— Марья! Да что ж это такое делается! Марья! Иди сюда!
Ирина замахнулась на соседскую козу и тут же попятилась. Рога у Зорьки были будь здоров-подвинься! Саданет в бок, так мало не покажется! Сколько раз уж просила Михаила заделать дырку в заборе, а ему все недосуг! Вот и приходится с соседкой ругаться чуть не каждый вечер.
Почему вечером? Да потому, что Мария работает в магазине и, когда ее нет дома, хозяйничает ее дочка – Варвара. А что с ребенка взять?
Варька – девка, конечно, ладная. Шесть годов всего, а уже умненькая да хозяйственная. И кур покормит, и поросят обиходит. Только с Зорькой справиться у нее не получается. Но, там и Марья сама не ладит. Эта окаянная коза подоить себя даст, а потом творит, что только в голову ее рогатую взбредет. То дверь на веранду у Марьи вынесла, то Варьку на дерево загнала, да так, что та просидела там до самого вечера, пока Михаил с работы не пришел и не снял девчонку оттуда. Ирину коза даже близко не подпустила.
Варя выскочила на крыльцо, схватила хворостину, которая всегда лежала наготове на ступеньках, и кинулась через двор.
— Зорька! А ну пошла! Бессовестная! Что творишь опять?!
Коза коротко мекнула, кося желтым глазом на девчонку и раздумывая, надо ли принимать меры. Варька уже не была маленькой. Ту кривоногую растрепу, громко ревущую на весь двор, Зорька гоняла как хотела. Но эта Варвара, которая крепко стиснув в кулачке хворостину, неслась сейчас по дорожке вдоль сарая, была злой и Зорьку больше не боялась.
Угнув рогатую голову, Зорька боднула остатки прогнившей доски, которая не давала ей покоя, маня в соседский двор, и, задрав куцый хвост, понеслась прочь от девчонки к огороду. Авось, не догонит!
Ирина посмотрела вслед перепрыгивающей через грядки Варьке и вздохнула. Досталась же судьба девчонке… Чем только мать думала, когда ее рожала? Да и зачем? Чтобы потом звать не по имени, а так, как теперь весь поселок кличет – «Недоразумение»?
Мария Звонарева, мать Варвары, была признанной красавицей на все небольших три поселка, расположенных так близко, что и на велосипед садились не всегда, чтобы добраться до родни, живущей по соседству. Куда как лучше прогуляться через березовую рощицу или поле, дав себе время передохнуть и отвлечься от забот хоть ненадолго. А забот этих да хлопот всегда навалом! Огород, скотина, детвора – только успевай поворачиваться. Были, конечно, те, кто жил, как Бог на душу положит, но большинство все ж таки работало, старалось, чтобы дать и себе и детям хоть какое-то будущее. И горе было тому, кто сказал бы, что тут плохо живется! Нечего! Все как у людей!
Мать Марьи рассуждала так же. Крепкая, с руками как у хорошего мужика, детей своих Катерина держала в строгости. Да и как иначе, если без отца растут трое сыновей-погодок? Только Марья, появившаяся на свет уже после того, как непутевый ее папашка не совладал с лодкой на рыбалке, была балованной и залюбленной всей семьей так, что даже видавшие все старухи соседки качали головой.
Братья, старшему из которых на момент рождения Марьи было шестнадцать, восприняли сестру как фарфоровую куклу. Игрушка красивая, но можно только любоваться да беречь. Марья ходила по поселку гордая, высоко задрав курносый свой нос. Попробуй, тронь!
Катя дочку хоть и баловала донельзя, но все-таки стерегла. Даром что ли такая красавица получилась? Ни на мать, ни на отца не похожа.
Катерина долго ломала голову, в кого пошла ее дочь, пока свекровь не достала из дальнего шкафа старый альбом с довоенными еще фотографиями.
— На бабку мою, Любашу, похожа. Смотри! Как вылили… Шибко красивая была. Только…
— Что? – Катя встревоженно вскинула глаза на свекровь, поджавшую губы.
— Счастья не видала даже на полденечка она. С мужем не сложилось, двоих сыновей потеряла, а третий ее и знать не хотел. Так и померла в одиночестве. Из своих детей никого рядом не было. Только мама моя, но та ж не дочка все-таки…
— А почему так случилось?
