— Отпусти меня! Я орать буду!
— Ори!
— Сбреднила? Соседи прибегут!
— Пусть! Мама с работы придет – разберется.
— Ты меня все равно не удержишь! Я в окно выпрыгну!
— Ну-ну! Третий этаж. Уверен, что это хорошая идея?
— Бесишь!
— А ты – меня! Успокойся уже! Мама сказала тебя на улицу не отпускать!
— Она! Мне! Не мама!
Голос мальчишки, который ужом вился в руках высокой, красивой девушки, лет шестнадцати на вид, сорвался на тоненький визг. А потом пришли слезы. Он ревел, словно девчонка, размазывая сопли по щекам и вытирая рукавом нос. Но для девушки эта картина была, видимо привычной. Она вздохнула, выудила из кармана юбки носовой платок, и скомандовала:
— Сморкайся, радость моя!
— Чего ты ругаешься! – мальчишка возмутился так, что даже плакать на минутку перестал.
— Когда это я ругалась? – девушка вытерла нос возмутителю спокойствия и усмехнулась. – А, поняла! Это ты о том, что я тебя радостью назвала?
— Да!
— А кто же ты, Пашка? Радость и есть. Живой, здоровый, лопоухий, вредный! Поди поищи еще такую! Мама, вот, нашла… Да-да, я помню! Она тебе не мама!
— Машка, ну чего ты?! – снова всхлипнул Паша. – Я не то хотел сказать!
— А что, Паш? Что ты хотел сказать? Я понимаю, что ты злишься…
— Нет! Не понимаешь!
— Хорошо! Пусть не понимаю! Но это же я не понимаю тебя. А мама? Разве она плохая?
— Нет!
В этот раз Павлик не задумался даже на мгновение. Ту, о ком сейчас шла речь между ним и Машей, Павел обожал. Только, серьезному пацану показывать свои чувства – это не дело! К тому же, как называть матерью чужую по крови женщину, если твоя собственная мама жива-здорова и обитает на соседней улице? Эту проблему Павел для себя пока не решил. Думал.
И было, о чем!
Все в Пашкиной жизни с самого начала как-то не ладилось. С самого рождения и даже до него, все шло шиворот-навыворот да задом наперед…
Мать Пашина, Ирина, девицей была видной. В школе, учась в старших классах, пользовалась бешеной популярностью среди парней.
Слухи про нее ходили разные, но Ира на них внимания не обращала. Мало ли, что болтают! Гордо несла она свою срамную голову, откинув за спину длинные светлые волосы, не знавшие заколок и шпилек, и чуть выше, чем надо, задрав немного курносый нос.
— Ирка! В кино со мной пойдешь?
Ответ на этот вопрос – взгляд русалочьих зеленых глаз. Оценивающий, цепкий, чуть с прищуром, будто недовольный. Легкое движение руки – отрицая и маня. Ты? А кто ты такой?
И тягучее, томное, совсем взрослое:
— Милый, а ты уверен?
Хохот, заметавшийся по коридору, и легкая улыбка на прощание – не смущайся, задай свой вопрос еще раз. И как знать, может, я на него уже так грубо не отвечу…
Впрочем, болтовня – болтовней, а уличить Ирину в том, что она, кроме авансов, раздает свою благосклонность направо и налево, никто так и не смог. Все осталось на уровне слухов. Даже досужие сплетницы на лавочке у подъезда, где жила с матерью Ирина, притихли. Но до поры до времени.
Учась в десятом классе, Ирина влюбилась. Да так, что совершенно потеряла голову. Забыла обо всем. Об учебе, о маме, о планах на будущее. Для нее существовал только возлюбленный. Молодой человек, звали которого – Валерий.
Валера был сыном местного бизнесмена. Воспитанием его занимались няньки, так как отец забрал мальчика у матери сразу же, как только развелся. Эта женщина, тихая, спокойная, ничем особым не примечательная, обладала редкой красотой, но совершенно не умела давать отпор. По сыну скучала, но о том, чтобы бороться за ребенка и хотя бы попытаться вернуть его – даже не думала. То ли связываться с бывшим мужем боялась, то ли характера не хватило. Кто знает?
Так или иначе, но Валера остался с отцом. С матерью ему видеться запрещено было категорически. Но он и не стремился. Его баловали, позволяли куда больше, чем был нужно, и никогда не наказывали. Отец считал это нонсенсом.
— Кто тебе сказал, что ты можешь делать замечания моему сыну? – тихо, почти ласково, отчитывал он очередную няню Валеры. – Ты кто такая?! Пошла вон отсюда! И чтобы я тебя больше не видел! Ты уволена!
Валера, который перед этой беседой больше часа изводил няньку тем, что размазывал ладонями по раритетному, красного дерева, столу в гостиной кашу, довольно хихикал, ластясь к отцу.
— Иди в детскую, сынок! Потом Надя тебя покормит. Я позову! – целовал его в макушку отец и легонько отталкивал от себя.
Надя была единственной, кто имел какое-то влияние на Валеру. Звание домоправительницы она получила от Валеркиного отца сразу, как только он развелся. Надежда была подругой его покойной матери и пользовалась непререкаемым авторитетом не только у отца мальчика, но и у самого сорванца.
— С Надей не забалуешь! – говаривал Валеркин отец, пожимая плечами в ответ на истерику бьющегося головой об пол сына.
Это дело Валерочка очень уважал. Падал на дорогую испанскую плитку в прихожей папиного коттеджа, и рыдал в голос, искоса поглядывая на очередную няньку в ожидании реакции на его очередной выверт. Кто-то охал-ахал, кто-то кидался поднимать его, причитая и уговаривая успокоиться, а кто-то замирал от ужаса, понимая, чем грозит этот спектакль. И только Надежда никогда не реагировала на истерики Валерия так, как ему хотелось.
— Сильнее, Валерка, сильнее! Лоб-то еще цел. Когда надоест – приходи на кухню. Я блинчики жарю.
И уходила, больше не обращая внимания на возмущенные вопли мальчишки.
Валера, впервые столкнувшись с таким равнодушием, растерялся настолько, что тут же выключил «сирену» и потопал на кухню, где спокойно, по первому требованию, вымыл руки, уселся за стол, и съел сразу три блинчика, не капризничая и не разбирая, сладкие они или с мясом.
Реакция Надежды на его поведение была для Валерки загадкой. А уж когда она наподдала ему после того, как он разбил дорогущую вазу и гонял кота, авторитет домоправительницы и вовсе стал непререкаем. Теперь Надежду Валера слушался даже больше, чем отца.
И все бы ничего, но воспитывать Валеру Надежда долго не смогла. Всего несколько лет она прожила в доме отца мальчика, помогая ему. А потом что-то случилось у дочери Надежды, которая жила в другом городе, и домоправительница засобиралась.
