Маргаритки прижились сразу, а вот с лилиями пришлось повозиться. Третий год Павловна высаживала по пять луковиц розовых, с леопардовыми пятнами цветов, и ни одна не желала украсить собой узенький бордюр в июле.
Наверное, Егору не нравятся эти цветы. Павловна, словно наяву его увидела: сидит, нос морщит, мочалит окурок в чугунной пепельнице и ворчит:
— Насадила тут всякой ерундистики! Что я тебе, баба? Цветочки-василечки, штучки-дрючки… Лучше бы сигарету прикурила мне.
Павловна, так же, как и при жизни Егора Степановича, кротко пыталась возражать:
— Да что ты, Господь с тобой. Грех это – сигареты смолить на могиле!
— Скажи, что ты просто в магазине мне пачку забыла купить! Вот и весь твой «грех». Что ты за баба такая, чертово семя! Не сделаешь, как тебя попросишь, а потом долдонишь мне – грех, да вредно, да мама не велит! Тьфу, растрепа.
И Павловне даже стыдно делается. Действительно, забыла купить сигареты мужу. И «маленькую» не принесла. Сигареты нынче дорогие. Это раньше они копейки стоили, хоть закурись, а теперь…
— Что же ты, и «там» без своих сосулек обойтись не можешь? – примиряюще спросила, подлизываясь.
Егор ничего ей на этот вопрос не сказал. Поди, обиделся. Вечно у них так: из-за самой ерундовой ерунды целый караван-сарай получается. Егор надувается пузырем, и по три дня ходит по дому молчком. А для Павловны молчанка мужа – самая огромная мука. Она еле-еле день выдерживала, а потом уже сама бежала мириться.
Павловна взглянула на овальную фотографию, прикрученную к кресту. С нее на Павловну строго поглядывал покойный Егор. Неудачная фотография. Он тут, как начальник. Придешь к нему, и душа вздрагивает, будто не повидаться с супругом явилась, а к директору на ковер. Вот-вот начнет ее чихвостить дорогой Егор Степанович. Никакого настроения, и все, что сказать хотела – от робости забывает.
Надо было другую фотографию у мастера заказать, где они вместе по улице идут. Хорошая фотография, в праздник сосед, фотограф любитель, поймал их у завалинки: у Егора гармонь растянута, а она, Маша, обнимает мужа и так ласково ему улыбается. В шкафу эта карточка теперь, в рамочке. Она хотела карточку в фотомастерскую отнести, чтобы отреставрировали, а то мутная больно, любительская еще. Но случилась незадача: приболела, слегла, и дети, не дожидаясь выздоровления матери, вместо веселого Егора с гармошкой прикрутили этого неулыбу.
Никогда дети ее не слушают – все по-своему делают. А что, она для них – не авторитет! Взрослые, самим уж под пятьдесят лет, внуки вон какие у Павловны! Радоваться бы! А чему радоваться? Беда у нее. А пожаловаться некому.
***
Всегда верховодил семьей Егор. Вот тут была дисциплина, так дисциплина, по струночке у отца ходили, не то, что сейчас – лишний раз и к дому не завернут. А ведь Павловне помочь надо! Огород перекопать, окна покрасить (совсем уж позор), теплицу новую поставить. Так нет их. Заняты. Внук Сергей, любимец деда, целыми днями пьянствует и буянит. Вот денег у бабки свистнуть – он первый. А крышу залатать хоть немного, хоть шиферину туда закинуть – нет его. Вот и копается Мария Павловна одна-одинешенька. А ведь такие надежды на семейство возлагались: трое детей, целое богатство! А что в итоге – никому не нужна она. Не до нее.
***
Дом Марьи и Егора вырос посреди большой деревни. Тихо здесь и спокойно. Утром петухи горланят, козы колокольчиками бренчат. У забора колонка – не надо руки обрывать, на колодец бегая. Бабульки на лавках последние новости собирают, молодухи белье в саду развесили. Яблоки на землю падают.
Село, как село, если бы не одно «но». То ли архитектор совсем дурной, то ли что – только деревня, как непутевая родственница в гостях, брякнулась толстым задом прямо в центре города. Вот, только что перед глазами раскинулась пасторальная сельская картинка, а свернул на два шага влево – бац – шумный, новостройками хвастающийся, современный город стоит перед тобой.
