таких же строгих, как хозяйка, людей. Портреты, выполненные маслом и поблёскивающие лаком, уже потемнели, резные, золоченые рамки кое–где потрескались, но это скорее усиливало впечатление монументальности и величавости интерьера – всё старинное, помпезное, не репродукции какие–нибудь, а настоящие картины. Наташа ещё больше вжала голову в плечи.
— Сядь! — велела Маргарита Петровна, кивнула на кресло с кривыми, подбоченившимися ножками в виде львиных лап и накидкой с золотистой бахромой. — Сядь, я сказала!
Гостья послушно села.
— Итак, я не буду ходить вокруг да около, Тимофеева. Тогда я пожалела тебя, хотя могла бы довести дело до конца, твоим родителям бы не поздоровилось, а ты бы не хлопала глазами передо мной, а коротала время в колонии. Но я тогда смилостивилась, я…
— Мам! Там у тебя тесто из кастрюли прёт! Что делать? Чай заваривается, если что! — сунул в дверной проём голову Миша. — Нат, поможешь?
Маргарита вскочила, всплеснув руками, потом, увидев, как улыбнулась краешком губ Наташа, снова сделалась жёстким арматурным прутом.
— Кулич, Миша. Это тесто для кулича. Возьми деревянную лопатку, опусти тесто, но только осторожно.
— Ма, я не умею, Натка, иди, ты ж у нас будущая хозяйка! Ой, мам, а какие она пироги печёт, мммм! И начинки разные, и…
— Иди, Миша. Нам с твой девушкой надо поговорить. Сам справишься. Ну!
Михаил нахмурился.
— Наташ, всё хорошо? А ну–ка я тут постою, тоже поучаствую в разговоре. Что за тайны у вас от меня? Мам, Наталья моя невеста.
— Что? Миш, ну это ерунда какая–то, — усмехнулась Рита. — Ты это сгоряча, наверное, мы с тобой потом поговорим.
— Нет, мы всё уже обдумали. Итак, — усевшись на подлокотник Наташиного кресла, сложил руки на груди парень. — Что у нас стряслось?
Наташа, испуганно посмотрев на стоящую перед ней женщину, помотала головой, одними губами прошептав, чтобы та ничего не рассказывала. Михаил выжидательно смотрел на мать.
— Ну хорошо. Не стоит, конечно, портить настроение перед таким светлым праздником, Пасха всё–таки, но уж раз так вышло… Кулич теперь не удастся, ведь его надо печь с хорошим настроением… Ох… С Наташей, сынок, мы знакомы давно. Я когда–то преподавала в школе, ты, наверное, помнишь, ездила в Зеленоград. Это был мой добрый жест, попросили подтянуть класс, я согласилась… Ну, все дети–то хорошие, а вот она… — Маргарита Петровна кивнула на Наташу, — она, Миша, была в классе воровкой. У ребят пропадали вещи, долго не могли выяснить, кто это делает, а потом…
— Хватит! — вскочила, было, Наташа, но Рита только презрительно скривилась.
— Нет, зачем же «хватит»? Между будущими супругами не должно быть тайн, правда, Миша? Или я не права?
Михаил пожал плечами. Он сидел напряжённый, хмурился. Наташа знала это его выражение лица – внешне спокойное, а внутри всё клокочет… Он уже ненавидит её, уже готов выгнать, наверное…
— Итак, пропадали в–основном телефоны. Никто ничего не мог понять, а потом я случайно увидела, как твоя Наташа лезет в мою сумку своими грязными, в гуаши, руками, копается там и, воровато оглядевшись, суёт мой сотовый к себе в карман. Она меня не заметила, а я потом, уже не дожидаясь директора, которая уехала по делам, собрала все классы параллели на «линейку», вызвала Наталью и рассказал всем, что она сделала…
… — Ребята, мне неприятно об этом говорить, вообще думать о таком неприятно, но среди нас есть вор. И он хочет, чтобы вы считали его своим другом, улыбается вам каждый день, а потом лезет в ваши сумки и тащит оттуда всё, что плохо лежит. Тимофеева, выйди вперед, встань перед всеми и скажи, что ты сделала сегодня на перемене. Ну!
