— Зося, детка, пойдём дальше! — услышала Елена за собой вкрадчивый мужской голос. — Замёрзнешь же! Смотри, уже вся дрожишь! Ну, прыгай скорее ко мне, девочка!
Дело было в парке, промозглым вечером, какие бывают в конце ноября, когда снег то выпадет, то слизнет его потепление, то опять застелет всё белым тонким покрывалом, пряча сморщенные, потемневшие палые листья внутри ледяного кокона. Под кривыми, черными от влаги деревьями еще кое–где лежали яблоки, но они уже, как и всё вокруг, были безобразны, сморщены, покоричневели, напоминая пережарившиеся на огне каштаны.
Каштаны… Лена была когда–то в Стамбуле, ездили туда с Игорем на мартовские праздники, ходили по городу, глазели на парящую между небом и землей Святую Софию, а потом, обернувшись, невольно замирали, созерцая Голубую Мечеть. Тогда было всё по–другому, мир сам как будто парил вместе с ними, позволяя лишь едва касаться ступнями прозаического асфальта. А тела рвались вверх, к облакам, к прозрачному эфиру, потому что только там ничто не мешает любви… Супруги, вдоволь набродившись по городу, заглянули на Гранд–Базар. Там, кстати, Игорь купил ей дублёнку – шикарную, с густым лисьим мехом по воротнику, черную, с какой–то замысловатой обработкой, вызывающей эффект блеска.
— Это просто потрясающе! — Игорь, набросив на плечи супруги обновку, отошёл подальше, любуясь, только Лена тогда не поняла, ею в дубленке или дубленкой на хорошем манекене. — Однозначно, берем! Лена, тебе же хорошо? Где жмёт? Ой, да растянется! Ты смотри, какая скидка!..
Покупку положили в огромный пакет, предложили Игорю с супругой чай, но те отказались и ушли, поблагодарив за гостеприимство.
А потом ребята ели жареные каштаны из бумажного кулька, в который их заботливо ссыпал уличный торговец. Пережаренные плоды отдавали золой и горчили, заставляя морщиться. Вот и эти яблоки сейчас – вроде бы и хорошие изначально, теперь испортились, прогорели, как и сама Ленкина жизнь…
— Надо наконец продать дубленку! — решительно кивнула Лена. — Выставить в интернете или на работе показать. Или сначала позвонить Игорю, может, заберет?
Опять эти сомнения! Опять нерешительные терзания!..
— Нет! Выброшу, не буду возиться! — вскинула голову женщина и зашагала дальше.
…Одно время Игорь всё спрашивал, почему же жена не носит купленную вещицу. Лена сначала юлила, потом так и сказала, что мала дубленка, что не нравится она ей.
— Так а что тогда купила? Зачем согласилась? Такие деньги я отдал за неё! — Игорь тогда очень разозлился.
— Не отдал, а отдали. Я не хотела тебя расстраивать, ты так увлекся… — попыталась оправдаться Лена, но муж только неприятно обозвал ее и, бросив газету, ушел в другую комнату.
— И не вздумай продавать, слышишь?! Не смей! — крикнул он, потом закрыл дверь гостиной и включил телевизор. Обиделся.
Лена его не тревожила. Надоело извиняться каждый раз, как скажешь правду. Всё должно быть или как считает Игорь, или никак… В тот вечер лена поужинала одна, немного поработала, сидя за кухонным столом. Было обидно. Да, тогда она не хотела его расстроить, сейчас пришлось, но зачем так грубо с ней разговаривать?..
При разводе о дубленке Игорь не вспомнил, значит, можно делать с ней все, что хочется…
… — Зоська! А ну–ка иди сюда! Нет! Нет, нельзя лезть в эту кучу веток! Это опасно, Зося! Холодно, пойдем уже!
Мужчина за спиной не отставал, бубня над ухом и отвлекая случайную попутчицу от ее невеселых мыслей.
Да, непривычно после такой теплой осени сразу нырнуть в ледяную тягучую зиму. Лене и самой было холодно. Она еще не вынимала из шкафа пуховик, пока бегала в осеннем пальто.
