Выпучив глаза, приплясывая босыми ногами от возбуждения, подпасок Фролка выпалил стоящим у колодца бабам новость:
– Кузнецова Варька вертается…. Пеша по старой дороге идет..– подросток хлопнул себя по худым ляжкам и почти взвизгнул – Брюхатая..
Подхваченная болтливыми языками, быстрее ветра разнеслась весть по избам небольшого села, всколыхнув тихий размеренный вечер. Мужики хмурились в опаске — не случилось бы смертоубийства и ломали голову – вмешиваться в чужие дела или нет. Сосед кузнеца посадил младшего сынишку охлюпкой на коня и велел скакать на дальние покосы и рассказать кузнецовым сыновьям неожиданную весть. То здесь, то там сходились у плетней бабы, охали и вздыхали: «Ой, Господи, что ж будет теперя…», а самые любопытные толпились невдалеке от дома кузнеца, чтобы первыми увидеть и услышать, как встретит отец свою блудную дочь.
В прошлом году пришла беда в дом коваля перед самыми покровами – пропала любимица дочь Варвара. Кузнец Матвей Степанович был в селе человеком уважаемым. Спину не перед кем не гнул, силой своей богатырской не кичился, говорил мало, но веско и по делу. Кроме кузни, дом держал крепкий и хозяйство справное. Суровый на вид великан семью держал в строгости, но не лютовал как другие мужики. Жену не бил, сыновей сильно не порол. Одного взгляда из-под кустистых бровей хватало, чтобы сыновья погодки (высокие и крепкие в отца) беспрекословно исполняли его распоряжения. Только дочь Варвара никогда отца не боялась. Малышкой она всегда лезла на колени, трепала густую бороду, гладила щеки и ластилась как котенок. И повзрослев, первая бежала встречать тятеньку, помогала разуться и целовала отца в обветренные щеки. Матвей Степанович притворно строжился на нее: «Брысь, ласкуха», а сам теплел глазами и прятал в бороду счастливую улыбку. После рождения Варвары жена занеможила по женской части, и детей Бог больше не дал. Кузнец гордился ладными и крепкими сыновьями, а уж в красавице дочке души не чаял. Уже не раз заводили с ним разговор свахи, да только он дочь отдавать не спешил. Особо настойчивым говорил: «Моя Варвара в девках не засидится. Кто ей самой по душе придется, за того и отдам.» А дочери наказывал: « Красота она не всегда будет. Мужа выбирай рукастого, да нравом доброго. Не беда, коли не богат. Мы с матерью не даром всю жизнь в трудах. И вас подмогой не оставим.» Девушка целовала отца и смеялась: «Я, тятенька, никогда от тебя не уеду. Коли заставишь замуж идти, примака тебе приведу.»
Искали Вареньку всем селом, пока не вернулся с города пасечник Прохор, да не рассказал, что встретил девушку в городе. Призналась она ему, что слюбилась с красавцем заезжим и сбежала из отчего дома. Передавала поклон матери, да просила прощение у отца. Узнав про такой позор, кузнец словно обезумел. Раненным медведем ревел, вколачивая пудовые кулаки в тело жены:
– Вырастила блудницу, тварь. Потакала ей в вольностях. Убью!
Раскидывал, как котят, виснувших на плечах сыновей. С большим трудом отняли соседи у безумного от гнева кузнеца едва живую женщину. Почти два месяца выхаживала ее знахарка, врачуя сломанные кости. Вернулась домой не справная бабенка, а ее бледная, изможденная тень. Ставший мрачным молчуном кузнец не обращал на нее внимание, а если что-то надо было сказать, называл старухой и не иначе. Не поднимая глаз, хлопотала по дому бедная женщина, так и не прощенная мужем. Сыновья тоже сторонились отца потому, что теперь и за малую провинность летели тяжелые тумаки.
И вот теперь возвращалась домой неблагодарная дочка. С ужасом и любопытством ждали сельчане, что же теперь будет. Заранее жалели и глупую Варьку, и ее несчастную мать. «Зашибет, как есть зашибет» – шептали, крестясь бабы.
В широком проулке, ведущем к добротному пятистенку кузнеца, появилась одинокая фигура. С прямой, напряженной спиной и бесстрастным выражением лица, Варвара шла быстро, но аккуратно, оберегая туго обтянутый серым платьем большой живот. Высоко вскинув голову, покрытую светлым, по девичьи завязанным платком, молодая женщина уверенно ступила во двор, на секунду замешкавшись, поднялась на крыльцо и скрылась в доме.
