— Куда она теперь с детьми? Одежонки и той и не осталось, всё пропало… эх, кабы знать… так отсекли бы огонь.
Люди переговаривались тихо, горестно глядя на хозяйку дома Любу Лобанову, в то время как языки пламени «поедали» строение. Хотя какой уже теперь дом… все исчезло в пожаре, тушили уже остатки некогда крепкой усадьбы, доставшейся Любе от родителей.
Рядом стояли дети – двенадцатилетняя Люся и семилетний Миша. А она держала их за руку, сжав губы, не говоря ни слова. Измазанное сажей лицо и растрепавшиеся белёсые волосы, ситцевое платье, да кофта поверх и тапочки на босу ногу, а в глазах — молчаливое горе. Да еще документы на себя и на детей в руках держала, и в паспорте денег немного, и еще одежда для ребятишек – что успела схватить.
Дворовый пес Шарик безутешно лаял на догоравший дом, будто не хотел мириться со случившимся.
— Мам, а Муська где? Может она спряталась, — спросила Люся, и от ее голоса Люба начала приходить в себя. Наклонилась и стала целовать детей, как самое ценное, оставшееся у нее в это воскресное утро.
— Люба, вон дед Степан приехал, чего тут стоять… ты, наверное, к сестре поедешь… родные все-таки.
Люба посмотрела на лошаденку, терпеливо стоявшую у соседской изгороди. – К сестре? – спросила, словно опомнилась, — да, надо к Але ехать… поди не знает ничего.
Старшая сестра Алевтина жила на другом конце села, которое тянулось вдоль берега реки на несколько километров. Пожар, конечно, видно было далеко, но непонятно, что и у кого горит.
Дед Степан подвез Любу с детьми к самому дому Сажиных. Дом был большой, с высокими воротами и крепким фундаментом, его еще родители Любы и Алевтины помогали строить. И за семнадцать лет успела вырасти в палисаднике раскидистая черемуха, а у ворот стояла белоствольная береза.
Хозяйка, услышав скрип телеги, вышла, догадавшись, что кто-то приехал. Увидев измазанную сажей Любу и испуганных детей, отшатнулась.
Люба, взглянув на родного человека, впервые за это утро заплакала. – Аля, дом сгорел… все сгорело… ничего нет.
— Как сгорел?! Это разве у вас пожар был?
— Наш это дом, наш, — рыдала Люба.
— Ой, батюшки, ой, как же так… дом-то родительский… гнездо родное… как же ты не досмотрела?
— Аля, так ведь пал травы был, видишь, какая весна сухая, а ветер как подул… а мы-то крайние, кое-как успели… выскочили в чем стояли, вот одежду детям прихватить успела. А у соседей баня и времянка сгорели, а дом спасли…
— Ой, как жалко, — Аля, статная женщина, вдруг сгорбилась и присела на скамейку, склонившись, — мамкин с папкой дом… оставили тебе домик-то, а вон как получилось…
Муж Алевтины, Василий Сажин, появился за воротами, поглядывая на женщин и пытаясь понять, что случилось. – Слышь, Вася, дом-то родительский сгорел, пожар оказывается, у сестры случился…
Василий растерянно погладил русую бороду, и в его голубых глазах отразилось беспокойство и сочувствие. – Вот беда, а мы думали, горит там далеко, так может склад загорелся, а оно вон как… как же это так… откуда огонь-то…
— И ничего не вынесли? – спросила Алевтина. – Ну, может хоть мебель какую…
— Да какая мебель, я детей спасала.
— Ладно, чего тут стоять, пойдемте в дом, — позвал Василий, — веди, Аля, прямиком к столу, у них, поди, и крошки во рту с утра не было…
Алевтина устало поднялась. — Ох, горюшко, как же теперь, родилась я в том доме, выросла там, — приговаривала она, медленно шагая к крыльцу, — да и вы теперь без крыши над головой.
Два сына Сажиных, Лёшка и Юрка, шестнадцати и четырнадцати лет, уже позавтракали и с интересом смотрели на нежданных гостей.
— Поели? Марш во двор управляться, — распорядился Василий.
— Чего ты их гонишь? Может дети не наелись, — одернула Алевтина.
— Наелись мы, — подтвердил старший сын, — ну мы пойдем.
— Чего не ешь? – спросила хозяйка, заметив, что Люба медленно мешает ложечкой чай.
Она вздохнула. – Не могу пока, кусок в горло не лезет.
— А ты через «не могу», — сказал Василий, — силы тебе нужны.
— Ну, а что совхозное начальство говорит? куда поселят тебя? – спросила старшая сестра.
— Так я никого не видела еще, вот хочу пойти… прямо сейчас пойти и поговорить…
— Никуда не надо идти, — вмешался хозяин, — куда ты сегодня пойдешь? Оклематься надо маленько. Да и откуда у совхоза жилье? Вот так сразу – не дадут, нечего давать, не построили еще.
— А это уж не наше дело! – Резко сказала Алевтина. – Дом сгорел — пусть селят куда-нибудь.