Грех, конечно, деревню хаять! Это надо еще посмотреть, кто тут в гостях. Она, деревня, здесь всю жизнь была. Город проглотил ее целиком, да поперхнулся: избы сносить отчего-то не стали. Правда, и дороги асфальтировать тоже не соизволили. Вот и получилась абракадабра. Но люди живут, радуются и ничего не боятся. Им семьдесят лет обещали дать в обмен (если что) благоустроенные квартиры. А пока народ разводит кроликов, кур, выращивает капусту и картошку, облагораживает милые сердцу сотки, как умеет и как хочет.
И Егор с Машей так же, как и все. Пока молодые были, сложили добротный пятистенок вместо покосившейся избушки родителей. Баню новую построили. Сад посадили. Детей настряпали, Галку, Надюху и Витьку. Потом дочерей выдали замуж, сына женили. Внуки пошли: Наташка — Галкина, Сережка — Надюхин и Андрюшенька, светлая головушка, Витин.
На выходных всем семейством за общим столом собирались. Хоть и взрослые все, и в городских квартирах живут, а с субботы по воскресенье будьте любезны – к родительскому дому оглобли поворачивайте! Картошку трескать все любят? Поросенка делить – полна изба едоков? Вот и поработать не грех, помочь отцу и матери!
Красные после бани, распаренные, благодушные, чинно-благородно по первой стопке выпьют, разговоры дельные поведут. А уж потом – песни. Хорошо! Разгуляются, спасу нет. Утром чаю напьются, и с головой в работу. Зятьев Егор сам подбирал, чтобы не ленивые! Потому и стояло родное гнездо, как игрушечка, в резных наличниках, голубой краской крашеное, не избушка, а яичко пасхальное! У взыскательного хозяина всегда порядок и лад в дому – дети уважают, внуки опасаются шкодничать, а супруга почитает.
Внучку Наташку дед не очень жаловал. Что с нее – девчонка. Погладит по головенке походя, да и забудет. А уж Андрея вообще гнобил.
— Все с книжками, да с книжками! Нет, чтобы пацана в бокс отдать! Давеча видел, его какие-то жиганы мутузят! Хотел уж вступиться, да не стал: шкеты совсем, лет по шесть, нашего второклассника колотят! Стыд!
А вот Серега за дедом хвостиком бегал. Единственный, кто не боялся Егора и не дрожал перед ним. Руки у Сергея из нужного места росли, язык подвешен, смотрел на дедушку прямо и смело.
— Мужик! Дом на тебя перепишу! – поговаривал тогда Егор Степанович. И ведь, прости его, Господи, не поленился сходить к нотариусу!
— Все! – сказал тогда, — Серега при деле! Из армии вернется, а у него и наследство от дедки! Пусть помнит меня добрым словом!
— Что же ты делаешь, старый, — Мария взвилась тогда.
— Молчать! – Егор Степанович по столу кулаком – тресь! – Когда я это с бабой советовался? Баба глупа, как жабья пупа!
Мария замолчала. Она мужу никогда не перечила. А сердцем видела: натворил супруг и повелитель бед. Аукнется ей еще это «наследство».
***
Не дождался Егор любимого внука. Умер скоропостижно от инсульта.
Как не стало хозяина, так и началась разруха. Чуяла Мария, что никакой дружбы в семействе давно не было. Все перегрызлись, переругались. А кто эту вражду посеял? Муж и посеял: все выделял Надиного Сергея. Только обидно же это? Помер Егор, а вся злость на Марию выплеснулась!
— Мы горбатились на вас всю жизнь! А вы как с нами? – хором вопили Виктор и Галина. А Галя еще и дочку Наташу настропалила. Волком девчонка на бабушку смотрела.
Из-за чего? Из-за избы этой?
Изба избой, да место, оказалось золотое. В центре города земля. Продать, так ведь сумма, ОГО-ГО, получится! То-то растут повсюду дворцы. Как на Рублевке какой!
