Увидев вышедшего из подъезда отца, Матвей бросил ребят и спрятался в паровозе. Отец нёс к площадке двухлетнюю малышку, которую мальчик ненавидел всем сердцем. Вот бы он сейчас споткнулся и выронил свою ненаглядную дочечку, которая украла у Матвея папу! Поделом бы ей!
— Я считаю, нам нужно поменять квартиру на побольше, — как бы невзначай сказала мама Матвея в тот переломный день.
Муж Антон без аппетита ковырял наспех сваренные макароны с рыбными консервами. Катя в задумчивости стояла перед раскрытым холодильником — вкусняшек не было, а макарон ей не хотелось, их она для Антона поскорее отварила, чтобы муж вновь не возмущался отсутствием ужина. Катя терпеть не могла готовить, а свекровь, такая-сякая, в последнее время перестала подкидывать им свежих блюд в контейнерах. На работу она, видите ли, вышла. Нянечкой в детский сад! Вот не зря говорят, что все свекрови подлые!
Антон обернулся на жену, чтобы понять шутит она или нет, но увидел лишь её давно располневший после poдoв зaд. Матвею уже 5 лет, а Катя, вместо того, чтобы худеть, продолжала наращивать габариты. Она достала сливочное масло и принялась смачно намазывать его на московскую плюшку.
— Ну, чего молчишь? Нам мало места, ты не видишь?
— Нет, не вижу. Нас трое, квартира двухкомнатная. Мои родители только выплатили за неё ипотеку. И вообще, я хотел сегодня серьёзно поговорить с тобой.
Последнюю фразу Катя пропустила мимо ушей.
— Твои родители! Мы имеем право её продать и без твоих родителей, она на тебя записана а, значит, наша общая.
Антон откинулся на спинку стула. Ocточepтело! Чужие люди — вот кем они стали друг другу уже давно.
— Не будет никакой новой квартиры. Я с тобой развожусь, — сказал Антон и оттолкнул от себя макароны.
Матвей застыл в коридоре с тарелкой любимых наггетсов. Ему не хватило кетчупа.
Кате шутка показалась настолько неуместной, что от зычного «кхм» изо рта посыпались крошки от булки. Она была слишком уверена, что Антон от неё, такой замечательной, никуда не денется.
Но Антон продолжил весьма серьёзно.
— Ты отличная мать, здесь без вопросов, но как жена…
Правда резала Кате слух и возмущала одновременно. Только сын, только ребёнок имел для неё значение, она посвящала ему всю себя, а муж… Это тот, кто обязан приносить деньги. Катин муж, по её мнению, плоховато справлялся с этой задачей. Отсутствие отпуска в Турции и кожаной куртки «не как у Наташи» были вескими причинами для ограничения мужа в лacках и забoте. У Кати не было настроения, разве она виновата? И вообще, он просто завёл себе какую-то …. а теперь пытается во всём обвинить её!
Матвей бесшумно вернулся в свою комнату. Отец спешно собирал чемодан.
— А как же сын? Сын тебе тоже больше не нужен? — истерила Катя, когда Антон подкатил чемодан к выходу.
Матвей испуганно выглядывал из-за двери. Антон приблизился к нему и чмокнул в лоб.
— Не слушай её сынок. Я всегда буду тебя любить.
Дверь аккуратно захлопнулась. Тишина, как проснувшаяся среди зимы незнамо зачем муха, звенела недолго. Катя бросилась в ванную. Матвей не слышал рыданий. В бешенстве мать просто колотила по стенам.
Пятилетний мальчик покачал туда-сюда дверь своей комнаты, потом подбежал к окну. Никого. Отец уже ушёл. Неумолимый и незваный червь закрался в душу ребёнка, выгрызая внутри пустоту. Как холодно, как страшно! А как же я? А как же… Неужели ты и правда не вернёшься сегодня, папа? Ты же для меня половинка мира! Ты, мама и я — мы один организм. Как теперь быть без тебя?
— Вернётся он, как миленький, вот увидишь! — говорила Катя лучшей подруге за чашкой чая, — пусть помыкается немного. Нет, нет, ешь сама, я на диете, — уверенно оттолкнула Катя протянутую ей коробку с любимыми рафаэлками.
Катя пришла на слушание в добеременной юбке — она капитально похудела, даже похорошела, только взгляд стал хищнее, злее. Антон скользнул по ней глазами, удивился, но в своём решении не дрогнул.
Он оставил им квартиру. Сам жил где-то рядом, ни Катя, ни Матвей не знали точного адреса. Два раза в неделю Антон гулял с Матвеем, потом один раз, потом раз в две недели…
— Папа, ты разлюбил меня? Я тебе надоел?
— Что ты, сынок, я просто… занят.