Из плотного ряда школьников вышла низенькая, сутулая девочка. Она, глядя в пол, мелкими шажками подошла к учительнице. Наташка слышала, как шепчутся её подружки, как возмущенно обсуждают её стоящие кучкой учителя. Провалиться бы сквозь землю, но и там, кажется, эта прямая, как жердь, строгая женщина, Маргарита Петровна, её найдёт…
— Итак, Тимофеева, я хочу, чтобы ты сама сказала, что сделала, — громко потребовала педагог. — Мы все имеем право знать, кто рядом с нами!
— Не надо, пожалуйста! — Наташка уже плакала навзрыд, размазывая по щекам слёзы. — Ну прошу вас…
— Говори!
Маргарита Петровна не терпела воровства, она была правильной, порядочной женщиной, росла в правильной семье, где любые огрехи строго наказывались. В своей семье она немного размякла, потому что муж, Николай, не позволял слишком строго обращаться с сыном. Но властная, склонная к доминированию натура требовала удовлетворения, а тут такой случай…
— Я украла ваш телефон… — тихо, шевеля одними губами, сказала Наташа.
— Громче, пожалуйста! — не унималась Маргарита.
Наталья, вдруг стиснув кулаки, закричала на весь актовый зал:
— Я украла ваш телефон! Украла!
Потом, рыдая, бросилась вон, сбежала вниз по лестнице и, не заметив завхоза, дядю Игоря, со всего маху врезалась в него.
— Ой, что такое?! Натуська, что случилось? Зарёванная, несчастная, дрожишь вся! Стряслось недоброе? — старенький, седой мужчина, стянув с рук полотняные рукавицы, в которых только что передвигал сломанные парты, снесенные в подвал, обхватил Наташу руками, прижал к себе, как цыплёнка, чувствуя, как дрожит под кофточкой её тело, вздрагивают плечи, мелко–мелко стучат друг о друга зубы. — А ну–ка пойдём! У меня как раз чай свеженький, с мёдом–то, оно как хорошо! Мёд липовый, сладкий, как янтарь на ложечке горит, как слеза еловая. Конфетки есть. Ты любишь конфеты? Все дети любят… Ну, Натка, не дам тебя в обиду!
Через пять минут Наташа уже сидела у дяди Игоря в каморке, глотала слёзы вперемешку с чаем, дула, обжигалась, слизывала с ложки казавшийся ей приторно–сладким мёд и молчала. Завхоз отвернулся, будто ища что–то на полках стеллажа, давая девочке время прийти в себя.
— Она заставила меня перед всеми сказать, — вдруг тихо прошептала Наташа. — Перед всеми ребятами! Они меня теперь ненавидят! Как я жить буду, дядя Игорь?! Уууу!
Натка снова разрыдалась, уронила чашку. Чай разлился по полу. Девочка кинулась вытирать лужицу, испуганно глядя на старика.
— Я сейчас, я уберу, я…
Игорь Андреевич протянул руку, чтобы взять из угла тряпку, Натка метнулась в сторону, села на корточки, закрыла голову руками.
— Ты что, девочка?! Да уберем сейчас! Ну, чего ж ты! Вот, давай, аккуратненько, вот так…
Игорь сам наклонился, всё убрал, потом, сжав кулаки, выпрямился.
— Бьют тебя дома, так? — прошептал он.
Наташа кивнула.
— Только не говорите никому! Пожалуйста! Папа маму бьёт и меня. Брата только не трогает, тот ему однажды сдачи дал так, что папка отлетел к стенке. Я не виновата, слышите! Я не хочу воровать, но он говорит, что тогда не даст нам еды, а мама беременна, ей кушать надо. Я приношу телефон, отец продает его и даёт матери деньги. Я не воровка, я…
Игорь Андреевич, задохнувшись, осел на стул, жестом попросил Наташу налить ему воды, мелкими глотками выпил всю чашку, потом, притянув к себе Натку, что вполне могла бы быть его внучкой, если бы был жив сын, прошептал:
— Не воровка, детка. Не воровка… Ты знаешь, какой праздник скоро?
— Пасха, — тихо сказала девочка.
— Правильно. Ты приходи к нам с бабкой, она затеяла вечером яички красить, поможешь нам?
— Нет, папа не разрешает мне вечером гулять, — покачала головой Наташа.
— Разрешит, я договорюсь. Скажи, где вы живёте?
Наталья назвала адрес.
— Вы только не ругайте его, не говорите ничего про телефоны… Про всё это… — Ната тревожно подняла глаза на старика.