Павловна отродясь глотку рвать не умела – не хотите – не надо, деточки дорогие! Мне одной всего хватает. Проживу…
А после армии Сергей вернулся совсем другим человеком. Что с ним там сделали, непонятно. Только пить начал по-страшному. Надька с ним уж намучилась. Он ведь что, паразит, делал: явится в квартиру пьянее вина, напрудит прямо в штаны, стирай потом! Вот и сбагрила на Павловну своего непутевого, мол, мама, он там прописан, пущай и живет, где прописан! Я уже устала его с мужем разнимать. А ты, все-таки, посодействуешь. Тебя он послушается!
Так он и послушался! Спасу нет! Сережа, пока трезвый, так тихий: бабушка, бабулечка. А как нажрется: хоть святых выноси! И главное, пенсию отнимает! Как с ним бороться? Наряд вызывать? Собственного внука сдавать? Господи… Что делается-то?
И чем дальше, тем хуже дело: внук совсем человеческий облик потерял. Жаловалась Наде, зятю, плакала. И что? Зять разбираться пришел, руку на собственного сына поднял. А тот на него попер. Драка! За ножи схватились! Родные люди!
***
Сидит бабушка у могилы покойного мужа и плачет, совета просит. А тот молчит, хмурится:
— Сама ты своих детушек избаловала! Сколько с тобой скандалили! Нет, ты свою линию гнешь, жалеешь. А жалеть их не надо – воспитывать положено! – смотрит Егор с фотографии и будто выговаривает Павловне.
— Да уж, твое воспитание, прям, идеальное! Вечно ремнем размахивал! Все тебя боялись. И перед смертью нагородил огород! А умер ты, и что?
Домой Павловне идти совсем не хочется. Там Сергей дружков привел. Всю ночь будут с ума сходить. К Вите, к сыну, что ли, на ночь попроситься? Так у них однокомнатная квартира, на головах друг у друга сидят. Да и обижается Виктор на мать: Сергея, мол, прописала, а Андрюшу, Витиного сына – нет. Опять упреки весь вечер выслушивать. Галя имеет жилплощадь побольше, так ведь тоже… Внучка замуж недавно вышла, правнук родился, а тут она, старая карга, приволокется…
Попрощавшись с супругом, отправилась Павловна к Надежде. Все-таки, по вине ее сына бабушке слоняться бездомной приходится. Авось, пустит? Уже около Надиного дома Павловна замедлила шаг: а вдруг зять опять рассвирепеет, побежит туда, в дом-то, опять за нож схватится? А там дружки Сережины, пьяные, распьяные. Ой-ой…
Побрела домой. Терпеть внука. Егор уж как его любил, как любил. Да разве знал он, что из Сергея такое чудо-юдо сделается. И жалко его, и мочи никакой уж нет. Хорошо, что у Вити сынок хорошим парнишкой уродился, небалованным. Не пьет, не курит. Егор его считал слабым, недолюбливал.
— Никудышный паренек! Сдачи дать не может, нюнится все. Не будет из него толку.
Ошибался! Еще какой толк из Андрея вышел! Он в детстве по стройкам не ползал, больше с книжками сидел. Ученым человеком стал – в Ленинграде работает и живет. Если приедет когда на Родину, так всегда бабушку навестит! Только редко приезжает. Все работает. Видать, не придется им увидеться на этом свете.
***
А повидаться им, все-таки, удалось.
К зиме Павловна совсем расхворалась – подводило сердечко (Сереженька давал «дрозда»). Уже под Новый Год Надежда явилась – проведать сына и мать. Что-то давно не ходила бабка к ней, не жаловалась.
Павловна лежала, чуть живая, в нетопленом доме под тремя одеялами. Ведь умудрилась как-то по лету еще купить колотых дров с пенсии, даже кое-как в поленницу сложила. Лежат они, дрова, бери, бабка, согревай косточки. А вот добрести до сарая и печку растопить сил не осталось. Не ходили ноги, как палки какие-то, не слушались ее, хоть плачь! На тумбочке валялись лекарства из старых запасов – отправила внука накануне в аптеку, деньги дала… И нет ни денег, ни внука уже третий день.
Она бы закинула свою гордость подальше, Наде бы позвонила, Гале или Вите, да Сережа еще две недели назад украл у бабушки телефон, на пойло какое-то обменял. Обещал новый купить, шикарный… Да разве можно верить обещаниям пропойцы?
