Дашенька внесла самовар в комнату и поставила его на широкий деревянный стол, окружённый деревянными лавками.
Военный, лет тридцати пяти, греющий красные руки у печи, оглянулся и уставился на девушку. Даша была хороша. Длинная коса вилась по спине, румянец заливал щёки, а руки, видные почти до локтя из широких подобранных рукавов её белой рубашки, казались фарфоровыми.
— Милости прошу, барин, — послушался голос хозяина постоялого двора Фёдора Ивановича, — ступай, Даша, принеси пирогов и яичницу на сале.
— Холодно нынче, а у вас тепло, — поблагодарил гость, провожая взглядом девушку, — метель загнала меня сюда, иначе был бы уже ближе к Твери… Да.
Как только Даша принесла ужин, хозяин отослал её и поклонился военному, а сам пошёл распорядиться, чтобы ямщику дали щей на кухне и накормили как следует лошадей.
С тех пор как появилась Даша на постоялом дворе, дела стали идти лучше. Трудолюбивая и ласковая девушка-сирота с тринадцати лет, сама будучи ребёнком, нянчила троих детей Фёдора Ивановича, поскольку жена его, Елизавета Карповна, была хворой, а работать всё равно приходилось, чтобы сводить концы с концами.
Елизавета Карповна была довольна Дашей, которая была и кухаркой, и уборщицей, и прачкой, и нянькой. Девушка работала от зари до зари, но не роптала, потому что кормили её хорошо, и хозяйка одаривала своими поношенными платьями и платками.
Но однажды простыла Елизавета по весне и скоро скончалась от лихорадки. Горевал по жене Фёдор Иванович, а Даше пришлось взять на себя и заботы о трёх девочках, которые её очень любили, и все домашние женские дела.
Фёдор Иванович нанял помощницу, но Даша большую часть работ делала сама по-привычке. Ведь так как она никто не испечёт пирогов, и не подаст гостям постоялого двора свежего хлеба.
Фёдор Иванович стал заглядываться на Дашу, скучая по женскому теплу. И девушка, чувствуя это, сжималась в комочек, пряталась на кухне или в детской.
В эту начавшуюся метель заезжий военный так ласково смотрел на Дашеньку, что её сердце заволновалось. Не думала она, что такому красавцу благородного происхождения она понравится. Но гость поужинал, и когда Даша убирала со стола, погладил её по руке и спросил:
— Вот красота… И чья же ты невеста будешь?
— Ничья, барин… Я тут в услужении. А барыню нашу ещё весной Господь прибрал, упокой её душу грешную… Так я детишек Фёдора Ивановича нянчу, и на него, благодетеля моего, молюсь, потому как сама сирота с младенчества… — просто ответила Даша.
— Ясно, спасибо тебе, красавица, за разговор, вот только и о себе ты подумать должна, с такими глазками и нежной кожей с хорошим богатым человеком тебе бы быть рядом… — говорил приезжий, пожирая девушку черными глазами.
— Мне думать об этом рано. И не имею я приданого и ничего при себе. И богатого человека мне не надобно… Как и я такому только обуза. Грешно вам говорить такое, а мне слушать, прости Господи… — Даша быстро ушла, так как вошёл Фёдор Иванович и грозно посмотрел на гостя.
Метель бушевала всю ночь, а наутро немного стихла, но дороги были совершенно занесены и переметены леденящим ветром. На постоялом дворе добавились ещё два гостя, они играли в карты, пили много чая и, зевая, поглядывали в окно.
Владимир, который выражал Даше свою симпатию, оказался так любезен, что хорошо оплатил постой и кухню, и дал самой Дашеньке серебряный рублик. Девушка взяла, поклонилась, а он, прощаясь, взял её за руку, пока не видел ревнивый хозяин, и прижав к себе, прошептал:
— Увёз бы я тебя, красавица, было бы твоё согласие, а не то пропадёшь ты в этой дыре, как и твоя бывшая хозяйка, сгинешь… А? Ходила бы в дорогих платьях, жемчугах и кольцах за одно твоё согласие… Дашенька.
— Что вы, барин, грешно и слушать, пустите, некуда мне ехать, и незачем… Простите… — Даша уклонилась от поцелуя и спешно скрылась в кухню, только слышала от Владимира вдогонку:
— Думай, я обратно через три недели поеду. Соглашайся, не обижу…Будешь сыта и бела, как лебедь…
Сердце Даши бешено колотилось. Ей нравился Владимир, его глаза вызывали волнение и щёки заливались жаром. Но она боялась греха и неизвестности. К тому же тут были три девочки: двенадцати, восьми и пяти лет…
Вечером она сидела с ними и слушала свист ветра. Дети не могла не заметить грусти в глазах Дашеньки.
