— Здравствуйте, Алла Романовна! — Оля, прячась за спину Виктора, улыбнулась.
— А, Оля, добрый вечер. А что ты не дома? Так поздно уже… Виктор, у тебя же завтра экзамены…
Женщина строго посмотрела на сына.
— Ничего, мама, я готов. Чай будешь?
— Да, Алла Романовна! Давайте с нами чай пить, я торт принесла, «Прагу», как вы любите.
Оля кивнула и хотела уже бежать на кухню, ставить чайник.
— Дорогая, я не люблю «Прагу», и всё, что я сейчас хочу, это тишины и покоя. Это, я надеюсь, понятно?
Девушка растерянно кивнула.
— Вить, я пойду, наверное. Действительно, уже поздно… — шепнула она парню.
Виктор пожал плечами и кивнул.
— Я провожу, — он снял с вешалки Олину куртку и помог одеться. — Мам, я быстро. Может, купить что нужно?
— Нет, ничего, сынок. Знаешь, я так устала, сумки бы разобрать… Поможешь? А Оля сама дойдет, а?
— И правда, я сама! Ты не беспокойся! — Оля покраснела и, выхватив из рук Вити свою сумку, юркнула на лестницу. — Пока!
— До завтра, мышонок! — парень хотел еще раз поймать ее взгляд, подмигнуть, мол, не расстраивайся, но Алла уже сунула ему в руки авоськи с продуктами и подтолкнула к кухне…
…Оля была не то, чтобы не та невестка, какую бы хотела видеть рядом с собой Алла Романовна, но… Она просто не хотела видеть никого рядом с собой и Витькой. Особенно остро она поняла это, когда встретила сына с этой девчонкой на улице. Они обнимались и хихикали, держались за руки, а потом Витя поцеловал подружку, они снова засмеялись и побежали вперед. Аллу ребята не заметили, а вот она запомнила то щемящее чувство потери, которое тогда нахлынуло вдруг, захватило ее целиком, заставив даже задохнуться от удивления.
Витьку она растила сама, одна. Муж умер, когда Виктору было пять, второй раз Алла замуж уже не вышла, хотя были и предложения, и увлечения. Но никто толком не мог подружиться с ее сыном, мужчины всё пытались переделать его под свои стандарты, Витя упирался, ссорился с материными ухажерами, и в итоге они все исчезали.
Алла Романовна решила, что одной даже лучше. Она сама себе хозяйка, сама решает, как жить дальше, не нужно ни с кем договариваться. И этот мир благополучно существовал до тех пор, пока Витя не вырос и не стал увлекаться девчонками.
Алла умом понимала, что этого не избежать, мальчик у нее видный, умный, да и кровь молодая требует, но сердце не принимало, страдало по сыну. Ведь выбирал он всё каких–то «недалеких», смазливых вертихвосток. Те пробирались в Аллину квартиру, сидели в ее кресле, хозяйничали на кухне и перекладывали книги на журнальном столике в гостиной. Виктор стал пропадать где–то все выходные, Алла ездила на дачу одна, сидела вечерами в квартире одна, одна гуляла, ходила в магазин…
— Витя, я всё понимаю, Ольга красивая девочка, но она еще слишком молодая, ей нужно выучиться, встать на ноги, а уж потом… — Алла смотрела, как сын аккуратно укладывает продукты в холодильник. — Понимаешь, эти ранние отношения ни к чему хорошему не приведут, только дров наломаете, и всё!
— Брось, мама! Как будто ты в молодости только и делала, что сидела дома и училась. Так можно и с ума сойти! Оля мне нравится, и знаешь, если всё будет хорошо, я на ней женюсь.
Виктор сказал это так просто, буднично, как будто говорил о планах на выходные, что Алла даже растерялась.
А парень уже все решил. Витя не из тех, кто подвержен душевным метаниям, сомнениям и раздумьям. Он тонко и четко ощущал, его это человек, или нет. Как будто смотрел на точку, что поставили на белом листе. Точка этого понимания не двоилась, не прыгала туда–сюда, она либо была, либо нет. Ольга стала для молодого человека точкой четкой, с ровными контурами. Тут сомнений не было вообще – она его половинка.
— В твоем возрасте, Витенька, я училась и работала, у меня не было времени на глупости. Я спала по три часа в сутки, приползала домой и падала в кровать, забывая поесть, а потом вскакивала и бежала в институт. Я…
Алла хотела еще рассказать о своей тяжелой студенческой жизни, но Виктор только поморщился.
—Ой, ма, не продолжай. Я с детства уже усвоил, что тебе было крайне тяжело, что ты из последних сил, всё на своем горбу, не смыкая глаз и забывая поесть. Я помню и ценю это, конечно, но при чем тут я? Что мне теперь, отказаться от жизни из–за твоего прошлого? А Олю тебе придется полюбить. Я всё сказал.
Алла Романовна испуганно смотрела на сына, а тот, захлопнув холодильник, бросил пустую авоську на стол, почти уже ушел с кухни, потом вернулся, поцеловал мать в щеку, пожелав спокойной ночи, и скрылся за дверью свой комнаты.