— А куда они поселят? к чужим людям? – спросил Василий, устремив свой взгляд на жену. – Вон у нас места сколь, пусть живут, родня ведь мы.
Алевтина недовольно вскинула брови. – Ишь ты, распорядился! На то оно и начальство, чтобы о людях заботиться.
— Аля, я сегодня же схожу к директору совхоза.
— Воскресенье сегодня, — напомнил Василий.
— Ну, завтра схожу, поди, помогут, так что не задержимся мы у вас…
— Да я разве гоню? Вон времянка – ночуйте.
— Где они там будут? на деревянной кровати втроем?
— Ой, да нам хватит места! – Люба, не желая стеснять родственников, заговорила быстро, почти скороговоркой, словно оправдываясь. – Переночуем… а завтра я в сельсовет, а потом на работу в садик… Мишку с собой, ну, а Люся в школу…- она споткнулась на полуслове, — только с чем пойдет, даже портфеля нет…
— Мам, а Муся… ее не нашли? – спросила дочка.
— Доча, ее найдут, она испугалась и спряталась.
Под окнами раздался собачий лай. – Это Шарик! – обрадовался семилетний Миша. – Это наш Шарик, он за нами бежал! Он тоже с нами будет жить?
— Еще не хватало! – Проворчала Алевтина. – У нас своя собака во дворе.
— Аля, ну пусть хоть у ворот пока, — попросила Люба, наш ведь пес, дети привыкли, его покормить бы…
— Вон похлебка осталась, дашь ему, — сказал Василий, — чашку отдельную я найду.
Весь день Люба ходила, как неприкаянная, пытаясь найти себе дело и избавиться от тяжелых мыслей. – Аля, ну скажи, может картошку почистить, или полы помыть… а может в огороде помочь?
— Там ботва кое-где с осени осталась, можно прибрать, — нехотя ответила Алевтина, — да накинь хоть мою старую кутку, холодно еще. И займи уж себя чем-нибудь, раз такое дело. – Она с шумом поставила пустое ведро на лавку и вздохнула. – Вот даже представить не могу, что дома нет… эх, такой дом был…
— Аля, ну не рви ты мне душу, я в себя прийти не могу, как подумаю, что там все сгорело. И все вещи, и все учебники Люсины, и все фотографии…
— А деньги? деньги хоть успела схватить?
— Успела, рядом с документами лежали… а что толку, денег-то немного.
Алевтина, отвернулась, вспоминая родительский дом и мысленно ругая случившийся пал, а заодно и Любу, что поздно хватилась.
А Люба вспоминала родителей, сколько счастливых лет она провела в родном доме. Вспомнила, как вышла замуж за Сашу – детдомовского парня. Аля тогда ворчала, что нет ничего за душой у него.
Зато сама душа у него была доброй. Слишком доброй. Жили они с Любой хорошо, единственное – слаб был на выпивку, она его и сгубила, когда попал в аварию на мотоцикле.
Два года прошло, как Люба овдовела. Только дети и поддерживали ее. Взглянет на сына и дочку и сразу возьмет себя в руки, не допуская слез. Так и жила: дом, дети, работа.
А что теперь? с чего начинать? Не было ответа.
В сельсовете сказали, что будут решать вопрос с жильем, но это не быстро. К тому же напомнили, что Любе есть, где жить – сестра родная приняла ее с детьми.
__________
Алевтина же с каждым днем все больше хмурилась, хотя Люба обещала и зарплату отдавать, потому как живут у них, за стол садятся, считай, три раза покормить надо. Она и сама готова у плиты постоять, да Алевтина не допускает.
— Иди вон поросенку лучше вынеси, — распоряжается она.
— Я что ли не вынесу? – спрашивает Василий и хватает ведро.
Алевтина вышла следом, чтобы Люба не слышала их разговор. – Чего ты угождаешь ей? Зачем ведро схватил? Пусть хоть так отрабатывает…
— Алька, ну чего ты ворчишь? Не объедят нас, пусть живет…
— Ага, три рта кормить… не объедят…
Люба, почувствовав, себя виноватой, тоже вышла. – Вася, дай все-таки я отнесу, да там еще в стайке почистить надо, я хоть займу себя, чего же без дела сидеть…
— Зачем тебе грязная работа? – пробормотал Василий. Но Люба решительно забрала ведро, попутно взяла, стоявшую под навесом лопату, и скрылась в сарае.
Алевтина вернулась в дом. Василий взял ведра и пошел к колодцу. Вернувшись, оставил ведра с водой на лавке и заглянул в сарай. Люба старательно чистила, и не заметила вошедшего Василия.
— Да брось ты, тут и так чисто. А если что – сам приберу завтра, не твоя это работа.
Люба вздрогнула, не ожидая увидеть хозяина, вышла во двор. – Я не белоручка, любую работу могу делать, — сказала она.
— А я не хочу, чтобы ты надрывалась, — он взял ее за руку совершенно неожиданно для нее, а когда попыталась убрать руку, задержал. — Погоди, Любушка… до чего же ты хороша… даже в своей беде хороша…
— Что ты Вася, пусти, и к чему эти слова…
— А я бы еще говорил… столько ласковых слов наговорил бы, — он попытался привлечь ее. Испугавшись, оттолкнула, в глазах – удивление и страх.
