И не видел совсем, как на песню его прощальную всколыхнулась стая. Как отделились от нее две тени быстрые. Как, разрезая волны мощными телами, в сторону дрейфующего в море матраса устремились…
А море было синее… Напитанное той самой, глубокой, бесконечной синевой, в которой, как в банке с разведенной краской, теряются все остальные оттенки.
Море было бескрайнее… Игриво волнующееся белыми барашками пробегающих по нему волн. Море плавилось в золотых лучах любующегося им с неба раскаленного добела солнца. И, почему-то, на вкус напоминало соленый куриный бульон…
Димка пробовал такой. Давно. В детстве. Из большой красной кружки с шершавыми, сбитыми от времени краешками.
В том вкусном, приготовленном старенькой бабой Катей бульоне плавали зеленые кораблики укропа и размякшие, но все равно безумно вкусные чесночные сухарики…
В этом же глотке соленой морской воды плавало лишь одиночество… Бесконечное, горькое, без надежды на спасение, одиночество. Но Димка все равно упорно двигал языком, перекатывая соленую воду за щеками.
Измученное жаждой, обожженное солнцем тело отзывалось на обманчивую влагу так и не проглоченного глотка дрожью. И Димка, подавив очередной болезненный стон, неловко перекатившись на спину, вновь провалился в беспамятство.
Здесь, в прохладе созданной его собственным сознанием тюрьмы, черно-белыми кадрами диафильма мелькала вся его жизнь.
Вот он еще совсем маленький. Димочка. Смешной, кучерявый малыш, играющий в наполненной водой ванной с большим серым дельфином. Если потянуть за торчащую из под брюшка игрушки нить, то «чудо-рыба», задорно виляя хвостом, поплывет сама.
И Димочка тянул. Десятки, сотни раз. С восторгом наблюдая, как любимая игрушка бороздит просторы его личного, маленького моря… И недовольно, словно маленький старичок, ворчал, когда мама с папой, посмеиваясь, вытаскивали их на пару с дельфином из совсем остывшей воды…
Вот он в школе. Уже не Димочка, но и до Дмитрия еще не дорос.
Бросает набитый учебниками рюкзак под парту и, пока еще есть время до начала уроков, бежит в кабинет биологии. Чтобы с порога, заставив вздрогнуть не ожидавшую такого подвоха учительницу, прокричать:
— Алла Григорьевна! А какие они, настоящие дельфины?…
Небольшой общественный бассейн. Один на весь их маленький, захудалый городишко. И смешная, прилипшая не хуже банного листа кличка — поплавок.
Он уже тогда понимал — за мечтой не угнаться. Развить скорость пятьдесят километров в час — непосильная задача для хрупкого человеческого тела. Но Димка продолжал упорно тренироваться…
Институт и большой мегаполис. Сотни тысяч возможностей и открытых, манящих путей. Дерзай, Димка! А он, как заколдованный, поступает на факультет биологии…
А потом армия. И поднявший все связи отец. Морской флот. И мечта на расстоянии протянутой ладони.
Свист, клекот. Гибкие, выпрыгивающие из морской глади серебристые тела, скользящие вдоль просоленного борта корабля.
Брызги. Ветер. Стая…
И внимательный взгляд старого кока:
— Есть такая работа — дельфинов спасать.
Димка проработал в морском реабилитационном центре двенадцать лет. Двенадцать лет, пролетевших для повзрослевшего Дмитрия Сергеевича, в душе так и оставшегося упрямым Димкой, как одно мгновение. Наверное, рядом с мечтой время идет по-другому.
Спасал, выхаживал. Учил. Кому-то заменял убитых браконьерами родителей. Кому-то, как верный друг, подставлял под поникший плавник крепкую, надежную, закаленную морем и солнцем ладонь.
Димка и жену-то свою, Алену, нашел себе здесь же, в центре. Такую же суматошную, с детства влюбленную в дельфинов, как он. Прижимались с ней друг к дружке во время редкого отдыха. Вздыхали. Смотрели с усталыми улыбками, как очередной выпущенный на волю подопечный с радостным клекотом возвращается в стаю.
Гордились. А может, наоборот… Грустили. Злились. И изо всех сил старалась не дать друг другу впасть в отчаяние, когда помочь уже было нельзя…
А потом, вот, Ванька и Манька. Пара. Почти пять лет в неволе на потеху публике. На гибких телах шрамов, что чешуи на иной рыбине. И глаза. Потухшие глаза. Мертвые. В такие смотреть страшно.