— Что с тобой, Даша? – спросила старшая Алёна, — ты молчишь, а всё в окно глядишь. Ждешь кого?
— Что ты, свет мой, никого не жду. Просто ветра боюсь…наделала метель делов. Всю землю замела, всю душу истомила…
— Даша, расскажи сказку… — попросила малышка Соня, залезая к Даше на руки.
— Жили-были…- начала было Даша, но в комнату заглянул Фёдор Иванович. Он кивком головы позвал Дашу, и та вышла к нему в коридор.
— Все уехали, пока дороги чуть расчистили… — он хрипло кашлянул и попросил чая. Даша подогрела ещё тёплый самовар и подала на стол чая. Фёдор Иванович вынул из шкафа сахару и баранок и поставил перед девушкой.
— Что вы, Фёдор Иванович, теперь уже ночь, лучше завтра, с девочками… — отказалась Даша, перекрестившись, — покорно благодарю…
— И то верно. Послушай, Дарья. Что вертелся около тебя этот заезжий чернявый господин, я видел. Но ты мне не чужая. Сколько лет живём под одной крышей, — его голос задрожал, — и покойница тебя любила, и не обижала. И я никогда ни словом, ни взглядом…
— Покорно благодарю…Господа за вас молю, Фёдор Иванович, — Даша чуть не плакала, склонив голову.
— Время сейчас твоё такое, молодое, что всякий склонить ко греху может. А ты слишком молодая и добрая… — он снова откашлялся, — не могу я спокойно на это смотреть, как ты на погибель свою летишь, как мотылёк на пламя…
Фёдор Иванович замолчал и стукнул кулаком по столу.
— Больно мне будет, как тебя хахарь какой-нибудь увезёт, да не дай Бог, брюхатую где-нибудь на дороге и бросит…. Ты жизни ещё не знаешь, по доброте своей и простоте… — Фёдор Иванович посмотрел Даше в глаза, а она уже вовсю плакала, беззвучно роняя слёзы.
— Не гоните, Фёдор Иванович, не хотела я ничего. Он сам уговаривал… Так разве я уеду от вас, от благодетеля? – она кинулась ему в ноги.
— Встань, я же не зверь… я люблю тебя как родную. И хочу всем нам счастья. Потому решил обвенчаться с тобой, чтобы осталась ты в нашей семье как супруга моя и мать моим девочкам, — ответил Фёдор Иванович дрожащим голосом.
Даша замолчала и окаменела. Через несколько мгновений она встала с колен, выпрямилась и поклонилась.
— Всю жизнь молить о вас Бога буду, Фёдор Иванович… — она выбежала и скрылась в детской.
Девочки уже лежали в постели. Они увидели заплаканную Дашу и молчали, натянув одеяло под самый подбородок.
— Спите, спите. Я сегодня с вами лягу. Вот тут, на нашем диванчике, — Даша погладила девочек по голове и прошептала:
— никогда я вас не оставлю, милые мои. Сама сироткой росла и знаю, каково это без маменьки и папеньки жить… Хорошо, хоть Бог послал мне добрых людей, как ваша матушка и отец.
Девочки засыпали. А Даша вспоминала, как бледная, теряющая сознание Елизавета Карповна молила Дашу в последний её час:
— Заклинаю, Даша, не бросай моих девочек, нет им лучше матери, чем ты… И Фёдора не бросай. Он тебя не обидит… а я и на небе с вами буду…
Владимир так и не заехал, как обещал, за Дашей. А она бы и не вышла к нему ни за что. Так решила. Потому что день её венчания с Фёдором Ивановичем был у них назначен.
Прошел год после похорон Елизаветы Карповны. Даша стала женой Фёдора Ивановича. Они по-прежнему вели хозяйство, держали постоялый свой двор в порядке, Даша пекла пироги и хлеб, а девочки подрастали и стали хорошими помощницами для отца и мачехи, которых очень любили.
Даша родила двоих сыновей Фёдору Ивановичу, чему он был рад.
— Ну, вот, наконец-то мужиков в хозяйстве прибыло. А то всё бабы да бабы… Хотя куда без вас? – он обнимал молодую жену, а Даша улыбалась и отмахивалась от него полотенцем. Семья была дружной и работящей. Когда Фёдор Иванович стал стареть, сыновья стали его главной опорой. Девочек выдали к тому времени замуж. А Даша была всё такой же стройной и красивой ещё долгие годы, лишь седина, которую она прятала под платком, выдавала её возраст, а глаза, как и в юности, светились любовью и добром.