— Добрая слишком была. Всех жалела. Муж ее лупил почем зря, а она отлежится чуток, и снова песни поет. Первая запевала была, как отец рассказывал. Он, не тем будь помянут, добрым не был никогда. Не в мать пошел. Может потому, что отцовская порода дала о себе знать? Кто сейчас скажет? А только колючий всегда был. Да ты помнишь. Никого не любил, даже нас, детей своих. С бабушкой знаться строго запретил, но мамочка нас все равно посылала к ней, чтобы помогли, порадовали. Отец как узнал об этом, маму поколотил так, что неделю лежала, а нас на чердак загнал да спускаться оттуда запрещал два дня. Так и сидели, пока он снова в город, на заработки, не уехал.
— А что такое у них с матерью приключилось, что вот так он к ней? – Катя разглядывала женщину, которая смотрела на нее с фотографии. Лицо Любы было таким открытым и светлым, будто и не знала она никогда ни горя, ни печалей. Легкая улыбка, глаза чуть прищурены, словно вот-вот рассмеется, скажет что-то. Похожа… Что и говорить… Мария – вылитая прабабка! Ох, охрани Боже! Пусть судьба такая обойдет стороной девочку!
— А ничего особенного. После того как отца его не стало, папе моему пришлось учебу в городе бросить и в поселок вернуться. Любаша, как мужа схоронила, в горячке почти месяц металась. Никто не думал, что выживет.
— Так переживала?
— Куда там! Этот ирод ее отколошматил перед кончиной своей так, что она вся синяя была.
— За что? – Катя чуть не выронила альбом из рук.
— За то, что соседку-погорелицу с детьми приютила. Пожар был страшный в поселке. Чуть не половина домов выгорела. Любашин дом на горке стоял, особняком, поэтому и цел остался. Чуть забор тронуло и все. Любушка, как увидела, что творится, кинулась помогать. Двоих детей из огня вытащила сама. Здоровые мужики побоялись сунуться, а она пошла. А потом забрала к себе вместе с матерью, чтобы в себя пришли, охолонули немного. И надо же было, чтобы через неделю муж из города вернулся! Раньше, чем обычно. Ох, и лютовал он! Я-то маленькая была еще, мне мама рассказывала. Орал, что не для того горб свой ломает, чтобы непутевая баба все по миру раздала. Любушка даже не отпиралась. Молча все снесла. А когда узнала, что он после ругани подался на конюшню, чтобы нервы полечить с конюхами, а там к племенному жеребцу в стойло полез, где и получил копытом по лбу, так без чувств свалилась и в себя пришла только через неделю. Глаза открыла, сына увидела и снова гореть. Никто и не чаял, что выживет.
— Так, а что ж такого она сделала, что сын с нею так?
— А ничего! Папа ее всю оставшуюся жизнь винил за то, что доучиться не смог, что пришлось в деревне жить. Считал, что она виновата в том, что отца не стало. Знал, что не прав и от этого злился еще больше. Даже перед уходом не пошел попрощаться с матерью. И маму мою пускать не хотел, но в ту как вселился кто! Отходила его поленом и свекровь свою проводила честь по чести. За руку держала до самого конца. А потом пришла домой и сказала, что, если папа еще хоть раз ее или кого из нас пальцем тронет – жив не будет. А потом и вовсе выгнала его, а братья мои ее поддержали. Больше трех лет отец бобылем маялся, пока мама гнев на милость не сменила, поверив, что повернулось что-то у него в душе. До конца так и прожили вместе, но папа уж тихий был. Как церковь в соседнем поселке старую отремонтировали, все туда ходил. Каялся. У матери прощения просил, да только толку-то? Разве слышит кто за краем? Раньше думать надо было.
Катя тогда семейную историю выслушала, на косу намотала, но детям рассказывать ничего не стала. Строго следила за сыновьями, чтобы не дай Бог, где жестокости не было, а Марью с этой стороны упустила. Злости в девчонке не было, а вот жесткости да равнодушия – хватило бы на все три поселка, да еще и осталось бы.
Ладная, высокая, ростом Мария пошла в Катю. Только не было в ней ничего угловатого или грубого. Наоборот, по улице шла, словно плыла над землею. Глаза-омуты свои, такие же как у отца, отпустит, ресницами махнет и все – очередной ухажер ночей не спит, ворочается, синь эту колдовскую вспоминая.
Перебирала Мария долго. Так долго, что пошли шепотки по закоулкам. Чего тянет, коли все ребята, какие есть в округе, давно покоя не знают, мечтая о ней? Но Марья молчала. А когда выбор свой сделала – ахнули все и никто ничего не понял.
Василий был из пришлых. Приехал работать в соседний поселок ветеринаром. Привез семью. Жена, двое ребятишек – все как положено. Что Марья в нем нашла? Спроси кого – плечами пожмет. Ни кожи, ни рожи. Конопатый, ноги колесом, словно с коня только слез, да так и не разогнулся. Куда ему до такой красавицы? Да еще и женатый! Что творится, люди добрые?!
