— Плохо мне, маманька! Ох плохо! Противно! Ну за, что мне это, мама? Скажи за что? Я ведь молодая совсем, а он… Он старик! Не могу я так больше! Видит Бог не могу! Пойду к реке и с Медвежьего обрыва… Лучше уж так, мама…Чем так как сейчас…
Глаша закрыла лицо руками и разрыдалась, прильнув к плечу матери.
Устинья обняла дочь, прижала к себе как можно крепче, стараясь хоть как-то успокоить боль самого родного ей человека.
— Не плачь, Глашенька. Не плачь. Понимаю я всё, но что уж тут поделать? Савелий хоть для тебя и стар, но двор у него крепкий и хозяйство богатое! За ним ты как за каменной стеной, дочка! Стар? Ну да, стар! Так это тебе на руку, Глаша! Глядишь, приберёт Савелия Боженька…Приберёт, а ты богатой вдовой останешься! Вот тогда и будет тебе счастье, Глашенька! Будет! Куда оно денется!
Аглая отпрянула от матери и не вытирая слёз с глаз зло сказала.
— Богатой вдовой, говоришь? Как бы не так! Мне Савелий намедни сказал, что если к следующей зиме я ему сына не рожу, значит не видать мне ничего! Как тебе такой сказ, мама?
Устинья, услышав слова дочери, встрепенулась.
Такой поворот событий её совершенно не устраивал, потому-как, в отличие от хозяйства Савелия, её собственные дела шли как никогда хуже.
Она и дочь то отдала за Савелия только из-за того, что надеялась, что он долго не протянет и тогда они с дочерью могли бы объединить свои хозяйства и жить безбедно до конца дней своих.
После того как дочь рассказала ей про ультиматум Савелия Устинья поняла… Все её планы летят с того самого Медвежьего обрыва.
— Ну нет, дочка! Зря ты что-ли Савелия два года терпела? Не бывать тому, чтобы он тебя как худую плошку из дома выкинул! Мы такого позора не допустим! Хочет сына? Будет ему сын!
Аглая недоверчиво посмотрела на мать.
— О чём ты говоришь-то, мама? Али не поняла, что я тебе твержу? Откуда сыну то взяться, коли Савелий с первой женой столько лет живя ни одно дитя не нажил? У меня то откуда оно возьмётся? Разве, что от духа святого!
— От духа ни от духа то неважно! Это дело ты мне доверь… Уж я решу, где этого самого «духа» взять и дитё от него стребовать… Решу, доченька, не беспокойся! Только вот что, Аглая… Мне на месяц-другой к тётке твоей уехать надо, а ты за это время не натвори чаго! Приеду… А там видно будет… Решим всё! Уж мне то поверь!- на лице Устиньи появилось выражение которое её дочь не иначе как » ведьминское» назвать не могла и, честно говоря, немного побаивалась.
С того дня, как произошёл данный разговор, прошло почти два месяца.
Устинья гостила у своей сестры, а Аглая терпела сумасшедшие выходки своего мужа.
За это время, Савелий и взаправду словно сошёл с ума.
Аглаю он шпынял с утра до ночи за дело и без. Теперь утро молодой женщины начиналось с упрёков и тычков, которые щедро раздавал ей законный супруг.
Аглая с утра слезами умывалась, а вечером чёрную корку хлеба этими самыми слезами запивала.
В общем, жизнь её превратилась в сплошной ад и казалось, что конца края этому ужасу не будет, но тут, к великой радости Аглаи, в деревню вернулась мать.
Вернулась и сразу же наведалась к дочери и зятю в гости.
Савелий, каким бы он не был, традиции чтил, поэтому по случаю приезда тёщи был накрыт хороший стол, но сам хозяин долго за явствами не засиделся.
Сослался на то, что двор требует хозяйской руки и ушёл.
Впрочем, Устинье того и надо было.
Как только Савелий скрылся из вида, она встала, подошла к дочери, наклонилась к самому её уху и зашептала.
— Слушай сюда, Глаша. Слушай и не перебивай! Завтра обрадуешь мужа тем, что понесла. Всё остальное я тебе потом расскажу… Сейчас могу сказать только лишь то, что и на тебя » Святой дух» нашёлся! Радуйся!
Глаша матери верила безоговорочно, поэтому на завтра, с самого утра, объявила Савелию, что понесла.
