– Яша! Вставай, сынок! Нам пора ехать, вставай, птенчик! – Танюша тихонько гладила сына по вспотевшей за ночь, курчавой головке, проводила пальцами по нежным щекам. – Яшенька, пора, милый.
Татьяна наклонилась, чтобы поцеловать мальчонку в курносый носик. Яша обхватил мамину шею, крепко–крепко прижал её голову к себе и вдохнул этот аромат. Мама пахла чем–то свежим, тонким и игривым – то ли летним ветром, то ли отголосками цветущего жасмина, то ли брызнувшим оранжевым соком от спелого апельсина.
– Мама! А давай никуда–никуда не поедем! А? – Яков открыл глаза. – Полежи со мной, пожалуйста! Мне снился такой сон! Такой сон! Я тебе сейчас расскажу!
Татьяна бросила взгляд на часы. Электричка отходит через два часа, надо еще успеть собраться.
– Яшенька, вставай, расскажешь по дороге. Завтрак на столе, приходи, а я пока налью тебе какао.
Какао… Теплое, пахнущее шоколадными пряниками и Рождеством, дымящееся тонким паром… Яша его любил больше всего на свете!
Мать еще раз поцеловала мальчика, раздернула шторы и ушла на кухню.
Яша, заспанный, лохматый и румяный, подошел к окну. Снег… Белая пелена, без просвета, без голубого неба и солнца. Как будто соседние дома просто завесили покрывалом, включив за ним несколько оранжевых огоньков – лампочек в чужих квартирах. Чуть правее, на перекрестке, мигал желтым глазом светофор. Он тоже как будто сомневался, пускать ли машины дальше или остановить их здесь, у Яшиного дома – пусть отдохнут, выключив рычащие моторы и уснув под снежными перинами…
Яков зевнул, натянул шорты, еще посидел на кровати и, сунув ноги в тапочки, пошлепал на кухню. В квартире было зябко, через окна просовывал свои ледяные языки северный ветер.
– Ешь, сынок, я пойду, всё подготовлю! – Таня поставила перед мальчиком тарелку с кашей, поправила салфетку и ушла в свою комнату.
Там она долго возилась, шуршала крафтовой бумагой, напевая какие-то ей одной ведомые песни, потом осторожно вынесла в прихожую сверток.
– Укутала? – спросил Яша, с любопытством рассматривая муху, что спала на подоконнике.
– Да.
– Как следует?
– Да, милый!
Татьяна невольно залюбовалась сыном. Боже! Как он похож на отца! Профиль, манера отставлять нижнюю губу, если о чем-то задумался, привычка разламывать печенье на кусочки и мочить их в чашке с какао. Даже голос, пусть еще совсем детский, а все равно был от отца.
– Мы поедем на электричке?
– Да, сынок. Автобусы сегодня вряд ли приедут вовремя.
Женщина быстро убрала со стола, приоткрыла на кухне форточку, впуская внутрь шальные, пушистые снежинки, подмигнула Якову и отправила его умываться…
…Электричка вонзалась в снеговую завесу, распарывала ее пополам и пропускала по своим бокам, как будто желая очиститься от городского смога.
Яша сидел и смотрел в окно. Татьяна, приобняв его одной рукой, другой поддерживала сверток. Серо–коричневатая бумага топорщилась, как будто окутывала незримый шар. Таня нежно поправила уголок упаковки.
– Мам!
–Что?
– Как думаешь, ей понравится?
– Я надеюсь, что да.
– А если нет?
– Тогда папа не приедет к нам, милый… – грустно вздохнула Таня. – Но я очень старалась, сынок. Ей должно понравиться!
– Зачем мы ездим к ней каждый год, мама? – очередной раз стал допытываться Яша. – Она мне бабушка?
– Нет. Ты же знаешь, твоя бабушка живет на Маяковской, мы были у нее недавно.
– Ну, может быть, это папина мама? Моя вторая бабушка?
– Папина мама умерла, Яша. Это было задолго до твоего рождения.
– Тогда зачем?
– Она старый человек, ее нужно навещать, чтобы… Ну, чтобы дарить радость. Это очень важно!
Татьяна вздохнула. Если бы Бог послал ей дочку, тогда всё было бы намного проще. Девочки чувствительнее, нежнее и привязчивее, они могут понять даже то, что ты не сказал, они умеют читать душу…
Яша не умел. Он задавал много вопросов, стараясь докопаться до самого дна, до сердцевины. Но Таня пока не могла ему всего объяснить.