— Ну, там разберемся! — ответил он…
Маргарита Петровна напрасно искала по школе ученицу, Наташа так и не вернулась на уроки. Её курточки не было в раздевалке, а портфель так и остался лежать в классе. Ребята, её одноклассники, шушукались, пинали ногами Наткин портфель. Там, в кармашке, лежало шоколадное яичко, которое она хотела подарить своей подружке, Саше. Но и подарок теперь весь искрошился, и Сашка, узнав, с кем, оказывается, дружила, его бы уже не приняла…
— Маргарита Петровна! — окликнула идущую по коридору женщину учитель музыки, Олечка, молоденькая, только после училища девочка. — Зачем вы так? Публичная выволочка, перед всеми ребятами… Это жестоко!
— Что? Ах, это вы, Оля… Ну что же тогда вы не заступились? А я вам скажу, почему! Потому что я права! Воровство – грех, и пусть оно будет наказано.
— Лучше было бы наедине поговорить, выяснить, что и как… — потупившись, ответила Оля. Рита давила её – взглядом, своей царственной позой, самим своим присутствием в этом коридоре.
— Это пусть в полиции выясняют. Я не буду тратить своё время! Извините, у меня урок! — Маргарита развернулась и, стуча каблуками, ушла в кабинет…
Наташа долго отсиживалась в кустах на пустыре, потом бегом припустилась домой, чтобы отец не ругался, что долго её нет. Открыв дверь, она прошмыгнула в свой закуток, спряталась под одеялом.
Она слышала, как кто–то позвонил в дверь, как дядя Игорь, откашлявшись, что–то говорит её матери, как та смущенно отвечает. Из спальни вышел отец, гаркнул на старика. Тот уговаривал отпустить Наташку к ним в гости, но отец не разрешил, пригрозил спустить дядю Игоря с лестницы…
В школу Наташа потом долго не ходила, прогуливала, пряталась по задворкам. Она хотела бы просто перестать существовать тогда, исчезнуть… Можно было бы встать на рельсах, тогда бы всё закончилось быстро… Но было очень страшно, Наташка так и не решилась…
В воскресенье, когда по всем церквям звонили колокола, а люди тянулись ручейками к храмам, Наташа, убежав из дома, следила глазами за счастливыми прохожими, слушала, как они смеются, разглядывала разноцветные платки на головах женщин, красивые корзиночки в их руках. В корзинках, под полотенцами, Наташа знала, были крашеные яички, пасхальные куличи, был праздник, яркий, добрый, светлый…
— Натуська! — вдруг окликнул девочку не ведь откуда взявшийся дядя Игорь. — Христос Воскрес, детка!
— Воистину воскрес… — прошептала Наташа.
Игорь Андреевич протянул ей пакетик с крашеными яичками.
— Держи, вот бабулька моя тебе собрала. А, мож, с нами сходишь? Церковка наша вот, рядом… — он махнул рукой на сверкающий золотыми куполами–маковками белостенный храм, прячущийся за выпустившими клейкие, салатово–жёлтенькие листочки липами.
— Нет, я не хожу… Не умею я… — стала отнекиваться девочка.
— Ой, не умеет она! Глупости какие! Мать! Мааать! — позвал топчущуюся чуть левее женщину в коричневом пальтишке Игорь Андреевич. — Платочек бы нам, есть у тебя? Познакомься, Наташка, тёзка твоя, Наталья Федоровна, моя жена. Ну, девоньки, шустрее! Опоздаем, скоро петь начнут соловушки наши, детки у нас в хоре, такие уж голоса у них, такие голоса! — суетливо стал объяснять дядя Игорь, помогая жене неловкими пальцами завязать платочек под Наткиным подбородком…
В церкви было прохладно, густо пахло ладаном, ещё чем–то знакомым, приятным. Наташа никогда не была в церкви. Отец запрещал им ходить в такие места…
Крепко держась за руку деда, она переступила порог храма, зажмурилась. Потом, приоткрыв глаза, стала через щёлочки рассматривать трепещущие от людского дыхания и свежего, наполненного ароматом сирени, ветерка, свечи, росписи на стенах и сводчатом потолке.
— Не робей, иди вперед, гляди, нарядно всё как сегодня, Христос воскрес, ради нас всех… — улыбнулась Наталья Фёдоровна.
— Не всех, ради моего папы он не воскрес, — грустно сказала Наташа. — Мой папа злой, плохой. И я такая, раз от него родилась. Мне тут не место!
