— Ты теперь за старшего, Коля, ты теперь мужчина в семье будешь! Видишь, какое тут дело… — Борис, не глядя на сына, поставил в коридоре чемодан, снял с вешалки полушубок, медленно, как будто сомневаясь и всё поглядывая на дверь комнаты, надел его, смял в руках меховую шапку–ушанку и, бросив ключи на тумбочку, обнял мальчишку. — Ты давай тут, не шали, мамку не расстраивай. Радуй мамку!
— Ты вернешься? — глухо пробурчал Коля, уткнувшись в отцовский полушубок. — Ты же не насовсем?
— Да как тебе сказать…
Борис всё мялся, а потом строго посмотрел на сына и быстро сказал:
— Я больше с вами жить не буду, я теперь в другом месте буду жить.
Мужчина бросил быстрый взгляд на соседа, Ивана Михайловича, старого часовщика, что жил в соседней комнате. Иван Михайлович вышел из кухни, держа перед собой только что вскипевший чайник, и теперь топтался в коридоре, заметив чемодан на полу.
— Уезжаешь, Борис?
— Да, а что, не видно? — огрызнулся мужчина.
— Да видно, видно. Ты не хами, дорогой мой, не на твоей стороне правда!
Борис сжал кулаки и хотел что–то ответить, но тут Коля схватил его за рукав. Мальчик испуганно поднял на отца свои огромные, темно–карие глаза и прошептал:
— А можно, я буду приходить к тебе? Я тихо буду, не помешаю!
Борис неопределенно помотал головой, буркнул что–то, схватил чемодан и вышел на улицу, слыша тихое стариковское кряхтение Ивана Михайловича и всхлипывания Кольки.
Боре еще нужно доехать до вокзала, а там, сев в поезд, ехать и ехать по заснеженным, необъятным просторам, чтобы потом, выйдя на нужной станции, начать новую жизнь, другую, в которой не будет ни жены Валентины, ни сына Николая. Они в прошлом, а Борис стремится в будущее, спешит, боясь упустить свое счастье…
— Папа! — Колька встал на подоконник коленками и теперь барабанил в стекло, глядя, как по двору идет его отец, как тает его фигурка в густой снежной занавеске, что зима набросила на этот странный, полный разлук мир. — Папа! А как же мамин День Рождения?!
Но Борис его не слышит, он не обернется, чтобы помахать в ответ и кивнуть, мол, всё будет хорошо…
Валентина, шмыгая носом, схватила сына и, стащив его с подоконника, поставила перед собой.
— Папа больше не будет жить с нами, Коля. У него теперь другая семья, а мы будем жить сами. И хорошо жить, слышишь, Коля! — она почти кричала, то ли убеждая мальчика, то ли саму себя. — Не думай о нем, милый, у тебя есть я. Мы справимся…
Николай кивнул.
За стеной завозился Иван Михайлович, включил патефон, и через тонкую перегородку разнесся дребезжащий звук старой пластинки.
Валентина снова опустилась на стул, уронила голову на руки и разревелась, сладко, от всей души, не стесняясь сына.
Шаляпин за стеной пел о несчастной любви, а потом, расхохотавшись, затянул о блохе.
Коля любил эту песню. Но она была сейчас совсем ни к месту. Мальчик вскочил с кровати, выбежал в коридор и, распахнув дверь комнаты часовщика, подбежал к проигрывателю и остановил его.
— Эх–хе… — покачал головой старичок. — Ничего, Колька, блоха убежала, дом чище… Ты матери помогай теперь. Вон, воды опять нет. Бери, милый, ведро, сходи на колонку. Только осторожно, скользко очень. Я давеча утром выходил, так…
Но Николай не дослушав, ушел.
— Ма, я за водой, — сказал он, поглаживая Валентину по туго стянутым на затылке волосам. — Принесу, чайник поставим, посидим с тобой. Ну, мама!..
Валя обняла мальчишку за талию, притянула к себе и уткнулась в Колькин колючий свитер лицом, потом оттолкнула и кивнула на дверь.
Схватив на кухне ведро, мальчик натянул ботинки, повязал шарф и, без куртки вышел на улицу.