Надо же… А ведь Витькин отец, Николай, тоже так говорил – уверенно, резко, как будто припечатывал, точно знал, что прав и сомнений не допускал… И сыну это передалось… От осознания похожести Вити на отца стало так грустно, защемило сердце, Алла часто задышала, вынула из сумки таблетку, положила под язык. Сердце стало часто болеть, надо бы в поликлинику сходить…
… — Оля! Оля, ты? — придя к себе в комнату, парень лег на кровать и, поставив на живот телефонный аппарат, набрал номер подружки.
— Извините, но Оли нет дома, — ответил ему строгий мужской голос. — Витя, не пришла она еще, попозже позвони.
— Не пришла? Так уже… Ладно, перезвоню, спасибо, Игорь Петрович.
Отец девушки усмехнулся и повесил трубку.
— Кто звонил, Игоряша? — Олина мать, Женя, стояла рядом, напряженно глядя на мужа.
— Виктор. Олю спрашивал. Странно, она ж у него, вроде, была…
— Да кто их разберет, эту молодежь! Сегодня один, завтра другой… Может, поругались? Придет, расскажет.
— Не расскажет. Ты, что, Олю не знаешь? Всё молчком, как воды в рот наберет и сидит. Ничего не понятно у неё… Эх, ладно, пойдем, новости, что ли, посмотрим!
Женя кивнула…
…Оля тихо зашла в прихожую, быстро сняла куртку и прошмыгнула в свою комнату. Хотелось кричать и биться головой о стену, выть… Но она молчала, тихо глотала слезы и молчала. Было больно, стыдно и противно. Она ненавидела саму себя, тех парней, что повстречались ей в парке, свою беспомощность и стыдливость. Она даже побоялась закричать, позвать на помощь… И в милицию она тоже не пойдет! Сказать о том, что с ней сделали, было невозможно. Молчать и забыть…
Девушка, выждав, пока родители лягут спать, заперлась в ванной и долго стояла под душем. Горячая, до клубящегося пара под потолком вода как будто стягивала ее в кокон, заливалась в глаза, уши, не давала вздохнуть. Оле стало плохо, затошнило. Она тут же переключила душ на холодную. Тело мигом покрылось мурашками, затряслось, застучали зубы, на зеркале выступили капли испарины.
Ольга провела рукой по запотевшей поверхности и уставилась на свое отражение. Внешне она почти не изменилась. Разве что взгляд стал каким–то затравленным, а так – всё та же Оля, румянец, вон, даже на щеках…
А как же теперь Витя? Как ему сказать? Нет! Говорить такое нельзя, он же сразу её бросит! Она теперь, как писали в книгах, «падшая», распутная. А если узнает еще и его мать, то станет вообще невыносимо!
Ольга забралась под одеяло, укрылась с головой и долго лежала так. Спать не хотелось, адреналин все еще бежал по жилам, заставляя сердце гулко стучать в ушах и отдавать пульсирующей точкой где–то в горле. Потом стало душно, паника накрыла очередной волной, Оля откинула одеяло и села, глядя в темноту. Она всё решила…
… — Оля, Олюшка моя! Да что такое? — Виктор, догнав подружку на улице и схватив ее за руку, остановился. — Ты прямо неуловимая! Звоню, тебя всё нет, встречаю у института, говорят, ты уже ушла. Оля, что происходит?!
— А, это ты… Ничего, просто дел много. Сессия, сам понимаешь.
— Да… Прости, милая, ты совсем уставшая, может, пройдемся? А это тебе!
Витя протянул девчонке букет ромашек.
Она хотела, было, взять подарок, но отдернула руку.
— Да не до тебя сейчас, как ты не понимаешь?! Сам не учишься, и мне мешаешь! Отстань, Витя! Вон, мама твоя идет, тебя ищет. И мне пора!
Виктор обернулся, увидел, как по тротуару к нему спешит Алла Романовна, скривился, а когда обернулся, Оли рядом уже не было. Она прыгнула в автобус и теперь, сжавшись в комок, молчала, закусив губу и прижимая к себе сумку…
— Витя? Что ты тут делаешь? Ой, цветы! — женщина улыбнулась. — Это мне? Витенька, мне так давно не дарили букетов… Ромашки… Прелесть!
Алла не любила ромашки. Они казались ей слишком простыми, деревенскими, что ли. Такие и дарить стыдно. Но сыну простительно, вот заработает, купит ей розы.
— А, да, это тебе. Извини, мам, я пойду, дела.
Витя не мог сейчас слушать материнский лепет о погоде и очереди в магазине, о том, как сегодня плохо ходят автобусы и о чем–то еще пустом, а потому жутко раздражающем.
— Да как же дела, родной! Ты сумку мне помоги до дома донести!
Она сунула парню в руки авоську и кивнула.
— Мам, куда опять столько продуктов?! Мы вдвоем живем, а ты как на стадо целое запасаешься! — раздраженно буркнул Витя.
Сколько он себя помнил, мать всегда таскала сумищи с продуктами домой. Почти каждый день стояла в очередях, что–то покупала, «доставала», рыскала по магазинам и потом хвасталась перед Витькой, как ловко отхватила последний батон колбасы или банку килек в томате.
— Не ворчи, сынок! Время такое, хочется получше питаться… — оправдывалась улыбающаяся Алла. — Ну, пойдем, вон, наш автобус!