Каждый год, в один и тот же мартовский день она будила сына раньше обычного, кормила его завтраком, осторожно брала со стула в прихожей большой сверток, запирала дверь, и они садились в электричку. Кажется, даже электричка всегда была одной и той же, зеленой, с красной полосой на боку, с огромными прожекторами и потертыми сидениями.
Промчавшись через город, поезд оставлял позади стеклянные высотки, огни и вывески магазинов, шум и скрежет просыпающегося мегаполиса и уносился в дремлющие грезы природы.
Ели, сторожами выстроившиеся вдоль дороги, подбирающиеся к путям кусты рябины, вороны, раскачивающиеся на проводах, маленькие кирпичные сторожки, деревеньки и дачные поселки – все проносилось мимо. Каждый год…
Таня и Яков выходили на станции «Терехово» и, взявшись за руки, шли по тропинке вдоль путей, потом сворачивали налево, поднимались на холм и, наконец, останавливались у ее калитки. Старый штакетник, выкрашенный когда–то в ярко–голубой цвет, теперь облупился и, ощетинив палки–зубы, угрюмо смотрел на гостей.
Двухэтажный домик с резными перилами крыльца таращил слепые окна, стонал половицами, встречая приезжих.
Скрипела ржавыми петлями калитка, Таня и Яша, утопая в снегу по самые щиколотки, пробирались к лестнице, что вела на невысокое крыльцо.
Вдоль тропки, едва–едва заметной, спали грядки, томились под еловыми ветками кусты роз, топорщили засохшие стебли флоксы и забытые побеги таволги.
Татьяна внимательно наблюдала за окном. Вот! Вот колыхнулась занавеска, за ней мелькнула знакомая фигура в черном платье и кожаной, на меху, безрукавке.
Таня вскидывала руку и приветственно махала, кивала головой.
– Поздоровайся, Яша! Ну, наклони голову, ты же приехал в гости!
Яша недовольно хмурился. Он уже устал, ноги замерзли, а в бабкином саду было скучно и уныло.
Дверь открывалась и впускала гостей внутрь. Темная прихожая, висящие на крючках плащи и зонты, стоящие в углу валенки и выглядывающие из–под лавки тапочки – Яша уже выучил всё это наизусть.
Татьяна быстро заходила сама, втаскивала озябшего Яшку и закрывала дверь.
– Ну, здравствуйте, гости дорогие. Проходите, обувь, обувь–то не сымайте, нетоплено у меня.
Хозяйка, запахнув на хилой, как будто вдавленной внутрь, груди безрукавку, улыбалась. Ее лицо, и без того морщинистое, становилось похожим на скомканную бумагу. Морщинки изрезали его кружевными узорами. А в них всё – и горе, и радость, и потери, и встречи – всё, что было в жизни, всё, что еще будет… А ноги–то босые! Яша таращил глаза на голые ступни, на кривые пальцы, потом зажмуривался…
Татьяна и Яков послушно проходили внутрь дома, в небольшую комнату, служащую и гостиной, и бабкиной спальней.
– Может, чаю? – спохватывалась старуха, рассмотрев красные щеки Татьяны и заметив, как она дышит на озябшие руки.
– Да, пожалуйста! – Таня соглашалась и, кивнув сыну, садилась к столу.
Яша не отходил от нее ни на шаг, постоянно держал за руку.
А Танин сверток пока лежал в прихожей, слушал, как потрескивает деревяшка от шагов хозяйки дома.
Потом долго пили чай. Татьяна рассказывала об их с Яковом жизни, о городе, шумном, бурлящем. Хозяйка только охала да кряхтела, хрустя сушками и кроша на стол пряники.
Потом Таня замолкала.
– Устали вы там? – наконец, спрашивала старуха.
Таня вскидывала на нее свои огромные фиалковые глаза и тихо кивала.
Яша, прижавшись к матери, чувствовал, как бьется ее сердце, стучит, готовое вырваться наружу, затрепетать, забиться крыльями пойманной птицы.
– Ну, раз невмоготу уже, то неси! – старуха довольно улыбалась, предвкушая удовольствие.
– Яша, ты посиди, я сейчас! – Татьяна уходила, шуршала бумагой где-то в темноте, а Яков сидел и исподлобья смотрел на хозяйку дома.
– Ты боишься меня? – как-то спросила она.