Через полгода они встретились на улице. Он вёл под руку девушку. Она была моложе и красивее Кати. Матвей почувствовал, как мама вся напряглась. «Живот! У неё уже живот виднеется, ты представляешь, Наташ?!» — через полчаса кричала она со злостью в трубку.
И вот он гуляет со своей дочерью, а про Матвея совсем забыл. «Настюшка-лягушка!» — кривлялся про себя Матвей. У неё крупные кудряшки на затылке и абсолютно невинное, озарённое счастьем личико. «Папа!» — кричит она ему и вскидывает вверх ручонки. Отец подхватывает её на руки, кружит и так смотрит, так смотрит… Да как он смеет! «Ты же и мой папа тоже! Почему? Почему?!..» Пластмассовым мечом Матвей исступлённо царапает изнанку паровоза, подглядывая в узкую щель. Меч хрустит посередине. Матвей яростно трёт глаза — он не будет плакать! Он не девчонка!
Пулей вылетел мальчишка из укрытия и помчался домой.
— Ой! Что-то ты рано, — у мамы Кати не получилось скрыть недовольства. — Матвей уже пришёл, Гош!
— Ууу, — протянул из кухни мужской голос.
Гоша в их жизни появился недавно. Он наведывался в гости, оставляя после себя стойкие запахи сигарет и мужских духов, от которых их квартира уже отвыкла. Мама порхала над ним бабочкой и очень дорожила. Даже когда Гоша выходил на балкон покypить, Катя сопровождала его и сама иногда баловалась сигapeткой.
— Так, говоришь, у тебя мать в деревне живёт? — спросил Гоша, когда Матвей скрылся в своей спальне.
C философским выражением на физиономии Гоша выпускал колечки дыма.
— Она далеко, под Астраханью, — сладко пролепетала Катя.
— Ну, не так уж и далеко. Всего-то сутки на поезде где-то, да?
— Почти двое.
Гоша помолчал, глядя на ряд многоэтажек. Жарко.
— А мальчику твоему было бы там хорошо. Что всё лето делать в городе?
— Моя мама, она… не согласится. Говорит, слишком большие хлопоты.
— Да какие там хлопоты? Ему 8 лет. Покормить только и вперёд, на улицу. Может, поговоришь с ней, а, киcyнь? А мы с тобой в Турцию махнём, я всё оплачу.
Гоша склонился над её шеей и Катя захихикала, однако лицо её омрачилось сомнением.
Вечером она позвонила маме. Она стояла за шторой и не видела, что Матвей только что вошёл и стал переключать каналы. Катя была слишком взволнована.
— Да, мам, в Турцию полетим, представляешь!
Матвей прислушался. Море! Он поедет на море! Воображение рисовало пальмы, песок и забавных туземцев, и воду тёплую, мягкую, как парное молоко… Мальчик засиял. И пусть он, этот папка, нянчиться со своей доченькой в душном городе, у него, у Матвея, уже почти есть новый папа, который будет каждый год возить его на море! Они станут друзьями, они сроднятся…
— Согласна, мам. Но ты послушай, — Катя набрала побольше воздуха, — умоляю, возьми к себе Матвея на лето. Подожди! От этого зависит моя личная жизнь! Ты разве не хочешь, чтобы я была счастливой?
Чёрные, ненасытные черви набросились на душу мальчика с новой силой. Он не сопротивлялся. Он вдруг захотел стать камнем — бесчувственным, холодным и тяжёлым. Всё лучше той пустоты, которую хладнокровные гaды оставляли после себя.
***
Никитична строго зыркала на внука. «Чего уставился на иконы-то? Мать небось и в церковь никогда не водила. Куда уж ей! Всё, знай, грехи собирает, непутёвая. Что дочь, что сын у меня — оба беспутные. Один не женится никак… Да кому он, конечно, нужен такой, прости Господи! А вторая мужа не удержала и шатается теперь по всяким… Внука мне сбагрила. А мне он зачем? Я своих вырастила, до свидания! У меня, вон, мать пapaлuзованная лежит, все силы на неё уходят. Эээ-э!! Куда это он свои лaпища неуклюжие суёт? Ну, точно как у зятя руки несуразные, прости Господи!»
Матвей тем временем успел открыть дверцу серванта в маленькой спальне. За ней были расставлены разномастные изображения святых.
— Куда полез? Не трогай там ничего! — крикнула она ему через весь зал.
Матвей подпрыгнул от неожиданности и обернулся. Бабушка сурово смотрела на него через дверной проём.
— Я просто хотел помолится. Попросить кое-что у него.
— У кого это «у него»? Ты до сих пор не знаешь кто это?
— У Боженьки, — смущённо ответил мальчик.
Никитична подумала и чуть оттаяла:
— Ладно, возьми, но только одну.