— Ты с ума сошла! — поразилась мама, когда однажды Лена зашла к ней в гости позавчера. — Ты же застудишься! Лена, а сапоги?! Где те сапожки, что Игорь тебе купил в прошлом году? Я хорошо помню…
— А я не помню, мама. и не хочу помнить. Игорь вместе с сапожками тю–тю! — дочка повертела в воздухе пальцем. — Мне не холодно, правда! Я же до метро шаг, от метро два. Не успеваю я замёрзнуть!
Мама только качала головой, удивляясь безрассудности нового поколения. То поясницы голые, то ботинки наденут, а щиколотки гуляют без носок, то шапки снимут и идут с ушами красными, как будто их ругает кто–то усердно… А Лена была безрассудна вдвойне – мало того, что упрямая, так еще и сама себя в угол загоняет! Втемяшилось ей в голову, что Игорь ее «подавляет», что с мнением ее не считается, что… В общем, выгнала мужика, а теперь сама не своя ходит, хотя всех уверяет, что наконец голову подняла и небо увидела. А на кой ей это небо, если Игорь, ее ненаглядный Игорь, которого из армии ждала, потом моталась с ним по каким–то захолустьям, пока он диссертацию писал на тему русских глубинок, в глаза ему заглядывала, как только домой с работы приходил, тот самый Игорь теперь где–то не с ней… Говорят, даже жениться второй раз собрался… Может, врут, ведь разошлись они с Леночкой всего полгода назад, но Лена, надо признать, стала совсем другой, к ней теперь мало кто подступиться может, уж очень колючий ёжик из нее получился…
… Лена потерла друг о друга ладошки, вынула из кармана платочек, аккуратно высморкалась, тихонечко, чтобы не привлекать внимания, а потом вздрогнула, потому что за ее спиной чихнули так звонко и раскатисто, с довольным «Апчхиии!», что даже воробьи бестолково перекрикивающиеся где–то внутри кустов, испуганно замолчали.
— Зося! Ну сколько можно копаться! Бери игрушки, и идём! Я устал уже повторять одно и то же! Я простужен, ты тоже, вон, с ноги на ногу переминаешься! Если я слягу, то ты останешься без еды! Ты поняла меня?!
Елена напряглась.
«Надо же, как с ребенком разговаривают! Разве так можно! Без еды он ее оставит, ишь ты! Да таким детей вообще доверять нельзя!» — подумала она и зашагала быстрее, чтобы, не дай Бог, не сорваться и не высказать всё прямо в лицо нерадивому папаше.
Раньше с ней такого не случалось, она стеснялась, часто соглашалась из вежливости с собеседником, боялась кого–то обидеть.
А потом покатилось, потихоньку понеслось, Лена вдруг перестала беречь чувства мужа, говорить стала много, и по делу. Только ему не нравилось.
Однажды Елена случайно встретилась с одной своей бывшей одноклассницей, Тамарой.
Вот также шла она по улице, торопилась, надо еще в магазин зайти, селедки купить, почистить, порезать, в баночку с лучком и подсолнечным маслом сложить, как Игорь любит…
Томка окликнула ее, подошла, кивнула.
— А… Ты… привет! — Лена улыбнулась, переминаясь с ноги на ногу. — Извини, мне в рыбный еще надо, пока там очереди нет.
— В рыбный? Так я с тобой, столько лет не виделись! Надо же! Я так рада! Ты что тут будешь брать? — уточнила Тамара, осматривая прилавки рыбного магазинчика. — Креветки, по–моему, мелкие, а написано «королевские»! Ты как думаешь?
Лена пожала плечами. Креветки как креветки, не до них сейчас!
— Я селёдочку посмотрю, — заторопилась Лена. С Тамарой она и в школе–то не особо дружила, а сейчас вовсе была занята свой жизнью, никого из прошлого в нее не пускала. — Мне, пожалуйста, покрупнее! Да, нет, давайте вот эту! — уже говорила она продавцу, когда Томка, стоя сзади, фыркнула.
— Фу, Лена! Зачем тебе всё это?
— Что? — не поняла Лена, расплатившись и забрав пакет с покупкой.