Яша отрицательно помотал головой.
– Я противная, да? Старая, кряжистая, что та яблоня? – женщина махнула рукой в сторону, указывая на дерево за окном.
Яша испуганно покачал головой, сжимая руками помочи от штанов. Сидящая напротив женщина виделась ему злой колдуньей, которая в сказках отнимает жизни, превращая путников в камень…
– Да не бойся ты, милый! Ууу! Насупился весь, мамку ищешь? Придет, сейчас придет. Татьяна! – хозяйка обернулась и крикнула в темноту. – Яшка твой совсем напугался, иди скорее!
Яков слышал, как мать поднимается на порог дома, как скрипит дверью, закрывая ее поплотнее.
– Мама! – робко звал он.
– Я иду, милый! Иду!
Таня появлялась на пороге, разрумянившаяся, как будто помолодевшая. Совсем девчонка.
– Всё, бабуль. Я всё приготовила! – сказала она и подошла к сыну. – Ну, что ты, лисенок мой дикий! Ну, что ты испугался!
– Приготовила? Хорошо! Поглядим, поглядим! – старуха тяжело поднялась на ноги, опираясь на стол, выпрямилась, потирая поясницу.
– Ты бы отдохнула! Не жалеешь себя! – Татьяна, к ужасу Яшки, обнимала хозяйку холодного дома за плечи и гладила по спине.
–Ничего, скоро на покой. Ты лучше дай живот-то послушать! Дай дотронуться!
Босоногая женщина аккуратно, как будто хотела поймать бабочку, положила руки на Танин живот.
– Да что ты? Зачем? – Татьяна смутилась, посмотрела на Яшу.
– Девочка будет, Таня! Девочка! –старуха счастливо улыбнулась комкая серое лицо, и ушла в другую комнату.
– Мама! Что она говорила? Какая девочка будет? Что…
Но Таня только прикоснулась пальцами к его губам, велев молчать.
Она слушала…
За стеной раздалось невнятное бормотание, потом довольный вздох, заскрипели половицы, распахнулись шторы, впуская в горницу забрезжившее откуда ни возьмись солнце.
– Хорошо, родная! Ах, до чего же хорошо! – старуха вернулась с охапкой сочно–желтых, ярких, словно фонарик, тюльпанов. Те еще только-только раскрывали свои головки, топорщась остренькими бутончиками. – Ну, угодила! Ну, до чего же красиво!
Босоногая хозяйка, притоптывая, пошла маленькими шажками по кругу, напевая и качая головой. Ее плечи ожили, зашевелились в такт мелодии.
– Яшенька, нам пора! – Татьяна быстро набросила пальто, помогла одеться сыну и, попрощавшись с хозяйкой, вышла на крылечко. Уже дойдя до калитки, Таня развернулась и, велев Яше ждать ее, не сходить с места, побежала обратно.
Старуха затуманенным взором смотрела на вошедшую женщину.
Дом постепенно наполнялся тюльпановым ароматам, тонул в нем, как будто купаясь в безбрежном, соленом море.
– Что?
– Можно, я расскажу ему? – помявшись, спросила Таня. – Он не понимает, поэтому боится.
– Не время, родная! Не время. Вот подрастет, тогда… Ты иди, иди, я спать хочу…
Татьяна, покачав головой, развернулась и побежала обратно, к Якову…
… Шли годы, Яша рос, росла и его сестра, Поленька.
И опять настало время ехать к старухе.
– Я не поеду, мама! Хватит. Она нам никто, страшная, горбатая, вся как сушеный абрикос. Фу, смотреть противно! Я не поеду! – Яков, уже подросток, сидел на кровати и, укутавшись в одеяло, угрюмо смотрел на мать. – Вон, пусть Поля с тобой едет, раз так надо!
Девочка стояла рядом с матерью, натирая кулачками заспанные глаза.
–Нет! Я с бабой останусь, баба мне блинов напечет! – упрямо топнула ногой девочка. – Не поеду, сам поезжай!
– Ну… – Таня устало вздохнула. – Я поеду одна.
– И ты не ходи туда! Холод, вон, снег опять повалил, оставайся дома, – Яша лег и накрывшись одеялом, бубнил. – Какая–то сумасшедшая старуха заставляет тебя каждый год возить ей тюльпаны, а ты и ведешься! Ты ей что-то должна? Ты перед ней провинилась? Она тебе ни мать, ни бабушка, никто, сиди дома. А она пусть сама до магазина дойдет, купит себе эти несчастные цветы! Ты сама выращиваешь их на подоконнике, дом в грядки превратила, отец даже от нас уехал, не смог с нами жить! Я знаю, это он из-за нее, из-за этой ведьмы ушел!
