— Здравствуй, бабушка! Григорий Онуфриев здесь живёт?
— Григорий-то? Так на кладбище Гриша. Шестой год уж как.
— Извините.
— Случилось чего, сынок? Гришка-то зачем понадобился?
— А Вы кто ему будете? Мама?
— Ясно дело мама. А что такое?
— Тут письмо для него затерялось. Целых двадцать лет пролежало — ждало своего часа.
— Письмо говоришь? А ну заходь! Чай, с дороги-то замотался. Накормлю, чаем напою, а ты мне почитаешь. А то мошки в глазах – вижу плохо. Проходи, родной! Как тебя величать-то, сынок? – спросила она, улыбнувшись голубыми, чуть помутневшими глазами.
— Илья я! А вас как зовут?
— А я Милиция Макаровна!
— Милиция? Интересное имя!
— Редкое! Можно просто, баб Мила! – тепло улыбнулась она совершенно беззубым ртом, а потом продолжила, — сейчас таких красивых имён не дают. Всё Тани, да Кати. А я Милиция – милое лицо если по-простому!
— Удивительно! А я впервые слышу! – искренне ответил я.
— Идём, мой руки, садись. Я как раз кашу приготовила на молоке! Любишь рисовую кашу?!
— Не надо бабуль, я хот-догом по дороге перекусил.
— Каким хадогом?
— Хлеб с котлетой по-нашему, — ответил я.
— Так это перекуси-ил, а мы пообедаем, — сказала она, пожевав дёснами губы.
— Чай с молоком пьёшь?
— Можно и с молоком! — немного смущённо ответил я.
— Ага! Вот! Ты ложку-то бери, начинай есть, не стесняйся. Я пока варенья достану смородиновое. В этом годе уродилось её! О-о! Много ягод пропало, — махнула она рукой, — осыпалось. Суставы на пальцах уже не те – болят. Был бы Гриша жив, всё бы до последнего собрал. Смородиновое – его любимое варенье и штоб ягода цельная была, иначе не принимал. А, масло, масло клади в кашу, чуть не забыла! Вот!
— Спасибо, баб Мил! – а сам думал: «Точь-в-точь моя вторая бабушка! Будет суетиться перед гостями, а сама и чай забудет попить». – Садись, бабуль, садись! Ничего не надо, всё на столе!
— Сейчас сяду! Сметану забыла! А ты ешь — остынет! – поправила она платок на голове.
Ели мы молча. Милиция Макаровна, то и дело норовила положить мне добавки и обновить чай. В итоге объелся я от пуза. И сделал для себя открытие: деревенская сметана – это нечто! Как-то не приходилось мне её никогда попробовать.
Накормив меня, бабушка убрала посуду, вытерла стол и достала очки с холодильника.
— Что ж, сынок, доставай своё письмо. От друга небось Гришиного или сослуживца, — и напялила очки на нос?
— Нет. От Носовой Нурсили написано.
— Как? Нур.. Нурсиля? Нур-си-ля, — искала она в закоулках памяти что-то знакомое, произнеся имя по слогам. — Носова? Нюрка штоль? Ну Нюрка получается. Татарка-чернявка!
Автор фото: congerdesign
Милиция Макаровна посидела с минуту молча, водя костяшкой указательного пальца по губам, а потом прищурившись, очень внимательно посмотрела на меня.
— Да-а-а, дела! Лет тебе сколько сынок? – не отрывала она от меня глаз.
— Двадцать один. А что?
— А письмо к тебе, Илюш, как попало? Не сын ли ты Нюркин случаем?
— Да нет, баб Мил, я не знаю её. Моя бабушка работала почтальоном в то время, но, к сожалению, скончалась от инфаркта на обеде, прямо за столом, а письмо это в почтовой сумке осталось лежать. После похорон дом забросили, так и простоял он 21 год, пока я не решил туда наведаться. Вот.
— Ах вот оно что? А я уж, грешным делом, подумала, что внук мой объявился! — и засмеялась душевно.
— Это как это?!
— А вот так это! Нюрка-то с Гришкой любили друг друга. Он у меня так и не женился из-за неё. Не судьба видимо. А Нюрку Носовым подбрОсили… Приёмыш она. Отец их рано скончался, а когда и Клавдия померла, приёмная мать её получается, Нюрка уехала, не выдержав горя. Гриша приводил было её до отъезда, но я не дала своего благословения – боялась, что люди будут пальцем показывать… Смешанная семья… Понимаешь?.. — она замолчала, водя пальцами по лбу. — Знала бы… Он ведь из-за меня с ней и не поехал – не хотел меня одну оставлять… Видишь, как оно обернулось. Эх… – её глаза наполнились слезами.
— Ну что? Давайте прочитаем, баб Мил! – всё, что я нашёл сказать в ответ на её слёзы – неудобно как-то получилось. Но Милиция Макаровна положила тёплую ладонь на мою руку.
— Не надо, сынок, пусть всё останется как есть. Если уж не судьба, то и ворошить прошлое теперь нет смысла. Давай сожжём письмо… – она шмыгнула, ещё раз вытерла слёзы, взяла конверт, поднесла к горящей спичке и бросила в галанку, открыв затвор в печи.
Я понимал её, но мне было не по себе — я вверг пожилого человека в печаль. Поэтому сидел молча в растерянности. Милиция Макаровна похоже поняла это и поднявшись пошла в зал.
— Щас, сынок! — она подошла к серванту, открыла стеклянную дверцу и достала фотографии.
— Вот! Тут Гришке шесть лет… А это он в армии… Здесь мы на сенокосе… Вот ещё… А это последнее его фото. Сыно-ок! – улыбнувшись, поводила она пальцем по фото. Видно, на роду написано у нас… – женщина тяжело вздохнула. — Я ведь тоже его без мужа вырастила. Не успели мы пожениться. Ваньку моего молнией убило. Так я и родила Гришку без отца и вырастила с родителями. Семья Ивана не приняла нас. До самой смерти мать его обиду таила. Якобы из-за греха моего Бог покарал Ванюшку…
Поболтали мы с ней о жизни ещё часок. А потом обнялись и попрощались. На душе остался осадок. Думал обрадую адресата письмом, принесу тёплую ностальгию, а вон оно как вышло.
***
— Баб Мил, привет! А я к тебе! В гости приехал…
— Внучик?!!
источник
