– Бабуль, да иди ты уже! Чего ты тут? И надо было тебе тащиться так далеко, – Сашка стеснялся перед ребятами.
Они уезжали в стройотряд. Отправлялись на Алтай надолго. Юные, веселые, не ведавшие ещё невзгод, одетые все в новенькую хрустящую стройотрядовскую форму студенты толпились на железнодорожном вокзале.
Саша торопливо поцеловал бабушку, пообещал позвонить соседке, у которой был телефон, когда доберутся. Он оглядывался на ребят, совсем не был уверен, что станет оттуда бабушке звонить. Он уже взрослый. Зачем?
Велел ей уходить. Гнал. Неловко же.
Бабуля его была в платочке и старомодном шерстяном жилете. Она никак не вписывалась в контекст этого мероприятия. Какая-то несамостоятельность в этих проводах уличалась.
Она специально приехала из подмосковного села, чтоб проводить внука. И все совала и совала ему свою холщовую сумку с пирожками.
– Да бери, Михайлов, чего отказываешься. Дорога длинная, – подбодрил куратор Силантьев.
Он только что говорил напутственную речь, и голос его прозвучал слишком громко. Все обернулись.
Сашка пакет взял.
Бабушка ушла. Но Сашка знал – сделала вид, что ушла. Наверное, стоит где-то позади толпы, наверное, ищет его глазами, не отпускает.
Она ему заменила и мать, и отца. Так уж вышло в Сашкиной жизни. И эта её излишняя заботливость уже тяготила. Никак не хотела она сознавать, что он уже мужчина.
На платформе читали стихи, бренчала гитара, последние напутствия, гудок …
В вагоне тесно, но уютно, весело и тепло. Бабушкины пирожки разошлись вмиг, все их хвалили. А Сашка все ещё стеснялся этих ненужных бабушкиных прощаний.
Три дня в поезде поубавили веселья, добавили усталости.
С поезда их встретили машины. Приехали они ночью. Машины были не слишком оборудованы под перевозку людей, пахло бензином, гудели моторы. Машины везли вперёд, в неизвестность. Трясло невероятно.
Им объяснили, что сейчас их везут на ночлег в близлежащую деревню. А вот дальше, к месту стройки, поедут они утром.
В поезде как-то было спокойнее. А сейчас, в дрожащей на кочках холодной машине, появилось волнение. Когда их, наконец, привезут? Как там они будут устроены? Ждут ли их там?
Главное было впереди. Но хотелось спать, или хотя бы просто отдохнуть уже от дороги.
Остановились они в селе. Машина замерла на невидимой улице деревни, они спустились, сгрузили рюкзаки. Было очень холодно.
Сутулый старик, встретивший их, медленно и очень долго разводил по избам.
И вот, наконец, Саша с четырьмя приятелями ввалились гурьбой в одну из изб. Тепло – топится печь.
Хозяйка – пожилая женщина, вполне себе бодрая для такого раннего, практически ночного, времени, уже хлопочет. Берет алюминиевый таз с печи и вливает кипяток в ведро. Это чтоб умылись с дороги не ледяной водой. Догадалась – замёрзли.
Вот и бабуля так, – вспомнил Сашка. Наливала в ковш холодной воды, а потом из чайника теплой – лила ему на руки, чтоб умылся.
Потом они сидели в горнице за столом, ели горячую картошку в мундире, белый кисель ложками с большим ломтем домашнего хлеба. Сашка рассматривал фотографии на стене, школьные грамоты.
Прочитал: «Награждается за отличные успехи … Кудрявцев Вячеслав …»
Наверняка, это его портрет на фото. С фотографий на него смотрел темноволосый паренек, совсем юный, но серьезный на вид, со складкой между бровями.
– А откуда вы едете-то? – хозяйка ставила на стол уже вторую тарелку с солёными помидорами.
– Из Москвы, – ответили ребята, говорить уже не хотелось, смежались веки, хотелось спать.
– Ох, верно что ли? Из самой Москвы? – она присела на скамейку у печи и стащила платок с головы.
И тут Сашка заметил, что женщина эта не так уж и стара, как показалось сначала. Просто пряди волос надо лбом седые.
– Да, из самой. Может Вы нам уже покажете, где прилечь? – протянул зевая Васька. В поезде он спал мало, больше пел песни и играл в карты.
– Да-да, сейчас, – засуетилась женщина.