— Ну, что ты, Любушка, неужели не заметила, как я смотрю на тебя… вот жила ты на другом конце села, не видел тебя месяцами, а как увидел – душа горит, так бы и схватил на руки.
— Василий, опомнись, у тебя жена в доме, дети… да и мои дети увидеть или услышать могут, стыд какой…
— А что жена? Ей таких слов, как тебе, говорить не хочу, ты у меня одна теперь на уме…
— Да что же это такое?! – Заплакала она. – Тебя даже беда моя не сдерживает, да как ты подумать мог…
— Мог! Всегда твоему Сашке завидовал – досталась ему красавица…
— Сашу хоть не трогай! – Она бросилась в дом, на ходу поправляя платок. Остановилась у двери, чтобы отдышаться, Алевтина ведь сразу поймет. «А если заметит?» — подумала она, и стало еще тяжелее на душе.
Старшая сестра подозрительно посмотрела на Любу. – Где там Вася потерялся? – спросила она.
— Воды пошел накачать, — ответила Люба, стараясь при этом, чтобы голос не дрожал.
Уложив детей спать, она легла с краю, чтобы не разбудить. — Мам, а тетя Аля почему такая злая? – спросила шепотом Люся.
— Ты чего не спишь? И с чего взяла, что она злая? Мы живем у тети Али, потому что дома у нас пока нет.
— Ну, я же вижу, она так смотрит на тебя… ну как-то не по-доброму.
— Люся, спи, тебе показалось. — Она укрыла девочку одеялом. – Потерпи, доча, будем мы отдельно жить, надо только потерпеть.
— Мам, я домой хочу.
Люба приподнялась, посмотрела на дочку: — Куда «домой», доча?
— Ну, там, где мы жили…
Она обняла девочку, поцеловала: — Ты ведь уже большая, всё понимаешь, потерпи, будет у нас новый дом.
___________
В тот день было тепло, и уже вспахали огороды, и уже достали из подполья семенную картошку. Алевтина задержалась на работе и торопилась домой. Сыновья, как всегда, носились на велосипедах по пустырю, где собрались такие же подростки.
За воротами дома играли в мяч племянники. – Люся, мамка уже пришла?
— Ага, уже пришла.
Алевтина вошла во двор, подумав, что Василия еще нет с работы, в это время года обычно позже приходит – посевная идет.
Поднявшись на крыльцо, услышала шум, возню. – Люба… Любушка, я ведь к тебе всей душой…
Алевтина остановилась и почувствовала жар внутри, словно пламя гнева разливается в ней.
— Да уйди ты! – сказала Люба. – Отпусти, бессовестный!
Алевтина дернула на себя ручку двери и ворвалась в сени. Люба, наконец, вырвалась из рук Василия и хотела выбежать, но наткнулась на сестру.
— А я ведь чувствовала… глаза-то мои на месте, они ведь всё видят и сердце подсказывает… пригрела сестрицу, а она мне добром отплатила…
— Аля, ну ты чего начинаешь? чего наговариваешь? – стал бормотать Василий.
— А ты молчи! Это ведь она на тебя глаз положила, это она хвостом перед тобой вертит…
— Аля, перестань! – Закричала Люба. – Нет моей вины, даже не думала, не до этого мне!
— Так я и поверила… два года без мужика, а тут под боком муж мой, как же можно упустить такой момент… ишь, космы растрепала… хлеб мой ела, на мужика моего смотрела!
Люба кинулась к двери. – Сил моих больше нет! Уйти скорей от вас! – Крикнула она и выбежала из сеней.
Во двор вбежали дети. — Мама, мама, дед Степан приехал, тебя зовет.
Люба выскочила за ворота. Степан, одетый в плащ-дождевик, сидел на телеге и одной рукой придерживал что-то завернутое в мешковину.
— Здорово, Люба! Глянь-ка вот, не ваша ли кошка, — он развернул мешковину и испуганное, похудевшее животное, замяукало.
— Муся! Это же наша Муся! – Закричали дети.
— Здравствуй, Степан Сафронович, да это же кошка наша… откуда она у тебя?
На пепелище околачивалась, все искала чего-то, подкормили с бабкой моей вчерась, а нынче я ее в охапку, да и поехал, думаю, вроде ваша животинка…
— Наша, наша! Крикнули дети и приняли из рук Степана рыжую кошку, с белыми пятнами на спине. Только пятна эти теперь серыми стали.
— Дядя Степан, спасибо, уже и не надеялась, что найдется… слушай, дядь Степан, а увези-ка ты нас отсюда… вот прямо сейчас увези.
Старик удивился, даже испугался. – Куда же отвезти? Ночь скоро.
— Да куда-нибудь. Вот только соберу одежду детскую и выйду.
— Погоди, Люба, а может к нам?