— Эта возня! Пока почистишь, всё сделаешь, половина кухни и тебя пропахнет рыбой! Я всегда беру в банках. Так удобнее! — В Тамаре тогда говорила наставительная бабушка. Та любила поучать внучку, как удобнее, сподручнее, вострее и быстрее. И возражений бабушка не принимала, если уж живёшь рядом с ней, так будь добр соблюдать определенные правила. Бабушка имела право на такие условия – она владела квартирой, трешкой в центре, где и поселилась Тамара с матерью и отцом, когда приехали из маленького городка в столицу…
И вот сейчас, подумав, что Лену стоит научить жизни, Томка «включила» бабушку, только вот трёшкой она уже не обладала. Бабушка умерла, квартиру разменяли, всё пошло кувырком, родители развелись, но бабулин наставительный голос, нет–нет, да и прорывался из вечности в Тамаркину суетную жизнь, и она, как чревовещатель, транслировала его в мировой эфир, сейчас вот Лене.
— Но Игорь у меня не любит баночную селедку. Лучше самой сделать, — Лена как–то поморщилась.
— Так самой же не хочется, тогда ради чего?! Пусть сам делает. Я бы так и сказала! — пожала плечами Лена. — Ведь ты простоишь с этой рыбиной, провозишься битый час, а он, твой муж, позовет друзей, пока ты на работе или у матери, они сядут и сметут всю твою работу за полчаса. И тебе даже ничего не оставят. Вот и надо всё это?
— Ну знаешь… Я так не могу, хочется приятное сделать, — оправдывалась Лена. — Извини, Том, побегу, дел много.
— Ну беги, беги, спортсменка! — кивнула Тамара.
Лен тогда быстро пришла домой, кинулась разделывать селедку, потом вспомнила, что надо еще отварить картошки, а её нет, заметалась, разнервничалась. В спешке порезала палец, рану щепала соль, было больно и обидно, а Игорь в тот день пришёл поздно, даже не предупредил, что задержится, сел на кухне, съел три котлеты, что Лена нажарила к обеду на завтра, выпил две чашки чая и уснул.
Лена всё пихала ему селедку, но он нос воротил.
Вот тогда Ленке и стало себя жалко. Может, и права Тамара была – ради чего копья ломать, если можно упростить себе жизнь?!..
Упростила. Хочешь свеженького стейка говяжьего? Беги сам в магазин, не хочешь бежать – котлеты тебе в помощь. Хочешь варенья, домашнего, ароматного? Так поди, купи ягоды, поколдуй у плиты, а потом Лена, зайдя на кухню и оглядев стройную батарею банок, только кивнет и посетует, что мало повидла вышло, поленился, видимо, Игорь!.. Раньше так делал он, пока Ленка крутилась после работы с притащенными с рынка продуктами.
— Лен, ты чего? — муж непонимающе смотрел на жену. — Ты что такая несговорчивая последнее время, а?
В первый раз Лена удивила его, когда в магазине стала спорить, какой арбуз выбрать. Чуть не поругались, никто не хотел уступать, Лена просила купить совсем, на его взгляд, неспелый, но аргументов не слушала, как бычок уперлась ножками в бетонный пол магазина и выставила рожки. Но платил Игорь. Он выбрал тот арбуз, какой посчитал нужным.
Лена обиделась страшно. Мол, он ее не слушает, всё только по–своему делает, ее мнение его не интересует!
— Так ты никогда его и не говоришь, — сорвался вконец измотанный Игорь. Пока Игоряша был маленький, ссоры между его матерью и отцом были вещью постоянной, и сын поклялся, что в его семье будет по–другому, но тут никак без разбирательств, видимо. не обойтись… — Ты постоянно киваешь и молчишь. Я устал угадывать, я всё делаю, как считаю нужным, и всё. А теперь ты вдруг меняешь тактику, грубишь и упрямишься, выставляя меня не пойми кем!
Они разругались на этой почве в пух и прах. Лена, особа внушаемая, Тамаркины слова вспомнила, что надо делать только то, что хочешь сама. Попробовала. Сначала было необычно, страшно даже, особенно на работе вдруг сказать что–то, что давно гнетет. Было иногда противно от себя, но потом даже понравилось. Лена стал сама себя уважать больше, она сильная, самостоятельная и независимая! Только Игорь вдруг как–то отдалился, закрылся в себе, ходил угрюмый, чаще сидел один, а раньше они с Леной вместе смотрели телевизор, как ей потом показалось, только те программы, которые любил он…
Зато теперь Елена смотрит то, что хочет сама. Или вообще не смотрит, что чаще, потому что, придя домой, ничего не хочет. Этакая «Людмила Прокофьевна», только с несколько иной линией жизни…
То ли со зла, то ли еще от чего, Лена лепила правду–матку, искренне считая, что так честнее, что таким способом она будто освободилась, повзрослела.