— Не уезжай! – Валера, который был уже подростком к тому времени, колючим и несговорчивым, обнимал Надежду так, что у той трещали ребра.
— Мальчик мой! Не грусти! Я вернусь!
— Обещаешь?
— Да! Вот, наладится все, и я обязательно приеду!
Обещание свое Надежда не сдержала.
И Валера обиделся.
Единственный человек, которого он уважал и даже немного боялся, бросил его. И, мало того – пропал…
О том, что Надежда болела и сгорела буквально за пару месяцев почти сразу, после того, как переехала к дочери, Валерий узнал от отца гораздо позже. Тот решил пощадить неокрепшую психику сына и не рассказал ему о том, что случилось. Свою ошибку он со временем осознал, но было уже слишком поздно. Валерий, потеряв всякие ориентиры, пустился во все тяжкие, обозлившись на весь белый свет.
Все было. И пьяные вечеринки, и девчонки хороводами, и всяко-разно «веселое». Отец с его разудалым загулом поделать ничего не мог. Валера на его увещевания не реагировал.
— Карту на стол! И телефон!
— Пап, не начинай.
Валерий даже голоса не повышал. В его глазах была такая вселенская тоска, что даже отцу его становилось страшно. Он отступал. А Валера катился дальше в свой персональный ад, уже понимая, что остановиться будет почти невозможно.
Ирина появилась в его жизни как раз в этот период. И мир Валеры замер на мгновение, а после перестроил расчеты и раздался вдруг вширь, ввысь, вглубь и дальше… Туда, где не было никаких границ. Ведь для любви их просто не существует.
Они были вместе два года. Ирина бросила школу и поселилась в небольшой квартире, которую отец Валерия купил сыну, рассчитывая на то, что эта странная, немногословная девушка с текучими, словно поющими, движениями, сможет сделать то, что не удалось ему. Он выделял сыну достаточное содержание, а с Ириной даже постарался найти общий язык, рассчитывая на то, что она помирит его с сыном.
Ожидания не оправдались. Ирина, узнав от отца Валерия о том, что случилось с Надеждой, как-то вечером рассказала обо всем возлюбленному и, легонько пожав точеным плечиком, бросила:
— Он отобрал у тебя мать. Потом не дал попрощаться с Надеждой. Что дальше? Меня уберет, когда стану не нужна? Валера, пора становиться самостоятельным. Тебе не кажется?
— Кажется. А как?
— Хватит зависеть от отца. Сделай что-нибудь сам! Заработай, укради, отними! Но – сам!
— Я тебя услышал.
Валерию слова Ирины не понравились, но накануне он узнал, что она ждет ребенка и странная эйфория, которая охватила его после этой новости, еще владела им, не давая мыслить спокойно.
Новость о том, что у него будет продолжение, единственно ему принадлежащее, глубоко поразила Валерия. Разве это не счастье?! У него будет сын! Или дочка… Да можно с ума спятить от такого известия! И пусть Ирина хмурится, жалуется, говорит, что не готова стать матерью – все это чушь и блажь! Пусть рожает, а потом катится на все четыре стороны, если не захочет жить с ними! Ему достаточно будет и ребенка!
Валерий, сам того не понимая, совершал ту же ошибку, что и его отец. И даже когда тот ему указал на это, Валерий только возмутился:
— Ты сам не справился и мне помешать хочешь? Не будет этого! Слушать ничего не хочу! Будешь помогать – забуду весь тот бред, который ты мне тут нес. А нет – сам справлюсь! Но ребенок у меня будет! И Ирка его выкормит. А дальше – я решу, что делать. Захочет – пусть живет со мной. Нет – до свидания!
Тут бы появиться Надежде, с ее крепким словом и всемогущим подзатыльником, но ее, увы, уже не было, а больше Валерий никого бы и не послушал.
Ирина, понимая, что ее уже просто терпят, взбесилась. Но высказываться на эту тему не стала. Затаилась, притихла, словно змея выжидая удобного момента для броска. И партию свою разыграла виртуозно именно в тот момент, когда это было необходимо.
Валерий, после того, как Ирина родила, приехал к роддому, чтобы встретить жену и сына. Но никого там не нашел. Ирины и след простыл вместе с ребенком. И тогда взбешенный Валера рванул туда, где рассчитывал получить хоть какую-то помощь и совет – в офис отца. Но не доехал каких-то ста метров до парковки. Выскочил на перекресток на красный свет, не заметив грузовика, который выруливал из переулка. Удар был такой силы, что от машины Валерия осталась только груда металлолома…
Ирина оплакивать возлюбленного не явилась. Зачем? Она получила от этой жизни все, чего хотела. Избавилась от назойливого контроля, приняла помощь и поддержку от несостоявшегося свекра, и обрела, наконец, свободу… Единственное, что ее немного напрягало, так это наличие орущего комка, которому дали имя.
Павел…
***
Первый год своей жизни Паша провел очень странно.
Он быстро научился не кричать, зовя мать. Тихо лежал в кроватке, ожидая редких кормлений, и пялился в потолок. Единственное, что Ирина выполняла исправно по отношению к сыну – мыла его. Рывком, тычком, без всяких уси-пуси, целования детских пяточек и прочего. Просто Ира не терпела запаха грязных пеленок и потому приводила сына в порядок. При этом, покормить его иногда забывала. Но и тогда Павлик не кричал. Потом он узнает, что так ведут себя дети-отказники в доме малютки. Нет смысла рыдать, если тебя все равно никто не захочет услышать. Еще ничего не соображая, он уже тогда каким-то, только младенцам да ангелам ведомым чувством, понимал, что пользы от крика все равно никакого не будет, а вот получить можно как следует. Особенно, когда у Ирины плохое настроение.
А плохим оно было почти всегда. И даже деньги, которые отец Валерия аккуратно переводил ей для ребенка, не спасали ситуацию.
Деньги Ирина любила. Сына – нет. Ей нравилась свобода, а Павел связал ее по рукам и ногам, не давая развернуться в полную силу.
Мать Ирины, бабушка Павла, внуком занималась нехотя.
— Ирка, когда это уже кончится? Это твой сын, а не мой! Я своих вырастила и хватит! Не хочешь сама воспитывать – отдай в детдом! Там он хоть сыт будет.
— Нет! – Ирина не собиралась расставаться с ежемесячным пособием от отца Валерия.
Внуком тот интересовался поскольку-постольку, уйдя с головой в работу и стараясь не вспоминать о том, что случилось. Потеря сына наотмашь ударила по нему, в прах разметав и гордыню, и заносчивость, и уверенность в том, что его мнение единственно правильное. Он даже попросил прощения у бывшей жены, матери Валерия. Та в ответ на его откровения лишь раз подняла голову, смотрела долго-долго, а потом молвила:
— Бог тебе судья!