Увидев дочь, ужинающий Матвей Степанович замер от неожиданности. Он словно окаменел. Лицо и шея медленно краснели, наливаясь кровью. В сжавшемся кулаке, словно тонкая лучина, переломилась добротная деревянная ложка. У печи раненной птицей вскрикнула мать и упала на колени. Варвара обвела комнату лихорадочно блестящими глазами, остановила немигающий взгляд на лице отца и глухим, бесцветным голосом спросила:
— Примешь, тятенька, али прогонишь?
Матвей Степанович, похолодев от взгляда бездонно черных глаз на бледном, осунувшемся лице, встал и вышел из-за стола. От печи раздался жалобный толи вздох, толи стон. Варвара смотрела на приближающегося отца, не отводя глаз, только еще выше вздернув подбородок. Тяжело ступая, кузнец вышел, посторонившись от дочери, из дома. Хотелось выть как зверю и крушить все вокруг, но в глазах стоял обреченно пустой взгляд дочери, и тело словно сковывала какая-то сила. Кожей ощущая любопытные взгляды со всех сторон, кузнец степенно прошел до амбара и выдернул из широкой плахи топор. Испуганный вздох волной прокатился за плетнем. Покачав топор в руке, Матвей Степанович начал колоть дрова, легко разрубая даже самые суковатые чурки. Зеваки, кто с облегчением, кто с удивленной досадой, стали расходиться по домам.
Дробный стук копыт затих у ворот, и во двор заскочили сыновья. Увидев отца, они замерли на месте, не зная, что делать дальше. Матвей Степанович опустил топор и, не глядя на парней, глухо сказал: «Митяй, баню истопи. Кирюха, коней выводи, совсем запалили.» И, тяжело ступая, пошел в избу.
Варвара сидела, бессильно уронив руки на колени, а сильно постаревшая с их последней встречи мать стояла рядом, гладила своего ребенка по волосам и молча плакала. Обе женщины вздрогнули, когда хлопнула входная дверь.
Матвей Степанович тяжелыми шагами прошел в горницу и опустился на колени перед образами. Перекрестившись, поклонился и заговорил:
– Поди и ты, мать, сюда. Поблагодарим вместе Господа нашего Бога, что вернул живой дочь нашу домой.
Изумленная женщина быстро встала рядом на колени и молча начала креститься и отбивать поклоны.
– А ты……. дочь, не помолишься с нами? – так же негромко спросил кузнец.
– Нет, тятя – ответила Варвара со вздохом – не примет Господь молитвы мои. Отвернул от меня он лик свой пречистый, а я навсегда потеряла душу бессмертную.
Сердце Матвея заныло от смертельной тоски в слова дочери:
– Варенька, доча! Что ты! Милостив наш Господь, прощает он грехи, коли покаешься. Завтра с утра запрягу Гнедую и свезу тебя в город, в светлый храм. Исповедуешься и причастишься. Мы с матерью станем молиться о твоем спасении.
ТВарвара, словно надломившись, поникла плечами и, опустив голову, заплакала.
Очень долго не мог заснуть кузнец, ворочаясь словно медведь и вздыхая. Невеселые думы теснились в тяжелой от переживаний голове. Как ни крути, не прикрыть, не спрятать уже позора. Но, не признаваясь даже себе самому, Матвей Степанович был очень рад, что жива его кровиночка. Смирившись с судьбой и даже представив, как будет растить приплод (даст Бог — внучок будет) кузнец забылся тяжелым сном уже перед первыми петухами.
