— Божья коровка, полети на небо! Принеси нам хлеба…
Ася запнулась и пошевелила пальцами. Шустрая «корова» вовсе не спешила улетать на небо. Деловито шевелила лапками, исследуя палец за пальцем Аси, пока не добралась до мизинца. И только тут потопталась немного, словно раздумывая, и только потом расправила крылышки.
Анастасия проводила взглядом улетающую букашку и моргнула. Вот еще! Плакать она точно не будет! Не для того сюда пришла. Новостей куча, а времени, как всегда – кот наплакал.
— В общем, так, баба Нюра… Костик поступил. Все нервы мне, конечно, вытрепал, но зато теперь курсант! И слава Богу! Я уж думала, этого счастья мне как своих ушей не видать! Лерочка – умница! Год без единой тройки закрыла, представляешь! Даже ее классная сказала, что удивлена и так не бывает! Чтобы такой запущенный с младенчества ребенок и так хорошо учился! Ха! Знала бы она, сколько мы по вечерам сидели над эти задачками и прописями! Никогда бы у меня терпения не хватило, если бы не ты… Как вспомню наши с тобой вечера, бабулечка, так откуда что берется… Если уж у тебя хватало на нас терпения, то мне сам Бог велел! Они ведь мне родные…
Ася запнулась было, но тут же затараторила, извиняясь:
— Прости! Я не хотела тебя обидеть! Конечно, роднее тебя у нас никого и не было! Кому мы нужны были?! Отцов своих не знали. То ли один он был у нас, то ли все разные… Мамке? Ага! Конечно… Рожала и тут же забывала, что мы на свете есть. Я помню все… И не надо! Не возражай! Знаю я все, что ты мне по этому поводу скажешь! Что она все равно мама и плохо о ней ни мне, ни ребятам нельзя, потому, что не надо оно нам… Обиды все эти… Помню, как ты говорила, чтобы жили и за плечо бросали все, что огорчило или обидело. Бросил и забыл, потому, что уже дальше шагаешь, а оно там, за спиной осталось. И не нужно это, потерянное, тебе нисколечко! Все так… Да только… Сложно это, бабуленька! Ох, как сложно! Особенно, когда та, что так с тобой… Рядом ходит… И уже не помнит, кто ты ей… Страшно… Я-то ее еще помню, какая она была! Молодая, красивая… Смеялась так, что невозможно было удержаться и все, кто рядом на тот момент был, начинали хохотать тоже… Лерочка такая же… Красавица моя и хохотушка страшная! Учительница не раз ругала ее за то, что ни с того ни с сего на уроке фыркнет и все! Готово! Весь класс в хохот и урок сорван! Куда это годится! Правда, мне по секрету сказала, что, когда Лерочка смеется, она сама еле держится, чтобы не улыбнуться. Ну что поделать, если ребенок такой светлый?! Куда это деть? Да и зачем? Она ведь и правда, как солнышко, баб Нюр! Подойдет, прижмется, обнимет и куда только усталость девается…
Девушка замолчала, воюя с особо зловредным сорняком.