– Яша, замолчи! Замолчи сейчас же! Ты ничего не понимаешь!
– Так объясни. Я готов слушать!
– Ты все равно не поймёшь.
Таня боялась, что сын, колкий, ершистый, высмеет ее, нагрубит.
–Ну, раз не пойму, тогда иди одна, Польку я с тобой тоже не пущу!
Яков зло посмотрел на мать и отвернулся.
Татьяна, развернувшись, вышла из Яшиной комнаты, быстро собралась, аккуратно завернула цветы в бумагу и, поцеловав дочь, ушла.
– Баба! Баба, мама уехала, давай блины печь! – Полинка вприпрыжку пробежала по коридорчику на кухню и села за стол, ждать угощения.
… Таня одна ехала всё в той же электричке, за окном мелькали стареющие поселки и выгнутые морозом ели…
… – Приехала? А где же ребятишки твои? – старуха все в той же одеже встречала гостью.
– Дома, не захотели ехать. Яша задает много вопросов, ругает меня, что уезжаю, говорит, что из-за меня папа не живет с нами…
– Ох, клыкастый мужик вырос, клыкастый! Но ничего, он умный, все поймет. Ты расскажи, я разрешаю, в следующий раз расскажи! – хозяйка сидела рядом с Татьяной и все поглядывала на сверток. – Да покажи уже! Привезла что?
Татьяна торопливо развернула бумагу. На стол высыпались розовато–белые, на толстых, крепких стеблях, тюльпаны. Широкие, глянцевые листья их, словно ручонки, обнимались, цеплялись друг за друга.
– Осторожно! Да нежнее, вывалила, что крупу в кастрюлю! – прикрикнула на Таню старуха. – Это ж нежность сама, а ты так… Поломаешь!
– Извини, я просто нервничаю.
– Иди! Волнуешься? Иди, не томись. Я дальше сама!
Таня благодарно кивнула и выбежала из дома, промчалась по саду и, проваливаясь в сугробы талого снега, поспешила на станцию. А у самого подножия холма, на котором стоял дом с голубым забором, оглянулась. Старуха, медленно ступая босыми ногами, вышла на крыльцо. Отсюда Таня видела ее очень хорошо, солнышко окрашивало сгорбленную фигурку в охристо– желтый цвет, точно золотом осыпало.
Отшельница покрутилась, поскрипела снегом, а потом, вздохнув, положила цветы на скамейку у крылечка. Тюльпаны затрепетали на ветру, съежились, а потом словно воспряли, приподняли свои листики, раскрыли бутоны, явив свои желтые, с коричневыми зернышками, сердцевинки.
Татьяна улыбнулась.
– Спи, бабуля, спи спокойно! Отдыхай! – прошептала она, помахала рукой и пошла покупать обратный билет…
… Несколько лет Татьяна ездила навещать старушку одна, приезжала веселая, довольная, готовила угощения, парила, жарила, тушила, приносила из кладовки банки с вареньем, пекла пироги и ватрушки.
Женщина все пыталась поговорить с детьми, но Яков был всегда слишком резок, обрывал ее рассказ в самом начале…
… – Мам! А папа скоро приедет? –приставала Полинка.
– Скоро, теперь уже совсем скоро! Как весна наступит, растает снег, так и приедет папка! – радостно отвечала Татьяна. – Пойди и нарисуй ему что-нибудь красками.
– Точно! Я нарисую твои тюльпаны, мама! Они такие красивые!
Татьяна кивнула и отвернулась к плите.
Полина, сев за стол, поставила перед собой коробку с гуашью, положила альбомный лист и задумчиво погрызла кончик кисточки.
– Нет, так ничего не получится! – решительно заявила она, вышла из комнаты и вернулась с охапкой маминых тюльпанов. – Надо бы в вазу поставить… Ладно, потом… Так положу.
Полина рассыпала цветы по столу и принялась рисовать…
– Поля! Поля, что это! – Таня растерянно смотрела на усыпанный ярко–алыми тюльпанами стол. Что ты наделала?!
– Я рисую папе картинку. Букет. Я сорвала цветы, чтобы не бегать туда–сюда, вот, посмотри, как у меня красиво получается!