Первый раз за свою взрослую жизнь проснулся Матвей Степанович в полдень. Домочадцы, чутко прислушиваясь к тяжелому дыханию главы семьи, так и не решились потревожить его сон раньше. Встав с постели непривычно поздно, Матвей Степанович вышел во двор и увидел дочь, стоящую у ворот с узелком в руках. Варвара с трудом поклонилась отцу и, глядя в сторону, тихо сказала: «Не стану я, тятенька, на разговоры позор свой по деревне носить. Не сердись на меня, родненький. Решила я на заимке дальней жить, подале от глаз любопытных кумушек. Спасибо тебе за ласку, только не неволь, тятенька. Позволь уйти.» Кузнец молчком развернулся и вернулся в дом. Чувствуя пустоту и щемящую боль в груди, сказал жене: «Собери там Варваре какой скарб, да скажи Митяю – пущай увезет сестру на заимку дальнюю. И глянет там, может что подмогнуть по первости надо»
Жизнь пошла своим чередом. В положенный срок Варвара разрешилась от бремени. Узнав о рождении внука, Матвей Степанович собрался и поехал к дочери сам. Кузнец зашел в маленький домик, поискал глазами икону и, не найдя, перекрестился на передний угол. Не дожидаясь приглашения, снял шапку, прошел и сел к столу. Похорошевшая после родов Варвара настороженно поприветствовала отца и замерла у печи, спрятав руки под передник. Матвей Степанович кашлянул и сердечно обратился к дочери: «Собирай-ка, доня, мальца да поедем домой. На каждый роток не накинуть платок, да и Бог с ними. Не дело тебе одной в лесу жить.» Варвара тихо, но твердо ответила отцу: «Нет, тятя, никуда я отсюда не поеду. И разговоров ты боле таких не заводи». Никогда не спускал Матвей Степанович тем, кто осмелился перечить его слову. Да и мало кто бы решился спорить, зная его крутой нрав. Но слушая дочь, кузнец словно лбом в каменную стену уперся. Сердцем почувствовал, не переубедить ему упрямицу, и силой здесь ничего не решить. Помолчал, а потом сказал примирительно: «Воля твоя. Как окрестим внучка, так и привезу тебя обратно» Варвара опять упрямо мотнула головой: «Нет, тятя, не поеду я». Кузнец аж задохнулся от удивления: «Варвара, да мыслимо ли! Коли ты на себя уже рукой махнула, зачем ребенку душу губишь? Как жить то ему нехристем, нечистому на потеху?» Варвара посмотрела отцу в глаза: «Ежели помочь хочешь, тятенька, разреши матушке ружье мне привезти. От зверя, да от лихих людей. Боле ничего не прошу. Прости меня, если можешь и езжай, батюшка, домой» Так и уехал расстроенный Матвей Степанович, не увидев даже мальчонку. И злости на дочь не было в душе, только обида, да жалость сжимали сердце в могучей груди.
Передал кузнец дочери ружье, да патронов и козу еще дойную. А потом велел при нем и не упоминать упрямицу.
Летят года птицами перелетными. Вот уже и сыновей поженил кузнец. Старшему срубили рядом добротный дом, а младший сноху в дом привел. Про дочь кузнец и словом не вспоминал, но время от времени сам складывал на телегу припасы и кивал сыну в сторону заимки. Домочадцы даже не знали, что в мешках да свертках были и платки красивые, и бусы, что покупал на ярмарке тоскующий за любимицей отец. А Варвара так и жила отшельницей. В селе не бывала, да и мать не особо привечала. Кажется и встречала ласково, но с ребенком понянчиться не давала и старалась отправить побыстрее восвояси. Плакала от такого отношения мать, а Матвей Степанович, приметив такое дело, все реже позволял жене ездить на заимку.
В этих краях волков всегда было много, а нонешней зимой жизни от них совсем не стало. То в один, то в другой хлев наведывались по ночам серые разбойники и резали скот. А когда нашли в поле жалкие остатки разорванных путников, мужики собрались и устроили облаву. Все село сбежалось посмотреть на добычу. Среди серых мертвых зверей резко выделялась одна волчица.
Непривычного серебристого цвета матерая сука поражала своими размерами даже бывалых охотников. Смотрел Матвей Степанович на мертвых волков, и тревога за дочь терзала сердце. Как она там одна. Много ли толку от ружья, когда звери стаей рыщут по округе. Снедаемый беспокойством мужчина запряг лошадь в сани и, кутаясь от трескучего мороза в доху, резвой рысью погнал к заимке. Твердо решил Матвей Степанович, хоть силой, но увезет дочь с внучком (большой уже наверное) домой. Коли так хочет жить одна, весной и вернется на заимку
Как только появились занесенные снегом строения, сердце замерло от предчувствия беды. Весь снег был покрыт следами волчьих лап. Почти бегом заскочил кузнец в избу. Холод, почти такой как и на улице, подтвердил страшные опасения. Матвей Степанович уже понял, что случилось самое страшное, но все равно позвал дочь хриплым от волнения голосом. Тишина была ему ответом. Рухнул кузнец на лавку, словно кто ноги подрубил. Застонал, сдерживая рвущийся из груди крик. Тяжкая мысль рвала сердце – навсегда теперь потерял он Варварушку и не может даже похоронить по божески свою кровиночку.