Она подтолкнула сына вперед и пошла рядом, держа его под руку…
… — Оля, нам нужно поговорить! Нам обязательно нужно всё обсудить! — Виктор перегородил девушке дорогу. — Объяснись, я хочу понять!
Ольга, устало поглядев на Витю, пожала плечами.
— А что тут объяснять? Вить… Ну, не нравишься ты мне больше, понимаешь?
Оля отвела глаза, вздохнула.
— У тебя есть кто–то другой? — тихо просил Виктор.
Оля помолчала, потом, усмехнувшись, ответила:
— Ну вроде того. Всё еще неопределенно, но ты, Витя, ты исчезни из моей жизни, пожалуйста. Ну, надоел, правда! И не звони ты мне больше, тошно слушать твое дыхание в рубке! Разошлись и разошлись, прими как данность, живи дальше. Понятно?!
Она как будто равнодушно посмотрела на него.
— Исчезнуть? Вот так взять и исчезнуть? Оля, но я же люблю тебя! Я хочу, чтобы мы были вместе, я…
Он схватил ее за плечи, стал трясти, а она, вырвавшись, вдруг резко развернулась и, уже не сдерживая слез, прошептала:
— Исчезни, умри, пропади, только не дотрагивайся до меня больше, слышишь?! Всё! Я сказала, что всё!
Витя чувствовал, что всё неправильно, что ее губы говорят то, чего не хочет сердце, что глаза шепчут совсем другое.
— Ты врешь, — прошептал он. — Ну, давай поговорим!
— Отстань. Я ненавижу тебя. Тебя и твою мать. Иди, вон, она, легка на помине! Беги, а у меня свои дела. Пропади ты пропадом!
Оля развернулась и быстро зашагала по тротуару. Витя хотел ее окликнуть, но в ушах всё еще звенели ее слова: «Исчезни, пропади…»
— Витенька! Витя, как хорошо, что я тебя встретила! Пойдем домой, я таких пирожных купила! Витя! Куда же ты, Витя?! — Алла Романовна, держа на вытянутой руке коробку с угощением, растерянно смотрела вслед сыну, а тот, толкая прохожих, шел вперед, потом нырнул в метро и исчез в толпе…
Он не помнил, как катался по кольцевой битых три часа, где напился и как оказался у своей квартиры без денег и куртки. Болела спина, под глазом краснела ссадина, видимо, была драка. Но зато не так ныло сердце, оно сжалось где–то там, внутри, в точку, едва пульсируя и еле–еле перегоняя кровь, ноги и руки стонали от нехватки кислорода, мышцы сводила судорога, но зато душа молчала…
… Алла Романовна узнала, что сын подал документы в военкомат, вечером, накануне его отъезда.
— Что ты сделал? — тихо переспросила она, ища рукой стул. — Я не поняла, милый, ты скажи еще раз.
— Я уезжаю, мама.
— Куда? А сессия? На практику что ли?
— Нет, мама. Чуть дальше. Чечня.
Алла Романовна затряслась, в глазах потемнело, ноги ватными обрубками согнулись в коленях и опустили грузно тело на сидение стула.
— Витя, ты в своем уме? — наконец спросила она. — Мальчик мой, да как же?! Ты же умненький, ты на красный диплом идешь, ты защитишься, на работу устроишься, а там и кандидатом, глядишь, и… А армия, сынок… Это же… Другие пусть…
— Я еду. Завтра отправка. Я уже собрался, провожать не надо. Ну, мама! — он встал перед матерью на колени, потом, вздохнув, обнял её, положив свою голову на ее руки. Те, холодные, дрожащие, легли на его стриженую голову.— Мама! Так надо, я должен, понимаешь? Мне так лучше, вернусь, доучусь, всё будет хорошо!
— Витя… Витя… — едва шептала она. — Витенька…
А потом разрыдалась, громко, не сдерживаясь, вытирая нос рукавом блузки и размазывая тушь по щекам.
— За что ты так?.. За что?!..
… Вечером он звонил Ольге домой, просил передать, что уезжает, может, она захочет проводить. Родители сказали, что Оля гостит у подруги, приедет только через три дня, номера подружки они не знают…
— Витя! Вот хорошо, что ты позвонил! — вырвала трубку из рук мужа мать Оли. — Что с ней происходит, Витя? Она как будто в воду опущенная, бледная, вздыхает всё… Вы поссорились? Куда ты уезжаешь?! Я ничего не понимаю, Витенька, очень волнуюсь, а она не разговаривает со мной практически, отмахивается. Что мне сделать, Витя?
— Я не знаю, Евгения Федоровна… Она гонит и меня тоже. Вернусь, разберемся…
Он попрощался и повесил трубку…
… — Ну, Панкратова, тут уж как пошло, так пошло. Ничего не могу сделать, хорошо хоть, жива осталась! Чего ревешь?! Ну чего ты ревешь? Стыдно?
Ольга едва заметно кивнула.
— А раньше нужно было стыд–то вспоминать! Сначала расфуфыренные ходите перед парнями, хвостами крутите, а как клюнет петух–то, так плачете. Ну, полно! Полно, я тебе говорю, мож, и наладится всё. Поспи, завтра с утра выпишем. Домой есть кому проводить?
Оля, бледная, с синюшными губами, посмотрела на врача, отрицательно покачала головой.
— Сама доберусь. Я у подруги побуду пока.