Если рядом с ней кто–то из женщин рассказывал о своих успехах в похудении, о том, как тело «приобретает рельеф», Лена слушала поддакивания других, а потом, когда наконец дифирамбы утихали, вставляла свои «пять копеек»:
— С вашей фигурой можно в принципе не мечтать о стройности. В вас это не заложено.
И даже не добавляла: «Уж извините!». Эту фразу она считала лишней, потому что, коли ты уж высказал прямо своё суждение, то не стоит за него извиняться.
Или кто–то придёт с новой стрижкой, нерешительно крутится перед зеркалом, потом заходит в комнату, показывается коллегам.
— Ну как, девочки, а? Не коротко? Не длинно? Не слишком светлый или темный цвет?
Девочки начинают кивать, мол, отлично, даже похорошела. А ведь и ежу понятно, что причёска ужасна, и цвет, что называется, «ходовой, булыжный».
Лена, покачав головой, так и скажет:
— Старит вас такая прическа, а цвет, как у Нины из бухгалтерии, но вам совершенно не идёт!
И уставится в монитор компьютера, делая вид, что ничего не случилось. А у самой сердце так и ухает, ведь смогла поперек всех пойти, сказала, что думает! Надо же, смелость–то, вот она!..
Лену стали сторониться на работе, а потом начальник и вовсе попросил уволиться. Ему Лена ничего не говорила, но как–то в буфете громко обсуждала успехи отдела, осуждая нерешительность шефа…
От Ленкиной прямоты страдали подруги, они все исчезли после очередной встречи выпускников, где Лена, пожимая плечами, рассказала каждой, что она думает о ее достижениях – в карьере, семье и «вообще». Всё, по ее мнению, было незаслуженно, куплено, а другие успехи просто переоценены. Ну родила ты троих, например, так и что? А она, Лена, три дома, даже больше построила, пусть и не своими руками, но по ее проектам же работали! И живут в этих домах теперь люди, радуются. Вот это достижение! А рожать – естественный, природный процесс, не требующий даже образования.
Или вот Галка Попова хвасталась, что мужа в люди вывела, направила, поддержала, и он стал заниматься любимым делом, горит, так сказать, на работе, за уши не вытащишь. Галя, значит, молодец, а муж так, при ней только, сам ничегошеньки не сделал. А Лена прямо сказала, что в данном случае роль Гали значительно преувеличена. Муж Галки окончил юридический, по профессии ни дня не трудился, а зарабатывает частными уроками на гитаре. Вот молодец жена, помогла хорошую профессию закопать! Еще год, два, и квалификация будет полностью утеряна. А мода на гитару скоро пройдёт.
Галина стушевалась, сникла вся. Как будто ее холодной водой окатили…
Тамара потом подошла к Лене, отвела ее в сторонку, тихо спросила:
— Ты чего? Всегда такая мягкая была, а тут… Случилось что?
— Ничего, — улыбнулась Лена. — Просто стараюсь жить, как ты тогда сказала, ну в магазине, помнишь? Делать только то, чего хочешь сама. И говорить, и думать.
— Лен, так я не настолько же буквально… — растерялась Томка. — Ты зачем Галину обидела? У нее муж, действительно, благодаря ей на ноги встал, расцвел. Учился пять лет ради отца, тот хотел сына–юриста. А Галя потом позволила ему стать кем–то другим. Понимаешь, сняла тот самый груз ответственности с плеч, и муж воспрял. Я знаю, потому что с ними в соседних подъездах живём, сама видела. Ленусик, ты перегнула палку!
— Я тебе не Ленусик. Мне никогда не нравилось, что ты так меня называешь. Это раз. Второе, я говорю то, что думаю, не пресмыкаюсь, не стараюсь угодить – это честно. А третье, ты, Тома, поправилась с нашей последней встречи.
