— Лю..се… Позвон… — еле выдыхала из себя мать перед тем, как отправиться в последний путь.
— Что ты говоришь, мам? — ворчливо спрашивали у неё обе падчерицы, притворяясь, что не понимают последней воли старухи. — Ничего не разберём! Любим мы тебя, любим!
— Надо Люсе… позвонить… — повторяла мать, смотря измученным взглядом в потолок.
Сёстры хмуро переглянулись. Старшая Зоя пошла на хитрость. Она разблокировала свой телефон и тыкнула его в нос матери.
— Интернета нет, вот, видишь? Отсутствуют антенки!
— Ещё бы, — подхватила другая, качнув животом, — в такую грозу какая может быть связь!
— Да-да! Наверное молния в вышку попала, — продолжала развивать мысль Зоя, — теперь неизвестно когда починят!
— Телефон… дайте… — продолжала просить мать, как заведённая. Голос её был шипящим, словно сорванным, и каждое слово причиняло боль, эхом отдаваясь в поражённом раком желудке.
Ну Фома неверующая, да говорим же тебе: нет связи. Дай ей телефон, Валя, она не верит нам, своим дочкам. Вот тебе благодарность за то, что были рядом с ней до конца, не усвистали в другую страну, как некоторые. Люсю ей! Люсеньку! — с желчью прогундосила старшая Зоя и кивнула сестре, чтобы та отдала матери телефон, — только Люську ты всю жизнь и любила, родную доченьку, а с нами лишь притворялась, роль играла. Думаешь, мы не чувствовали, не видели? Дети — что тот рентген! Только где теперь твоя Люся?
Валентина небрежно подсунула телефон в руку матери.
— На, звони своей Люсе-Белорусе. Попробуй. Пристроила она своё тело в тёплом месте, больно нужна ты ей. Она ж даже не догадывается, что ты того…
— Потому как вникать не хотела, — вставила Зоя, — тебя слушала, а нас и не спрашивала. Не её полёта мы птицы, чтобы с нами общаться. Мы бы ей, конечно, сразу сказали, что ты без шансов, что врачи посоветовали не озвучивать тебе диагноз. Ну а что? Разве плохо? Прожила ты ещё целый месяц в надежде на выздоровление, планы строила, а то бы только лежала и думала о скорой смерти.
— И наследство бы успела только на свою Люсю любимую оформить, знаем мы таких, как вы.
— Цыц! — замахнулась на неё Зоя и зашипела: — Ты чё?! Молчи, безмозглая!
— А что уж теперь? — пожала плечом Валя, — она уже ничего не сделает: не сегодня, так завтра преставится.
Обе падчерицы начали наблюдать как мать с превеликим трудом подносит к глазам мобильный и, щурясь подслеповато, напрягая бесцветные, впалые от болезни глаза, пытается отыскать приложение ватсап — только так, по интернету, она могла поддерживать связь с дочерью. За окном позади её головы взрывались яркими вспышками молнии, а следом за ними резко и неожиданно трескал гром, приводя в смятение души.
— Ты авиарежим включила? — шепнула на ухо Вале Зоя. — А то и впрямь дозвонится ещё…
— Ну конечно, за кого ты меня принимаешь! — ответила сестра и обе довольно прищурились, поджав губы, тая в них двуличные улыбки.
Лежавшую на кровати больную женщину звали Татьяна Алексеевна. Ничего не видя толком без очков, она поднесла телефон к самому носу. Мобильное устройство казалось ей тяжёлым, как силикатный кирпич. В телефоне она понимала только два алгоритма действий: либо зайти в телефонную книгу и отыскать нужный номер, либо нажать на зелёный кружочек ватсапа и узнать по иконке с фотографией контакт дочери Люси. Потом требовалось нажать на трубочку сверху. И всё. Ничего сверх этого Татьяне Алексеевне от современных технологий не требовалось.
На сей раз у неё не получалось начать звонок: выскакивало какое-то окошко с пояснением, но написанного Татьяна Алексеевна не могла прочесть без очков. Очки три дня назад упали на пол и были случайно раздавлены Валей, а запасные, самые простые, купленные в подземном переходе, никто не мог найти.
— Что… там… — прошипела Татьяна Алексеевна, беспомощно глядя сквозь дочек и роняя телефон себе на гр удь, — не идёт…
Зоя прицокнула языком и рывком схватила мобильный.
— Пишет: «нет сети», как и было тебе сказано! А ты не верила нам, как не стыдно!