Она хотела вырваться, убежать, но толпа уже обступила их, запел на возвышении хор, полились вниз звонкие детские голоса, дядя Игорь только вздыхал часто и показывал рукой на ребят–хористов, кивая Наташе, мол, слушай, как голоса их льются, как колокольчики…
— Не придумывай себе, девочка! Ты – это ты, твоя жизнь другая, она будет светлой и правильной, не падут на тебя грехи папы, не отвечаешь ты за них. А только за себя. У всех есть выбор, Наташа, — прошептал наконец Игорь Андреевич. — Твой папа сделал страшный выбор, он оступился… Но ты, Наташа, твоя душа, сама по себе. Бог всех любит, кто к нему приходит, всех бережёт. Ты не грусти, теперь всё будет по–другому!
Наташа покачала головой. Ну как тут может быть по–другому? Отец останется таким, как есть, мама никогда не уйдет от него, а она, Наташа, всегда будет между ними…
Постояв ещё немного, Игорь, Наталья Фёдоровна и Натка протиснулись к выходу, вышли на залитое солнцем крыльцо. В этот момент на башенке вдруг зазвонили колокола, переливчато, празднично разнося свою песню далеко вокруг. Им вторили другие колокольни, сливаясь в один мощный, торжественный гул. Наташа, восторженно сложив руки на груди и замерев, смотрела на небо. Оно, яркое, лазурево–голубое, бесконечное, расчерченное полосами от пролетевших самолётов, было как море, — чистое, теплое, доброе… Того гляди, упадёт вниз, захлестнёт и понесет куда–то вперед, шурша по прибрежной гальке…
Долго ещё потом в жизни Наташи ничего не менялось. Стало только ещё хуже – одноклассники её презирали, обижали, гнали из раздевалки, если Наташа приходила туда перед физкультурой. Педагоги относились по–разному. Кто–то смотрел с презрением, кто–то жалел, остальным было всё равно.
Благодаря Маргарите Петровне в школу нагрянула полиция, с Наташей и её родителями беседовали в кабинете директора, объясняли, что грозит девочке, просили объяснить своё поведение… Наташа молчала. Решили, что, если ещё хоть один раз Натка оступится, с ней уже будут разговаривать по–другому. Семью поставили на учёт, а потом, дома, отец наказал Наташу так, что голова потом гудела всю ночь…
…. — Вот так, сынок. Так что змею ты в дом привёл, вот что я тебе скажу. Она, поди, таких подробностей из своей насыщенной жизни на рассказывала? — закончила свой рассказ Маргарита Петровна. — Мы, конечно, с ребятами её осуждали, но что поделать, люди кругом разные…
Женщина кивнула своим словам, встала, отошла к окну.
— Отец возвращается. Я думаю, Наташа, вам лучше уйти. И больше никогда не появляться в нашей семье.
Девушка затравленно посмотрела на Мишу. Вот сейчас он откажется от неё, выбросит, презрительно плюнет ей вслед, потому что она плохая, она родом из своего детства, она – воровка…
Но Михаил, вскочив и взяв Натку за руку, вдруг сказал:
— Мам, я знал, что ты жёсткая, я вырос с этим, но рядом были бабушка, дед, отец, показали мне, как можно жить по–другому, а вот что ты еще и жестокая, не хотел понимать. Я давно знаю о том, что случилось с Наташей в детстве, об этой истории. Она никогда не говорила, как звали ту учительницу, что оказалась такой бесчеловечной. Я никогда бы не подумал, что это ты… Знаешь, мам, я уйду вместе с Наташей. А ты оставайся. Про тесто не забудь, мам. С наступающей Пасхой.
— Но, Миша! Это дурной выбор! Миша, ты погубишь свою жизнь! Я поступила тогда правильно! Воровство, любое преступление должно быть наказано! — возмущенно закричала им вслед Рита.
— Да… Наверное, — обернувшись, кивнула Наташа. — После того разговора с полицией отец меня избил, он умел это делать так, чтобы было незаметно. Она наказал меня, на всю жизнь запомнила, уж будь те уверены. Меня, а заодно и мою маму. Вы тогда ничего не знали обо мне, вы мерили всё своими мерками…
— Натка, не нужно ничего говорить, пойдём уже! Я не вернусь, мама, учти. По крайней мере пока ты не извинишься перед Наташей. Уж лучше я вообще не буду навещать тебя, чем знать, что между вами такая ужасная пропасть. — Михаил решительно потянул девушку за собой, помог ей надеть куртку, сунул в руки сумочку.