Тамара вспыхнула. С лишним весом она боролась с юности, иногда побеждала, потом срывалась. Пропускала тренировки, заедала ссоры с мужем, очень из–за всего этого переживала, и так по кругу…
Лена скоро оказалась в вакууме, даже собственное мнение высказать стало уже некому…
Пропадали из жизни Лены и мужчины, причём чем дальше, тем с большей скоростью. То цветы не те, то зарплата маленькая, то не так улыбается, то мог бы и получше ресторан найти…
— Леночка, детка, так нельзя…. — Кира Анатольевна с тоской смотрела на сидящую перед ней Лену и мяла в руках фантик. — Ну надо как–то помягче к людям. Не всем интересно, что ты о них думаешь.
— Нет, мама. А как потом с ними жить, если сразу не сказать, что и как?! Если не интересно, то пусть и уходят. Велика потеря!..
— Да уж велика! Игоря упустила. А ведь душа в душу жили сначала! Что потом случилось–то?! Какая вожжа тебе под хвост…
— Никакая, мама. Я просто стала думать и говорить одно и то же. Так честнее, чем врать и пытаться угодить. Он таскал мне всегда одни хризантемы. На каждый праздник только они, даже цвет под конец не отличался. Я ненавижу хризантемы, понимаешь?! А он таскает и таскает! Я сначала благодарила, делала вид, что рада, а потом всё сказала. Он обиделся. Говорит, ну как же так, его мама, мол, тоже любит хризантемы… А я–то тут при чём?! Я гладиолусы люблю! — Лена зло отбросила прядку волос со лба, утыкалась взглядом в остывающий в чашке чай и замолкала.
— Давно ль ты гладиолусы любишь? Да… Тут же не в цветах дело! Внимание главное, и то, что ради тебя купил, выбирал, старался. Ну а что не по сердцу тебе подарок, так можно и сказать, но… Даже не знаю… Деликатнее что ли… В этом вся суть! — не унималась Кира Анатольевна, беря очередную конфету из вазочки. Когда мать нервничала, она всегда съедала много конфет. Лена это знала, одергивала её, что сладкое в таких количествах вредно, но Кира ничего не могла с собой поделать…
Отец Лены, Михаил Олегович, никогда в задушевных разговорах дочери и Киры не участвовал, уходил в комнату, читал газету или включал погромче телевизор. Если что–то надо помочь, подсказать дельное, организовать, то Михаил всегда был наготове. А вот вести беседы за пятой–шестой чашкой чая никогда не умел. Не такой он человек… Мужчина…
— Ну что, ушла? Вздернутая какая–то, Ленка–то! — подоткнув под спину жене подушку, поинтересовался Миша.
Кира только вздохнула, махнула рукой.
— Да рассказывай, чего она там себе надумала?
— С Игорем разошлись, мол, он ее угнетал, он ей слова сказать не давал, а теперь она, значит, воспряла, как думает, так и говорит. Только думает она чаще плохое. И людям больно делает…
— Да… Дела… Как думает, значит… Так и думать надо хорошо, тогда и правда получится добрая. Ладно, Киронька! Ну что ты грустишь опять! Наладится всё. Ты вот лучше налей–ка нам чаю, да с пастилой, той, что вчера мы с тобой купили.
— Лена сказала, кислая, есть невозможно… — развела руками женщина.
— А мы ей не дадим, сами лакомиться будем! Помогу тебе, пойдём! Ох. лебедушка ты моя, голубка!
Михаил обнял жену, нежно погладил по щеке.
— А вот Ленка бы сказала, что ты сейчас врёшь! Какая из меня лебёдушка!..
Давно уж Кира перестала быть той стройной, легкой девушкой, что танцевала в ансамбле, плыла по сцене лебедем, выступала павой. Ножки быстро–быстро перебирала… А для Миши она всё такая же и есть, что и много лет назад.
— Так, я сказал, лебедь, значит, лебедь. Всё, поплыли, чайник пора ставить!..
…— Зося! Я тебе сейчас… — мужчина почти кричал. Его голос разносился по продрогшему парку, заставляя прохожих оборачиваться.
Лена, возвращавшаяся от матери, уставшая, обиженная на весь мир, очередной раз покачала головой и уже представила, как этот орущий, сумасбродный отец с размаху бьет маленькую Зосю, как она начинает плакать, а он только равнодушно смотрит…
Женщина резко развернулась и столкнулась со сумасбродным попутчиком. Тот наскочил на женщину, потому что пятился задом наперед, выглядывая кого–то в кустах.