Мороз обдал пылающие щеки холодным дыханием, на глазах выступили слезы, рукам стало зябко, но Коля не вернулся за рукавицами, а, выйдя со двора, побежал по улице, где, через три дома, там, где живет его друг, Дениска Панов, стоит колонка.
— Эй! Привет, выходи сегодня, в хоккей играть будем! — крикнув Панов, распахнув форточку и прижавшись к стеклу своим круглым, мясистым лицом.
В другое время Коля рассмеялся бы смотрящему на него скомканному в пятачок носу товарища, но сегодня был особенный день…
— Не могу, уроки делать надо. И… — Коля хотел сказать про отца, но увидел за спиной Дениса его мать и передумал.
— И что? Что там у тебя? — переспросил Панов, но тут же схлопотал от матери подзатыльник, что выстужает комнату, и юркнул в темноту.
— Да чего ты дерешься, там вон у Кольки случилось что–то! — сердито посмотрел на мать Денис.
— Не твое дело, садись за уроки, горе ты моё!
Мать знала о Борисе, видела его, с чемоданчиком уходящего по улице к вокзалу, но Денису про то знать не надо!..
… С ухода Бориса прошел месяц. Дома было тоскливо, серо и молчаливо.
Валя приходила с работы поздно вечером, проверяла у Коли уроки, кормила его ужином, а потом подолгу сидела за столом, уставившись в книгу, но не читая ни строчки. Коля сидел рядом или шел за ширму и лежал на кровати, тоже ничего не говоря.
Друзья звали паренька на каток, но он отнекивался, считая, что должен быть дома, он же теперь за старшего, мало ли что…
Иногда к ним в гости заглядывал Иван Михайлович. Он садился худым воробышком за стол, смахивал со скатерти крошки, что–то рассказывал, смеялся, вспоминая чудаков–клиентов, что приходили ремонтировать часы, потом говорил о погоде. Валя не гнала старика, хотя сейчас его присутствие было скорее лишним. Он мешал ей упиваться своею бедой, кривя губы и бросая быстрые взгляды на вещи в комнате, что напоминали о Борисе.
— Ты, Валюша, зря так! — качал головой сосед. — Твой Борис, ты уж меня прости, всегда был скользким, хитрым типом. И хорошо, что он ушел! А у тебя сын растет, — тут Иван Михайлович кивал на смущенного Кольку. — Ты погляди, какой ладный парень получился. С ним не пропадешь!
— Да–да, вы правы! — тихо соглашалась Валюша. — Коля — одна моя отрада теперь…
Ближе к девяти Иван Михайлович вставал со стула, кланялся, желал спокойной ночи и уходил к себе.
— И правда, уже пора, — кивала Валя, убирала со стола посуду и шла на кухню. А потом, вернувшись, подходила к Колиной шторке и строго говорила:
— Николай, пора спать!
В один из вечеров, убедившись, что сын готов, женщина взяла с полки книгу, ту самую, что они с Колей начали читать этой зимой, приключенческую, про необитаемый остров.
Валя уже устроилась, было, на Колиной кровати, с краешку, чтобы начать читать, но Николай, переодевшийся в пижаму и взбивший подушку, вдруг обернулся, вырвал книгу из рук матери и бросил ее на пол.
— Не надо, мама! Отец любил ее, а я теперь ненавижу. Пусть там валяется, давай лучше просто посидим.
Валя устало согласилась. Коля сел рядом с ней, привалился жарким боком, задышал медленно, спокойно, его голова то и дело клонилась вперед, а руки безвольно падали на одеяло.
— Спи, Николенька, спи, сынок! Всё у нас будет хорошо!
Мальчик слегка кивнул ей, и уснул окончательно.
Женщина погасила настольную лампу и ушла к себе. Она не будет спать, как, впрочем, уже столько ночей подряд. Наутро под глазами выступят серые круги, Валя старательно напудрит лицо, создав иллюзию спокойствия и счастья.