— Да чтоб тебя! Прости, бабуленька! Я помню, помню, что обещала тебе не ругаться! Не буду! И про то, что книжки читать обещала, тоже помню! Времени, правда, не хватает. С работы прибегу, пока дела домашние переделаю, пока с ребятами повожусь – вот и день прочь. Мне бы в сутках часика на два-три побольше – вот и ладно было бы. А так… Нет, ты не думай! У нас все хорошо! И хозяйство, как ты учила, в порядке, и детвора у меня голодной никогда не ходила. Все помню! И про пирожок, и про булочку… Как ты говорила? Пирожок да пышка, вот и сыты малышки… Знаешь, я все-таки научилась твое тесто делать! Почти такое же получается. Только… Все равно не то… Сколько раз ты мне показывала и рассказывала, а у меня все-таки другое выходит. Не такое пышное и вкус не тот. Не знаю, чего ему не хватает. Лерочка говорит – любви твоей. И я с ней согласна…
Ася все-таки шмыгнула носом, но тут же сердито заворчала:
— Ладно, ладно, успокоилась! Все! Видишь? Уже не реву! Хотела рассказать тебе главную новость, да боюсь даже начать об этом, чтобы не сглазить… Знаю, что ты сейчас скажешь! Что глупости все это и счастье мимо не ходит, как на него не смотри, если в твой дом собралось. А все равно страшно… Сейчас… — Анастасия уселась прямо на кучку выполотой травы и сложила руки на коленях, совсем как в детстве. Так ее научила сидеть баба Нюра, когда хотела «поговорить серьезно». – В общем… Замуж я выхожу, бабуленька… Вот… За Сашку Чекменева. Да ты его помнишь! Сосед твой. Тот самый, что нам тогда помогал дом твой тушить и Лерочку спас. Что скажешь? Да, конечно, он меня старше почти на десять лет, но… Бабуль, он очень хороший! И с ребятами мне помогал и вообще… Мамка его, конечно, против… Не нравлюсь я ей. Говорит, что из плохой семьи невестку не потерпит. А Сашка, знаешь, что сказал ей? Что у меня прекрасное воспитание! Вот! Потому, что – твое! И я тебе внучка больше, чем матери своей непутевой дочка! Что ее я толком и не видала с тех пор, как ты нас с Костиком к себе жить забрала! Ну мать Сашкина и успокоилась немного. А ведь знала все и так! Как не знать, если все на ее глазах было?! И знаю я, что ты скажешь! Прибрать себя и не возникать много! Без мира да лада семьи не будет… Все я помню! А все равное обидно! Ладно бы она еще меня только… А она про Лерочку ляпнула, что та по материным стопам пойдет! Такое как простить?!
Ася завозилась, поднимаясь на ноги и отряхивая старенькие джинсы.
— Ладно, не ругайся! Все я поняла! Постараюсь! Права ты! Если уж ты смогла простить тех, кто по материной указке чуть всех нас жизни не лишил, то куда мне-то деваться? Кстати, Лешку-охламона помнишь? Ну тот, что сначала подпалил сарайку твою, а потом нас будил и на улицу вытаскивал? Уехал он! В город подался. Сказал, что хочет жизнь свою изменить. Не знаю, как уж у него там что получится, но мать его говорила, на работу устроился, и пить почти перестал. Может и образумится еще? Я надеюсь! Если бы не он, нам с Костиком тебя бы ни за что не вытащить тогда… Даже вспоминать страшно… Да и права ты, не надо! Пусть оно все там, далеко останется… Ой, что забыла-то! Мне же Федор Васильевич помог документы на твой участок оформить! Теперь все честь по чести – на троих! На меня, Костика и Лерочку! Саша уже прикинул, как и что. Мы рядом два дома поставим. Сначала себе, а потом Лерочке. Благо участок большой и места всем хватит. Костик сказал, что в поселок возвращаться не планирует, но, если надумает, мы ему тот кусок, что у бани оставим. Там места много и выход на другую улицу придумать можно. И дом поставит, если надумает, и к реке близко. Помнишь, как он говорил, что вода ему нужна? Вот теперь у него этой воды будет – хоть залейся… Моряк, с печки бряк… Красивый будет в форме, наверное… Бабуленька, переживаю очень за него! Вроде остепенился, думает о том, что да как дальше, а все-таки тревожно… Ты говорила, что он мужчина и надо дать ему тыл, а все