Савелий, в начале, поверить не мог, что давняя его мечта иметь дитё наконец сбудется, а когда осознал то на радостях закатил пирушку и гудел несколько дней.
Жену он окружил заботой и вниманием. Хотел ещё приставить к ней какую-нибудь женщину, но Аглая наотрез отказалась и, следуя советам матери, попросила супруга, чтобы на время беремен.ности рядом с ней была Устинья.
Мол, с матерью ей будет много легче чем с какой-то чужой женщиной.
Савелий поразмыслил и решил, что жена права, поэтому тут же послал за Устиньей дворового мальчишку.
Устинья пришла к дочери тут же и с того дня от неё уже не отлучалась.
Устинья, как только смогла, сразу же объяснила дочери весь свой коварный план.
— В общем так, Глаша. К тётке твоей я поехала потому-как знала, что девчонка, которую она из сирот взяла, грех сотворила и понесла неизвестно от кого. Тётка твоя позора допустить не могла, но и Дуню, сироту ту, из дома изгнать было невозможно. Это всё мне твоя тётка рассказала когда они нынче на поминальный день в деревню приезжали, так вот… Дитё своё Дуня родИт, но будет это дитё твоё, а не её. Саму Дуньку мы в кормилицы возьмём, она девка крепкая, здоровая! О том, что дитё то её, она молчать будет. Уж ты мне поверь! А как подрастёт ребятёнок, Дуньку с глаз долой!
Аглая слушала мать и удивлялась её находчивости, но всё же некоторые сомнения душу её терзали.
— Мама, а как же живот? Ведь Савелий заподозрить, что может и это… Вдруг он ко мне приставать станет?
Устинья усмехнулась.
— Не станет! Уж я этому поспособствую! Скажу, что нельзя тебе, для дитя опасно. Так что не бойся! А насчёт живота… Разве мало в сундуках платков всяких? Уж что-что, а это вовсе не проблема!
С того дня Аглая расслабилась. Знала она, что мать своего не упустит и всё сделает для того, чтобы жить так, как жили они при жизни их отца и братьев, которых теперь уже в живых не было…
Потянулись дни ожидания младенца.
Всё это время Устинья металась между двух деревень. Туда, где ожидала дитя Дуня и там где якобы ждала первенца Аглая.
Скоро пришло время появиться малышу Дуни на свет…
В то время, по уму, срок родить Аглае ещё не пришёл, но Устинья и это продумала до мелочей.
Когда Устинья переехала к дочери с зятем, она попросила Савелия, чтобы он присматривал за её пришедшим в упадок хозяйством, а так как Савелий был тоже не промах, то он за это дело взялся с энтузиазмом.
Как истиный хозяин он видел в хозяйстве Устиньи хороший потенциал и прекрасно понимал, что всё, что он сделает для этого хозяйства, останется в семье и никогда не уйдёт куда-то на сторону.
Теперь, с утра до ночи, Савелий проводил вне дома, но именно это и нужно было Устинье и Аглае.
В ту ночь, когда родился сын Дуни, Савелия дома тоже не было.
Устинья, зная что у Дуни подходит срок, уехала к ней, а Аглая с нетерпением ждала новостей от матери дома.
Устинья приехала к дочери в глубокой ночи. Приехала с новорождённым ребёнком на руках, а утром Савелию сообщили, что ночью Аглая разрешилась от бремени немного раньше положенного срока…
Конечно и Устинья, и Аглая переживали, что что-то пойдёт не так, но всё прошло без сучка и задоринки.
Устинья смогла провернуть всё так, что никто и не догадывался о том, что на самом деле произошло в ту ночь…
Савелий, как узнал о том, что у него родился сын, от счастья запил, но довольно быстро пришёл в себя.
Единственный вопрос который его беспокоил, так это почему не позвали в дом повитуху, но Устинья поспешила его успокоить и сказала, что всё произошло очень быстро и она вполне справилась сама.
После этого Савелий успокоился, но к тёще теперь относился с большой благодарностью и даже попросил её остаться у них в доме, подле дочки и внука.
Устинья согласилась с радостью и теперь целыми днями возилась с маленьким Макарушкой, помогая Аглае заботиться о нём.
Дуня тоже находилась подле ребёнка.
Устинья привезла её на следующий день, после того как Аглая якобы родила сына.