И больше не проронила ни слова. Простила она бывшего мужа или нет – так и осталось загадкой. Теперь они изредка встречались «у сына», кивали друг другу и расходились в разные стороны. Опустошенные, потерявшие самое дорогое, что было в их жизни, и, может быть, только теперь понимающие, насколько все было глупо и зря. Ведь исправить можно все. И вернуть что угодно. Но только до шага дорогого человека за тот порог, из-за которого возврата уже не будет.
Мать Валерия замаливала одной ей известные грехи по монастырям, а отец пытался уйти от опостылевшей действительности в рабочие вопросы, поставив себе такую планку для развития бизнеса, что даже в его компании сотрудники недоумевали:
— Зачем? С собой же не унесешь?
А когда Павлу исполнилось два года, в жизни его деда появилась новая любовь. Он встретил женщину, которая закрыла глаза на его недостатки и решила связать с ним свою жизнь. Один за другим на свет у нее появились два сына, дав отцу Валерия новую жизнь и новую надежду.
А о Павлике просто забыли.
Бухгалтерия компании, которой руководил его дедушка, исправно перечисляла Ирине положенную сумму, даже индексируя ее, с учетом инфляции, но о том, жив ли мальчик и что с ним происходит, никто и не думал интересоваться. Павел оказался никому не нужен. В том числе, и собственной матери.
Бабушка Павлика болела, жаловалась, что не может ухаживать за мальчишкой, а потом собралась, да и уехала к сыну.
— Доживать буду там! А вы тут сами. Ирка, возьмись за ум! Совсем себя потеряла!
Дверь хлопнула, и Павлик обернулся к матери.
— Что смотришь?! Потеряйся! – мать явно была не в настроении, и потому мальчик сделал единственное, что помогало хоть как-то защититься от ее гнева.
Спрятался.
В комнате бабушки, где царил кавардак после отъезда, все так же стоял старый шкаф с отломанной задней фанерной стенкой. В щель, которая там образовалась, так удобно было прятать хлеб и печенье, которое удавалось иногда стащить со стола. Забравшись в шкаф, и прикрыв за собой дверцу, Павел оставлял узкую щелочку, через которую пробивался свет. А потом долго-долго сидел, любуясь на эту тонкую золотую полоску, в которой танцевали пылинки. Их танец был таким завораживающим, что Павлу казалось, будто он слышит музыку, под которую они кружатся.
Мать вытаскивала его из шкафа, ругаясь, и прогоняла спать. Но даже засыпая, Павлик слышал ту мелодию, которая чудилась ему, и пытался тихонько подпевать ей.
— Перестань выть! – окрик матери заставлял его крепче зажмурить глаза, и музыка пропадала, затихая на время, чтобы вернуться утром.
Когда Павлику исполнилось пять – его дед перестал давать деньги Ирине. В ответ на ее возмущение он ответил:
— Пацану счет открою. Личный. А ты – как знаешь. Пора самостоятельной становиться. А будешь жаловаться – накажу. Поняла?
Возразить Ирине было попросту нечего. Она сорвала свою злость на Павлике, отлупив его хорошенько, а потом заявила:
— Пойдешь работать!
С этого дня в детский сад Павлик больше не ходил. Мать отвозила его к церкви, которая находилась на другом конце города, и оставляла там, под присмотром Семеновны.
Эта неуклюжая, замотанная в лохмотья, женщина была профессиональной попрошайкой. С Ириной она договорилась быстро.
— Смазливый мальчонка. Хорошо подавать будут. Пятьдесят на пятьдесят — вот мои условия! Видишь, я по-божески с тобой! Докука ведь! Возись тут с сопливым!
— Согласна!
— А, хочешь, и вовсе оставь его у меня. Будешь за денежкой раз в неделю приезжать. А мальчишка пусть у меня живет.
— Посмотрим!
Как-то само-собой получилось, что Павел перекочевал на постоянное место жительства к Семеновне.
А у нее было даже уютно. В маленьком домике с палисадником, в котором цвели розы, жили две собаки и кот. Готовила Семеновна редко, но чем накормить ребенка всегда находила.
— Иди, Павлушка, молочка налью тебе! Бери булочку! Да, бери-бери, не стесняйся! У меня по-простому все, милый! Эх, жаль моя! Что ж мамка-то у тебя такая непутевая?
— Не знаю!
— Вот и я не знаю! Это ж надо удумать – собственное дитя, да на паперть! Кукушка, прости Господи!
— Она не умеет говорить «ку-ку».
— Ох, миленький, какой же ты еще… Умеет она! Очень хорошо умеет! Только забыла главный закон лесной.
— Какой?
— Как аукнется – так и откликнется! Пусть потом не жалуется! А ты – ешь, ешь дюжей, мой хороший! Худенький такой! Одни глаза торчат!
Павлика уговаривать долго было ни к чему. Он ел так, что даже упитанный кот Семеновны пристраивался рядом и с интересом наблюдал за мальчиком, заглядывая ему в рот.
Куда столько влезает?! Маленький-маленький, а ест, как не в себя! Этак и без молочка остаться можно! Все этот лопоухий выдует!
Кота Павлик гладил и подкармливал, пока Семеновна не видела. Та ругалась, если животным давали еды больше положенного.
— Жаль мне их! Болеть будут и уйдут рано. А я как же? Нет уж! Пусть живут подольше! Не давай ему ничего, Павлуша! И так толстый!
В этом доме Павлик чувствовал себя на своем месте. Ему было здесь тепло так, как не было нигде и никогда. Семеновна быстро смекнула, что он немного отстает в развитии, и принялась учить Павлика читать и писать.
— Нечего неучем расти! В школу пристрою тебя. У меня соседка завучем работает – пособит! Только, ты должен стараться, Павлуша! Если она поймет, что ты умный, то поможет! Понимаешь?
— Да!
— Вот и старайся!
— А мама разрешит?
— А мы у нее и спрашивать не будем! Ей главное что?
— Что?
— Денежку вовремя получить. Но это уж мое дело! Разберемся! А ты налегай на учебу-то! С неба, миленький мой, ничего не падает! Просто так даже птичка не поет. Все трудом зарабатывается!
— А ты же не работаешь!
— Ах ты, пострел! – сердилась для виду Семеновна. – Как это не работаю?! Еще как работаю! Ты же видел! Я не просто так на паперти стою и денежку прошу. Носочки вяжу да рукавички. Кто подаст хорошо – подарю ему.
— Это не работа.
— А что же? Ты постой на морозе да под дождем! Я на тебя погляжу! Ишь, разговорчивый какой! – Семеновна хмурилась, но недолго.
Подбирала подол юбки, и стучала по протезу кулаком:
— Видал! Я ж как та Баба-Яга! И нога у меня, пусть и не костяная, но почти такая же! Эх, Павлик, я бы и рада где-то в другом месте работать, да не берут меня. Кому я нужна – старая да больная?
— Ты не старая! – возмущался Павлик, и за это Семеновна готова была ему простить все, что угодно.