— Ой, извините! — пробасил мужчина. — Не заметил.
— Ну куда уж вам! Вы другим заняты – на ребенка орёте! Бьете ее, да? Да по вам сразу видно, что руку не прочь поднять! Где ваша дочка?
Лена стала осматривать аллею, газончики, искать милое несчастное дитя на увядших клумбах и скамейках.
— Извините, но…
— Да вы не волнуйтесь! Есть такие органы – опеки, они разберутся, что и как! Зося! Зосенька! Иди сюда, папа не станет тебя бить! Я ему не позволю! — звала Лена, крутясь на месте и рассматривая обращенные к ней личики гуляющих детей.
— Женщина, вы что делаете? — мужчина усмехнулся.
— Зову вашу дочку. Она боится вас, вот и не идёт. Я бы тоже испугалась.
— Боится? Меня? — незнакомец расхохотался. — Зося! Зоська, заноза, иди сюда!
Потом он свистнул, и из–за кустов вылетел кокер–спаниель. Подметая ушами тонкий слой снега, он мчался по парку, перемахивал через небольшие препятствия в виде упавших веток или мусора. Пасть раскрыта, язык наружу, морда довольная, шкодливая, обрубочек хвоста пытается вилять, но нечем.
— Ну вот и моя Зося! Ай да молодец! Ай да умница! — мужчина опустился на колени и сгрёб собаку в охапку. Он стал тискать и гладить ее, потом повалил на спинку и начал чесать розовое Зоськино пузо. Собака млела, потявкивая и урча. — Кого вы там собирались звать? Опеку? Тут в пору вам врача вызывать, а не нам!
Лена чуть смутилась, потом, гордо вскинув голову, продолжила:
— А почему вы выпускаете собаку гулять без намордника и поводка? Вы правил не знаете? А если она покусает кого–то?
Зося перестала извиваться, встала на лапы, отряхнулась от прилипших к светло–шоколадной шерсти листьев и прочего осеннего многообразия грязи, развернулась и громко гавкнула на женщину.
Лена попятилась.
— Возьмите ее за ошейник! Она укусит сейчас!
Мужчина подумал немного, вздохнул и послушно прикрепил поводок к свободно болтающемуся на шее собаки кожаному ремешку.
— Зося не кусается. Она просто не любит, когда нас с ней обижают. Пойдём домой, чучундра, тебя еще чистить два часа!..
Незнакомец потянул собаку за собой, потом вынул из кармана куртки звенящий телефон и на ходу ответил:
— Да, Любанчик, я. Что у тебя стряслось? Нет, не отвлекаешь. Зоську выгуливаю. Так, люстра… А у тебя какая? Подвесить? Да не вопрос, заеду вечером, лады? Ну пока!
Лене было, как назло, с ними в одну сторону. Она слушала разговор с Любанчиком. Потом позвонила Мариша, потом Дашулька, потом какой–то Кузьма. Все что–то хотели от Зосиного хозяина, а он всем обещал помочь.
— Вот и поработали, Зоська… — протянул, наконец, мужчина, убрав телефон в карман. — Ладно, придётся на завтра всё отложить… Опять звонят… Петр Сергеевич! Виктор слушает! Ну уж вы–то, я надеюсь, не с просьбой? Что? Выставка? Ну, я могу в принципе… Да, снимки обработаю, вам пришлю. Договорились. До свидания, Петр Сергеевич!
Они уже стояли на пешеходном переходе, ждали светофор, когда мужчина заметил, как Лена качает головой и усмехается.
— В чем дело? Что с вами? Лицо как–то перекосило… — поинтересовался Витя, встав почти вплотную к женщине и велев Зоське сесть рядом с его ногами.
— Я? Нет, всё в порядке. Просто смешно, как люди из вас веревки вьют. Особенно женщины. Ведь вам не хочется им помогать, это видно! А соглашаетесь… Неужели тяжело сказать, что не поможете? Ну не умрут же они от этого! Для любой работы можно найти мастера, вызвать, поручить дело и потом заплатить ему. Это просто, пусть ваши женщины попробуют.