Только Марья ни на кого не смотрела. Несла свою срамную голову высоко, зная, что братья, хоть и ругают ее на чем свет стоит, но в обиду не дадут.
Катя не знала что делать. Образумить? Так и слушать ничего не желает! Его стыдить? Никакого толку! Ухмыльнулся прямо в лицо Катерине, подкову согнул перед носом и спросил:
— Еще вопросы ко мне какие будут?
Катя эту подкову обратно разогнула, в лоб ему приложила, из конюшни вышла и разревелась. Что за судьба такая у нее, непутевая?! Что теперь люди скажут? Что мать она никудышная? Что дочь не уберегла? А кто бы ее слушал?!
Марья прибежала к ней вечером, красная от досады и закричала, даже не переступив порога:
— Всю жизнь ты мне, мама, порушила! Не прощу! Знать вас всех не желаю после этого! Чтобы даже не думала ко мне подходить, поняла? Нет у меня больше родни!
В старый дедов дом, в котором давно никто не жил, Мария ушла в чем была – в летнем сарафане и старых босоножках. О том, что она на сносях, Катя узнала только несколько месяцев спустя. Старшая невестка, Галинка, пришла к ней, чтобы помочь по хозяйству и долго молчала, не зная, как сказать то, о чем уже судачил поселок.
— Мама…
— Что, Галюня? – Катя ни с того, ни с сего полоснула ножом по пальцу и сдавленно охнула, сунув палец в рот.
— Не могу я так. Ты знать должна! – Галя отобрала у свекрови нож и достала с полки йод. – Давай сюда! Вот так… Марья наша ребенка ждет. Должно, к весне разродится…
Катя, забыв про палец, опустилась на табурет и застыла. Как же так-то? Что теперь делать?
Замешательство ее продлилось, впрочем, недолго. Отобрав у Гали конец бинта, Катерина как была, в тапках на босу ногу и фартуке, вышла на крыльцо, вдохнула глубоко, пытаясь прогнать темноту перед глазами, и зашагала к калитке.
Соседки, которые попадались ей навстречу на улице, молча отступали в сторону, не решаясь даже поздороваться.
Старая дверь дедова дома, рассохшаяся и давно некрашеная, поддалась словно нехотя и Катя ухватила себя за перебинтованный палец. Вот, так-то лучше. Ее ребенку сейчас больно, вот и ей тоже.
Марья лежала на кровати, отвернувшись к стене и даже не повернула головы, когда услышала, как мать прошагала тяжело через комнату. Постояв пару минут у кровати, Катя турнула дочь:
— Подвинься!
Легла рядом, обхватила, словно ставшую разом снова маленькой, свою девочку, уткнулась в растрепанные косы и прошептала:
— Как думаешь, кто будет?
Марья всхлипнула, обмякнув в материнских руках, и так же шепотом ответила:
— Недоразумение… Такое же, как и ее папаша…
Катя рывком развернула к себе дочь и гаркнула:
— Не смей! Не сложилось у вас, не срослось – так нечего дитя виноватить! Сама наработала, умей и ответ держать! Неволили тебя? Заставляли? Нет! Любиться небось сладко было, а теперь что?
— Мам, он меня бросил… Сказал, что у него там дети. А у меня тогда кто? — Марья уткнулась в плечо матери, пытаясь спрятаться, как когда-то в детстве.
— Туда ему и дорога, окаянному! А ты бросай страдать, слышишь? Не стоит он твоих слез! Был бы человек хороший, а то так… орясина! Тьфу! Даже думать о нем не хочу и слышать не желаю! А ну, вставай! Пошли домой! Нечего тут из себя скомороха корчить людям на смех! У тебя дом есть и внук мой расти будет в нем, а не где-то на окраине сиротой при живой родне!
Мария глянула на мать сквозь слезы, а потом вдруг несмело рассмеялась.
— Чего ты? – Катя провела ладонью по щекам дочки.
— Какая же он орясина, мам? Если от горшка два вершка, да и до тех не дотянул? Коротенький… И росточком, и сердцем не удался у мамки… А если ребенок в него пойдет?
— Сейчас! В нашу породу будет! Даже не сомневайся!
Уверенности Кате было не занимать, да только предсказание ее не сбылось. Варвара была как две капли воды похожа на своего отца. Только глаза, бесконечной, небесной синевы, были материны – такие же глубокие как омут за поворотом реки, огибающей поселок.