Правдами и неправдами, но Семеновна умудрилась выпросить у матери Павла доверенность на свое имя и обещание свое исполнила. В школу Павлик пошел в срок и как положено – в белой рубашке и с пышным букетом.
Но на этом его везение и закончилось.
Когда он учился во втором классе, Семеновна попала в больницу. Поскользнулась у ворот храма, и упала. Да так неудачно, что встать уже не смогла. В больницу к ней Павлика, конечно не пустили, и он несколько дней просидел тише мыши в доме Семеновны, в обнимку с котом и собаками, тихо поскуливая вместе с ними и гадая, что же будет дальше…
В школе были каникулы, и потому Павлика никто не хватился.
Ирина же приехала за сыном далеко не сразу. Несколько дней подряд она искала Семеновну на привычном месте, но, узнав, что старушки больше нет, все-таки догадалась расспросить настоятеля храма и уже от него узнала нужный адрес.
— Пашка! Ты где? Выходи! Я за тобой приехала! – голосила во дворе Ирина, а Павлик прощался со своими друзьями.
Он уже понял, что Семеновна не вернется. В противном случае, мать здесь не появилась бы. А потому, открыв дверь черного хода, он выпустил собак и кота, помахав им напоследок:
— Простите… Не могу я вас к себе забрать… Пусть все у вас хорошо будет!
За этим занятием и застала его Ирина, которая решила обойти дом и посмотреть, нет ли во дворе мальчишки.
Рассердившись, она пнула кота, и ухватила сына за ухо:
— Я тебя зову-зову, а ты делаешь вид, что не слышишь?!
И впервые Павлик не смолчал. Вывернулся из рук матери, да так, что ухо чуть не осталось в ее цепких пальцах, а потом изо всех сил пнул ее в ответ, мстя за друга:
— Не смей! Ему же больно!
Он кричал так громко и так яростно, что Ирина невольно попятилась, а потом усмехнулась.
— Хорош! Вырос, говоришь? Ну, ладно! Поехали!
Развернулась, и даже не глядя, идет ли за ней сын, пошла к калитке.
Что оставалось делать Павлу? Пришлось подчиниться.
Следующие два года он мыл машины, помогал торговцам на маленьком рынке неподалеку от дома, и старался не унывать, помня главный завет Семеновны:
— Уныние, миленький мой, это грех! Самый большой и самый страшный! Пусти его к себе, дай малюсенькое местечко в душе, и он приведет к тебе столько нехороших своих приятелей, что отбиваться от них замучаешься!
— Как это приведет? – смеялся Павлик. – За ручку, что ли?
— Именно так! Зря хохочешь! Вот раз попробуешь, и как бы плакать не пришлось потом. Пустишь, вот так-то, уныние, а глядь – с ним рядышком уже и тоска пристроилась, и печаль, и обида с завистью. Сидят да ноют о том, что у других, мол, все хорошо, а у тебя – плохо! А дальше – больше! Так голову заморочат, что человеку совсем невмоготу станет.
— А как их прогнать?
— О! Это вопрос хороший! Сложный, конечно, и не каждому ответ на него по зубам. Но простой совсем ответ-то.
— Какой же?
— Надо добро искать! Но иногда не получается его увидеть. Бывает так, что если совсем плохо человеку, то и света белого не видать. Тогда, надо самому что-то хорошее сделать! Поможешь человеку, пособишь зверюшке какой, и, глядь, уже полегче стало! Чуточку, а все-таки хорошо! Гости эти, конечно, противные. Будут до последнего сидеть и страдать почем зря. Но и таких взашей выгнать можно, если очень захотеть! Понял меня?
— Да!
Вот и вспоминал Павлик о таких разговорах, твердя себе вечерами:
— Я помню, Семеновна! Помню! Все сделаю!
С матерью Павел почти не виделся. Он приходил вечерами домой как можно позже, пробирался в бабушкину комнату и залезал в шкаф. Там у него давно был припрятан фонарик и всегда было что-нибудь съестное. Кое-как выучив уроки, если не приходилось писать слишком много, ведь на коленке делать это было очень неудобно, и Павел приспособил для такого случая небольшую дощечку, которую нашел на свалке, мальчишка вылезал из шкафа, прислушиваясь к голосам, несущимся из кухни, где праздновала очередной красный день календаря мать, и забирался под одеяло. Ирина заглядывала в комнату и сердито ворчала:
— Спит, злыдень! Умаялся он, видите ли! Ничего! Я с тобой потом разберусь!
Ее угрозы так и оставались лишь угрозами, ведь утром Павлик тихонько умывался и выбирался из дома и удирал до того, как мать проснется. Как и тогда, когда он был еще младенцем, Ирину волновало только одно – чтобы он был чистым. За грязные уши или руки она могла накостылять так, что Павел потом ерзал на стуле весь урок, потому, что проще было стоять, чем терпеть боль. Одежда его всегда была чистой, уши отмыты до скрипа, а грязь из-под ногтей вычищена. И потому в школе учителям даже в голову не приходило, что у мальчика какие-то проблемы дома. Он был в меру вежлив с учителями и одноклассниками, а на уроках сидел смирно, памятуя о той науке, которую вдолбила ему голову Семеновна, умоляя помнить о том, что их сосуществование зависит от правильного поведения Павла. Завтракал он обычно в школьной столовой или во дворе своего дома, где делил бутерброд с котом Семеновны, которого нашел-таки, спустя несколько недель после того, как Ирина забрала его. Выждав некоторое время и дав матери успокоиться, он впервые сбежал из дома, пешком прошел через весь город, так как боялся, что кто-то его остановит и вернет к матери, и долго слонялся у заколоченного домика Семеновны, зовя своего друга.
И чудо случилось!
Кот, услышав знакомый голос, пришел. Худой, грязный, совсем не похожий на того упитанного красавца, каким был когда-то, он терся о ноги Павлика, мурча так оглушительно громко, что тот не выдержал и рассмеялся сквозь слезы, обнимая кота:
— Тут я! Тут! Вместе мы теперь! Не бойся!
Затолкав кота под куртку, он долго еще бродил по окрестностям, зовя собак, но так и не нашел их.
Домой в тот день Павел вернулся около полуночи. Пристроил кота во дворе, в старой коробке, извиняясь, что не может взять его с собой домой, а потом поднялся в квартиру.
***
Ирина спала, уронив голову на стол с остатками очередного пиршества, и Павлик тихонько проскользнул в бабушкину комнату, где спал теперь с разрешения матери.
Утром он первым делом выскочил во двор, ища кота, но тот никуда и не думал убегать. Жалобно мяукнул, приветствуя Павла, и с удовольствием съел все, что принес мальчик. И в то утро даже сухой хлеб, который Павел нашел на кухонном столе среди остатков вчерашнего застолья, показался и мальчику, и коту настоящим лакомством.