— Смотри, девка! Не прыгай там! Родителям не сказала, что ли?
Оля снова покачала головой.
— Ну и глупо. Мать – она твоя мать! Она, если даже сначала бы побуянила, потом простила.
— За что?! За что простила? В чем я виновата?! Вы… Вы ничего не знаете…
Елена Петровна прищурилась, потом, вдруг сев на кровать и взяв девчонку за руку, посерьезнела:
— Так тебя… Тебя…
— Я шла домой в тот вечер, поздно уже было. Витя не стал меня провожать, его мама не пустила, — Оля усмехнулась. — Их было двое… Темно, я лиц не запомнила, никому не сказала. И вы, Елена Петровна, вы не рассказывайте, хорошо?! Прошу вас!
— Оля, да ты что! Надо идти и заявлять! Надо, чтобы их наказали!
Женщина вскочила.
— Знаешь, что! У меня сын в угрозыске работает. Надо, чтобы он с тобой поговорил! Они же, эти отморозки, тебе всю жизнь исковеркали! Деток не будет, какая уж тут семья!.. Девочка моя, ну, не плачь! Ну, что же теперь…
— Я никому ничего не буду рассказывать! — прошептала Оля и отвернулась.
… Он ждал ее рядом с крыльцом приёмного отделения. Оля лежала в больнице «по знакомству», по «наводке» подружки, поэтому никаких официальных бумаг у нее не было, да и вышла она не как обычные выздоравливающие, а так, окольными путями.
— Панкратова? Панкратова Оля? Это же вы? Меня зовут Кирилл, Елена Петровна вам про меня рассказывала. Я ее сын. Может, поговорим? Давайте, я отвезу вас домой.
Оля спустилась со ступенек, облокотилась на перила и замерла, переводя дыхание. Перед ней стоял мужчина, молодой, подтянутый, даже симпатичный. И рыжий. Совершенно – от волос на голове до ресниц, обрамляющих зелено–карие глаза. Широкие плечи, длинные, мощные ноги, сильные, мускулистые руки – парень был красив настоящей, мужской красотой, первобытной, но обрамленной в рамку светского костюма.
— Елена Петровна? Нет. Не говорила. Не трогайте меня и оставьте в покое!
Ольга, как могла быстро, прошла мимо мужчины, но тот отставать не собирался.
— Извините, Оля, но вы поступаете глупо! Вы покрываете тех, кто в следующий раз может надругаться над другой девчонкой, над женщинами. Это животные, которые не станут останавливаться, пока их не засадят в тюрьму! Это, в конце концов, ваш гражданский долг!
— Долг? Да? А вы думаете, я вот так сяду к вам в машину, всё расскажу? Подробности нужны? Бросьте, вы все равно никого не поймаете, только меня унизите!
— Вы зря сомневаетесь во мне. Я поймаю. Оля, ну, хоть подвезти вас можно? Вы едва на ногах держитесь!
— Нет.
— Тогда я вас просто провожу. Да не трогаю, не трогаю я вас, идите спокойно!
Кирилл сопроводил девчонку к остановке, усадил в автобусе на свободное место и встал рядом, защищая от болтающейся в салоне толпы, потом довел до подъезда пятиэтажки, подождал немного и ушел.
Кирилл встречал её еще несколько раз, уговаривал, вкрадчиво убеждая, а потом, вдруг, усадив на лавку, бросил на ее колени несколько фотографий.
— Ты спаслась, а она – нет. Посмотри! Она уже никому ничего не расскажет, а ты можешь! Ну же, Ольга!
Девушка, уставившись на фотографии, закрыла рот рукой и заплакала тихо, почти беззвучно, как много ночей после того случая.
— Ну, мы можем на тебя рассчитывать? — начал Кирилл, потом понял, что тон его – командирский, несколько грубоватый, – не соответствует ситуации, и более мягко произнес:
— Ты поможешь нам? Извини, я на «ты» перешел…
Оля кивнула.
— Но родители ничего не должны знать. Только вы, — добавила она.
— Хорошо…
Оля Кириллу нравилась. Красота ее, пусть не броская, но тонкая, как будто фарфоровая, заставляла вспоминать девчонку ночами, думать о ней в обед, искать глазами в стайках студенток, выходящих из здания института.
… — Оля! Оленька! — и вот уже Кирилл стоит с цветами, букетом роз, улыбается и наблюдает, как Оля легкой походкой идет к нему. Её ножки в туфельках на высоком каблуке отражались в лужах на асфальте, а в волосах играл вынырнувший из–за тучи луч солнца.
— Привет! Ты стал предметом обсуждения всех наших девчонок! Рыжик – вот как они тебя прозвали, — улыбаясь и вдыхая запах цветов, поздоровалась Ольга.
— Да? Да хоть горшком пусть зовут! Мне всё равно. Садись! — он распахнул перед девушкой дверцу машины. — Поехали, а то мне еще на работу.
В тот день он впервые поцеловал ее. Много раз пытался, но Оля отталкивала, убегала, а сегодня позволила…
Кирилл всю дорогу на работу улыбался, и там не переставал счастливо вздыхать, ловя на себе насмешливые взгляды коллег…
… Оля взбежала по лестнице наверх, к своей квартире, постояла немного, закрыв глаза. Губы еще чувствовали прикосновение его губ, казалось, что Кирилл всё еще рядом, перед ней, прижимает к себе и целует, целует, целует… И это не было противно. Спокойно было, нежно и тепло.