На самом деле там было написано, что звонок невозможен из-за включённого авиарежима…
— Ну всё? Ты отстанешь от нас наконец? — проворчала Зоя. — Мне уходить надо, дети ждут ужин.
Татьяна Алексеевна ничего не ответила, она прикрыла глаза и замерла, лишь слезинка тихо скатилась прямо в ухо. Сёстры вышли из комнаты и Зоя натянула стоптанные во внутрь сапожки.
— Ты если что позвони… Когда она того…
— Ага. Зонт возьмёшь?
— Да что мне тут… Добегу.
Зоя жила с семьёй в соседнем подъезде, снимали квартиру, а Валя с матерью. Они обе были полноваты, нескладны, особенно младшая Валя, которую лет с двадцати пяти называли «женщиной», принимая за тётку из-за лишнего веса. Никто не знал были ли у Вали когда-то отношения с мужчинами, но в свои тридцать четыре она оставалась одинокой. Валя была до того приземлённым и недалёким человеком, что никогда не забивала себе голову мечтами или мыслями о предназначении, не имелось у неё ни стремлений, ни интересов, и характера тоже не было. Характер из двоих сестёр достался только Зое — характер злой, завистливый, извечно ворчливый. Зое были все должны и Валя находилась под её полным влиянием: что Зоя сказала — то Валя повторила и приняла за истину. Своего мнения и позиции у Вали не было. Причиной тому была ещё и безграничная Валина лень — всё «влом», «неохота», «да ну его». Трудилась Валя в частной химчистке и вечерами частенько любила приговорить бутылочку вина вместо чая. Склонность к алкоголизму была у Вали наследственной — по родной матери.
Вырастила их Татьяна Алексеевна как родных, даже официально удочерила через год после того, как вышла замуж за отца девочек. Непросто было любить двух диковатых, завистливых сестёр, которые ни воспитания не получили, ни ласки толком не ведали, жили до пяти и восьми лет соответственно у бабки в деревне, как трава сорная — сыты и ладно. Как только узнала Татьяна, что у будущего мужа Матвея есть дети от умершей первой жены (которая отравилась паленой водкой пока муж тянул лямку в городе, пытаясь хоть как-то прокормить семью в девяностые), обрадовалась даже, сразу сказала — забираем. Матвей такой реакции не ожидал, наоборот боялся, что отпугнёт этим невесту, а увидев отклик Татьяны, совсем счастлив стал. Татьяна же думала, что бесплодная, поэтому радовалась тому, что есть… Падчерицы её не принимали, всю заботу воспринимали как должное, а поняв, что Татьяна во что бы то ни стало хочет сделать их счастливыми и поэтому старается реабилитировать их способность любить и быть ласковыми, обычными детьми, обнаглели окончательно и полностью сели ей на шею. Что только не делала Татьяна, чтобы слепить из этих двух запущенных зверьков хороших девочек! А они ни в какую!
— Гены пальцем не раздавишь, — усмехалась бабка, наблюдая, как Татьяна старается приручить сестёр, — у них мать знаешь какая была невыносимая? Ох и хлебнула я с ней! Психические отклонения точно были, ей-Богу, но притворяться нормальной умела, поэтому Матвея и заарканила. А он… ой… такой же дурачок, как ты. Всё пытался из неё что-то вылепить. Таки разве из сорняка можно вырастить розу? Сколько не ухаживай, а сорняк он и есть сорняк — ать его с корнем и за забор! А ещё лучше сжечь!
Но Таня не прислушивалась — она верила в психологию, чудеса любви и продолжала биться о стену с непробиваемыми сёстрами… А через шесть лет, уже в тридцать девять, взяла да и родила единственную родную душеньку — Люсю.
Падчерицы, уже было привыкшие к Татьяне и считавшие её своей личной обслугой, но никак не матерью, а так, ненормальной, которая привязалась к ним со своим воспитанием, возненавидели Люсю ещё с пелёнок, ещё с того дня, как заметили огромный Татьянин живот.