С тех пор кот, которого так и звали – Кот, жил во дворе. Зимой прятался в подвале, а летом гонял пришлых котов и даже собак, защищая ребятишек на детской площадке. А кроме того, исправно таскал к подъезду, где располагалась контора местного ЖЭКа, пойманных крыс. Где он их находил и почему приносил прямо под нос «начальству», оставалось загадкой.
Женщины во дворе Кота быстро оценили. Гонять запретили, и подкармливали наперебой. Поэтому, скоро впалые бока хвостатого снова округлились, и он гордо вышагивал по двору, ожидая, когда у Павлика появится время, чтобы пообщаться. Кота не раз пытались забрать к себе сердобольные жительницы района, но он исправно сбегал уже на следующий же день и отправлялся искать Павла. Только увидев своего мальчика, он успокаивался и переставал метаться по двору.
Со временем к Коту привыкли и уже не трогали его, прекрасно понимая, кого хвостатый считает хозяином.
И кто знает, как сложилась бы жизнь Павлика, если бы однажды Кот не пропал.
Его исчезновение Павел заметил сразу. Вышел утром во двор, спеша в школу, так как немного проспал, и замер.
Кота не было.
Хвостатый, который обычно уже караулил мальчика на крыльце подъезда, не появился даже на зов. Павлик обошел двор, сунул голову в окошко подвала и долго звал своего друга. Но Кот так не появился. И вот тогда мальчик забеспокоился.
— Павлик! Ты почему не в школе?!
Соседка, сердобольная Нюрочка, которая работала в маленькой булочной недалеко от Пашкиного дома и частенько угощала его свежим хлебом, покачала головой:
— Нельзя так! Маму в школу вызовут и ругать будут! Стыдно, Павлик!
Павел в ответ чуть не рассмеялся. Когда это его маму в школе ругали? Да она ни разу там и не была с тех пор, как отнесла документы, прося зачислить сына. Ни на одном родительском собрании она ни разу не появилась и Павлику приходилось врать, что она работает или болеет. Ирина и правда работала санитаркой в больнице, но не ее занятость была причиной того, что дела сына совершенно ее не волновали.
— Натворишь что – голову откручу и в таком виде тебя в детдом сдам! Понял?
На ее угрозы Павел давно перестал реагировать, прекрасно понимая, что пьет мать на те копейки, которые он приносил, а потому, никуда его не отдаст.
— Тетя Нюра, вы Кота моего не видели?
— Как же! Видала! Девушка какая-то его подобрала вот тут, у подъезда, и унесла.
— Как унесла?! Куда?!
— Откуда же я знаю! Павлуша, ты бы в школу шел! А потом поищешь. Девушку эту я не знаю. Но не думаю, что она далеко живет. У нее в руках пакет молока был. Видимо, в магазин выскочила, а потом кота твоего увидела. Он вот тут, у подъезда лежал.
— Почему лежал?!
— Павел! Я не знаю! Он у тебя обычно шустрый, конечно. А тут лежал тяпочкой. Я внучку в садик отвела, и думала на обратном пути глянуть, что с ним не так. Но пока доковыляла до дома – девушка его уже куда-то понесла. Я ее окликнула, но она даже не обернулась. Бегом почти бежала.
Павел, конечно, ни в какую школу не пошел в тот день. Кружил по району, расспрашивая прохожих и тихонько шептал себе под нос:
— Ну же, Семеновна! Хоть ты помоги! Где он? А? Куда она его дела?!
Поиски никакого результата не дали. Павел приплелся обратно к своему подъезду, сел на лавочку, и заплакал.
Он давно уже не плакал. С тех самых пор, как сидел с котом в доме у Семеновны и боялся, что она уже никогда не придет. Тогда ему было так грустно, что слезы душили и никак не хотели уходить. Собаки лизали ему щеки, и Павлик сам не понимал – плачет он или нет. А сейчас рядом никого не было. И слизнуть соленую влагу с его щек было некому…
Он вытирал щеки рукавом рубашки и даже не заметил, как тот стал совершенно мокрым и прохладный весенний ветерок сделал ткань холодной, словно ледышка.
— Павлик! – голос тети Нюры вдруг раздался над головой мальчика, и он поднял глаза, почти не различая маячившую в окне женщину. – Вон она! Вон! Беги скорее!
Павлик вскочил на ноги и оглянулся. Девушка, на которую показывала тетя Нюра, быстро шла вдоль дома, неся в руках…
Быстрее он никогда не бегал! В одно мгновение подлетев к девушке, он выхватил из ее рук старенькое байковое одеяльце, в которое был завернут Кот.
— Эй! Ты что творишь! Отдай сейчас же!
Кричала девчонка громко, но Павлу было все равно. Он отпрыгнул в сторонку, так, чтобы крикунья не смогла его достать, прижал к себе Кота, и откинул уголок одеяла.
Коту было плохо… Павлик понял это сразу, как только увидел своего друга.
— Что ты с ним сделала?!
Кот на его руках был тяжелым и неподвижным. Казалось, что для него уже все закончено. Голова Кота соскользнула с рук Павлика, и мальчишка закричал во все горло так отчаянно и громко, что девушка даже раздумывать не стала – просто шагнула к нему, сгребла в объятия вместе с Котом, и прижала к себе:
— Тише! Тише ты! Людей напугаешь! Все будет хорошо с твоим котиком! Он живой! Живой! Не кричи! Напугаешь его!
Павлик, которого никто, кроме Семеновны, никогда не обнимал вот так, смолк и, сам от себя не ожидая такого подвоха, прижался вдруг к девчонке, ловя то тепло и покой, которое она дарила.
— Правда?!
— Честное слово! Я его нашла у подъезда. Отравили его, скорее всего. Или сам отравился. В ветеринарке сказали, что у нас недавно крыс по району травили. Может, и ему, бедняжке, досталось… Ты не плачь! Я успела. Откачали его. Только он теперь слабенький совсем. Нужно время, чтобы пришел в себя. Но жить будет! Там врачи хорошие. Не сомневайся!
— Откуда ты знаешь?
— Мама моя там работает.
Павел отстранился от девушки, поправил одеяло, укладывая кота поудобнее, и перевел дыхание:
— А ты кто?
Вопрос его прозвучал так по-деловому, что девушка невольно рассмеялась.
— Маша я. Будем знакомы! А тебя как зовут?
— Павел.
— Ух, как серьезно! А кота?
— Кот.
— Да я понимаю, что это кот. Как зовут-то его?
— Кот! Я ж говорю!
— С выдумкой имечко! Что ни говори! Дай-ка мне его!
Маша каким-то неуловимым движением отобрала у Павла кота, и мальчик чуть не кинулся на нее с кулаками.
— Погоди ты! Помочь хочешь – так помогай, а не мешай!
— Что делать надо? – Павел остановился, и с такой надеждой посмотрел на Машу, что та невольно смутилась.