— Оля, ты? — мама встретила дочку в прихожей и улыбнулась. — Девочка моя, красавица! Ну, что экзамен? Я переживала, вот, даже ничего делать не могу, сижу, нервничаю.
— Отлично, мама! Всё отлично! Мама, всё очень хорошо!!!
Ольга завертелась на месте, смеясь и притоптывая.
Вечером, уже лежа под одеялом, девчонка всё вспоминала этот поцелуй. А ночью ей приснился Виктор. Оля проснулась в холодном поту, сама не понимая, почему. Витька звал ее, всё куда–то показывал, словно хотел предупредить о чем–то, а потом яркая вспышка света перечеркнула всё, стало страшно. Ольга вздрогнула, схватившись за стену, села и, включив свет, вздохнула.
Витя… Она не знала, где он, просто не встречались они больше. Наверное, понял, что не нужен ей… А, если по правде, это она ему больше не подходила, «порченая» … Кирилл – другое дело, он всё знает, он сознательно с Олей, как будто и не придает значение тому, что произошло.
Иногда Оля начинала злиться на Виктора, винила во всем произошедшем его. Не проводил тогда, не защитил, не извинился потом, что остался с матерью, а не ушел с ней… Алла Романовна всегда имела над Витенькой особую власть, материнскую, беспрекословную. Её мнение всегда было решающим, как бы не расходилось оно с Ольгиным. Вроде бы мелочи – что купить, куда пойти, что хорошо, а что плохо, — но Алла всегда побеждала. Ну, или Витька ей уступал, чтобы не злить. В любом случае, он в прошлом, пусть там и сидит!
Оля встала, прокралась на кухню, налила себе чай и села у окна. Кошка пристроилась рядом, свернулась комочком на Олиных коленях, затихла, прогоняя тревоги своим урчанием.
Сон о Вите не шел из головы, было как–то тревожно, но потом усталость победила, Оля снова легла и быстро уснула…
… Защита диплома прошла блестяще, руководитель хвалил Ольгу, приглашал её к себе в аспирантуру, но она отнекивалась, мол, нужно поработать, просто пожить, может, даже замуж выйти.
Кирилл иногда как–то так намекал, что готов прожить с Олей всю жизнь, что она ему дороже всего на свете. Сердце от таких слов ойкало, девчонка чувствовала себя снова живой и счастливой.
… Лето пролетело незаметно, Ольга устроилась на работу, Кирилл не отпускал ее от себя, ухаживал, дарил цветы, водил в кино, где, зарывшись лицом в ее волосы, шептал ей милые глупости, а потом ребята целовались, не обращая внимание на экран…
… — Оленька, милая, давай к нам на дачу поедем, познакомишься с отцом, маму ты уже знаешь, но всё равно, поближе пообщаетесь. Там у нас хорошо, озеро есть. Поедешь? На выходные, — предложил как–то Кирилл, когда встретил Ольгу вечером и повел в кафе.
. До этого Оля не ходила к парню в гости, не хотела встречаться с его родственниками, говоря, что не готова. А теперь…
Оля остановилась, задумчиво теребя ремешок сумки, потом обернулась и, внимательно посмотрев Кириллу в глаза, спросила:
— В качестве кого? Ну, кто я там буду?
— Гостья.
— И всё?
— Моя дорогая гостья, моя почётная гостья…
— А ты не торопишься с такими громкими словами? — усмехнулась она.
— Я, Оленька, никогда не тороплюсь. Не имею такой привычки…
Но до субботы было еще четыре дня, Кирилл уехал в какую–то командировку, а Оля осталась одна. Родители купили путевки и укатили на море, оставив Оле квартиру в полное ее распоряжение.
Возвращаясь с работы, Оля медленно прошла три остановки вдоль проспекта вместо того, чтобы сесть в автобус, потом неспеша прогуливалась по тротуару, разглядывая витрины магазинов. Дома пусто, подруги все в делах, у кого–то семьи, кто–то переехал и теперь жил совсем в другом районе, встретиться было сложно. Оля рассеянно ела мороженое, а потом, подняв глаза, увидела, как по дороге навстречу ей идет Алла Романовна. Ольга едва узнала её.
Алла как будто разом постарела, осунулась, выцвела, как оставленный на солнце сорванный цветок. Она даже ростом, кажется, стала ниже.
— Добрый день, Алла Романовна! — сказала Ольга и улыбнулась.
Но женщина ее как будто не заметила, потом, наконец, остановилась, оглянулась и кивнула.
— Здравствуй, Оля.
Алла подошла к девушке и, заглядывая в ее глаза как–то просяще, как затравленный, голодный зверь смотрит на своего избавителя, сказала:
— А мне Витеньку вернули… Ты бы зашла к нему, а? Может быть, он тогда…
— Что? Витя приехал? Ну и хорошо. Привет ему передавайте. Извините, но зайти не могу, много дел.
— Оля, ты, наверное, не знаешь, но…
— Извините, я спешу, — оборвала ее Оля. Ей вдруг стало опять обидно, что тогда именно из–за Аллы Витька не пошел провожать гостью. Всё из–за нее!