— Всё пройдет, — кивает себе Валентина. — Нужно время…
… Они с Борей просто были «не пара». Сначала им обоим казалось, что любят, потом, что можно просто жить вместе ради Коли. А потом Борис встретил ту, вертлявую, с крашеными волосами и длиннющими ресницами. Три месяца он прятался, звонил как будто друзьям, а сам прикрывал телефонную трубку рукой, поздно приходил домой, от него пахло чужой женщиной. А к концу зимы осмелел и сообщил жене, что более не видит возможности жить с ней и все вопросы касаемо денег просит решить через суд…
Пару раз Валентине звонила свекровь. Она всё как будто хотела что–то сказать, извиниться, загладить вину сына, но Валя держалась с ней строго и отчужденно.
— У нас всё хорошо, — твердила женщина. — Знаете, так даже лучше, вы не переживайте. Пусть Борис будет счастлив.
Потом следовали расспросы, как там Николай, как учится, чем живет, Валя кратко отвечала и, быстро попрощавшись, вешала трубку.
Валюшина мать была более резка, если уж звонила ,то непременно распекала бывшего зятя, корила его, жалела дочь и внука–сиротку.
— Перестань, мама! Зачем ты так грубо? Борис взрослый человек, он вправе сам решать, с кем ему жить. Я никого держать не буду!
Валентина глядела на себя в зеркало, терла морщинки на лбу и, улыбнувшись своему отражению, шла в комнату.
…А за окном уже звенят капели, падает с громким хрустом снег с крыш, на дорогах вода, и солнце яркими стрелами бьет по спящей природе, разрывая утреннею тишину гомоном воробьев.
У Вали скоро День Рождения, сорок два года. Но она в этот раз не будет приглашать друзей и родственников.
— Посидим, Коля, с тобой, чай попьем, торт куплю. Хорошо? — сказала она сыну недели за две до праздника.
— А пирожные?
Валентина всегда пекла в этот день эклеры. Долго возилась на кухне, выпекая сами булочки, Иван Михайлович, если праздник выпадал на выходной день, крутился рядом, то и дело интересуясь, нужна ли помощь. Валя улыбалась, сажала его за стол и спрашивала, спрашивала, спрашивала… А Иван рассказывал – и о жене, и о том, как однажды в руки ему попались часики женские, изящные, с витиеватым браслетом, с камешком на циферблате. Их принес какой–то военный, попросил починить, обещал забрать через день, но так и не пришел. Лежат теперь часы в потайном ящичке, в столе часовщика. А вдруг вернется тот военный, вдруг заберет вещицу, ему принадлежащую…
А потом Валя и старичок говорили о Коле, о том, как он быстро вырос, не дав понянькать себя…
Отдохнув немного, Валентина наливала соседу чай и звала сына помогать ей делать крем…
И дни Рождения матери Коля помнил всегда как особенный праздник. Было много гостей, они даже не помещались за столом, теснились, смеялись, сталкиваясь локтями. На скатерть проливалось шампанское, но мама не ругалась. Она смеялась вместе со всеми.
Потом, уже много позже, когда у Николая появилась своя семья, он всё пытался вспомнить, что же делал отец на мамин день Рождения? Участвовал ли в общем веселье, шутил и балагурил, провозглашая тосты в честь супруги? Кажется, и не было такого. Он сидел, прислонив к себе локти, улыбался, ковырял вилкой жареный бочек курицы, лежащей на тарелке, подливал себе в рюмку за рюмкой и молчал.
Поэтому, наверное, и ушел он тогда, в феврале. Не захотел еще раз сидеть среди маминых гостей и быть мыслями где–то далеко…
… — Как же, мама, пирожные? Мы же всегда…
— Не буду. Зачем? Это раньше, когда твой отец с нами жил, он любил ,чтобы на праздник были эклеры. Вот я и старалась. А теперь хочу просто отдохнуть. Сходим с тобой лучше погулять, договорились?
Она улыбнулась, желая поймать взгляд сына, но тот сделал вид, что увлечен рассматриванием кухонной скатерти.