остальное пусть сам, как положено. А все равно страшно за него… Это ведь нормально, за своих так переживать? Или я перегибаю? Не могу разобраться… За меня так никто, кроме тебя не волновался. Ни за меня, ни за ребят… Скажи, откуда в тебе это? Любовь такая, забота? Откуда это берется? Ведь мы тебе совсем чужие… Подумаешь, чьи-то дети, которые голодные по огородам чужим скакали и воровали где и что придется… Почему ты, единственная из всего поселка, нас пожалела тогда? Остальные ведь как говорили… Чужое – не свое, за своими бы успеть доглядеть. А ты… Все иначе сделала… Я ведь помню, хоть ты и говорила, что я маленькая была и не должна бы, как мать за нами тогда пришла… Как встала в дверях и кричала на тебя, а потом замахнулась, требуя, чтобы ты нас отдала ей. Знаешь, мне никогда так страшно не было! И не ее я испугалась, а того, что с тобой произошло. Только что стояла старушка с палочкой, маленькая, сухонькая, тронь и рассыплется. А через мгновение – великанша передо мной… Да такая, что даже мать испугалась и сбежала куда подальше, лишь бы ты замолчала… Откуда это, баба Нюра? Что ты тогда такого ей сказала, что она больше не посмела сунуться в твой дом? Злобу копила, но нас не трогала… Мне Федор Васильевич сказал, что ты лагеря прошла. Что это значит? Что сидела ты? В тюрьме сидела? А за что? Я его как ни пытала – он мне так ничего больше и не сказал. То ли сам не знает, то ли ты не велела. Молчит, и точка! Сказал только, что ничего плохого ты в жизни никому и никогда не делала. Что все, кто тебя знал, называли «Божьей коровкой» за твою доброту… Но это я и без него знаю! Не знаю только, почему ты одна осталась и ни мужа, ни детей не имела. Не могла? Или не хотела?
Ася помолчала, прислушиваясь к жаворонку, что разливался песней где-то в вышине.
— Красиво поет, правда? Хорошо… Бабуленька, а я хочу детей. Двух… Мальчика и девочку. Больше, наверное, не надо бы мне… Не знаю… Мне еще Лерочку поднять нужно, а там видно будет. Я все-все помню, что ты мне говорила! Что и она, и Костик – это теперь моя забота. Что ты мне их передала, и я должна за ними присматривать, потому, что больше некому. Все так! И я все сделаю, ты даже не сомневайся! Но своих детей я тоже хочу. И любить их буду так, как ты нас любила! Очень постараюсь… Не будь тебя, мы и не поняли бы, что это значит… Я ведь помню, как ты нас жалела… Как вместо того, чтобы отругать меня, за то, что поздно домой пришла после школьной дискотеки, наливала мне своего чаю со смородинкой и ставила на стол тарелку с пирожками, заставляя поесть. Я отбрыкивалась. Говорила, что не хочу. А ты твердила, что брыкаются только кобылы, да и то не все, а только те, которые глупые. И что худеть буду, когда во мне будет чуть больше цыплячьего веса. А пока, мол, не надо. А я все равно с тобой спорила, спорила… А сама есть хотела так, что готова была эти самые пирожки вместе с тарелкой умять! Откуда ты всегда знала, как надо с нами? А? Где мне столько мудрости взять? Я так хочу, чтобы мои дети, если они у меня будут… Ладно, ладно! Когда будут! Хочу, чтобы они так же в любви росли, как и мы с тобой… Знаешь, что Костик мне сказал? Что никогда и нигде ему теплее не было, кроме как возле тебя. А еще сказал, что я на тебя похожа стала… Мы альбом твой старый нашли, с фотографиями. И знаешь, мы и правда немножко похожи, бабуленька! Саша только попросил меня косу не обрезать. Не нравятся ему короткие стрижки. Есть там одна фотография, где ты молоденькая совсем. Стоишь в светлом платьице у калитки и улыбаешься. И ты там такая красивая… Лерочка у меня эту фотографию выпросила и в рамку вставила. А потом заставила Костика на стену повесить. Теперь приходит из школы, пальцы свои чмокнет и по стеклу – раз! Поцеловала, значит. Не успеваю стекло оттирать. Скучает… Мы все скучаем, бабуленька! Даже передать тебе не могу, как…
Ася помолчала, перебирая принесенные с собой саженцы.