Купаться там ребятишкам было строго-настрого запрещено. Но, нет-нет, а не послушается кто-то и тогда перекликаясь пойдет бабий вой по дворам – горе…
Как занесло на это гиблое место Катерину узнали только месяц спустя после того, как она утонула. Кто-то видел, как она, возвращаясь с фермы, вдруг свернула с тропинки и стремглав кинулась вниз с обрыва, рискуя свернуть себе шею. Бабы, которые шли за ней, ничего не поняли, но тут же подняли крик и побежали за помощью. Сережка Круглов, которого Катя, ухватив за отросшие за лето выгоревшие космы, вытолкнула к берегу, выбрался из воды и с перепугу дал стрекоча почему-то не домой, а к бабке, которая жила в соседнем поселке. Просидев там до вечера, он заявился домой и, почесывая филейные места после того, как отец объяснил ему что к чему, долго лежал, пялясь в потолок и не зная, как забыть Катины перепуганные глаза, когда она схватила его за чуб и сдавленно крикнула:
— К берегу давай… Туда…
Матери, о том, что случилось, Сережка рассказал только месяц спустя, после того, как бессонница одолела его настолько, что даже во сне, коротком и тревожном, в который мальчишка проваливался перед самым рассветом, ему казалось, что он очень хочет забыться, но никак не получается.
Мать Сергея, выслушав сына, коротко охнула, посидела, уронив бессильно руки и глядя на непутевого своего отпрыска, а потом переоделась, повязала на голову черную косынку, взяла его за руку и отвела к Марии.
— Вот. Мать твоя спасла его. Царствие Небесное, Катерине и низкий поклон за то, что жизни своей не пожалела за чужого дитя…
Спавшая с лица, почерневшая от горя Марья только коротко кивнула, качая дочку, которая орала, не унимаясь, с тех самых пор, как не стало бабушки.
Сережка, потоптавшись на месте, подошел к Марии, тронул крепко сжатый кулачок Варвары и спросил:
— А чего она так плачет? Вон, вся синяя уже…
Варька, вдруг примолкнув, впервые за последние несколько дней разжала кулак и ухватилась за протянутый ей палец.
— Сильная… — Сережка поморщился, а потом искоса глянул на Марью. – Я не хотел…
С этого дня у Вари появилась «нянька». Сережка приходил в дом Марии с утра на каникулах и после обеда, когда начинались занятия в школе. Варька, которая точно знала, что Сережка ее личная собственность, деловито встречала его и командовала:
— Руки мой! Я голодная!
Под предводительством Сережки Варвара освоила первые проказы и мать не раз бралась за хворостину, приговаривая:
— Недоразумение, а не ребенок! Что мне с тобой делать-то, а?!
Соседи, после появления на свет Варвары, посудачили было, но быстро притихли, жалея Марию и храня память о Кате.
С братьями Марья помирилась, когда провожали Катю и с тех пор старалась не перечить им, понимая, что разорви она еще и эту связь, и останется совсем одна, никому не нужная и не интересная.
Варька росла деловитой, хозяйственной и никак не желала оправдывать свое прозвище. Марья, глядя на девочку, невольно морщилась, вспоминая того, кто так обидел ее.
И, хотя отец Варькин давно уже уехал из их краев, понимая, что никто его тут больше не жалует, если не сказать больше, успокоиться Мария не могла. Ее ветеринар пару раз «наступив нечаянно на грабли» и придя домой с «фонарями», которыми впору было весь поселок освещать, понял, что жизни ему тут не будет. Жена, костеря его на чем свет стоит, собрала детей и уехала к матери, напоследок плюнув под ноги незадачливому Казанове, но оставив все-таки ему шанс на примирение, которым он, конечно, воспользовался. Марья знала только, что с женой своей он помирился, детей своих воспитывает, а о ее Варьке ни знать, ни слышать не желает.
К шестнадцати годам Варя выровнялась, похорошела и заявила матери, что поступать будет только в медицинский и никак иначе.
— Недоразумение, а не ребенок! Куда?! В город? Одна? Кому ты там нужна-то?!
Но, Варвара стояла на своем. Дядьки, собравшись на семейный совет, ее затею поддержали единогласно и Марии пришлось смириться с их решением.
Сережка, который поддерживал Варвару всегда и во всем, тут вдруг заартачился:
— Зачем тебе это, Варюша? Может подумаешь еще?