Весь остаток обеда Коля сидел молчаливый, задумчивый. Он вдруг вспомнил, что папа по утрам дарил матери цветы, букет роз, всегда одних и тех же. Мама любила нежно–розовые, на длинной, мясистой ножке. Валя ставила цветы в вазу, и по комнате плыл их душный, сладкий аромат…
А теперь как же?! Теперь Коля за старшего, он должен поздравить мать!
Дождавшись окончания обеда, Коля ушел к себе, в отгороженный ширмой участочек комнаты.
Там он вытащил из–под кровати картонную коробку, раскрыл ее и стал пересчитывать накопленные деньги.
Их было мало, разве что у матери из кошелька взять, но так Коля делать не будет. Отец иногда лазил в мамину сумку, брал из кошелька пару бумажек, быстро убирал их к себе в карман и, заговорщицки подмигнув Николаю, уходил куда–то. Потом от него пахло пивом, рыбой и еще чем–то, то ли бензином, то ли машинным маслом…
— Нет, куплю сам! Пусть букетик выйдет маленький, зато маме будет приятно! — решил Коля.
Цветы в их городке продавали только в одной палатке, да еще иногда привозили и выгружали огромными коробами прямо на платформу станции. Оттуда их сгребали в багажники хмурые, одетые в кожанки мужчины и везли по своим «точкам», на продажу…
День Рождения выпал на субботу. Всю пятницу Коля просидел в школе, переписывал контрольные, убирался в классе, потому как был дежурным, потом ребята позвали его играть хоккей, пока не растаял лед на залитой дворником площадке у дома.
— Успею! — нервничая, поглядывал на часы Николай. — Вот еще чуть–чуть! Еще пару минут, и всё, и побегу за цветами. Спрячу их у Ивана Михайловича, а завтра утром подарю!..
… Когда Николай вернулся домой, весь мокрый и раскрасневшийся, с перекинутыми через плечо коньками и ранцем, было уже темно.
Мама должна была вот–вот вернуться с работы, а цветочная палатка, конечно, уже закрылась…
— Эх! — в сердцах плюхнув на пол коньки, вздохнул Коля.
Часовщик, услышав Колькину возню, выглянул из своей комнаты и позвал мальчика пить чай.
— Иди, у меня сушки, пряники. А, хочешь, хлеб с маслом сделаем? Колбасы нет. Жаль… А, слушай, мне еще сестра варенье прислала малиновое, будешь?
— Нет, дядя Ваня, не надо. Мама придет, ужинать будем.
— Ну ладно, нет так нет. Ты курточку–то развесь, мокрая вся, аж капает!
Коля послушно кивнул…
— Ничего, сбегаю с утра! — решил он. — Скажу, что в школу надо, собрание придумаю…
… Еле–еле дождавшись, пока на соседней улице зазвенит, строча по рельсам искрящими колесами, первый трамвай, Коля осторожно встал, оделся, стараясь не разбудить мать, и на цыпочках прокрался к двери.
— Куда ты, сынок? — услышал он окрик Валентины.
— Мне в школу, мама! Я скоро вернусь, у нас там собрание…
И сбежал, пока мама не стала забрасывать его вопросами…
… Николай, сунув руку в карман и держа в кулаке накопленные богатства, шел по улице. Ночью ударил мороз, вода на тротуаре замерзла и теперь блестела неровными нахлобучинами, натекая на тротуар.
— Привет! — услышал Коля за спиной. — Ты куда в такую рань?!
Обернувшись, мальчик увидел Дениса. Тот осторожно шагал по наледи в черных резиновых сапогах.
— Да матери цветы надо купить. Я вчера хотел, только вот забыл… — Ты в палатку что ли? К тете Ане?
— Ну, туда, а что?
— Так нет больше палатки. Ночью подожгли. Соседи говорят, поймали поджигателей. Какие–то там разборки, что ли…Тетя Аня всю ночь у нас сидела, ревела на кухне. Вся выручка вместе с цветами сгорела. Вся, до копеечки.
— Как сгорела? — испуганно прошептал Коля. — Не может быть! Так нельзя, я же хотел… Отец всегда дарил маме букет цветов на день Рождения…
Николай осекся, отвернулся и сделал вид, что рассматривает трактор, с клекотом проезжающий по дороге.