Молодые люди выскочили на лестницу, вызвали лифт, а когда оказались в кабинке, Наташка расплакалась.
— Ты чего, Наташа?! — испуганно взяв её за руки, спросил Миша.
— Мы же расстанемся теперь? — спросила она тихо. — Да? Ты сказал, что всё знаешь, но это не так. Спасибо, что защищаешь, но ведь ты сейчас скажешь, что мне надо уйти, да?
— Нет конечно! Глупая! Всё, что было в прошлом, останется в прошлом. Я знаю тебя настоящую, и мне этого достаточно! — горячо зашептал парень.
— Я воровала для отца, он заставлял… — глухо пояснила Наташа.
— Я сказал, что это в прошлом. Забудь. Вот только куда ж нам пойти, а? Придумал, к Генке давай, он на дачу с предками уезжает, пару дней у них перекантуемся, заодно кошку его кормить будем …
Маргарита Петровна видела из окошка, как её сын вместе с Натальей идут по двору, хотела распахнуть окно, окликнуть ребят, но потом испугалась, представив, как все будут наблюдать за скандалом в её идеальной семье…
Она растеряно открыла мужу дверь, кивнула ему, ушла на кухню. Тесто, что женщина поставила подходить, уже давно вывалилось из кастрюли и теперь растеклось по столу.
Рита с досадой выругалась, потом, ударив по кастрюле рукой, смахнула её на пол. В кухню вбежал Николай, увидел, что жена, сжавшись, сидит на стуле, схватил её руки, стал выпытывать, что произошло.
Рита сбивчиво рассказала, добавив в конце, что никогда бы не подумала, что жизнь опять сведёт её с этой девочкой, что это какая–то ужасная ирония, что Миша теперь не вернётся и ненавидит её наверное…
— Я помню тот случай, — наконец, после долгого молчания, сказал Николай. — Ты с такой гордостью рассказывала, как разоблачила преступницу, как рада, что уличила девочку, поймала… Сколько ей было? Десять? Знаешь, я тогда чуть не ушёл от тебя. Я не знал, что женщина может быть так жестока. Мишка меня остановил… А так развелись бы давно…
Маргарита, убрав со лба челку, вскинула голову, выпрямилась, опять приняв властную, гордую позу, вздохнула.
— Завтра надо пойти, освятить яйца. Кулича не будет, не удался. Ты со мной? — она попыталась поймать взгляд мужа. Но тот отвернулся.
— Нет, Рит. Не в этот раз…
…Она стояла у столов, в ряду таких же хозяек, выставив на благословение корзиночку с крашеными в луковой шелухе яйцами и зажжённой свечой. Она была красивая, статная, прямая, очень неприступная. Она то и дело поправляла сползающий с головы платок и дрожала от холода, хотя люди вокруг снимали куртки, ветровки, дети бегали в футболках, а голуби грели тельца на тёплых плитах мостовой. Только ей было холодно и одиноко. Муж ушёл вечером, куда – не сказал. Он не звонил и утром. Пропал Миша, не отвечал на её сообщения…
Рита ворочалась всю ночь, вставала, пила воду, опять ложилась. Ей снились Наташкины испуганные глаза, затравленный, опустошённый взгляд, виделось, как она, дрожа, выходит на центр актового зала, как качает головой…
Всю субботу Рита просидела дома, маялась, ходила из комнаты в комнату, переставляла статуэтки на полках, смахивала пыль с серебряных подсвечников, кивала портретам на стенах. Никакой светлой Пасхи не будет, больше ничего не будет. Жаль…
Рита, выросшая в правильной семье, где не терпели пороков и слабостей, где за каждый проступок отец вынимал ремень, а мать делала вид, что ничего этого не замечает, где всё подчинялось воле папиных законов, не было места любви, прощению. Рита не умела любить, жалеть, сочувствовать. Муж немного научил её этому, думая, что растопил сердце жены. Но все мы родом из детства… И поступить так с Наташей было очень «по—отцовски». Именно так он бы сделал с Ритой, если бы поймал её на краже…
Маргарита встала рано, задолго до будильника. Уже светало, красно–оранжевая полоса на востоке протянулась от края до края, сколько хватало взгляда. Пасха… Христос воскрес… А Рите печально. Она только что поняла, что тогда в очередной раз старалась доказать уже давно умершему отцу, что она, Рита, хорошая, а эта Наташка плохая. Доказала…
Сидеть дома было невыносимо. Маргарита Петровна быстро оделась, схватила с вешалки платок, вышла на улицу.