Люся росла прелестным белокурым ангелочком. Она никогда почём зря не плакала, не капризничала и наибольшим моментом счастья для Татьяны были те мгновения, когда маленькая девочка просто так ласкалась к матери и говорила, картавя по-детски: «Мамочка, я тебя люблю!» В те моменты сердце Татьяны переполнялось настолько сильной любовью оттого, что она наконец-то почувствовала отдачу от взращенного ею существа, что она набрасывалась на дочку с тысячами поцелуев и говорила, что обожает её, что так и съела бы, что Люся — это счастье, её ненаглядное счастье, ласточка, котёночек, свет её жизни, радость её души… И она, пребывая в эйфории, даже не отдавала себе отчёта в том, как сильна может быть ревность падчериц, как ненависть их, попадая в благодатную почву, начинает расти, колоситься и давать свои сорные плоды. Не приживались в их душах благородные порывы Татьяны, потому что почва, из которой произрастали девочки, была не той… и напрасно поливала её Татьяна любовью. Но стоило появиться Люсе — и нате вам. Пошёл урожай. Били они Люсю исподтишка от ревности оттого, что она любимее, красивее, добрее, ласковее… Хотя Татьяна по-прежнему относилась хорошо к девочкам, но без прежнего рвения. Плохая ли она? А вы попробуйте сами годами ломиться в наглухо закрытую дверь… А тут своя… родная… кровиночка… Люсенька… золотой ребёнок, награда Татьяне за мучения.
Жили они далеко за горами Урала в небольшом городке. Люся окончила школу с золотой медалью и сама поступила на бюджет в столичный вуз в то время как сёстры уже давно выпустились из училища. Зоя родила в восемнадцать лет. Жила с родителями. Потом опять родила в двадцать три от другого… и съехала с мужем. Пока не умер отец, родители оплачивали им съёмную квартиру. А Валя… ну вы уже знаете.
Люся познакомилась в Москве со студентом из Белоруссии. Мальчик не самый бедный, но и Люся тоже девочка хоть куда… Расписались ещё во время учёбы, а после окончания вуза Люся уехала с ним в другую страну. За пять лет Люся обустроилась, обвыкла… Родился ребёнок. К матери приезжать времени не было, только один раз и смогла вырваться в гости. Посмотрела как живёт Татьяна Алексеевна и поняла, что плохо ей с падчерицами, хотя мать не жаловалась, обходила тему семейных отношений. Решила Люся, что надо перевозить маму к себе.
Год ушёл на то, чтобы уговорить мать. Они созванивались нечасто — пару раз в месяц: Люсе некогда было, забывалось как-то, а Татьяна Алексеевна не хотела её лишний раз беспокоить. Когда Татьяна Алексеевна наконец решилась и стала готовиться к отъезду, ей пришла в голову мысль, что надо бы и медицинские дела уладить, проверить желудок — в последнее время он стал частенько её беспокоить: не так, чтобы сильно, но был дискомфорт иногда. Посещение поликлиники она оттягивала до последнего — надеялась, что само пройдёт, не любила больницы. Сдала она анализы и вот те на: позвонили из отделения и попросили прийти на приём с кем-то из родственников. Татьяна Алексеевна взяла с собой Валентину. В конце приёма, после назначения лекарств и заверения в том, что ничего страшного нет, всё пройдёт, правда сначала станет хуже, намного хуже, но таково течение этой болезни, Татьяну попросили выйти, мол, надо дать рекомендации по уходу дочери.
— Рак. Четвёртая стадия, — сообщил Валентине врач. Валя искренне опешила. — Мы обычно не говорим таким пациентам о диагнозе… Это сильный стресс, понимаете… Здесь ничего не поделать. Пациенты доживают в неведении у себя дома под заботой родных. Так лучше.
— Но как же… Но почему сразу четвёртая стадия… — проблеяла Валя.
— Это очень коварная болезнь, она может не проявлять себя до последнего или проявлять слишком поздно. Плюс возраст. Шансов нет.
— И сколько… осталось ей…
— Месяц. Два… Максимум три.
Валю даже ознобом пробрало. Когда не было рядом Зои, она становилась более человечной.
Татьяна Алексеевна, бодрясь, приступила к лечению. Люсю она успокаивала тем, что ничего серьёзного, скоро вылечится и вновь будет скакать, как огурчик. Но легче не становилось…
— Это, Люся, бывает так, — объясняла она дочери, — болезнь должна дойти до точки кипения, а потом начинается улучшение. Ничего, ничего… Вот отлежусь и сразу к тебе, моя девочка, я так соскучилась, так хочу увидеть тебя и внука.
Она ела всё меньше и стремительно теряла вес. Боли становились сильнее. Кожа начинала провисать… Вскоре Татьяна Алексеевна уже не могла вставать с постели. Всё, что с усилием съедала она, тут же просилось назад. Но она по прежнему не понимала, что умuрает. Она настолько жила тем счастливым моментом из будущего, когда вновь будет рядом с Люсей, с родной, любимой Люсей, подарившей ей столько счастья, что не было времени думать о смерти. Мысленно она была уже там… и жила тоже там — в фантазиях.