— Нет, дядь Степан, у вас ведь внуки часто ночуют, да и домишко небольшой. Я тут на днях в конце улицы домик заброшенный присмотрела, там раньше бабка Матрена Лущенина жила…
— Лущенихин что ли домишко? Так он на ладан дышит, того и гляди, что развалится…
— Ой, это ничего, нам бы хоть ненадолго. – Дети, ждите тут, уезжаем мы.
— А Шарика и Муську берем?
— Берем! Они же наши!
Тронулись с места, и медленно потащилась лошадка, увозила Любу и детей от дома родной сестры.
Люся держала Муську, прижавшуюся к ней и тыкавшуюся носиком в теплые ладони девочки, Миша махал Шарику: — Пойдем, пойдем, не отставай. — А он и так не отставал, бежал рядом с телегой за хозяевами.
Люба погрузилась в свои невеселые мысли, и вспомнилось детство, юность… ведь они всегда были дружны с сестрой. И не помнит она, чтобы Аля ее чем-то обижала, да и Люба любила сестру. А что случилось в последние годы, почему так редко виделись, хоть и живут в одном селе…
Вспомнилось Любе, как влюбилась Аля в Василия. И как не влюбиться: бравый парень с русыми волосами, с глазами цвета неба. Как вышла за него замуж, так будто замкнулась, закрылась от всех, только Вася – свет в окошке.
И вот теперь обидно Любе, что так несправедливо отнеслась старшая сестра, обвинив ее в том, чего не было. Да Люба и не думала об этом, да и не ожидала, что Василий воспылает к ней, даже, несмотря на то, что она младшая сестра его жены. А более всего обидно за ее слова: «Пригрела сестренку…»
***
Окна были заколочены досками, и калитка заперта изнутри, а в палисаднике — бурьян еще с прошлого года. Забор потемнел от времени, крыша, местами с дырами, да и сам домик выглядел дряхлым, словно отслужил свой век и уже не надеялся, что вспомнят о нем.
Вот заскрипела калитка – это Степан помог открыть ее, и окна освободил от досок, продрав дорожку к ним, и выбросив бурьян за изгородь.
— Ну, вот, Люба, оставайтесь, хоть и света нет, отрезали… а завтра утречком навещу вас.
— Дядь Степан, спасибо, только я завтра сразу на работу, да и Люське в школу надо.
— Ну, тогда жди завтра вечером.
Уже по темноте Люба набрала воды, нашла тряпку под лавкой и стала протирать пыль в полупустых комнатах. Часть старой мебели вывезли родственники бывшей хозяйки, а сам домик так и не смогли продать.- Авось не выгонят, — подумала Люба, — да и родня живет в городе, пусть простят за вторжение.
Она с усилием протирала стол, пододвинув к нему скамейку, потому как стула было всего два. С таким же старанием помыла пол, смахнула пыль с окон, насколько было видно. Свечка, найденная в старом шкафу, как раз пригодилась.
— Миша, ты уже спать хочешь? – она заметила, что мальчик уже засыпает. – Ох, дети, будем сегодня без ужина, поздно уже, и магазин закрыт.
— Мам, там кровать, а на ней матрас, — сообщила Люся, — только чем застелить, не знаю.
— А я халатом своим застелю, а спать будем в одежде,- она присела на скамейку, — уж простите, дети, сегодня придется так.
Но вдруг послышались шаги и потом постучали в дверь.
— Кто там?
— Люба, открой, это я, Степан.
— Дядь Степан, ты же завтра обещал приехать.
Старик, кряхтя, прошел к столу и поставил сумку прямо на скамейку, а потом стал доставать еду. — Бабка моя, как узнала, что ты съехала от сестры, так погнала к тебе, говорит, вези, пусть детей покормит. – Он достал овощи и кастрюлю с пшенной кашей, а еще булку хлеба, чай, соль, спички, осторожно поставил на стол литровую банку домашней тушенки. – Это у нас еще с осени осталась тушенка, Нюра моя сама делала, в суп можно добавлять.
— Степан Сафронович, да мне стыдно, вы столько привезли!
— Вот ты лучше молчи, а то обижусь… стыдно ей… лучше ужинать садитесь, а я поеду, — он застегнул дождевик и надел фуражку. – Ну, закрывай за мной, до завтрева, как говорится. И кастрюльку с кашей не возвращай, пусть остается — Нюра так сказала. И полотенце тоже оставь. – Он вышел, а потом вернулся. – Тьфу ты, голова моя садовая, там же в телеге подушка да одеялко, совсем забыл, жди, принесу скоро.
Вместе с подушкой и одеялом была чистая простынь, наспех свернутая, видно жена Степана Сафроновича торопилась, когда укладывала. – Ну, вот теперича все, — сказал он и вышел.
Люба, ошеломленная, смотрела на стол, заполненный продуктами, подумала, что надо покормить детей, хотя самой есть не хотелось.
— Доча, садись, тут вот ложка, ешь кашу, кастрюльку освободим, а завтра суп сварю. Миша, сынок, иди сюда!
— Мам, а Мишка уже спит.
