Так случилось, что я, с младых лет и до отрочества, большую часть времени, жила у тётки своего отца. Настасья была бездетной. Будучи два раза замужем и похоронив своих мужей, она не познала счастья материнства. Всю свою любовь она отдавала мне с лихвой.
Баба Настасья жила скромно в небольшой побеленной саманной хате, подведённой черной сажей и деревянными синими ставнями. В хате было две комнаты, кладовка, сени и деревянное крыльцо. Летом в доме царила прохлада, а зимой тепло. Зимой Настасья с утра топила грубу. Дрова трещали в плите, на плите же, в белом эмалированном кофейнике, заваривался чай с малиновых веток.
Каждое зимнее утро она выходила во двор, ломала ветки в малиннике, закладывала в высокий кофейник, заливала кристальной колодезной водой. Доводила до кипения, томила на краешке чугунной конфорки до темно-розового цвета. Напиток получался тягучий, ароматный со сладостью. Я же обожала сидеть на теплой лежанке, наблюдать за возней Настасьи.
На чугунной плите булькал борщ на свекольном квасе. В сковородке жарилась яичница болтушка. Бабка отрезала ломоть домашнего хлеба и, я ела ту яичницу, макая хлебом, прямо со сковороды. Потом она наливала в большие чашки, с синей росписью под Гжель, малиновое варево, доставала кусок жирной халвы. Халва прилипала к пальцам, я их облизывала и запивала чаем. Наверное, вкуснее десерта я в жизни не ела.
Осенью и весной, когда размывало грунтовую дорогу, а тяжелый чернозем цеплялся килограммами к чёрным резиновым сапогам, она садила меня в лантух с грубой колючей мешковины, забрасывала ношу себе на спину и шла по своим делам. Моя белобрысая голова торчала с мешка, я смотрела на мир в высоты ее роста и щебетала без умолку.
— Баба Настасья, никак невесту несёте?
— Невесту, невесту, – с улыбкой отвечала она парням, спешившим в клуб на танцы.
— Так, может, продадите?– подхватывали молодые ребята.
— Не продаётся.
— Мы её дождемся, свиристелку вашу.
— Состаритесь раньше, чем она вырастет.
— Не свиристелка я!– возмущалась я, не понимая значения «страшного» слова. Парни громко смеялись, я же прятала голову в мешок и затихала.
Летом, когда я чуть подросла и смогла дотянуться к оконным ставням, закрывала их наглухо. В доме царила прохлада и полумрак.
Сидя на низкой табуретке, Настасья чистила овощи на суп. Она варила суп с галушками на летней плите, под открытым небом, возле старой яблони. Плита была выложена с красного кирпича. Бабка никогда не пользовалась газовыми баллонами, считала газ опасным и, по старинке, готовила на открытом огне.
Газовые баллоны возили на специальной машине. Шофёр медленно проезжал по улице, останавливался возле дворов, где стояли пустые газовые баллоны, давил на сигнал. Соседи выходили, меняли на полные, давали три рубля. Водитель занимал свое место за рулем, давил на педаль и катил себе дальше по улице.
Тем временем я паслась в колючих кустах крыжовника, срывала зеленые недозрелые ягоды, закидывала в рот, кривилась жуя. Бегала в соседский двор собирать чёрную шелковицу. Сок бежал по рукам, оставляя чёрные полосы, которые невозможно было отмыть. Возвращалась в бабкин двор. Падала на рядно в зарослях многолетней космеи, наблюдала за суетой муравьев, считала точки на жёстких хитиновых крыльях божьих коровок. Отсчитывала года по монотонному пению кукушки, скрытой в густой кроне акации.
Пока овощи варились, Настасья месила густое тесто для галушек в прохладных сенях, пахнущих сушеными травами, собранных в небольшие пучки и подвешенные к «сволоку». Разделяла тесто на маленькие кусочки, катала жгутики и сворачивала в колечки. Защипывала края, складывала на сито. Звала меня:
— Внученька, наломай вишневых веточек на «шпычки».
Я бежала в вишневый сад, ломала несколько вишневых веток. В это время Настасья погружала колечки теста в кипящий суп. Пока суп доваривался, я расстилала домотканую «пилку» на деревянном крыльце. Бабуля острым ножом затачивала вишневые веточки. Доставала глубокие глиняные миски. Снимала готовый суп в который добавляла кусок сливочного масла. Масло всегда хранила в стеклянной банке с соленой водой. Так как я была паршивым едоком, она никогда не зажаривала первые блюда, только затягивала сливочным маслом. Я вертелась рядом со «шпычкой» зажатой в руке.
Бабка наливала суп по мискам, ставила на крыльцо поверх «пилки». Я усаживалась на крыльце, поджимала под себя ноги. Вишневой шпажкой таскала колечки со своей миски. Лохматый Рекс наблюдал за нашим обедом. Втихаря бросала ему картошку с супа, он подхватывал ее на лету. Бабка делала вид, что не замечает моего с Рексом заговора против супа.
По вечера мы шли к её подруге смотреть сериал «Все реки текут». Женщины болтали обо всем, начиная с колорадского жука пожирающего картофельную ботву и заканчивая коровой Зорькой. Тётка Мария вышивала рушники гладью. Я завороженно смотрела, как она ловко орудует иголкой с цветными нитями. Мария практически не смотрела на канву собранную в пяльцах. Ее пальцы, с наперстком на среднем, порхали над вышивкой. Ткань пестрела волшебными цветами, дубовыми листьями, птицами и колосьями.
К десяти часам вечера мы возвращались домой. Настасья окунала меня в балию с теплой, нагретой солнцем, водой. Пока я купалась, она взбивала перину. Заворачивала меня в грубое полотенце. Укладывала в пушистую постель. Читала надо мной короткую вечернюю молитву Деве Марии. Гасила свет. Комната погружалась в темноту, а я в сон под тихое тиканье часов с кукушкой.
Бабы Настасьи нет в живых больше пятнадцати лет. Но я до сих пор помню: вечерние молитвы; куклы мотанки, которые она мастерила с цветных шерстяных платков; лохматого Рекса; заросли колючего крыжовника; яблочное повидло пропахшее дымом; чай с малиновых веток и вкус галушек на деревянном крыльце…
Автор: elyalynx