Зачем спасли? — спрашивали.
Для чего? Мучения продлить? Агонию? Такие не оправятся, не выкарабкаются. Потомства никогда не дадут… Так не бывает.
А они с Аленкой взялись. Наперекор. Вопреки. Души свои вкладывая. Поселились в центре на долгих восемь месяцев. Днями и ночами в водном вольере вместе с Ванькой и Манькой жили. Шрамы залечивали, клекотали, курлыкали. В свисток свистели, пению стаи дельфиньей подражая. Учили.
Как детей малых учили. Воду заново чувствовать, свободу. Ветер шальной плавниками ловить. Петь учили. Искренне, призывно. Открыто…
И в один из дней вдруг поняли — справились. Сдюжили.
Затянулись шрамы в душах свободных, заросли на телах гибких. Скользят бывшие узники по водной глади без рывков. Смотрят на линию горизонта. Курлычат. Поют свою песнь, море и солнце воспевая.
И смеется счастливая Аленка. Светится. Смотрит, не отрываясь, на едва заметный Манькин живот и все повторяет:
— Так не бывает, Димка. Слышишь! Ведь так не бывает!
А потом… Весь центр на выпуск пришел. Дверцу заводи со слезами открывали. И стояли, боясь шелохнуться. Все еще не до конца веря. Смотрели, как две серебристых тени, просвистев прощально, навсегда скрылись среди свободных, непокорных волн…
И отпуск этот…
Отпуск-то они с Аленкой из-за них и взяли. Из-за Маньки с Ванькой. Из-за восьми месяцев без продыху. Чтоб не перегореть. Не остановиться. Не дать на таких вот Маньках и Ваньках кресты ставить. Бороться чтоб. Выдохнуть, и по новой.
Уезжать далеко не стали. Так в каких-то пяти километрах от реабилитационного центра остановились. Выдохнули…
Димка в страшном сне такое «выдохнули» представить не мог. Разве что в кино видел. А здесь, вот, сам. Один. В море. Уснул, надышавшись полной грудью, на надувном матрасе. Замечтался, задремал…
И Аленка, на берегу загорающая, беды не заметила.
Вот и дрейфует теперь. Конца ждет. Потому что спасением такие истории редко заканчиваются. А может, и вовсе нет здесь никакого спасения. Не бывает. Не отдает море законную добычу. Не делится…
Он, конечно, по первости плыть хотел. Благо, тело сильное, тренированное. С подопечными своими большие расстояния брал. Даже с матраса несколько раз прыгал. Вот только, что слева, что справа — синева одна.
Море с небом, в миксере перемешанные. Ни берегов, ни скал, ни кораблишки захудалого. А сейчас и сил-то не осталось. Ворочался изредка, как тетерев на вертеле, шкварчащей коркой покрываясь, да за шнурок на шее, на котором свисток рабочий болтался, от безысходности тянул.
А сегодня вот, совсем худо стало. Воды морской хлебнуть решился. Не выдержал.
*****
В себя опять пришел рывком. Будто из глубины морской вынырнул. Язык соленый от нёба отлепил, вдохнул. А потом заморгал слезящимися на солнце глазами. И увидел вдруг…
Вскинулся, чуть с матраса не навернувшись — вдалеке серебристыми звездами над водой мелькали спины дельфинов. Видать, игралась стая. Дурачилась. С морскими волнами в догонялки соревновалась. Он бы тоже … с ними.. наперегонки… если бы силы были.
Столько лет бок о бок провел, а поди ж ты, еще не наплавался.
Ну хоть споет напоследок, мелькнула шальная мысль… И, несколько раз дунув в висевший на шее свисток, Димка вновь провалился в темноту.
И не видел совсем, как на песню его прощальную всколыхнулась стая. Как отделились от нее две тени быстрые. Как, разрезая волны мощными телами, в сторону дрейфующего в море матраса устремились…
Аленки, бегущей от центра к заводи, не видел. Того, как рыбкой она через барьер сеточный перепрыгнула, как плыла, с каждым гребком воздух из легких вышибая…
Как вцепилась сведенными судорогой пальцами в край матраса и, мешая соленые слезы с морской водой, смеялась, будто сумасшедшая.
Не видел кружащей вокруг стаи дельфинов, что испещренным шрамами собратьям помогали матрас к знакомой заводи толкать…
Ничего не видел измученный, провалившийся в беспамятство, но по прежнему живой Димка. Потому что знал он, уверен был…
Так не бывает.
Автор ОЛЬГА СУСЛИНА