Люба подошла к кровати. Мальчишка уснул прямо в одежде, и уже посапывал. Она присела рядом, слезы текли по щекам, а она смотрела на сына, боясь разбудить.
— Люся, постели мою кофту на лавке, перенесу его, надо застелить, да подушку положить, что баба Нюра передала.
(художник: Владислав Кошелев)
В детсаду, где Люба работала воспитателем, первой на глаза попалась Наташа, с которой они были дружны.
— Люб, ты вроде от сестры съехала?
— А как ты узнала? Я только вчера вечером переселилась.
— Да чего удивляться, утром бабу Нюру встретила. – Она с сочувствием посмотрела на Любу. – Слушай, я тут дома собрала посуду кое-какую, забери вечерком, как с работы пойдешь.
Люба вздохнула. – Заберу, Наташа, отказываться не стану, посуда и, правда, нужна.
— И вот еще возьми, — она достала из кармана сложенные купюры, — мы вчера еще денег собрали… это тебе… чтобы было с чем в магазин идти, детей кормить надо, а и сама вон исхудала…
— Да вы что, девчонки, я же зарплату получаю, ну стыдно, правда, вы же от себя отрываете, у всех ведь семьи…
— Наши семьи под крышей, в своих домах, а тебе, пока жилья нет, помощь нужна.
— Ну, спасибо, я уже поняла, что не пропадем.
Вечером совершенно не ожидала, что заедет к ней директор совхоза Павел Семенович Романенко. УАЗик остановился с шумом и мотор заглушили. Директор по-хозяйски взглянул на дом, сказал водителю, чтобы ждал и вошел во двор.
— Любовь Николавна, ты уже дома?
— Ой, Павел Семенович, не ожидала, проходите, у нас тут еще не прибрано толком… вы, наверное, насчет того, что я чужой дом заняла… так это временно.
— Да никто тебя не выгоняет, не обидятся хозяева, если поживешь здесь, да они и сами сюда глаз не кажут. Тут дело в другом: не безопасно ли вам тут жить? У сестры все-таки надежнее.
Люба смутилась, не зная, что ответить. – Съехали мы, уж извините, так получилось…
— Да не извиняйся, твое дело, раз так решила. Я вот о чем: электричества-то нет, а без электричества худо конечно. В общем, позову завтра энергетиков с района, пусть в срочном порядке подсоединяют. Ну, а потом зайди в сельсовет, там плитка тебя ждет, готовить-то надо на чем-то.
— Так у нас печка… правда, дымит немного, но все равно… а за плитку спасибо, тоже надо.
— Ну, вот и хорошо. В общем, отпросись завтра с обеда, приедут к тебе. – Он остановился в дверях, вспоминая, что еще хотел сказать. – Да, и самое главное: дом, что по улице Энтузиастов, в первую очередь достраивать будем, может, к зиме переберешься. Правда, из бетонных плит, не деревянный, так сказать, но зато три комнаты, все как положено.
— Павел Семенович, да вы представляете, что мне сейчас сказали!? – Казалось, Любе дыхания не хватает от радости, настолько была счастливая новость.
А на его усталом лице появилась улыбка. – Представляю, Люба, представляю.
__________
Как и обещал, директор, бригада приехала после обеда, автовышка остановилась рядом с домом.
— Иваныч, к этой завалюхе подводим? А зачем? Кто тут жить будет?- весело спросил молодой, губастый электрик.
— Сергунин, так здесь уже живут. И вообще, слишком много вопросов, наше дело – обеспечить электричеством.
Люба вышла на шум. Тот, которого называли Иванычем, на вид был лет сорока, а может и того меньше. Рабочая одежда, каска – а Люба почему-то сравнила его с космонавтом. Как будто отправили его сюда и сказали: на этой планете должна быть жизнь, а какой она будет, зависит от тебя, ты тут самый главный.
— Здравствуйте, спасибо, что приехали!
— Вот и хозяйка, — обрадовался он. – Смелая, однако, заселилась в такой домишко, при свечах, поди, живешь?
— Живем. С детьми я.
— Сергунин, поторапливайся, вышку будем поднимать.
Мужики работали слаженно, и Люба уже приготовила лампочки, чтобы ввернуть, и поставила плитку, чтобы подключить.
— Хозяйка, глянь сюда! – Позвали ее.
Тот самый, что похож на космонавта, стоял возле бани, которая от времени «согнулась» и смотрела единственным окошком в землю, словно опустив свой взгляд. – В баню проводим? – спросил он.
— Да какая баня? Там все разворочено, туда и заходить страшно.
Он рывком открыл дверь, заглянул в полумрак, увидел вывороченный котел, разобранную печь. – Да-аа, полная разруха. – Он посмотрел на Любу. – Мужские руки здесь нужны, чтобы восстановить.
— Нет мужских рук.
Он еще раз окинул ее взглядом, улыбнулся. – А чего так? Молода, хороша, только позови… могу помочь, — он подмигнул.
Любу, словно ледяной водой окатили, еще свежи в памяти приставания Василия, а тут этот «космонавт», о котором она сначала хорошо подумала, а теперь хотелось гнать его.