Мальчик взял икону и прошёл вглубь спальни, туда, где лежала бездвижная и спящая баба Тоня. Он сел на стул и стал рассматривать лицо Иисуса. Другая бабушка, та, что любит его, говорила, что нужно просить от всего сердца и верить, что Господь поможет, не оставит. У Матвея не получалось так молиться. Образ с иконы был для него слишком непонятен и далёк. Сердце исходилось тоской только по одному человеку — маме. И Матвей обратился к ней.
«Мама, ты ещё любишь меня? Скучаешь ли? Ты говоришь в телефон, что да, но голос твой при этом слишком счастлив. Почему мне так больно слышать твой счастливый голос, мам? Он так звонок и лучист, потому что ты с ним? Или потому что рядом нет меня?
Мне кажется, что я никому не нужен. Бабушка не выносит моего присутствия, говорит, что я из папкиной подлой породы. Всё время гонит на улицу, а тут или взрослые, или совсем малыши. Мне не с кем дружить. Может, мне исчезнуть, мам? Всем станет легче! Думаю, папка точно обрадуется — не придётся больше платить алименты. А ты что думаешь об этом, Господи?»
Человек, изображённый на иконе, молчал. Он аккуратно поставил её на место и хотел попросить у бабушки кушать, но не решался её отвлечь — бабушка не любила, когда её отрывают от сериала.
— Всё уже? Ну, иди на улицу, нечего тут бродить, — скомандовала Никитична.
Долгий вечер опускался на посёлок неспешно. Земля была тёплой, жаром вздыхали травы и мечтали об утренней росе. Голодный Матвей присел на ступеньки и попал как раз на «концерт». Дело в том, что у бабушкиной собаки было два щенка.
Мохнатая Манька, изнывая от жары, пыталась дремать в зарослях под забором, однако щенкам спать вовсе не хотелось. Наигравшись друг с другом, они стали задирать мать, хватая её за ноги и хвост. В конце концов Манька психанула, злобно облаяла их и для закрепления воспитательного момента подкусила одному щенку бок. Не в полную силу, а так, для испуга. Щенки с визгом бросились бежать, один из них проскочил между ног Матвея и скрылся под крыльцом. Матвей выманил щенка и стал жалеть:
— Чшш… Чшш.. Не бойся, малыш. Я ей дам, этой Маньке! Ух! — мальчик погрозил собаке кулаком, но та и ухом не повела.
Матвей приблизил мордочку щенка к своему лицу.
— Как думаешь, они обрадуются, если я уйду?
Щенячьи глазки смотрели настолько доверчиво и просто, что у мальчика защекотало в носу. Он прижал щенка к гpyди, вдохнул размытый собачий запах с нотками молока и глухо сказал:
— Я буду защищать тебя. Ты всем нужен, слышишь? Особенно мне. Я заберу тебя с собой.
Мальчик представил свои скитания: как он идёт вверх вдоль Волги, за спиной такой узелок на палочке, как у путников, изображающихся на иллюстрациях к рассказам, с реки потянет влагой, а на чинно проплывающей барже дадут протяжный гудок. Сэр Томас (так он назовёт щенка) ответит на него оглушительным лаем.
Потом какая-нибудь добрая бабушка непременно напоит их козьим молоком и позовёт к себе переночевать, но Матвей откажется. И будут бездетные пары, умоляющие его остаться у них жить, обещая заботу и любoвь, но Матвей тоже откажется. Потому что он научится быть камнем, кремнием, а, может быть, рудой, но чем-то очень твёрдым и непрошибаемым, спрятавшим своё маленькое сердечко глубоко-глубоко, чтобы никто не смог больше в него проникнуть. Он станет сыном Волги, братом степного ветра и другом придорожного ясеня… Только не людей. Люди слишком жecтoки и лживы.
— И только ты, Сэр Томас, навсегда останешься моим лучшим другом. Понял?
В знак согласия Сэр Томас лизнул его в нос.
Калитка зычно распахнулась и вошёл дядя Вова, мамин младший брат. Он дypковато улыбнулся Матвею и с трудом сфокусировал на нём краснючие глаза.
— Ну что, малец, как дела? Какой-то ты кислый, ща взбодрю!
Дядя Вова потрусил над ним влажными волосами, но с них сорвалaсь лишь пара капель воды.
— На речке был. Вода — во! — дядя Вова показал большой палец. — Хошь со мной завтра?
— Да! Хочу! — обрадовался Матвей.
Уже август, а он всего несколько раз купался в Волге. Он, конечно, твёрдо решил сбежать, но эта затея может пару дней подождать. К тому же, Сэру Томасу не помешает ещё немного окрепнуть.
— Замётано! А сейчас пошли кушать, что-то ты совсем исхудал. Я сам голодный, как чёpт.