— Да как же, Оленька… Он…
Но девушка уже быстро удалялась по тротуару.
Алла Романовна вздохнула и поспешила к метро. Сейчас она проедет несколько остановок, поднимется на эскалаторе, выйдет на улицу и, пройдя вдоль забора, повернет к красному кирпичному зданию. Потом через проходную, получит пропуск и поднимется в ожоговое отделение. Виктор опять отвернется, хотя ему больно шевелить головой, он велит ей убираться, оставить его, спрятать все судочки и банки с супом, что она притащила. А она будет опять тихо уговаривать его поесть, умыться, посмотреть на неё.
— Уходи, я сказал, чтобы не таскалась сюда! — прохрипел Витя. — Я устал, хочу спать.
Он спал, кажется, постоянно. Так было легче, потому что наяву, когда лекарства глушили боль, в голову лезли мысли – о прошлом, будущем, о том, что Витя теперь никогда не будет прежним. Теперь он никому не нужен такой…
— Потом поспишь. Хватит! А ну повернись, когда мать с тобой говорит! — вдруг ударила рукой по тумбочке Алла Романовна. — Жалеешь себя? Прекрасно! Жалей дальше. А я Ольгу сегодня видела. Она передавала тебе привет, сказала, что как–нибудь зайдет.
Алла, конечно, врала, но считала, что эта ложь будет во спасение Витеньки. Он не хочет жить, вроде как голову в песок засунул, сидит, ждет, пока весь воздух закончится, а высунуться, на мир поглядеть и не хочет. Сдался, намучился и сдался. Больно, это понятно, лекарства пока глушат его злость, потом она вспыхнет с новой силой. Так предупреждал врач. А еще он, доктор, сказал, что Витя не хочет жить. Алла и сама это видела, уговаривала, рисовала радужное будущее, но оба они, и Витя, и она, понимали, что будущего тут, собственно, быть не может. Нет, оно, конечно, грядет – работа, возможно, хорошая, восстановление в институте, но физически Виктор был сам себе противен, а от этого ненавидел и себя, и мир.
— Как–нибудь зайдет? А я не хочу ее видеть, поняла?! Не смей ее сюда приводить! Не смей!
Витя, схватив с тумбочки железную кружку, запустил ею в сторону двери, застонал и сник, опустившись на подушку.
Другие пациенты уже привыкли к его выходкам, кто–то усмехнулся, кто–то заворчал, осуждая, кто–то просто перевернулся на другой бок, чтобы не видеть испуганное лицо Аллы, с текущими по нему слезами.
Если бы только она знала, что Виктор бросил всё и уехал именно из–за Оли, она бы и на пушечный выстрел не подпустила девчонку к сыну, но пребывала в блаженном неведении, а от того девушка казалась ей спасением…
… На даче у Кирилла было весело. Играла музыка, тут и там топорщили вверх свои соцветия флоксы, под соснами, светлыми, светящимися своими рыжевато–желтыми стволами, было прохладно и пахло смолой. Небольшая беседка в уголке участка ждала гостей. Угощения уже были принесены, вино томилось в бутылках.
— Кирюша, а у вас сегодня какой–то праздник? Ты мне ничего не сказал, — Оля смущенно смотрела на приготовления к торжеству.
— Нет, что ты! Это у нас в порядке вещей. Просто выходные, семья собралась. Ну и ты тоже.
Ольге было приятно, что ее так встречают. Елена Петровна приветливо поздоровалась с девушкой, попросила её помочь на кухне.
— Я вам на втором этаже постелила, как обычно. Кирилл любит там комнату с балконом. Вид, действительно, прекрасный. Всем нравится.
— Всем? — Оля остановилась. — Что значит всем? И я думала, мы в разных комнатах будем ночевать. Как же, Елена Петровна… Мы же не…
— Ну, всем нашим гостям нравится, это во–первых. А во–вторых, Олечка, ну какие тут могут быть условности?! Ты у нас уже опытная, так сказать, чего стесняться?!
Ольга удивленно посмотрела на хозяйку.
— Нет, знаете, я воспитана так, что до свадьбы не…
— Брось, тебе уже всё можно. Ой, не расстраивай Кирюшу. Он к такому не привык! Ты что–то больно капризная, нет? Таких, как ты, замуж выдать – большая проблема. Было–не было… По своей воле ты там или нет… Ну и аборт опять же… Наломала дров, так уж радуйся, что Кирилл тебя такой к себе взял.
— Что значит, взял к себе?! Я не собачка, не птенец! — возмущенно зашептала Оля.
— Да, только вот клеймо на тебе. Поверь, с таким прошлым жить несладко. Хотя, конечно, сейчас у вас, молодежи, жизнь попроще, но хорошие мальчики еще подумают, брать такую в жены или нет. Ну, ладно, пойдем, пора за стол садиться.
Ольга сидела рядом с Кириллом. Тот, не стесняясь своих родственников, то и дело целовал ее, что–то шептал на ухо.
Звенели бокалы, гости чокались, говорились тосты. Ольга почему–то ждала, что сегодня Кирюша объявит об их с ней помолвке, попросит руки, или еще что–то произойдет такое, что переведет их отношения на новый, высокий, долгожданный уровень. Но парень молчал. Смеялся, танцевал, а самого главного не говорил.