— Спасибо за работу, — сухо сказала она и пошла в дом.
— Эй, хозяйка, ты чего? Обиделась что ли? – Он пошел следом. – Ну, надо же какая обидчивая, слова не скажи…
— Вот и не говори! – Ответила Люба так же сухо.
— Тогда ладно, поехали мы.
Вскоре послышался гул автовышки, и медленно развернувшись, машина уехала. Люба позвала с улицы детей, включила плитку, включила свет в комнатке и улыбнулась – ощущение, будто ожило все, настолько стало светло. – Может зря обидела этого «космонавта», — подумала она, — не надо было так резко. Мужикам ведь что… шутку бросил и дальше пошел, слова иногда впереди мыслей бегут.
Поужинав и убрав посуду, постелила детям постель, и в это время стукнула калитка. Люба вспомнила, что не закрыла и вышла из дома, а ей навстречу Алевтина. Она не шла, она бежала.
— Где он? – крикнула она, не поздоровавшись.
— Кто «он»?
— Чего прикидываешься, сразу ведь поняла, про кого речь. Василий мой где?
— Дома у себя посмотри, — ответила Люба. Появление сестры не обрадовало, а наоборот, огорчило.
— А ты не дерзи, был бы дома, я бы к тебе не прибежала.
Люба усмехнулась. – Ну, тогда ищи, в сараюшке посмотри, или в подполье загляни, может там прячется.
— Любка, не доводи меня! Знаю же, рвется он к тебе…
— Ага, рвется, как Полкан на цепи, землю носом роет. А нет его здесь, и не было! Эх, ты, не веришь мне… ты же сестра моя родная…
— Да какая «родная»?! – В отчаянии крикнула Алевтина. – Родила и бросила тебя малолетняя, а родители забрали из роддома…
— Врешь! Врешь ведь, Алька, совсем свихнулась из-за своего Васи… придумала же все.
— Ничего не придумала! Бабки вокруг говорили, что мамка мальчика родит. Она и родила, да не выжил он, а в роддоме как раз отказница появилась, ну мои и забрали тебя. Так никто и не узнал, все думали, девочку родила. А я подросла, услышала, как мамка с папкой про тебя говорили, пришлось и мне рассказать. А потом мамка слово с меня взяла, что молчать буду… родной тебя всю жизнь считали…
— Не верю я тебе!
— Не верь… посмотри на себя и на меня хотя бы, разные мы, неужели не замечала…
— Уходи! – Люба взяла метлу и замахнулась, Алевтина отошла, и, оглядываясь, вышла за калитку.
А люба села на завалинку и расплакалась. Не верить Алевтине – резона не было. Было какое-то предчувствие, но не понимала, что это. А ведь они, и в самом деле, с Алей не похожи. Совсем не похожи. А тут еще такое признание. И как с этим жить? Дома нет, сестра к мужу приревновала, да еще оказалось, что вовсе не сестра.
Но Люба вспоминала, как любили ее родители, не было никакой разницы между ней и Алевтиной. Да и сама Алевтина опекала ее, пока замуж не вышла.
Не верилось Любе, хотелось ущипнуть себя, чтобы проснуться, чтобы все было, как раньше: она дома и дети рядом. — А может Алька из злости так сказала? – думала Люба. Хотя, куда уж злее… нет, похоже, так и есть, просто молчала, а тут не выдержала.
Проплакавшись, Люба вернулась в дом и легла рядом с детьми.
__________
Прошло три дня. Ни Алю, ни Василия она в эти дни не дела. Вечером в пятницу подъехали на великах дети Сажиных – Лёшка и Юрка. Сняв с багажника два небольших самосшитых мешка, позвали хозяйку.
— Теть Люба, выйдете!
— А вы откуда тут? чего надо? – спросила она, не ожидая увидеть племянников.
— Вот, тут картошка, возьмите.
Она подумала, что передал Василий, и это ее разозлило.- Не надо нам ничего, везите обратно!
— Возьмите… это мамка передала, — сказал старший парнишка, — а мы с Юркой сами для вас набрали, и мамка сказала отвезти вам.
— Есть у нас!
Мальчишки положили мешочки на скамейку, что у калитки. Юрка подкатил велик к ветхим воротам и оставил его там. – Это для Люськи, она любит на велике кататься, — сказал мальчишка, — а нам и одного хватит.
— Ну, еще не хватало, — возмутилась она, — обвинят потом, что сами забрали.
— Правда, берите, честное слово, это для Люськи.
Юрка сел на багажник, и братья уехали.
— Что же это такое? Дети-то причем?! Надо было хоть спасибо сказать, — подумала она, — да и на Альку не похоже, с чего это вдруг раздобрилась, три дня назад чужой меня назвала, а тут распорядилась картошку передать.
__________
О тайне, которую открыла Алевтина, Люба молчала. Да и с кем обсуждать – родни-то всего лишь Алевтина осталась, да и та теперь не общается.