В один день стало совсем плохо ей… В день вышеописанных событий её так скрутило, что всё — вот-вот настанет конец. Татьяна Алексеевна попросила Валентину вызвать скорую, чтобы её отвезли в больницу, ведь лечение явно не помогает. Говорила она уже еле-еле, заплетался язык. Валя, не умея принимать решения самостоятельно, вместо скорой помощи вызвала сестру.
Художник Люсьен Фрейд
— У тебя рак, мама, четвёртая стадия. Скрывали, чтобы ты не мучилась. Вызывать врачей смысла нет, они ничем не помогут.
Татьяна… Она слушала и не верила. До последнего не могла поверить. А как же Люся, а как же новая жизнь… Ведь она уже была там мысленно, с нею… Сердце забилось, как набат. Часы затикали громко: ТИК-ТАК, ТИК-ТАК… Дни, даже минуты её — сочтены. Татьяне стало не хватать воздуха, пространство словно смыкалось, словно весь мир, весь её мир, стал превращаться в точку, и всё исчезало, размывалось, стиралось с лица земли… Воздуха не хватало опять и опять, он застревал где-то в глотке, не доходил в полном объёме до лёгких…
— Лю..се… Позвон…
Успеть услышать, успеть сказать, успеть прошептать «люблю» и «прости»…
Что они говорят там, эти две змеи? Что несут они? Татьяна уже ничего не понимала.
— Надо Люсе… Позвонить… — страшным хрипом вырвалось у неё из горла.
Опять болтают… Да чтоб их!
— Лю..се… Пожалуйста…
Сёстры даже её не услышали. Но дали телефон. Всё дрожало внутри. Она не успевала, не успевала в этот последний вагон, не успевала даже помахать на прощание… Не получилось поговорить.
Она впала в какое-то забытье. Может часы прошли, может день… И вдруг лицо подруги. Самой лучшей. Она кричала на Валю и Зою:
— Вы почему не сказали мне! Почему не знал никто! Несколько дней нет на связи её, пришлось приехать самой, а я старая, с больными ногами!
— Это не ваше дело, — с вызовом выставила Зоя гр удь вперёд.
— Да, не ваше! — подгавкнула Валя.
— Ишь я вам! — замахнулась на них клюкой подруга Татьяны. — Люська знает? Люська в курсе, я вас спрашиваю?!
— Нет! Она не интересовалась у нас!
— Ах вы ж свиньи! Да какой нормальный человек захочет с вами общаться! Мать тут при смерти, а они… свою линию… Цыц!
Подруга кинулась к очнувшейся Татьяне.
— Что ты говоришь, родная? Что сделать тебе?
— Лю..се… Позвони…
— Ах, ах, сейчас!
Суматошно подруга набрала номер Люси… Объяснила ей ситуацию…
— Ты ей говори, Люсь, она слушать будет. Сама она уже ничего не может сказать.
Вся сморщилась Татьяна, пока слушала голос дочери. Слёзы лились, дрожало провисшее лицо и каждая морщинка на нём углубилась. «Люся… Люся…» — единственное произнесённое слово её. Сёстры сначала глядели хмуро, а потом и отвернулись вовсе, и вышли наконец. Полчаса Люся что-то говорила матери… Подруга сидела молча и терпеливо ждала, а когда подняла взгляд на Татьяну, то увидела, что лицо у той полностью расслаблено и только лёгкая улыбка, улыбка последнего счастья, застыла на её белых с синевой губах. Татьяна ушла с этой улыбкой в вечность.
Люся прилетела на похороны. Успела. По телефону приказала сёстрам не скупиться на гроб и венки — она всё оплатит. Сёстры после с ней разговор завели — а как же квартира? Зачем она Люсе? У неё же всё хорошо и вообще она в жизни слишком везучая…
— Да были бы вы людьми нормальными, я бы от своей доли отказалась. Но то, что вы натворили… не говорили никому… Делим всё по закону! Я вообще не понимаю на что вы надеялись! До чего же вы злые, прогнившие…
Зоя не стала говорить о том, что надеялась она на чудо: хотела похоронить втайне Татьяну и сделать так, чтобы Люська не узнала об этом, хотела без неё вступить через полгода в наследство… И как бы у неё это вышло? А как сериалах! Там всё гладко да сладко!