Дуня находилась подле Макарушки как нянька и кормилица. Она стойко молчала о том кем на самом деле является этот малыш, а за это Устинья щедро одаривала её рублём…
И всё бы хорошо, но вот Аглая кроме ненависти к Макарушке ничего не чувствовала и с каждым днём это чувство разгоралось в ней больше и больше.
Мальчик раздражал её всем своим существованием и кроме лютой ненависти она ничего к малышу не испытывала, а ещё Аглая люто ненавидела Дуню.
За что? Она и сама не понимала. Понимала лишь то, что кроме ненависти она ничего к ней и её ребёнку не испытывала.
Устинья видела это и всячески пыталась вразумить дочь, но всё её попытки были тщетны.
С каждым днём ненависть Аглаи росла всё больше и больше.
Единственный кто не замечал этого был Савелий.
Он, с появлением в их жизни Макарушки, изменился целиком и полностью.
Теперь он работал ещё больше, стараясь сделать так, чтобы его сын в будущем ни в чём не нуждался и имел крепкое, добротное хозяйство.
Жену он теперь никак не обижал, а наоборот старался делать ей какие-то подарки, всячески баловал и потакал её капризам, а ещё постоянно стыдится перед ней за то, что было в прошлом.
Аглая пользовалась этим на полную катушку, но когда она попросила супруга выгнать из дома Дуню, мативировав это тем, что Мироша уже подрос и в няньке не нуждается, Савелий ответил ей категорически отказом.
Мироша в кормилице души не чаял и Савелий это прекрасно видел. Видел он и то, что Дуня тоже сильно любит ребёнка.
Отказ Савелия ещё больше разозлил Аглаю и в её голове стали появляться нехорошие мысли.
Всё чаще Аглая задумывалась о том, что Мироши и Дуни в её жизни быть не должно.
И так, и сяк обдумывала Аглая эту мысль, но Устинье о ней не говорила.
Знала, что та эту идею совсем не поддержит, а наоборот будет категорически против и тогда Аглая стала обдумывать план как избавиться от Дуни и Мироши без помощи матери, но Устинья свою дочь знала очень хорошо и все её попытки присекала в корне.
И тогда Аглая вспомнила о Медвежьем обрыве…
Заманить туда Дуню с Мирошей было делом плёвым, главное было решиться и в удобный момент столкнуть их в пропасть, но Аглая была к этому полностью готова…
В тот день Устинья была занята в своём доме, а когда вернулась обнаружила, что ни Аглаи, ни Дуни, ни Мироши дома нет.
Устинья запаниковала.
Она вдруг поняла, что она натворила и ей стало по-настоящему страшно.
Страшно за дочь, а ещё за Мирошу, которого она искренне полюбила.
Да и Дуню ей было жалко. Уж кто-кто, а она то совсем была ни в чём не виновата…
Устинья маялась между совестью и мыслями о благополучии, но совесть всё же победила и Устинья решительно отправилась к Савелию.
Пошла она к нему для того, чтобы всё ему рассказать…
Савелий успел вовремя.
Аглая и испуганная, заплаканная Дуня, с Мирошей на руках, стояли на краю обрыва.
Савелий оттолкнул Аглаю. В это время Дуня с малышом успела отбежать в сторону.
Аглая появления супруга не ожидала, а когда поняла, что план её провалился, кинулась в ноги к Савелию, но тот на это никак не отреагировал.
— Прости, Савелий!- кричала Аглая,- Прости за всё! Не смогла я тебе сына родного родить, а этот… Этот не твой! Обман этот мне голову заморочил! Прости меня, родненький! Ради Бога прости!
Савелий сверху вниз посмотрел на Аглаю.
— Я, Аглая, нисколько тебя не лучше. Травил тебя, издевался, но я это искупить пытался, потому-как перед Богом и людьми стыдно… А насчёт прощения? Не за, что мне тебя прощать, Аглая… Бог тебе судья!
Савелий взял у Дуни с рук Мирошу и они пошли в сторону дома.
В это время сзади раздался громкий крик Аглаи…
Она сорвалась в пропасть…
Устинью Савелий не выгнал, но строго-настрого приказ ей молчать о том, что Мироша ему не родной сын.
Мальчика он полюбил искренне и никогда не думал о нём как о чужом ребёнке.
Дуня так и осталась при Мироше нянькой, но её это полностью устраивало и ничего другого она более не хотела…
***
В этой истории правых нет…
Здесь ей только неписаная истина: Нельзя Богу молиться, а чёрту кланяться!