Но прошло еще два дня, и Аля вновь пришла к Любе. Было это в субботний день, ближе к обеду. Погода стояла теплая, с утра выглянуло солнышко, и Люба подумала, что солнце, как будто душу согревает, и почему-то хотелось услышать что-то хорошее в тот день. Вот как в тот раз, когда директор совхоза приезжал и сказал про новый дом.
Дети играли напротив возле соседского дома, а Люба, приготовив обед на маленькой плитке, расставляла посуду. Добрые люди за эти дни много чего принесли ей: от ложек до постельного и одежды. Даже домик преобразился, и уже не казался таким сиротливым как раньше.
Алевтина вошла тихо. Люба услышала, только когда дверь открылась.
— Нет его здесь! – Резко сказала Люба. – В другом месте поищи.
— Здравствуй, — устало поздоровалась Аля. – А я и не ищу, дома он.
— А чего тогда пришла? Думаешь, картошку передала, так можно на чай теперь запросто зайти?
— А ты что же, как узнала, что не родная мне, так теперь и знаться не хочешь? Видно не зря мамка просила не говорить тебе. Я ведь ей слово дала, что молчать буду. Да и сроднились мы так, что я не замечала, родная ты или нет, по мне так всегда родной была.
— А что же ты тогда на меня накинулась? Дом жалко было?
Аля была подавлена, на ее еще молодом лице появились заметные следы усталости. Не спрашивая разрешения, присела на лавку, что у печки. Устало опустив руки на колени, сказала: — И дом тоже жалко. Хотя скорей, не сам дом, а воспоминания. Счастливыми мы были в нем, и родители у нас хорошие были… а я вот… не сдержала слово, выдала тебе тайну… маюсь теперь, ругаю себя, зачем сказала.
— Если бы ты не в ссоре сказала, может я и поняла бы, а ты так сказала, что я вообще лишняя была…
— Да не лишняя ты! Заешь же, как родители тебя любили… и я тоже… — Аля горестно посмотрела на сестру: — Устала я, Любка, сил больше нет… надоело его караулить. За все эти годы только и знаю приглядывать: куда пошел, откуда пришел, я как надзиратель над ним. А еще дом на мне: все подсказываю, что сделать, где подремонтировать, что купить, как деньги отложить, за детьми присмотреть, чем накормить. А если кто на него посмотрит – уже врага вижу. Он ведь давно на тебя поглядывал, да видно не решался… а тут пожар и ты у него под боком.
Хоть и пожар у тебя случился, а все равно — баба ты видная, да еще характером мягче, не то что я… и что я должна думать? – Аля тяжело вздохнула.- По-хорошему – так его надо было гнать, а тебя удержать. Он уж сколь лет как порывается уйти, а я все удерживаю, верю, что все наладится… да и дети к нему тянутся, как отец-то он хороший…
— Аля, все, переехали мы, проживем как-нибудь, к твоей семье я не касаюсь.
— Поди, родителей настоящих теперь искать будешь? – с тоской в голосе спросила Алевтина.
— А у меня есть настоящие, кто вырастил, тот и настоящий! Хоть ты и сказала, что не родная я, для меня все равно мамка с папкой родные.
-Так и для меня ты родная! – крикнула Алевтина. – Ох, зачем я сказала? Ни одна душа ведь не знала в селе.
— Да правильно, что сказала! Надо про себя хоть что-то знать. А та, что меня оставила, вообще мне неинтересна. Вон у меня их двое, так я над ними трясусь, как наши с тобой родители над нами тряслись.
— Люба, я никому про нас с тобой не говорила, только ты знаешь.
— Так и я никому не говорила.
Алевтина открыла сумку, которая была при ней и вытащила трехлитровую банку молока. – Свари ребятишкам кашу, или блины испеки.
— Откуда молоко? Не держишь ведь корову.
— У соседей купила.
— Деньги возьми.
— Не возьму. А еще сама дам денег.
— Вот этого не надо. Посмотри, нам всего нанесли, и деньги у меня есть. И дом к зиме сдадут, переедем.
— Я там собрала для тебя: и продукты, и постельное, и одежду – не побрезгуй, попрошу соседей, привезем. – Она заплакала. – Тут на днях, гляжу, Лешка с Юркой картошку набирают, спрашиваю: зачем? Молчат. Потом Лешка признался, что тебе хотят отнести картошку. Я так и села, ничего ведь не говорили, а все видят… дети умнее нас оказались… и добрее. Так что не чужая ты мне…
Она поднялась и подошла к двери. Остановилась и прежде чем выйти, сказала: — А Василий пусть уходит, не стану больше держать. Устала я, нет той Али, что прежде была. А ты прости, сестренка.
****
Весна плавно переходила на летние денечки, огороды покрылись пробившейся зеленью, дарили надежду на добрый урожай. Люба с детьми освоилась во временном жилище, и на душе уже не было так тягостно, как первые дни.
Часто приходили Лешка с Юркой, точнее сказать приезжали на велосипеде, привозили гостинцы от Алевтины. Лешка хвастался, что нынешним летом будет подрабатывать и накопит на мопед.