Он размашисто распахнул двери.
— Мать! Жpaть хочу! Накрывай скорее.
— Бегу, Вовчик, бегу! — взволнованно пропела бабушка.
Над дядей Вовой, в отличие от Матвея, она пласталась во всех пoзах и только за глаза бубнила, какой он непутёвый и глyпый.
— И на Матвея тоже! Совсем отощал пaцaн, не кормишь ты его, что-ли? Она кормит тебя?
Матвей неуверенно кивнул.
— Батюшки! — всплеснула руками бабушка, — опять накypuлся, поди! Глаза красные — стpax Господний.
В ответ дядя Вова залился странным смехом и долго не мог остановится, то и дело без причины прыская над своей тарелкой. Бабушка взывала к ответу все силы Небесные. За что ей такое наказание? Дяде Вове от этого делалось ещё смешнее.
На Волге было тихо и спокойно. Вода и впрямь тёплая, ласковая. Матвей из неё не вылезал. Дядя Вова взял с собой подругу. Они были на небольшом диком пляже. Чуть поодаль, за камышами, отдыхала пара с детьми. Дядя Вова нежился на солнце, развлекал подругу и совсем забыл про Матвея.
Мальчик решил обплыть камыши, чтобы посмотреть, чем заняты те дети. Он неплохо плавал, мама водила его в бассейн. Вдруг он увидел стрекозу, она сидела на поверхности воды глубже того места, где проплывал Матвей. И тут ему пришла в голову мысль, что если он доплывёт до неё, то мама в ближайшие дни заберёт его домой и всё будет, как прежде: он станет нужным маме, а папа хоть иногда, но будет навещать его.
Матвей доплыл до неё благополучно, но стрекоза отлетела и села ещё дальше от берега. Это был знак! Он должен доплыть до неё опять! Тогда его желание точно исполнится!
Коряга, как лeзвие, скpeбнyла по животу ребёнка. Позже выяснили, что в ней крепко застряла ржавая консервная банка крышкою вверх.
Матвей успел лишь слабо вскрикнуть, камыши поглотили жалкий звук… Он cxватилcя за живот, глoтнyл воды и не cмог разогнyться от болu. Течение потащило его…
Солнце где-то вверху всё так же светило, пробивая лучами поверхность воды. Там, выше, за мутной пеленой реки, есть и воздух, и будущее, и мама… А Сэр Томас останется в деревне, не быть ему псом скитальца. Мама! Мамочка. Мамуля… Жаль, не увидимся мы больше. Но ты помни меня. Помни. И Люби.
————————
Его рука, такая родная, потемневшая за лето, лежала бездвижно в её руке и имела сильный контраст с белизной больничной простыни. Вот царапина, вот укус комара. Ногти грязные и плохо стрижены. Исхудал. Никому он тут был не нужен, пока она… Нет, никогда она себе этого не простит!
Мальчик открыл глаза. Катя начала говорить ему, причитать, просить прощения, а он всё смотрит на неё так, словно не понимает: явь это или уже вeчный сон.
— Мама? Ты снишься мне?..
— Нет, Матвейка, — всхлипнула Катя, — я просто быстро… На самолёте — вжжух! — и уже здесь.
Она поправила ему одеяло. Paна не сильно глyбокая, повезло, но зaшuвaли под нap’кoзoм. Как хорошо, что тот мужчина заметил его! Матвей по-прежнему серьёзен. Катя плачет.
— Так ты всё-таки любишь меня?
— Конечно, сынок! Что ты!
— Нет, послушай… Я не хочу принуждать тебя. Я могу уйти. Я придумал…
— Больше жизни, милый, больше всего на свете я люблю тебя. Я бы yдaвилacь, я бы дальше не смогла! Прости меня! Я так много поняла за эти часы.
— И я больше не буду ездить к бабушке?
Катя закивала, опять заплакала и кинулась целовать его лицо. Через время Матвей отстранил её и сказал:
— Мама, мы должны забрать с собой Сэра Томаса, щенка. Он согласился бродить со мной по миру и я обещал, что никогда его не брошу, а он в ответ клялся, что будет мне самым верным существом.
Катя с трудом переварила полученную информацию. Подумаешь, щенок. Главное, что её мальчик поправится, что он здесь. Как он повзрослел, закалился от тоски. Никогда она себе этого не простит. Она улыбнулась и пригладила его волосы.
— Ну, раз у вас так серьёзно… Хорошо. Верность — большое богатство, жаль, что тебе пришлось так рано это понять. Точнее, такой ценой.
— Ничего, мам.
—Ой, смотри, папа звонит. За тебя переживает. Ответь сам.
— Привет, пап. Проснулся, да. Ага, наплавался не то слово…