— О чем тут думать? – отрезала Варвара. – Я людей лечить буду! Это ты понимаешь? Мать твою, у которой после инсульта ноги не ходят. Деда Петю, который память теряет и скоро забудет, как внуков зовут. Бабу Нюру, которая мечтает к дочке уехать, но так, чтобы не обузой быть, а помощью. Верку, которая третьего ждет, а сама боится, что не доносит. Мало их таких? Кому мы тут нужны на нашем отшибе? До больницы почти пятьдесят километров, а скорую не дождешься! Медпункт один был и тот закрыли, потому как работать некому. Нет, Сережка, не отговаривай меня! Я все решила!
Сергей, понимая, что в поселок Варвара скорее всего не вернется, сник и проводить подругу даже не пришел. Убежал на берег, туда, где под обрывом выловила его когда-то из воды Катя, и долго сидел там, свесив ноги с кручи и костеря себя за то, что так и не сумел сказать Варе самого главного.
Материнскую присказку, что она недоразумение ходячее, Варвара не раз слышала, пока училась.
То экзамен завалит на пустом месте, зная больше, чем вся группа вместе взятая. Но после бессонной ночи на дежурстве в больнице, куда устроилась подрабатывать, она, не соображая ничего, только беспомощно хлопала синими своими глазищами, в ответ на вопросы преподавателя.
То вовсе проспит, примчавшись в аудиторию в последнюю минуту и вызвав смех не только у однокашников, но и у старенького профессора, который тут же прочтет студентам лекцию о том, что надетые наизнанку вещи говорят о тонкой душевной организации, конечно, но не исключают появления мобильности психики у отдельно взятых личностей.
Но все это не мешало Варваре учиться и она, окончив университет собрала вещи, распрощалась с подругами, которые только недоуменно покрутили пальцем у виска, выслушав монолог о всех ее планах, и уехала домой.
Марья, которая чистила картошку, притулившись у стола, накрытого старенькой клеенкой, повернула голову на скрип двери, полоснула вдруг себе по пальцу, как когда-то Катя, и заплакала.
— Варька…
Варвара вздохнула совсем по-взрослому, покачала головой, бросив под ноги сумку, шагнула к шкафчику, где всегда наготове стоял пузырек с йодом и спросила:
— А огурцы соленые есть? Хочу картошки жареной и огурец твой, хрустящий так, как следует! И хватит реветь! Я дома, мам!
Предложение своему будущему мужу Варвара сделала в тот же вечер сама.
— Не передумал еще меня замуж брать, Сергей Иванович? Тогда чего сопишь молча? Когда свадьба?
А спустя пять лет Марья уложит спать на веранде младшую внучку, шикнет на старшего внука, чтобы не разбудил, и махнет Ирине, шепотом поманив за собой:
— Пойдем, чаю попьем! Я вчера варенье варила клубничное. Такое вкусное получилось, что закатки, чую, не дождется. Все съедим. Варя вчера с работы пришла и чуть не полтазика одна слопала.
— Третьего ждет что ли?
— С чего ты взяла?
— Ну, а чего? Если так с охотки-то да столько? Их дело молодое. Дети вон, какие красивые получаются. Все в бабку.
— Главное, чтобы счастливые были! В мать… Ох, Ирочка, может и поломаем мы тогда эту линию, а? Может и получится у нас дать детям то, что должно быть в семье – радость да свет?
— Что значит – может? Эээ, Марья, смотрю я на тебя и понимаю – до таких годов дожила, а ума не нажила вовсе. Давно вы уж эту линию поломали. С тех пор как Варвару ты свою придумала. А ты и не заметила. В твоей дочери столько света, что на все три поселка хватит, да еще и останется! Кто теперь вспомнит ее прозвище, а? Иначе, чем Варварой Васильевной и не кличут, даром, что молодая. А уважают как?! Нет, Марья, ничего ты о ней не поняла, хоть она и твой ребенок. Гордиться тебе надо дочерью-то, а ты все назад оглядываешься. Не смотри туда. Нет там ничего для тебя или для Варюшки. Что было, то прошло. Хорошее помни, а плохое тебе зачем? Или ей? Или детям, которые и знать не знают пока, как это, когда люди плохо живут, с обидами да болью? Может, если ты оглянуться забудешь, да мать не расскажет лишнего, так и у них жизнь по-другому пойдет? Если человек вокруг только хорошее знал, так откуда у него плохое-то за душой возьмется? То-то! Плесни-ка мне еще чайку! Варенье, и правда, вкусное, прям сил никаких нет. Надо мне своих обормотов на грядки загнать. Завтра таз мне дашь, что ли? Клубники в этом году – просто страсть сколько!
Марья кивнула, потянулась было за чайником, прислушалась и улыбнулась.
— Любаша проснулась.