Негромкий звук словно водой окатил. Мужчина прислушался, а потом метнулся к нетопленной, холодной печи. Из-под вороха тряпок вытянул он посиневшего от холода мальчонку. Черноглазый парнишка хныкал чуть слышно и крутился ужом. Ровно дикий зверек он извивался и брыкался, даже укусил дед за палец, пытаясь вырваться. Матвей Степанович завернул ребенка в свою доху, быстро выскочил во двор и, упав в сани, погнал лошадь галопом. Держа на руках драгоценный сверток, он не замечал мороза, что ледяной лапой шарил под рубахой.
Вся семья в тревоге толпилась во дворе. Сын взял под уздцы взмыленную лошадь, а сноха потянула руки за ношей кузнеца. Матвей Степанович мотнул головой и сам занес в дом сверток с ребенком. Притихший, было, по дороге малыш, освобожденный от огромной дохи, снова заплакал и попытался вырваться. Кузнец протянул внука жене. Испуганный мальчишка, увидев знакомое лицо, вцепился в женщину, спрятав лицо в складки одежды. Ласково успокаивая, поглаживая мальчонку по голове, бабушка быстро осмотрела ребенка, накормила щами, напоила отваром трав. От еды и тепла измученного малыша разморило и он уснул на мягкой перине, раскинув худые ручонки и вздрагивая во сне. Матвей Степанович смотрел на раскрасневшегося во сне пятилетнего пацаненка и с трудом сдерживал слезы. Очень похожий на свою мать ребенок снова напомнил кузнецу о его утрате. Никто из домочадцев не задал ни вопроса о Варваре. Все и так понимали, что случилось самое страшное. Никогда бы не оставила мать своего ребенка одного в холодной избе.
Как ни странно, но злоключения не отразились на мальчишке. Он спал спокойно, ни кашля, ни жара. Женщины часто подходили к малышу, трогали лоб и крестились: «Слава Богу, не заболел маленький!» А вот у Матвея Степановича дела были похуже. Видно не выдержал даже такой могучий организм страшных испытаний. И поездка по трескучему морозу в одной рубахе, и потеря дочери подкосили немолодого уже кузнеца. К вечеру его затрясло в ознобе. Глаза словно кто песком горячим засыпал. Все мощное тело скручивало болью, даже укушенный внуком палец вздулся багровой шишкой. Ночью метался кузнец в жару и бреду. Знахарка лишь мельком глянула на белое, осунувшееся лицо, покачала головой и ушла, оставив заплаканной хозяйке травы для отваров. Утром стало еще хуже. Матвей Степанович лежал колодой с приоткрытыми стеклянными глазами и страшно хрипел. Жена его, молясь всем святым, решилась на немыслимое самоуправство. Сняла с гайтана беспамятного мужа ключ, да открыла сундук. На самом дне нашла большой кисет. Из него достала золотой червонец, и отправила старшего сына в город за лекарем.
Приехал доктор уже вечером. В доме первым делом стребовал воды помыть руки. Вытер тщательно каждый палец поданным рушником и присел на кровать рядом с больным. Под испуганными и любопытными взглядами домочадцев послушал дыхание, приложив странную деревянную трубку к могучей груди, заглянул в мутные от жара глаза, пощупал живот и, зачем-то, руки и босые ступни. Попросив ложку, плеснул в нее из темной бутылки, потом ловко разжал сцепленные зубы и влил пахучую жидкость в рот кузнеца. Распухший палец намазал вонючей мазью и завернул чистой тряпицей, что подала, смущаясь, сноха.
При этом говорил что-то о заразе в крови и каких-то «лехких.» Потом доктор достал часы на цепочке, глянул время, и стал давать наставления. Велел поить больного по ложке раз шесть за сутки из оставленной им склянки, не снимать с пальца повязку, не укрывать теплыми одеялами и давать пить как можно больше. Посулил приехать через три дня и, получив за свои труды еще один золотой червонец, велел везти его в город. От уговоров остаться до утра и предупреждении о волках отмахнулся. Заявил, что не боится и намерен выезжать немедля, а в подтверждение достал из черного саквояжа и показал всем большой, черный пистолет.