Галдели в кустах акации воробьи, асфальт был усыпан жёлто–зеленоватыми соцветиями распускающихся деревьев. Ночью прошёл дождь, и на капотах припаркованных машин блестели жемчужины капель. Мохнатый шмель, тоже мокрый, всклокоченный, рассерженно жужжа, тяжело пролетел мимо, потом развернулся и упал на рукав Ритиного плаща. Женщина сидела на лавочке у церкви. Она не стала смахивать своего случайного гостя, наблюдала за маленьким, пушистым насекомым, видела каждый волосок на его тельце. А отец бы велел раздавить…
… Она заметила их сразу – Мишу, Наташу и своего мужа. Они шли по другой стороне улицы, смеялись, что–то обсуждали.
— Миша! — несмело окликнула Рита сына. — Миша…
Подошла к ним, кивнула.
— Христос воскрес, — тихо сказала она.
Они молчали, отводили глаза.
— Наташа, — вдруг взяв девушку за руку, прошептала Маргарита. — Прости меня, пожалуйста. Я тогда поступила гадко, я не думала о тебе, о том, что будет с твоей жизнью, я думала о себе и том, что бы сказал обо мне отец… Я не оправдываюсь, мне вообще нет оправдания, я думаю. Но всё же, если можешь, прости меня… Я два этих дня сама не своя, маюсь, о многом передумала…
Натка застыла, Миша обнял её за плечи. Он ничего не ждал от неё, а просто был рядом.
— Маргарита Петровна, давайте прошлое оставим там. Лучше будем радоваться настоящему. Я кулич испекла… Мы с Мишей, точнее, испекли. Рецепт мне дала одна знакомая женщина, Наталья Фёдоровна. Давайте зайдём в церковь, а потом пойдём праздновать? Будет чай, угощение и мы. А остальное пусть забудется… Воистину воскрес, Маргарита Петровна!
… Сидя за столом в маленькой кухне, они сначала молчали. Было как–то неловко, все стеснялись, Наташа трясущимися руками расставляла тарелки, наливала в чашечки чай.
Так бы и промолчали до конца своего гостевания, если бы в кухню не пришла местная, «квартирная» кошка, Марлен.
Марлен, не слушая никаких возражений, прыгнула к Наташе на коленки, свернулась клубочком и заурчала.
Все улыбнулись, Рита потянулась, погладила кошку по спинке, та довольно мяукнула.
— Ну, ребята, праздник всё же! Давайте–ка выпьем! — неловко поднял рюмку Мишин отец. — За добро и милосердие, вот что! За то, чтобы мы не теряли способности любить, не черствели, одним словом. Длинно сказал, уж простите, нервничаю…
Маргарита улыбнулась. Она впервые перестала сейчас быть чопорной, железобетонной, а стала просто женщиной, которую любят такой, какая она есть…
Вечером, пока гуляли по улицам, Наташа рассказала, что, едва доучившись до девятого класса, ушла в колледж, освоила рабочую профессию, стала зарабатывать ремонтами квартир. Как только стало возможно, сняла им с матерью и младшим братом комнату. Они убежали от отца, где он теперь, она не знает. Сейчас Наталья учится на инженера, остался последний курс.
— А я так и не смогла уйти от папы, — грустно сказала Маргарита Петровна. — До его смерти была рядом, под его властью. Ты оказалась сильнее меня, Наташа. Мне стыдно за то, кем я была… Нет, я, наверное, уже не изменюсь, я тиран, потому что выросла с тираном, по–другому не умею. Ты, если что, одёргивай меня, не бойся.
— Хорошо, Маргарита Петровна. Ловлю вас на слове! — Наташа вдруг обняла женщину и чмокнула её в щёку. Она знала, что Рите просто не хватало в детстве тепла, ласки. Она – пустой сосуд, туда бы вылить всю любовь мира, и то было бы мало… Но у них с Наткой ещё всё впереди, авось сладится как–то! Ведь любовь безгранична, вездесуща. Она никогда не перестанет быть, а значит и даст силы идти вперед, делясь и приумножаясь…