— Делать? А вот, что! Мне в институт надо. Сессия идет, а я на экзамен почти опоздала. Но кота на улице оставлять нельзя! Ему сейчас уход нужен. Пойдем-ка!
Она поманила Павла за собой и пошла к подъезду.
— Мы недавно сюда переехали с мамой. Отец в командировке. Он у нас капитан. Так что, мы пока сами. Я тебе расскажу, что делать и как. А ты смотри! Без самодеятельности! Выживет твой Кот или нет, сейчас зависит только от ухода. Понял?
— А ты не боишься меня в квартиру пускать?
Вопрос Павла ударил в спину и Маша остановилась на ступеньках крыльца. Поразмыслила немного, и повернулась к Павлику.
— А должна?
Под ее взглядом, таким прямым и требовательным, Павел невольно опустил глаза.
— Нет…
— Вот и я так думаю! Если тебе дорог твой друг, то постарайся сделать так, чтобы он выжил. Идем!
И потянулись долгие часы ожидания. Павлик делал все, что сказала ему Маша. Но Кот продолжал лежать тряпочкой, не реагируя на его заботу, и мальчишка снова и снова шептал себе под нос:
— И? Чего ты смотришь, Семеновна? Помоги ему! Ты же знаешь! У меня никого больше нет! Только он…
Павлу не было сейчас дела ни до того, что он в чужой квартире, ни до того, что его могут там застать хозяева. Маша убежала сразу, как только пристроила кота на небольшой светлой кухне.
— Я быстро! Экзамен сдам, и сразу вернусь! Есть захочешь – там котлеты в холодильнике! Мать-то тебя не хватится? Может, лучше предупредить ее?
— Нет.
— Странно… – Маша поправила легкую челку, и глянула на часы. – Ой, мамочки! Совсем я опоздала! Все! Дальше – сам!
Павлик гладил Кота, уговаривая его бороться, и даже не услышал, как щелкнул замок на входной двери.
— Привет…
Миловидная женщина, чем-то похожая на Машу, вошла в кухню и, будто ничего необычного не увидела, прошла к холодильнику.
— Как он? – кивнула она на кота, выкладывая из сумки покупки.
— Не знаю! А вы – Машина мама?
— Ага. Ну-ка! – женщина вымыла руки, и присела на пол рядом с Павликом. – Давай-ка, дружочек! Не филонь! Открывай глазки! – затеребила она кота.
И тот послушался! Приоткрыл глаза и даже чуть пошевелился, пытаясь повернуть голову и увидеть Павлика.
— Вот! Молодец! Зачем пугаешь мне ребенка?
Павлик, услышав такую оценку, насупился.
— Я – не ребенок!
— Ой, прости! Это я по привычке! Для любой мамы что свой, что чужой – все равно ребенок. Машка тоже еще ребенок. Пусть и вымахала выше меня ростом!
— Не для любой… — эти слова вырвались у Павла сами собой.
Он вовсе не хотел жаловаться на свою маму. Какая бы она ни была, а Павлик думал, что любить ее – это такая обязанность. Его долг. Если мама, то и любить надо. Семеновна говорила, что человек свои долги должен отдавать сполна. А то на небо не пустят. Павел стал как-то свидетелем того, как она мирилась со своей подругой. Что уж там они не поделили – история умалчивала. Но дулись друг на друга несколько лет. И как раз перед тем, как с Семеновной случилась беда, она вдруг засобиралась куда-то воскресным утром.
— Пойдешь со мной? – спросила она у Павлика, укладывая в старую корзинку, выстланную чистой вышитой салфеткой, кулич и несколько крашенных яиц.
— Куда?
— К подружке моей. Давно не видались. Я виновата перед ней. Помириться надо бы.
— А что ты натворила?
— Обидела ее. А потом думала, что сама обиделась.
— Это как?
— А вот так, Павлуша. Если люди ссорятся, то правых нет. Оба хороши! И обиду свою потом лелеют на пару. Умный-то пойдет да помирится первым, если хоть малейшая возможность для этого есть. А глупый… Глупый, Павлик, вот как я – будет сидеть и дуться. Время терять, которое ух, какое дорогое!
— Почему дорогое?
— Потому, что его не купишь! Ни за какие деньги, золото или драгоценности. Ни сменять не получится, ни украсть. Люди этого не понимают.
— А ты поняла?
— Теперь – понимаю. А потому, хочу навестить подругу свою. Пора. Пойдешь со мной?
— Да!
Павел до сих пор помнил, как состоялось это примирение. Никто и ничего не говорил. Просто не успели. Подруга Семеновны открыла дверь своей квартиры, и всего мгновение понадобилось ей для того, чтобы понять, почему гости на пороге. И обе женщины, не сговариваясь, шагнули навстречу друг другу, обнялись и долго-долго плакали, напрочь забыв и про Павлика, и про корзинку, которую он держал, и про свои обиды…
Может быть поэтому Павел никогда не обижался на свою маму? Как знать. Иногда ему казалось, что до слез обидно, когда она кричит или ругается. Но в то же самое время он жалел ее. Ведь Павлик помнил, как не раз заставал ее на кухне, где она плакала, глядя в окно на ночной город, и в такие минуты Ирина не сердилась. Она была настолько беспомощной и жалкой, что Павлу иногда до чертиков хотелось подойти и обнять ее. Но он так ни разу и не решился этого сделать. Ведь мать никогда не обнимала его сама. И то, что с Семеновной выходило легко и просто, как дышать, с Ириной было попросту невозможно.
Ему ни разу даже в голову не пришло, что его тоже должны любить по определению. Просто потому, что он ребенок и так устроена природа, что мать должна любить свое дитя. В отличие от Ирины, Павел всегда думал только том, что должен он, а не о том, что должны ему.
Удивительное это свойство характера и поразительно большая душа мальчишки давали ему такую силу, что даже Ирина, замахнувшись порой на сына, вдруг отступала, так и не ударив его.
— Уйди с глаз моих долой! Уйди!
И почему-то, в такие моменты, Павел отчетливо понимал – матери стыдно. Да-да! Именно, стыдно! И даже за этот короткий миг, в котором Ирина становилась человечнее, он готов был ей простить что угодно.
Вырвавшаяся фраза не прошла мимо ушей матери Маши. Женщина охнула, поднимаясь на ноги, и подмигнула Павлу:
— Голодный? Я слона бы сейчас съела, несмотря на то, что ветеринар и животных мне любить полагается! Составишь мне компанию?
— Слона есть?
— Такой экзотики в нашем холодильнике не водится. Но котлеты есть! И компот!
— А Кот?
— Пусть спит и сил набирается. Кормить его пока нельзя. А нам с тобой поесть можно и нужно.
Павел задумался. Уходить сейчас нельзя. Кота ему точно никто не отдаст. А бросать друга… Такое себе!