Павловна приготовилась умирать.
— Что, Егор, молчишь? Не слышишь? А я с тобой поговорю! Жди теперь жену, скоро… — то ли наяву, то ли во сне шептала она. Какая разница. Скоро, скоро помрет…
И умерла бы, если бы не дочь. Совесть заговорила? Бог ее знает. Пришла и пришла. Все равно теперь.
Ее увезли в больницу. Испуганные родственники разом про свои склоки позабыли. Всем нам кажется, что родители бессмертны. Ничегошеньки с ними не случится. Но с ними, почему-то, обязательно случается ЭТО. Мы готовы все отдать, все-все, до нитки с себя содрать, лишь бы вернулись они. Рядом были…Поздно только приходит раскаяние.
Смерть бродила рядышком. Плохое состояние здоровья Павловны усугубилось воспалением легких. В домах горели праздничные огоньки, а тут Мария, вместо огонька, горела, как раскаленная сковорода. Горела, металась, и врачи только головами качали: столько антибиотиков в человека втюхали, а ей все хуже и хуже.
— Что вы хотите, возраст!
Андрюшу никто не ждал. Он редко теперь появлялся в маленьком городе. А тут что-то дернуло его. Пускай, не Новогоднюю ночь, но хоть предновогоднюю провести среди своих. Повидать мать с отцом, поболтать с ними, вручить подарки. Погостить у старенькой бабули. Еще бы упросить ее пирожков с грибами испечь. Только и воспоминаний – бабушкины пироги. Жуль Верна было очень вкусно читать под пироги с грибами. От этого картины, возникавшие в детском воображении, становились объемными, цветными, настоящими!
Андрей зла не помнил: дед часто ворчал на него. Мол, такой, рассякой, слабак ты и ханурик! Сдачи не можешь дать! А ведь ты мужик!
Андрей сначала плакал и обижался. А потом разозлился на деда, на себя: ведь, и правда, нюня! Начал заниматься спортом и понял, что спорт нисколько не мешает умственному труду. Наоборот, насыщенные кислородом сосуды помогали мозгам работать лучше. В голову приходили свежие, яркие, чистые мысли… О! Это благодарить надо было дедушку. Чего на него обижаться?
Город, по брови засыпанный снегом, встретил Андрея каленым морозом. А родительской крохотной квартирке – теплынь и крепкий дух варившегося холодца. Настроение у отца неважное:
— Бабушка болеет. Не справляется. Кажется, не того наша бабушка!
А потом все, как в калейдоскопе: больничные коридоры, нетерпеливое, плавающее внимание главного врача к уж больно шустрому питерскому посетителю: праздники, праздники на носу, а тут надо сидеть и втолковывать, что никто сейчас не будет заниматься оформлением пожилой женщины в областную клинику. Некогда!
— Я не возражаю, Андрей Викторович! Но вы поймите, выходные! Кто примет у меня направление в обл больницу?
— От вас ничего не требуется! Я устрою ее в прекрасную частную клинику! – нервничал Андрей, — ну что вы, ей богу, как полено бесчувственное, уперлись с этой выпиской? Да мне плевать на вашу выписку. Я и сам бабушку заберу. Надоели, честное слово!
Потом был другой город, другая больница, другие врачи. Другие лекарства, и, самое главное, другое отношение. Нет, не персонала, и в родном городе доктора были внимательны и чутки. Другое. Спокойствие. Словно с передовой вывезли в глубокий тыл. Потому что рядом не Сережа, опасный, ненадежный, безнадежный Сергей, а Андрей. Уверенный и добрый Андрей. И чувство такое… такое…
— Бабушка, когда поправишься, останешься жить у меня. Нет, не так говорю, — внук тогда улыбнулся застенчиво: Бабуль, а ты не хочешь остаться у меня? Пожалуйста.
Она хотела спросить: а как же Витя, Галя и Надя? Наташа? Ребеночек ее? Сергей? Дом…
Но не стала. Бог с ним, с домом. Почему-то здесь, рядом с Андреем, Павловна почувствовала себя дома. И да, впервые после смерти Егора ей совершенно не хотелось с ним ни о чем «разговаривать».
Автор: Анна Лебедева