— Вот! Это Костик привез. Та самая, белая. Как ты любишь! Говорит, что чего другого – так навалом, а сирень найти – пришлось побегать. Я ее вот тут посажу и будет очень красиво! Тебе понравится… Ой, что спросить-то хотела! На днях мать приходила… Трезвая, вроде… Постояла у забора, посмотрела на окна, но как увидела, что Лерочка из школы возвращается, ушла. Даже не поздоровалась. Мать Сашина говорит, что она часто, оказывается, приходит. Я просто не видела. То на работе была, то с Лерой и Костиком в город ездила. Что ей надо, бабуль? Как думаешь? Мама Сашина рассказывала, что она женщинам у магазина говорила, будто хочет Лерочку забрать. Что одумалась и хочет своего дитя воспитывать. Как тебе такое?! Не отдам! Пусть даже не заикается об этом! Она Лере, да нам с Костиком никто и звать никак! И даже не уговаривай меня! Думать не хочу об этом! Я не знаю, откуда у тебя такое бездонное море любви на сердце было, но чувствую, что мой ручеек пока еще слишком мал, чтобы вымыть всю ту грязь да черноту, какую мы от нее только и видели. Где и как взять столько любви этой самой, бабушка?! Неужели нужно такие испытания пройти, как тебе на долю выпали, чтобы понять, что она в этом мире значит?! Страшно мне… Я вот понимаю, что Лерочку люблю и Костик мне родной, а все равно боюсь… Боюсь, что, когда у меня свои дети появятся, я так как надо любить их не смогу… Мать Сашина говорит, что глупости это! И если я от тебя такую любовь видала, то и гадать нечего – все получится как надо. Обещает помочь, если надо будет. А я боюсь ей верить. И себе тоже боюсь… А вдруг что не так пойдет? Тогда как?
Анастасия стянула перчатки с рук и закинула голову, прогоняя непрошенные слезы.
— Знаю я… Знаю… Ты всегда твердила, что во мне света больше, чем в любой лампочке, а мне все равно страшно… Как не подпустить к себе тьму эту, бабуленька? Как жить так, чтобы возле меня другим тепло и светло было?
Ася всматривалась в небо, пытаясь разглядеть жаворонка, и слезы, светлые, горячие, катились по ее щекам получив, наконец, долгожданную свободу.
Легкое белое облако набежало, скрывая начавшее припекать солнышко, и Ася тряхнула головой, гоня от себя мрачные мысли.
— Разнюнилась… Прости, бабуленька! Что-то нервы ни к черту совсем… Ой! Все-все! Не ругаюсь! Извини! Побегу я! Костика собрать надо и Лерочка меня ждет. Мы пироги затеяли. Надо же мужчину нашего напоследок побаловать. А то, когда еще увидимся теперь… Далеко едет… А за меня ты не волнуйся, хорошо? Я все сделаю как надо! Даже не сомневайся! Кто меня воспитывал? То-то!
Ася собрала принесенное с собой, тронула напоследок теплый камень, проведя тонкими пальцами по фотографии молодой красивой девушки.
— Та самая… Я уговорила Костика ее на памятник поставить. Ты тут такая, какой мы тебя не знали, но очень красивая… Мне кажется, и душа твоя вот такая же, баба Нюра. Светлая, как платьице твое и нежная, как личико это юное… Пусть ей там, на небушке, тепло будет… Светло и покойно… Спи, наша Божья коровка… А за нас не волнуйся! Все у нас хорошо! А будет еще лучше!
Жаворонок в вышине оборвал песню на высокой, пронзительной ноте, а потом запел снова, вторя девушке, которая помахивая стянутой с волос косынкой, зашагала по дороге, ведущей к поселку, напевая:
— Божья коровка, полети на небо! Принеси нам хлеба…
Автор: Людмила Лаврова