— Мне немножко! – вырвалось у него, и женщина улыбнулась.
— Хорошо!
«Немножко» оказалось большой тарелкой. Даже очень большой! Павел поначалу стеснялся, но картошка и котлеты были такими вкусными, что он сам не заметил, как смел все с тарелки и мать Маши молча забрала ее и вернула с добавкой.
— Ешь, как следует! Я очень люблю, когда дети хорошо едят!
— Маша худая.
— Не в коня корм! – усмехнулась женщина. – В отца пошла! Тот тоже худой да жилистый.
— А где он?
— В море. Отец Маши – капитан дальнего плавания.
— А вы?
— А я – врач. Ветеринар. Животных лечу.
— А Маша?
— Маша учится пока. Будет океанологом. Не смогла выбрать между животными и морем.
— Ничего себе… — Павел открыл рот от удивления.
— А ты кем стать хочешь?
— Не знаю пока… Мне животные нравятся. Коты, например. И собаки тоже…
— Думай. Есть пока время.
Перед Павлом появилась чашка с чаем и кусок яблочного пирога.
— Спасибо…
— На здоровье!
— А как вас зовут? – Павел придвинул к себе тарелочку с пирогом, и покосился на Кота.
— Наталья Семеновна.
— Как?!
Павел выронил из рук пирог и уставился на женщину, недоуменно смотревшую на него.
— Наталья Семеновна Кострова. А что ты на меня так смотришь? Эй, ты что?
В глазах потемнело, и Павел понял, что сейчас разрыдается, как девчонка. Он вцепился в стакан с водой, который ему протянула Наталья и пробормотал:
— Вы – не она…
— О чем ты, мой хороший? Кто – она? – Наталья смотрела на него с таким участием и даже жалостью, что Павел сам не понял, как рассказал ей обо всем.
И о том, как жил с мамой, и как попал к Семеновне. И о том, как ждал ту, которую любил всем сердцем и мечтал назвать матерью. И о собаках, и о Коте… Обо всем.
Наталья слушала его молча. Ни разу не перебила, не переспросила ни о чем, хотя Павлик рассказывал, сбиваясь, и перескакивая с одного на другое. А когда он дошел до того, как искал кота у дома Семеновны, Наталья сделала то же, что ее дочь незадолго до этого. Просто сгребла мальчишку в объятия и прижала к себе, давая выплакаться.
— Маленький мой… Сколько же тебе досталось…
И Павлу вдруг стало легко. Ему совершенно не было стыдно плакать вот так, на чужой кухне, обнимая постороннюю женщину, которую он видел впервые в жизни. Ему казалось, что он знает Наталью сто лет с хвостиком. И скрывать от нее что-то, ему даже в голову не пришло. Ведь ее тоже можно было называть Семеновной, а таких совпадений просто не бывает… А если и бывают, то их точно посылает кто-то свыше.
Павлик о таких тонких материях не размышлял. Он просто плакал, освобождая душу от всего того, что пришлось пережить…
Тот вечер, долгий, странный, наполненный болью, очищением и, робкой пока, надеждой, стал переломным моментом в судьбе Павла. Он еще не знал, но с этого дня его жизнь круто изменилась, взяв совершенно другой курс. Ведь, если за дело берется женщина, для которой любой ребенок – свой, то шансов остаться снова одному просто нет.
— Отпусти меня, я тебе говорю! – Павлик все-таки вырвался из рук Маши и показал ей язык. – Вот тебе!
— Крррасота! – кивнула Маша, и глянула на Кота, который изваянием застыл на подоконнике. – Хоть ты ему скажи!
Кот молчал. Жмурил зеленые, почти такого цвета, как и у хозяина, глазищи, и молчал.
— Да ну вас! Пашка, брысь одеваться! Сейчас родители приедут, и пойдем к бабушке.
— Зачем это?
— А отметить то, что ты теперь тоже Костров? У тебя совесть есть вообще? Мама два года за тебя билась! Праздник нужен!
— Маш, а если им не разрешили? – голос Павла вдруг сел, и он глянул на ту, которую давно уже считал сестрой. – Вдруг, они вернут меня… ей?
Маша шумно выдохнула, покрутила пальцем у виска, и снова притянула к себе Павлика, который уже не сопротивлялся, а тут же обнял ее в ответ.
— Ну ты и балбес, Пашка! Кто ж тебя теперь куда отдаст? Мама за тебя глотку кому хочешь перегрызет. Да и отец тоже.
— А ты? – лукаво улыбнулся Павел.
— Он еще и сомневается! Фу, таким быть! Иди уже! Я там тебе рубашку погладила! – подтолкнула Маша возмутителя спокойствия. – И не вздумай сбежать!
— Я просто хотел их встретить!
— Ага! Знаю я тебя! Потом ищи-свищи ветра в поле! Паш, а чего ты боишься? – голос Маши стал серьезнее, и Павел обернулся.
— Не знаю… Боюсь снова потерять вас… Все это… — он обвел взглядом кухню. – Я не вернусь туда… Только не сейчас!
— Не надо бояться, Паша. Ты – наш! Теперь уже насовсем.
— Она сказала, что сделает все, чтобы меня забрать! – Павле все-таки проболтался о том, что виделся с Ириной накануне.
Она подловила его у подъезда и ухватила за рукав ветровки.
— Стой! Долго ты еще от меня бегать будешь? Думаешь, новых мамку с папкой себе нашел?! Даже не мечтай об этом! Я все сделаю, чтобы этого не было! Ты – мой! И так будет всегда! Понял?
— Нет! – Павел вырвался и злость затопила его душу. – Ты! Я же хотел, чтобы ты была моей мамой! А ты?! Я тебе не нужен! Никогда не был нужен! Ты меня не любишь!
— Не люблю.
Ирина так легко и спокойно согласилась с этими словами, что Павел даже немного опешил.
— Тогда, зачем? – даже не прошептал, а прохрипел мальчишка. – Зачем ты хочешь меня снова забрать?
— Потому, что хочу! – Ирина рассмеялась так странно, что Павел невольно шарахнулся от нее. – Хочу! Понял? И так будет! А если ты завтра не придешь ко мне и не останешься там, где тебе и место, то я устрою твоим новым маме с папой такую веселую жизнь, что тебе и не снилось! А хотя, нет! Жизнь – это слишком. Пусть будет… не жизнь!
И Павел испугался.
Не за себя. А за Наталью. И за ее мужа, Сергея. За тех, кто дал ему дом, надежный, теплый, уютный. За Машу, которая твердила, что всегда мечтала о брате и баловала его на свою стипендию.
Он точно знал теперь, что его можно любить. И если раньше, с Семеновной, он это просто чувствовал, так как был гораздо младше и многого не понимал, то теперь – знал это.