— Мои женщины не хотят пробовать чужих мужчин. Им нужен я. Я помогу. А с делами как–нибудь выкрутимся! — Виктор подмигнул Зосе и зашагал вперед.
— Подкаблучник! — прошипела Лена.
— Истеричка, — спокойно ответил Витя. — Красивая истеричка.
— Что? — Лена залилась краской. Комплементы она выдерживать равнодушно не могла, сразу таяла, будто растекалась тестом по квашне, забывала быть гордой и неприступной.
— Красивая истеричка, — повторил Витя. — До свидания!
Он свернул в переулок, Лена потопала дальше, оглянулась, рассматривая его спину, уверенную, прямую. Ноги в потертых джинсах чуть «загребали», выдавая косолапие, но это даже делало их владельца мужественнее, что ли, выделяя из толпы узкобрючных, тонконогих клерков, с которыми Лена имела дело. Собака довольно скакала рядом, то и дело глядя на хозяина… Прямо сошедшие с доброй новогодней открытки герои…
Лена моргнула, поправила шарф и поспешила домой.
Вечером она вспоминала о Викторе, сравнивала его с Игорем, потом махнула рукой и включила телевизор. Оба были с изъяном, оба не годились для того, чтобы жить с ними под одной крышей!..
Уволившись и дав себе время передохнуть, Лена решила заняться спортом, начала бегать по утрам. Когда–то давно она показывала в беге неплохие результаты, а теперь и дыхания не хватало, и ноги быстро уставали, и было страшно лень вставать рано и бежать куда–то…
— Это всё Игорь! — с досадой садилась Елена на табуретку в прихожей, кидала кроссовки в самый угол прихожей, вытягивала ноги, завалившись на стену, и закрывала глаза. — Сказал, что спортзал нам не нужен. Вот и результат! Сделал меня доходяжкой!..
… — Ба! Какие люди! — услышала Лена, пока разминалась на спортивной площадке. — Ну, здравствуйте, защитница маленьких девочек! Зося, поздоровайся!
Лена обернулась.
Спаниель сел на задние лапы и задрыгал передними, высунув язык.
— Дрессируете? А вы знаете, что это неестественно, что собака вот так вот садится и машет лапами? — вскинулась Лена, но потом растаяла, пожала Зосе липкую, грязную лапу.
— А вы знаете, что если вы будете добрее, то мир потянется к вам? — пожал плечами Виктор.
— Мир потянется ко мне, если я буду во всем с ним соглашаться. Как вы. Сколько у вас женщин? Вам приятно, что все вокруг вас вьются, а ведь вы просто им потакаете, вот они вас и держат рядом с собой. А огрызнись вы, скажи «нет», сразу удивятся.
— Женщин? У меня? А… Ну да! Много. Кружочек?
Они уже бежали по аллее, подгоняемые веселым лаем осоловевшей от пушистого, глубокого снега Зоськи.
— Вы замужем? Я, извините, не представился. Витя.
— Лена. В разводе.
— О! Я попробую угадать! Вы доконали его своими «фи»?
— Нет. Я просто стала говорить то, что думаю. Ему не понравилось.
— Понятно. Раньше не говорили, а потом огорошили, решили быть «самой собой», да?
— Возможно. А что плохого в правде? Так легче жить! Виктор, а вы, случаем, не психолог? Уж больно догадливый! —прищурилась Лена.
— Нет, я фотограф. Да, жить в правде хорошо…
— О! Вот кстати, о фотографах! — женщина злорадно улыбнулась. — Вы же делаете такие фотосессии, чтобы женщина поняла, что она красотка? Делаете?
— Да, случается. Редко, но берусь. Вы хотите заказать?
— Нет, Боже упаси! Я про другое! — Лена запыхалась, перешла на шаг. — Вы же потом ретушируете фотографии, ведь так?
— Так.
— Тогда вы врун и обманщик.
— С чего вдруг?
— А с того, что дурнушка все равно такой останется, а вы ее на картинке сделаете феей, обманете, она будет ходить, сама себе радоваться, а потом посмотрит в зеркало и опять увидит правду. На фотографии не она, а нечто сделанное, ненатуральное.