Она раскладывала диван, быстро бросала туда белье из шкафов, ловко стелила что-то на кровати и на полу, а сама все время говорила:
– А раз из Москвы, может встречали там сына моего. Его Слава зовут, Вячеслав Кудрявцев, Не встречали? – и получив отрицательный ответ, суетясь с постелью, продолжила, – Он учиться туда поехал уж пятнадцать лет назад как, писал сперва. А потом перестал что-то. Запропал. Но люди говорят, работает там инженером, говорят – нормально все у него. А я поначалу-то кажный день на почту бегала, а потом Надя говорит, да не бегай ты, Никитична, я сама принесу, но я все равно хожу по пятницам. А то у Нади-то тоже семеро по лавкам, когда ей…
Она в этих разговорах рассеянно перекладывала одну подушку туда — сюда. Первый не выдержал Васька.
– Всё, я спать, – он подошёл к дивану и начал раздеваться.
А хозяйка продолжала:
– Да-да, ложитеся. Умаялися, поди. Может и Славик там устает в Москве-то вашей. Чай тоже не сладко там, где родни-то нет. И мать вот не накормит. Худо ведь, когда накормить-то некому. Может и приветит кто Славку-то мово? Может и не дадут пропасть? Чай везде люди.
Ребята уже потихоньку помогли убрать со стола, уже раздевались и укладывались, а женщина, глядя куда-то в окно, всё говорила и говорила:
– А я все погоду слушаю. Слушаю и думаю – как он там сегодня оделся-то, тепло ли. А когда там на заводе у вас пожар был, ох, как я переживала. Думаю, а вдруг тот завод, где Слава мой работает… Вот ведь горе-то, вся тогда извелася, вся издумалась, – и тут она посмотрела на Сашу и спросила: – Как там в Москве-то живётся?
И столько было тоски в этом вопросе, что Сашка уже в нижних штанах и босиком не лег на расстеленный, битый соломой толстый и манящий матрац на полу, а присел к столу и начал рассказывать.
Он говорил о том, как живёт сейчас столица. Рассказывал о метро, о новых троллейбусах, о многоэтажных домах с лифтами, о кинотеатрах, театрах, ресторанах и скверах и ещё много о чем. Уже совсем рассвело, а он ещё и не ложился.
Женщина сидела положив руки на стол, как школьница, и слушала очень внимательно, иногда задавая уточняющие вопросы:
– А это как это?
– И быстро ль едет?
– А люди-то туда ходят ли?
А когда Сашка, оторвавшись от просящих дальнейшего повествования глаз, все же лег, долго сквозь дрёму ещё слышал приглушённый голос хозяйки.
– А может и хорошо там ему, раз столовые есть, а может и хорошо живёт там …. Спите спите, родные. Может и нормально все ….
Их разбудил громкий возглас куратора. Перекусывать было некогда, и хозяйка сунула Сашке узелок с провизией.
– Держи, милок, по дороге съедите.
– Спасибо, – ответил Сашка и вдруг добавил, – А Вы знаете, я вспомнил вчера, когда лег. Был такой инженер у нас на практике Вячеслав Кудрявцев, как ему отчество-то?
– Петрович, Вячеслав Петрович, – быстро шевеля губами и почти шепотом от пропавшего вдруг голоса, ответила хозяйка.
– Вот-вот, Вячеслав Петрович! Так все хорошо у него. Работает человек, уважают его, очень грамотный специалист. Многому нас, молодых, научил.
– А семья-то, семья-то у него есть ли там?
– Вот чего не знаю, того не знаю, – хлопнул себя по бёдрам Сашка, – Не спрашивал.
– Ох, ну и слава Богу, – хозяйка вздохнула, – Слава Богу! Пусть так и живёт. А коли встретите ещё его, накажите, чтоб матери хошь весточку прислал. Я по пятницам на почту-то всегда хожу. Так и передайте.
Сашка обещал. Хоть и слыхом не слыхивал никогда ни про какого Вячеслава Петровича.
Когда приехали они на постоянное своё место, Сашка побежал искать телеграф или почту.
– Ты куда, Санёк! Ещё ж не обустроились тут, – они только что затащили в комнату койки, надо было стелить.
– Я бабушке должен позвонить или телеграфировать. Волнуется же. Я быстро …
Телефон соседки молчал, дозвониться не удалось. И Славик отправил телеграмму. Всего пару слов и нужно-то было бабушке, он это знал:
«на месте доехали хор»
А потом Сашка подумал и добавил: » …. люблю тебя бабуля»
Он с улыбкой посмотрел на милую юную телеграфистку в конопушках, старательно дополняющую телеграмму, расплатился и весело выскочил на улицу.
Вот теперь телеграмма улетит, всего лишь весточка бабуле. Теперь можно и работать спокойно.
***
Самая гнусная из неблагодарностей – это неблагодарность к любящей матери. Но почему же она встречается так часто?
Никогда не забывайте о далёких близких, особенно если чувствуете, что ждут они от вас весточки …
Лишь бы дождались …