Полина приподняла лист и стала показывать матери, но та только мотала головой и заламывала руки.
–Полечка, зачем же… Им бы еще подрасти!
– В вазочке подрастут, мама. Неси вазу! – пожала плечами Полина.
Но Татьяна не слушал ее. Нужно спешить, непременно сегодня отвезти тюльпаны в тот дом с голубым забором!
– Яшка, давайте сами тут! Я поехала, вечером вернусь! – Таня быстро собрала в кулек цветы, завернула их в три слоя бумаги, чтобы не вымерзли на улице, надела сапоги, укутала шею шарфом и протянула руку за пальто.
– Мам, вот зачем ты всё это делаешь? – Яков стоял в коридоре. – Она тебе деньги что ли платит за цветы? В чем секрет? Нет, ты, конечно, иди, но я хочу знать.
Татьяна вздохнула, замерла, а потом, стянув с головы шапку, сказала:
– Если та женщина не получит своих тюльпанов, или если они ей не понравятся, то зима никогда не уйдет из наших краев. Зима будет вечной. И ваш папа не вернется из экспедиции, потому что весны не будет…
Яков сначала поморщился, а потом рассмеялся.
– Мама! Ты, что, сказок перечитала? Какая зима?! Всё давно объяснено и изложено на бумаге! Ход времен года не зависит от настроений сумасбродной старухи!
Татьяна хотела возразить, но, бросив взгляд на цветы, спохватилась, натянула шапку и ушла.
– Потом поговорим! – бросила она напоследок…
… – Ты что привезла! – старуха ругалась, топая по стылому полу босыми ногами. – Что это? Вялые, оборванные, ты сидела на них, что ли? Таня, это совсем не то!
– Ну, послушай, просто Поля их сорвала. Да, чуть раньше, чем нужно, но они же красивые! Посмотри, какие яркие! Ты же хотела именно такие!
– Нет! – крик старухи отразился от стен и упал на пол звенящими льдинками. – Плохо! Это плохо, Таня! Нет!
Хозяйка слегка оттолкнула Татьяну, та осела на пол.
За окном сразу потемнело, небо затянули тяжелые, набитые снегом тучи.
Таня вдруг почувствовала, что очень устала, безмерно, всепоглощающе. Захотелось просто лечь, свернуться калачиком и спать…
… – Яшка! Где мама!? – Полина в который раз смотрела в окно, не идет ли по тротуару мать. – Ночь уже, а ее нет!
– Не знаю я, где твоя мама! У этой сумасшедшей старухи, чай пьет.
– Давай за ней съездим! Давай, мне кажется, с мамой что-то случилось! – Полина маялась, ходила из угла в угол, переставляла статуэтки на полках. – Она так расстроилась из-за цветов…
Яков сначала отмахивался, но потом тоже начал нервничать.
– Ладно, останешься дома, я поеду! Погода, конечно, кошмар, ну, ничего! Я быстро!
– Нет, я с тобой. Я одна не хочу быть!
– Трусиха! – крикнул, было, Яков, но тут же вспомнил, как боялся странной старухи, и замолчал…
…Ребята успели на последнюю электричку. Поезд выплюнул их в метель, ветер подтолкнул к лестнице, заставляя ускорить шаг.
– Давай, Полька, иди быстрее, замерзнем! Капюшон надень.
Яков тащил сестру за руку, наугад выбирая дорогу.
– Не хватало еще заблудиться! – прошептал он. – Так, налево, кажется, надо, теперь на холм. Вон! Полька, нашли мы этот дом!
Калитка не открывалась, она давно уже была занесена снегом, как будто и не приходила сюда Яшина мама…
Яков помог сестре перебраться через забор, потом перелез сам.
– Тихо! Надо разведать, что к чему! – одернул парень собравшуюся кричать Полинку. – Видишь, вон окошко светится, давай посмотрим!
Они осторожно подкрались к освещенному окну и заглянули внутрь.
Старуха сидела за столом и что–то шептала, всхлипывая. Ее лицо, изрытое морщинами, освещала танцующая свой дикий танец свеча. Руки все перебирали и мяли рассыпанные по скатерти увядшие цветы.
Татьяна лежала на диванчике, отвернувшись к стенке.
– Здесь! – шепнул Яша. – Мама здесь, и эта…
– Может, позвать кого? – предложила Полина. – Полицию?