— Так ты это… — почесав затылок, сказал Денис, —Ты иди прямо на станцию. Через два часа привезут упаковки с цветами, скажи, что ты от тети Ани. Я ей потом расскажу, она не станет ругаться. Выбери себе цветы, а деньги грузчикам отдай. Понял? Только обязательно скажи ,что ты от тети Ани, понял? Ай, ладно, пойду с тобой. Да скорее же ты! А я, видишь, резиновые сапоги напялил, теперь как корова на льду…
Мальчишки уже неслись по улице, разбрызгивая вокруг себя тонкие осколки льда. Денис всё оборачивался и возбужденно шептал, ловя ртом воздух:
— Успеть бы! Мало ли, вдруг состав раньше разгрузят!
— Успеем! — кивал Коля и ускорял шаг. Его рука приятно щупала бумажки в кармане, а на душе становилось как–то легко. То ли от быстрого бега, то ли от того, что впереди, распластавшись на поверхности лужи золотой лягушкой, било в глаза солнце. Оно заставляло прищуриваться и прикрывать лицо рукой.
Коля и Денис остановились чуть отдышаться, огляделись и решили бежать напрямик, вдоль железнодорожного полотна, по скату путей. Так они выиграют минут двадцать.
— Эй! — кто–то окликнул ребят. — Стойте, куда торопитесь?!
Николай обернулся, Денис как вкопанный встал рядом. На них шел со своей компанией Емельянов Павел, парень злой и жадный до денег. Он давно бросил ремесленное, куда его запихнул отец, «по своим связям», и теперь, сколотив себе компанию, шастал по городу, подворовывал.
— Нам на станцию нужно, извини, спешим! — хотел, было, увернуться Николай, но тут кто–то приподнял его над землей, схватив за воротник куртки. Швы хрустнули, воротник оторвался и Коля плюхнулся в рыхлый, подтаявший на солнце снег.
Туда же, только ничком, упал Денис.
— Зато я не спешу. Переворачивай его, ребята! — гикнул Паша.
Коля взмыл вверх тормашками, из карманов посыпались ключи, монетки, карамельки «Золотой ключик», а потом выпали и бумажки, те самые, что Николай вынул из копилки.
— Мать честная! Миллион! Смотрите, деньги он нес, а мне ничего не сказал! — недобро прошептал Емельянов. — Ты что же, Колька, правил не знаешь? Делиться надо, если жить хочешь. А раз не поделился, то я, пожалуй, всё возьму.
Николай брыкался, силясь вырваться из хватких рук обидчиков. Денис, подвывая, держался за руку.
— А ну пусти! Это на цветы! У матери сегодня день Рождения, отдай! Я закричу! — Николай звонко завизжал, но кто–то дал ему подзатыльник. Мальчишка упал и, встав на четвереньки, смотрел, как Емельянов, усмехаясь, пересчитывает деньги и убирает к себе в карман.
— На цветы, говоришь? Нет, на цветы не дам. Жалко на такую ерунду деньги тратить. Пойдем, ребята, хватит с этими щенками возиться!
Компания Емельянова шустро разбежалась, оставив мальчишек на обочине.
Денис, хлюпая разбитым носом, встал на ноги, отряхнулся и виновато посмотрел на друга.
— Извини… Это я предложил на станцию идти…
— Да что уж теперь говорить, — обреченно махнул рукой Коля, развернулся и пошел обратно.
Ему нельзя плакать, он же взрослый, он не малявка какая-нибудь! Но слезы отчего–то сами так и бежали по щекам, щекотали кожу и щипали свежие царапины от Емельяновских тумаков.
Денис догнал товарища, зашагал рядом. Он постанывал, баюкая ушибленную руку.
— И что теперь? Может, у мамки моей денег попросить?
— Нет. Сам я виноват, — Николай зашагал быстрее…
— Ребята! — окликнул их высокий, широкоплечий мужчина, стоящий у дверей универмага и растерянно озирающийся по сторонам.
— Что вам еще? — прогундосил распухшим носом Денис.
— Вы местные? Скажите, пожалуйста, где мне часовщика найти. Тут работает, но сейчас закрыто. А мне у него вещицу одну забрать нужно.