И этим знанием он был обязан тем людям, над которыми нависла сейчас опасность. Ведь Павел знал, кто бывает у Ирины и на что она способна. Те странные люди, которые приходили в ее дом, выпивали рюмку-другую, а потом отправляли чуть пьяненькую женщину за добавкой в магазин, решая какие-то свои, темные, дела на тесной кухне Ирининой квартиры, иногда даже не догадывались, что в шкафу, в соседней комнате, сидит ее сын. И это просто чудо, что никто из них ни разу не додумался проверить, есть ли кто-то еще в квартире.
— Испугался? – пропела Ирина с издевкой. – Вот и правильно! Бойся! А теперь – иди! Сегодня ты мне не нужен. А завтра – чтоб был дома!
Павлу оставалось только кивнуть. Его жизнь словно разделилась на две половинки. С одной стороны – дом, Кот, семья… А с другой – вот эта странная женщина, которую он теперь только боялся, ведь никакой любви, как выяснилось, к ней не испытывал…
Вот почему он пытался сбежать утром из дома. Но Маша, каким-то десятым чувством догадалась о том, что происходит с ним, а потом заставила рассказать все, как есть. И не дала даже шагу сделать вон из дома, твердя, что никто его больше не тронет и не обидит.
А он так хотел в это верить…
— Паш, ты готов? – Маша заглянула в комнату и вздохнула.
Пашка стоял в расстегнутой рубашке у открытого окна и смотрел в небо.
— Как ты думаешь, там кто-нибудь есть?
Машу вопрос брата ничуть не удивил.
— Конечно, есть! – она подошла к нему и встала рядом. – А ты в этом сомневаешься?
— Нет… Там Семеновна… Я знаю… Откуда – не спрашивай! Просто знаю… Знаешь, она всегда говорила, что я достоин большего.
— А ты в этом сомневаешься?
— Не знаю. Маш, скажи, а почему люди любят друг друга?
— Потянуло на философию? – улыбнулась Маша, но тут же посерьезнела. – Потому, что так надо, Пашка. Потому, что по-другому нельзя. Не живут люди без любви. Выживают. А это плохо! Это, когда ты не дышишь почти, понимаешь? Вроде, и воздух есть, и много его вокруг, а ты не можешь толком вдохнуть. И тесно тебе, душно, темно… Да что я тебе объясняю! Ты все знаешь!
— Знаю…
— Тогда, зачем спрашиваешь?
— Надо!
— Ох, Пашка! Ладно. Я не хотела тебе говорить. Родители думали сюрпризом, а мне кажется, что ты должен знать. Мы переезжаем.
— Куда?! – Павел вздрогнул, повернулся к сестре, и Маша выдохнула.
— Далеко. Во Владивосток. Папу переводят. И мы решили, что это к лучшему.
— А ты?
— А что я? У меня уже документы оформлены. Там доучусь. Главное, чтобы ты успокоился, наконец. Паша, ты больше никогда ее не увидишь! Слышишь? Никогда! И поэтому, тебе больше не нужно ее бояться.
Кот подошел к Павлу, завился у ног, оттесняя его от окна, и Маша задернула занавески.
— Вот так! А теперь, застегни рубашку и умойся! Наши вот-вот приедут.
Через неделю Павел навсегда покинет родной город. И последнее, что он увидит, когда машина Сергея вывернет из двора, будет Ирина. Она качнется на крыльце, махнув рукой вслед отъезжающему автомобилю, а потом отвернется. Мальчик так никогда и не узнает, что Наталья в тот день, когда официально станет матерью Павлика, навестит ту квартиру, где он прожил столько лет с Ириной. Она затолкает Ирину в тот самый шкаф, в котором столько времени провел Павел в свое время. И прижав всем своим немаленьким весом дверцу, скажет совершенно буднично, очень спокойно:
— Появишься еще хоть раз возле моего ребенка – и я за себя не отвечаю. Услышала меня? Машка уже взрослая. Сергей в силах. Воспитает Павлика. А я отсижу. Но сына тебе не отдам!
— Тыыыы… — выла в шкафу Ирина, от злости не находя других слов.
— Я! – согласилась с нею Наталья.
Она ушла, подперев стулом дверцу шкафа, только, когда Ирина перестала биться и успокоилась.
— Вытащат тебя друзья твои. Не сегодня, так завтра. Посиди и подумай! Может, чего умного в голову придет.
То ли то, что в голосе Натальи не было и капли страха, то ли то, что в нем звучала такая уверенность, что Ирина и впрямь задумалась, но никто не пришел устраивать скандал ни в тот вечер, ни позже. Наталья с Сергеем закончили все дела, собрали вещи и увезли детей.
Не сразу узнает Павел и о том, что всего полгода спустя после его отъезда, Ирина замерзнет у подъезда собственного дома в новогоднюю ночь. Люди будут идти мимо, иногда качая головой и сетуя на то, что пьяных как-то слишком уж много, но никто не подойдет к ней, чтобы проверить, жива ли она. А когда Нюра утром выйдет из дома, спеша открыть булочную, будет уже поздно. Она вызовет скорую и пошлет Наталье телеграмму. Но та решит, что Павлу эти новости ни к чему. О том, что случилось, она расскажет сыну много лет спустя, когда точно будет знать – ее мальчик выдержит.
Наши дни…
— Мам, мама… — Маша потормошила за плечо Наталью, прикорнувшую на лавочке, и та открыла глаза.
— Что?
— Идут!
Маша заглянула в коляску, проверяя, спит ли дочка, а потом махнула рукой отцу и Павлу, которые шагали по пристани.
— Папа, Павлик! Мы здесь!
Наталья засуетилась, приводя себя в порядок. Надо же! Уснула!
Она пыталась собрать волосы в неизменный свой пучок, когда ураган по имени Павел, налетел, закружил ее, и она рассмеялась, отбиваясь от поцелуев:
— Пашка!
— Мам, привет! Я так соскучился! А пирожки будут?!
— Обжора! – ласково потрепала за щеки сына Наталья. – Господи, похудел как! Не кормили тебя там, что ли?
— Кормили! Но, как ты говоришь, не в коня корм! – Павел чмокнул мать в нос, и повернулся к Маше. – Где она?!
— Тише ты! Оглашенный! Спит! – Маша поманила брата. – Смотри…
Павел нагнется над коляской, разглядывая племянницу.
— Можно?
Маша кивнет, и брат возьмет на руки ее дочку.
— Маленькая какая…
В его голосе будет столько нежности, что Наталья невольно всхлипнет и отвернется, а Сергей строго глянет на жену.
Разве нужно переживать, когда дети счастливы?
Ведь этот парень, который затаил сейчас дыхание, держа на руках кроху, доверенную ему сестрой, точно знает теперь, что такое любовь. И пусть это знание далось ему с трудом, науку эту Павлик усвоил в полной мере.
А это значит, что, когда придет его время, он передаст это знание дальше. И счастливы будут те, кто пойдет по жизни рядом с ним.
Автор: Людмила Лаврова