Весь следующий день не отходила от кузнеца его жена. Вытирала обильный пот с лица, молила Богородицу о помощи, поила лекарством и просто гладила по седеющим кудрям, забыв все обиды и горести.
То ли не по зубам хворобе оказался крепкий организм, то ли помогла докторова микстура, а уже к ночи кузнец пришел в себя. Опершись о руку сына, дошел до стола, выхлебал небольшую миску горячего варева и опять улегся на перину, обильно потея.
Жена встала на колени у постели и покаялась дрожащим от страха голосом, что разорила мошну на два червонца. Матвей Степанович вздохнул, положил тяжелую ладонь на худенькое плечо: «Ничо, мать, даст Бог еще наживем. Как там внучок?» Женщина подняла на мужа обрадованные, помолодевшие глаза: «Слава Богу, здоров Василька. Тоскует только по мамке то, прячется как дичок в закутке.» Кузнец улыбнулся в бороду: «Пообвыкнется. Еще тряпкой гонять станешь, чтоб не путался под ногами. Ты иди поспи, матушка.» Растерянная от такой непривычной мужненой ласковости женщина поцеловала руку супруга и ушла в другую комнату. А кузнец, чувствуя как уходит лихорадочная одурь из головы, уснул уже здоровым крепким сном.
Проснулся Матвей Степанович далеко за полночь от навалившейся на грудь тяжести. Кузнецу показалось, что его словно тянет идти куда-то. Как будто он должен сделать что-то очень важное, быть может самое главное в своей жизни. Слегка покачиваясь от слабости, мужчина вышел во двор как был в исподней рубахе и босой. Огромная ярко желтая луна заливала все вокруг своим светом, который наполнил душу кузнеца невообразимой тоской. Сердце забилось сильнее в мощной груди, словно пытаясь вырваться наружу. Не понимая что делает, словно подчиняясь неведомой силе, Матвей Степанович вышел за ворота и быстро пошел, а потом и тяжело побежал в сторону темнеющего леса. Взволнованное дыхание вырывалось белыми клубами пара, уши и нос побелели от мороза, но мужчина не замечал ничего. Босые ступни оставляли на снегу подтаявшие следы. Переступив границу занесенных снегом елей, Матвей Степанович неожиданно рухнул в снег. Крепкое тело кузнеца каталось, словно в падучей, по накатанной санями дороге. Мужчина затих на мгновение, а потом выгнулся так, что казалось кости не выдержат и сломаются. Под ярким светом луны происходило что-то невозможное и жуткое. Тело кузнеца менялось на глазах. Спина выгнулась так, что позвонки разорвали рубаху, руки и ноги превратились в лапы. Лоскуты разорванной рубахи спали на снег, открыв серебристую шерсть, что покрыла кузнеца полностью. Лицо все сильнее вытягивалось вперед, превращаясь в морду зверя. Рот наполнился острыми желтоватыми клыками, голубые глаза поменяли свой цвет и словно зажглись янтарно желтым огнем. Через несколько минут, наполненных хриплыми стонами и хрустом костей и суставов, вместо корчащегося мужчины на дороге стоял огромный волк с серебристо серой шкурой. Зверь чутко водил ушами и настороженно принюхивался. Неожиданно гибкое тело резко развернулось на негромкий звук позади. Прижимаясь животом к дороге, низко опустив голову, и чуть слышно поскуливая, на снегу лежал волчонок. Серебристый волк навис над щенком и зарычал. Обнюхав маленькое тельце, волк неожиданно облизал лобастую голову щенка. Волчонок, подскочив, закрутился, как юла, возле мощных лап. Серебристый волк поднял морду к небу и ночную тишину прорезал протяжный волчий вой. Откуда-то из глубины леса послышался негромкий отклик. Не спеша, иногда поглядывая на семенящего рядом щенка, серый волк затрусил в сторону зова. Он был уверен, что их место именно там, в стае его убитой охотниками дочери.
Исчезновение кузнеца вместе с внуком взбудоражило умы всех жителей села. Официально постановили, что Матвей Степанович, потеряв рассудок после смерти дочери и болезни, ушел в лес, взяв с собой внука, где и сгинул в пасти волков. Уездные власти обещали щедро заплатить за каждого убитого серого хищника, но мужики, кинувшиеся на охоту, ничего кроме старых следов не нашли. Волчья стая, которая держала в страхе всю округу, куда-то исчезла, словно знала о готовящейся облаве…
Автор: Галина Сказка