— Часовщик? — встрепенулся Денис. — Да ни тот ли это часовщик, что у вас, Коля, живет?
— Может и тот, только сегодня выходной у него. Завтра приходите.
— Не могу я завтра, понимаете, ребята… — мужчина нагнулся, присматриваясь к мальчишкам. — Да я смотрю, тут нешуточное происшествие имеет место быть? Кто вас обидел?
— Никто. И не надо нас жалеть! — вскинулся Коля. — Идите, куда шли.
— Я уезжаю вечером, мне часы надо забрать. Семейная ценность. Проводите меня, а? Я заплачу.
Денис прищурился, рассматривая шинель незнакомца.
— Проводим, если вы нам поможете. Надо сходить на станцию и купить там цветы. Вот у его матери, — Денис кивнул на товарища, — сегодня день Рождения. А денег у нас на цветы больше нет. Ну, были, только убежали.
— Ах вот оно что! — понимающе кивнул мужчина. — Договорились. Я вам цветы, вы мне старичка. Куда идти надо?..
На станции, со стороны товарняка, уже во всю разгружали коробки. По снегу рассыпались листья и оборванные лепестки, в воздухе терпко пахло весной.
— Вон там, — Денис показал рукой на суетящихся мужчин, — нужно выбрать семь роз. Какие нужны, Колька?!
— Розовые, длинные, — буркнул мальчишка. — Да не надо ничего! Пойдем, Дениска, домой!
— А ну стоять! — мужчина в шинели усмехнулся. — Если у женщины день Рождения, запомните, цветы обязаны быть у нее в руках!
Незнакомец смело шагнул вперед, подозвал одного из грузчиков, пошептался с ним, сунул в протянутую руку деньги, подождал, пока раскроют коробку, и вытащил оттуда семь огромных, только еще распускающихся роз.
— Спасибо! — довольно кивнул военный и, обернувшись к ребятам, подмигнул. — Ведите теперь меня к часовщику. Да поскорее, розы поморозим!..
…Через полчаса Николай и незнакомец стояли у двери квартиры. Мужчина снял ушанку, пригладил волосы и откашлялся.
— Как зовут вашу мать? — хрипло шепнул он Коле.
— Валентина. Валентина Семеновна, — вдруг развеселившись ответил Николай.
Валя, испуганная, вся бледная, распахнула дверь и замерла.
— Коля? Что ты натворил, Коля? Что за вид, где ты был?! Я обегала все соседние дворы, я была в школе! Что случилось?!
Теперь она внимательно смотрела на незнакомца, потом, чуть приподняв брови, перевела взгляд на цветы.
— Валентина Семеновна! Разрешите преподнести вам этот букет. С днем Рождения!
Мужчина шагнул вперед и протянул розы растерянной Вале…
… Чуть погодя, когда утихли первые охи–вздохи, они все вместе сидели за столом, смеялись и ели торт. Федор Тимофеевич, так звали военного, рассказывал какие–то смешные случаи, Коля завороженно смотрел на него, а Валентина, чуть наклонив голову, задумчиво рассматривала гостя…
Иван Михайлович пока побежал в свою каморку, чтобы принести военному часики.
— Вот! В целости сохранности. Тикают, как полагается! — ворвался он в комнату к Валентине. — Вот, Федор Тимофеевич!
Гость благодарно кивнул и положил часы в карман.
— Мамины. Память… Ну, что же это я всё о себе! За вас, Валентина, с днём Рождения! Вы чудесная женщина! Коля, неси бокалы, что нам чай! Иван Михайлович, купили?
Старичок довольно кивнул и поставил на стол бутылку шампанского…
Смеялась Валя, прыгал рядом Николай, а по комнате плыл терпкий, сладковатый аромат роз.
И столько было еще таких букетов в Валиной жизни, что и не сосчитать.
А Борис… Он однажды приехал к ней проситься обратно, постоял у дома, потом увидел, как Валентина идет под руку с чужим мужчиной, и ушел восвояси, упрыгал, как блоха, ха–ха–ха–ха…