Потом все отправились гулять к озеру. Кирилл обнял Олю и повел ее вдоль берега, обещая, что впереди будет красивый заливчик, что там можно искупаться, позагорать.
— Да прохладно сегодня. Я не буду, — смутилась Оля.
— Брось, вода – парное молоко. Ну, увидишь!
Место было действительно красивое. Озеро, как будто откусив от берега кусок, замерло, зарастая травой. По воде шла мелкая, дрожащая рябь, было видно, как мальки снуют туда–сюда у берега, играют, собираются стайкой, а потом бросаются врассыпную, накрытые Ольгиной тенью.
— Ну, не надумала? — Кирилл стянул футболку и прямо в шортах полез в воду. — Эх, красота!
Оля покачала головой.
— Зря. Я сплаваю вон до того островка и обратно. А ты смотри.
И она смотрела, а потом они целовались, и ее платье стало мокрым от воды, и было так хорошо…
— Кирюш, когда мы поженимся? Просто твоя мама сказала, что мы будем ночевать вместе, я не очень поняла…
Кирилл, разомлевший от солнца, вина и сытного обеда, лениво провел рукой по ее волосам.
— Чего? Поженимся?
— Ну да. Я, честно говоря, думала, что ты сегодня всем скажешь…
Он еще громче рассмеялся.
— Оль, брось! Какая свадьба, ты что?! Может, я когда–нибудь и женюсь, но не сейчас и не на тебе! Ну какая ты мне жена? Дай лучше поцелую! Тебе ж и так хорошо! И мне хорошо. Вот и не говори ерунды!
Ольга, выхватив свою руку из его ладоней, вскочила.
— Это что значит?! Ты решил просто развлечься? Просто так провести время? Ах вот что имела в виду твоя мать, когда говорила, что всем нравится вид из окон твоей спальни. И сколько их было до меня? Пять? Десять?
— А ты красивая, когда злишься. Продолжай! — Кирилл лениво раскинул руки и лег на песок.
— Ты бабник?
— Я нормальный мужик. Считай, тебе повезло! Ну иди сюда, чего вскочила? Обещаю, эти выходные тебе понравятся! Да куда ты, глупенькая?!
Она, не оглядываясь, пошла по тропинке к дому. На душе опять было гадко, противно, как тогда, в злополучный вечер…
— Оленька, ты куда? — Елена Петровна удивленно смотрела, как Оля спускается по лестнице со свей сумкой.
— Извините, я уезжаю. Как мне дойти до станции?
— С чего вдруг такая спешка? Аааа, — протянула Елена Петровна. — Ты, глупышка, думала, что Кирилл привез тебя, чтобы просить руки, так казать? Пффф! Надо же…
— А что, я не достойна?
— Зная твое прошлое, я бы не стала вообще на что–то рассчитывать! И ты думала, что я позволю сыну взять в жены ту, кто ему никогда не родит?! Кто чудом не подцепил что–то гадкое там, в кустах! Это ты говоришь, что на тебя напали, а как уж там на самом деле было, кто знает, тем более, что никого так и не нашли… Смешно! Кирилл любит женщин, он ласков. Так сиди и молчи! Он тебя ничем не обижал и, я думаю, ничего не обещал. Хватит крутить носом!
Оля покраснела. Стыд, злость и обида перемешались, грозясь вылиться истеричными всхлипами. Но не здесь! Не дождутся!
Ольга пошла к калитке, потом уверенно направилась в сторону станции. Елена Петровна несколько раз звала её, но Оля не оборачивалась, потому что уже ничего не видела из–за льющихся из глаз слез…
… Алла Романовна, откинув голову назад, сидела на лавочке. Виктору стало лучше, его обещали выписать через несколько дней. Но она почему–то этого не хотела… Она боялась – вот он приедет домой, рядом не будет никого, кто бы защитил ее от Витькиного крика, от той беды, что больше никогда не уйдет… Всю свою любовь она бы отдала за сына, да не могла, некуда было, никто не принимал… Она так мечтала раньше, что Витя будет всегда с ней, а теперь боялась этого…
Алла Романовна заплакала. Ее лицо скривилось, морщины прорезали лоб, собрались веером у глаз, губы растянулись, обнажив зубы. Страшная маска горя…. Прохожие брезгливо отворачивались от неё.
— Алла Романовна! Алла Романовна, что с вами? — Оля заметила фигурку женщины на лавочке еще издалека, быстро подошла и села рядом. — Что случилось?! На вас лица нет!
— Оля? Здравствуй, Оленька… Сядь! Я давно хотела тебе сказать, я хотела извиниться за свое поведение. Мне просто, понимаешь, мне было жалко делиться с тобой Витенькой… Это так ужасно звучит сейчас, я так его люблю, он же у меня один на всем белом свете… А теперь… Я боюсь его, понимаешь, боюсь! Он не хочет жить, он говорит, что не станет влачить существование… И всё в таком духе. А врачи…
— Да какие врачи, Алла Романовна? Что случилось? Мы не общались с Витей с того дня, как… Ну, словом, уже года два, как не виделись. Я знаю, что он уехал, мне мама передавала, что он звонил. Но куда и зачем, она не поняла.
Алла растеряно посмотрела на Ольгу.