– Да какая полиция! Я тебя–то в этом буране плохо вижу. Сами разберемся!
Яков шагнул чуть в сторону, наклонился и, радостный, поднял с пола топор.
– Ну, теперь по–другому заговорим! – сказал он, улыбаясь, и шагнул к двери. Полина пряталась за его спиной. – Есть кто живой? Встречайте гостей!
Старуха вскочила, пристально глядя на вошедших, Таня через силу повернулась и тихо охнула.
– Мама, собирайся, мы уезжаем. Полина, помоги матери! – распоряжался Яков. – А ты! – он ткнул пальцем в хозяйку дома. – Стой, где стоишь!
– А то что? – усмехнулась та.
–Не знаю! Вот топор у меня… – зло ответил Яша.
– Сынок, ты неправ, не надо! Баба Зия хорошая, она просто устает, ей отдыхать надо, я помогаю. Я сейчас, я встану…
Женщина медленно села на кровати, держа Полину за руку.
– Вижу я, как ты помогаешь! Таскаешься с тюльпанами, будь они прокляты! А сегодня не понравились цветочки? – Яков топнул ногой. – Сама расти, если не нравятся! Сама!
Он наступал на старуху, та съеживалась, оседала вниз.
– Не могу я, Яша. Руки холодные у меня. Дыхание лютое. Велено мне быть на этой земле вечно, только отдыхать разрешено, как только распустятся тюльпаны, иду я спать… Цветы весенние, теплые. Они пахнут моими снами. Если не усну, на веки вечные зима в мире будет. Мама ваша, Танечка, самые лучшие тюльпаны выращивает. Я–то уж знаю! И договор у нас с ней – я вашего отца от бед берегу в экспедициях, а взамен получаю цветы неземной красоты. Как только положу я букетик на лавочку у дома, так и весна наступит, побегут ручьи, разбудят землю, а я отдохну. Или не хочешь отца своего назад домой вернуть? – старуха вдруг разозлилась. – Убери топор, забирай мать, сестру. Я отпущу вас. Но не будет в этом году тепла, не будет весны, так и знайте!
Она замахнулась, но тут Полина подбежала к бабе Зие и обняла ее. Та выдохнула, застыла и вдруг расплакалась.
– Устала я, Поленька, ты посиди со мной, детка! – она села на диванчик. – Посиди, я посплю. Ты сама как весенние цветы пахнешь, нежно, добро. Посиди…
… Татьяна с детьми уехали только утром. Всю ночь они баюкали уставшую бабу Зию, потом и сами задремали, пропустив рождение теплого, багряно–золотистого солнца…
… Весна в тот год была недружной, плаксивой, долго томила она людей, пока, наконец, не разразилась жарким, душным летом. Горели леса, вяла трава на полях, ни капли не упало с неба вплоть до августа…
Татьяна с семьей ездили на море, Полина научилась плавать, Яков с отцом лазили по скалам. Тане было хорошо, но иногда она все же вспоминала Зию, свою названую бабушку, что жила, кажется, вечно. Таня знала ее с детства, заботилась о ней вместе с матерью. Но, видимо, пришло время им расстаться.
… Домик на холме опустел, исчезла куда-то старуха Зия, не клала она уж больше не лавочку свежих тюльпанов, чтобы началась весенняя кутерьма… Кто знает, может быть живет она теперь где-нибудь далеко-далеко, в чужой избе, плетет свои кружева на запотевших окнах и ждет другую женщину, что, бережно завернув в бумагу тюльпаны, принесет их ей, положит на стол и отойдет, давая старушке время, чтобы рассмотреть приношение… Пробегут сморщенные пальцы по тонким лепесткам, дотронутся до жирного, упругого стебля, и вырвется у старушки радостный вздох…
Много женщин в день Восьмого марта идут куда-то, держа в руках букеты, берегут их от снега и ветра. Кто знает, может быть, один из этих букетиков приедет к бабушке Зие, чтобы уснула она спокойным сном, и началась на Земле крикливая, шебутная, скворцами вспархивающая с березовых веточек весна, чтобы побежал сладкий, томительно–приторный сок по стволам, наполнил почки и заставил их лопнуть, явив миру клейкий, салатово–белесый листок – символ новой жизни…
Спи, Зия, Зима, Королева белого снега, отдыхай, укройся нежными лепестками, дыши теплом жасмина и горечью черемухи. Спи, Зия, уступи место девчонке–Весне!..