А в самом начале июня вновь приехал тот самый Иваныч – обрыв где-то был, надо проверить. — сказал он.
Люба обрадовалась, ведь в прошлый раз сухо с ним попрощалась, а ведь люди большое дело сделали.
— Даже не спросила, как вас зовут.
— Илья Иванович. Да просто Илья. – Он заглянул в огород, где Люба обработала небольшой участок земли под посадку и где уже зеленели грядки. — А поливать как?
— Лейкой.
— Это не дело, руки надорвешь. Надо насос поставить.
— Ой, это я не смогу.
— Я смогу.
— У меня и насоса нет. Завтра будет. – на его загорелом лице появилась улыбка. – Все наладится, — сказал он как-то обнадеживающе.- Не знал я тогда о твоей беде, пошутил невпопад. Прости. Я ведь тоже вдовец. Правда, квартира у меня есть в райцентре. Так я ее сыну оставляю, а сам к вам намереваюсь переехать, мне ведь эти места знакомы.
— Ой, как хорошо! У нас тут речка, лес, красота кругом. А когда переедете?
– Да этой осенью, можно сказать, немного осталось.
— А мне к зиме обещали квартиру дать, ну, которые на земле квартиры строят.
— Вот как переезжать, зови меня, так и скажи в сельсовете: вызывайте Иваныча, меня там знают.
Потянулись дни и недели. Работы и заботы у Любы было много, но теперь она не плакала, а порой улыбалась – просто так. Особенно, когда вспомнит неунывающего Иваныча, который обещал помочь. Как-то забежала в сельсовет – там ей помощь выписали – наткнулась на директора совхоза Романенко Павла Семеновича.
— Лобанова, молодец что зашла. У меня новость для тебя хорошая – не к зиме, а в начале осени, наверняка переедешь.
-Ой, спасибо!
— Это не мне спасибо, строителей благодари… а еще Громову спасибо скажи.
— А это кто такой?
— Это наш новый энергетик Илья Иванович Громов. Как узнал, что ты дома лишилась — свою очередь уступил. Он ведь к нам переезжает, для него, как для специалиста дом строится… так вот теперь тебе уступил. Он-то один, а у тебя семья.
Романенко торопился, и уже спустился с крыльца, но остановился. – Но он все равно переедет, следующий дом – будет его. Я с него слово взял, что переедет к нам.
Слов у Любы в этот момент не было. Это была оглушающая новость, всё смешалось в ее мыслях: слова Романенко, поступок Ильи Ивановича и будущий переезд.
_________
В доме Сажиных было тихо. Аля молча готовила, так же молча ставила на стол, переговариваясь иногда с детьми. Василий, заметив перемену в жене, тоже пытался обижаться. Обычно уходил за ворота, садился на скамейку и долго сидел, ни с кем не разговаривая. В такие моменты Але казалось, что уйдет от нее навсегда, и она первой шла к нему, пытаясь подстроиться под его настроение.
— Дети, позовите отца, — сказала она, когда накрыла на стол.
Старший сын, уже давно все понимал, посмотрел на мать и в глазах застыл вопрос.- А если не пойдет? Может, ты сходишь?
— А если не пойдет… ну значит не пойдет.
Минут через пять Василий пришел вместе с сыновьями.
Также тихо сели и тихо обедали. После того, как Аля переговорила с сестрой, с мужем она старалась не разговаривать. Не о чем было. За эти годы она все сказала ему.
Когда дети вышли, также спокойно стала убирать посуду и тихо сказала. – Вася, я тебя не держу. Если хочешь, уходи.
Первый раз так сказала, и Василий не ожидал услышать ее слова, сказанные вот так просто, обыденно, будто он на прогулку собрался.
— Как это понимать?
— Вот как сказала, так и понимай, не держу я тебя. И караулить тебя не стану. Если что, проживем. Мальчишки, считай выросли, помогут. Вон Люба одна живет, не пропала же, и я не пропаду.
— Ну, ты это… чего вдруг, — забеспокоился Василий, — чего так сразу, не ругаемся вроде.
Аля подошла ближе. – Вася, живи, детям ты нужен, а мне… время покажет. А если ты еще раз между мной и моей сестрой Любой встанешь, еще раз нас рассоришь – тогда я сама тебя выгоню.
___________
— Мам, тут ягода растет… поливать?
— Люська, ну ведь ягодку ты любишь? Конечно поливай.
— А дядя Илья целое ведро клубники привезти обещал, — хвастается Люся.
— Не забывай, что ее перебирать надо будет.
— А мы полведра съедим, легче будет перебирать.
Люба смеется. Вот хитруля… ладно, разберемся.
Солнышко то прикроется облаками, то снова прольется теплым светом, и Люба улыбается. И от того, что погода хорошая, и от того что Илья все чаще на ум приходит. И то, что дети рядом, а в доме есть, что поставить на стол, и то, что осенью переезжают и что Мишка пойдет в первый класс, и то, что так много хороших людей – все, это радовало. И не могло не радовать, ведь жизнь налаживается.
Автор: Татьяна Викторова