— Ты ничего не знаешь?! Он служил, он воевал, вернулся весь в ожогах. Ну, пусть не весь, но намучался. Теперь его выписывают, конечно, здоровье уже не то, но врачи говорят, что будет жить, как все. А он не может, как все. Он по ночам кричит теперь, рвет одеяло и плачет. Боже, Оля, как он плачет! Это так страшно… Это после травмы, ну, сама понимаешь, он был там…
Алла Романовна показала глазами куда–то вбок.
Оля вздохнула, потом, медленно повернувшись к Алле, прошептала:
— Это он из–за меня… Я прогнала его, я ему грубила, велела исчезнуть… Гадости говорила, вот он и…
— Но почему, Оля?! Зачем ты так?
— Понимаете, в тот вечер, когда я последний раз была у вас дома, он остался с вами, а я пошла к себе. По дороге на меня напали… Я не заявляла в милицию, я никому ничего не сказала, тем более Вите. О таком вообще не рассказывают… А если бы узнали вы, то выгнали бы из вашей жизни!
— Оля… Оля… — Алла Романовна, всплеснув руками, заплакала еще сильнее.
— А потом я сделал аборт. И у меня, возможно, больше не будет детей. Зачем я такая была нужна Виктору?! Да и поверил бы он, что я не виновата, что… Потом я злилась на него, что тогда не проводил, на защитил… Он уехал, а я ничего не знала…
Алла Романовна, вынув носовой платок и высморкавшись, вдруг обняла Олю крепко–крепко, она шептала ей что–то, что говорила бы своей дочери, она гладила ее по волосам, по напряженной спине, вытирала слезы со щек, чувствуя, что сегодня всё изменилось – и в ее жизни, и в жизни самой Оли, и, возможно, в существовании Вити..
— Скажи, Олечка, а ты все еще любишь его? Витю моего любишь? Понимаешь, ему нужно найти точку опоры, ради чего жить сейчас. Ты его любишь?
— Мне стыдно. Я не смогу… — начала Ольга.
— Нет, я спрашиваю о другом! — Алла крепко схватила девушку за руку. — У всех есть прошлое, Оля! Иногда оно страшное, ужасное, но оно уже прошлое! Оно сгорело, понимаешь?! Ты давно его перешагнула, потому что ты сильная! Помоги Вите, я прошу тебя! Но только если всё еще любишь… Если нет, тогда не обманывай его и меня. Я придумаю что–нибудь другое. Ну, скажи же!
Ольга, помолчав, кивнула.
— Только я сразу ему всё расскажу. Всё должно быть честно. Я, возможно, не смогу иметь детей, это тоже важно!
— Девочка моя, возможность – она же, как монетка, две стороны у неё – может–не может… Время покажет… Ты со мной пойдешь? Его выписывают завтра, надо как–то всё подготовить… Ты не пугайся, у него на лице несильные шрамы, на спине больше…
… В палате было тихо. Виктор остался на эту ночь один, остальных выписали. Мужчина сидел на краешке кровати и, морщась, пил сок из пластикового стакана.
— Добрый вечер, Витенька, я пришла, — Алла Романовна приоткрыла дверь и заглянула внутрь. — Сейчас халат надену, подожди.
Витя даже не стал оборачиваться, просто увидел сбоку какое–то движение. Опять пришла… Мать раздражала его, она была из той, прежней жизни, тянула его туда, а он не мог пойти с ней. Призраки… Вокруг него стояли призраки друзей, их он не мог взять с собой…
Кто–то провел рукой по его спине.
— Да не трогай ты меня! Просил не приходить, а ты опять лезешь! — рыкнул он, обернулся, чтобы оттолкнуть мать, а потом замер, потому что перед ним стояла Оля.
Сколько писем он написал ей оттуда… Она не получила ни одного, потому что Виктор их не отправлял, хранил. А потом они сгорели на нем…
— Ты… Ты… Тоже уходи… Вон уходи! — кричал он, но тянул ее к себе, целовал руки, лоб, губы, щеки, плакал и целовал. — Оля, Оленька моя… Девочка…
Этой ночью Виктор не спал. Ольга, всё ему рассказав, велела подумать, хочет ли он и дальше быть с ней…
Утром, собравшись, Виктор ждал родных. Он поедет домой, у него будет новая, счастливая жизнь. Он сделает всё, чтобы рядом с ним было тепло и уютно…
… — Витя! Витя, подойди к Машке, что она там плачет? — крикнула Оля с балкона, развешивая белье.
— Иду, уже иду! Это кто тут у нас хнычет, а? Кто проголодался? Сейчас мы маму найдем! Иди сюда, иди к папке! — Виктор наклонился и вынул из манежа пухленькую Машу. Девочка обняла его за плечи и показала пальцем на занавеску, за которой мелькала Оля.
Алла Романовна, нацепив фартук, стряпала на кухни пельмени. Обычно она их летом не готовила, но, когда в доме ребенок, всё подчас идет кувырком, и приготовить ужин надо быстро. Пельмени выручали. Да и Маше они нравились.
— Кашу! Хотим кашу! — высунувшись на балкон, зашептал Витя.
— Сейчас иду! Иду! — Оля, чмокнув мужа в нос, улыбнулась.
Она была счастлива. Так счастлива, что иногда ей хотелось плакать. А еще было страшно, что кто–то отнимет у нее счастье. Но Витя всегда рядом, он не допустит этого…