— Ну… — Виктор замялся. — С одной стороны, вы правы, но с другой… Просто идеальная фотография связана с кучей условий, и красота женщины тоже. Выспалась ли она, не мучает ли ее с утра изжога, хорошо ли у домашнего очага… Если да, то и ретушь не понадобится. Если нет, то надо вдохновить клиентку, чтобы она наконец увидела себя с другой стороны, в другой роли… Как–то так…
— Вот я и говорю, сплошная ложь. Она всё также будет не высыпаться и ссориться с мужем, но жить в иллюзии, что она при этом неотразима.
— Перестаньте тогда краситься! Зачем вы дурите людям голову? — воскликнул насмешливо Витя. — Весь этот макияж, уловки от темных кругов и коротких, хилых ресниц пора запретить! Вы сами себя обманываете, когда в зеркало смотритесь!
— Нет, это другое! Это совсем не то!
— Всё, что вы говорите, это не то! — покачал головой Виктор. — Мир, в таком случае, весь построен на вранье! Мы говорим ребенку, что он молодец, что рисунок его прекрасен, а на самом деле это каляки–маляки. Мы хвалим друзей, хотя нам на самом деле абсолютно всё равно, кто и чего из них добился! Мы благодарим за подарки, но дарят не то… Эх, хоть головой в прорубь! Но я не хочу в прорубь. Я хочу обманывать и обманываться. Мама дарит мне носки, она сама связала, я благодарю, хотя мне они сто лет не нужны, я ношу специальные, спортивные. Но мама рада, мне тоже приятно, что ей хорошо. Сестра позвала вешать люстру, мне не хочется, могу отказать, но я еду. Она, Любаня, много со мной нянчилась в детстве, я ее люблю, потому помогаю, даже если не очень удобно. Маришка, наша средняя, очень самостоятельная барышня, вроде вот вас, к себе не подпускает, всё в себе, но если зовёт, значит. надо помогать. Я приезжаю, мы сидим с ней на кухне, чай пьем, ужинаем, долго сидим, а мне завтра вставать рано, работа важная. Но я сижу. Маринке надо, чтобы рядом был родной человек, у нее что–то случилось, она не скажет, но от меня возьмет спокойствие, пойдет ее дело на лад. Дашка – это та, что Зосю мне отдала. Тоже нехорошо отказывать, женщина слабая, одна, муж умер, она собаку его не смогла видеть, я забрал. Помогаю, когда могу. Мне, что, трудно, например, матери сказать, что ужин был вкусный, если даже салат пересолен, а курица переперчённая? Мне не сложно, а она порадуется, угодила, не зря крутилась на кухне.
— Но вы же врете! — возмутилась Лена.
— Вру? Нет! Потому что так вкусно, как дома, не будет нигде. Потому что это квинтэссенция моего мира, мой храм, куда я прихожу за силами. Вот в ресторане, если официант дежурно спрашивает, всё ли было вкусно, а я отвечаю, что нет, он обижается, но тут мне всё равно. Он сам спросил. Мама никогда не спрашивает, только вечно извиняется, «если что–то не так». А она, на минуточку, моя мать, вообще–то это я должен всю жизнь перед ней извиняться, что трепал ей нервы и грубил.
— Ладно, мамы – это отдельная тема. А если вашей жене не идет новая прическа, скажете?
— Ну… Сложный вопрос. Если скажу, она расстроится, начнёт комплексовать, переживать. Ей будет плохо. Если не скажу, то совру, но она будет чувствовать себя уверенно… Моя сестра в молодости постриглась коротко и покрасилась в кислотно–зеленый цвет. Это был, как она говорила, «протест». Она сразу подурнела, но отец запретил мне и Кузьме, моему брату, хоть слово ей сказать. «Волосы не ноги, отрастут, а девчонку расстраивать не надо!» — пояснил он. Мы звали ее лимончиком и гладили по ёжику волос, а она через месяц перекрасилась в каштановый, сказала, что «протест» отменен. И в семье был мир и покой.
— Вы все врали ей, а люди на улице над ней смеялись, может быть! Хороши братья! — парировала Лена.
— Да на улице всем вообще без разницы, кто ты и во что одет! Она, собственно, для этого и выделилась из серой массы, чтобы заметили наконец. В общем, я считаю, что тема не раскрыта и приглашаю вас в кафе. Прямо сейчас. Бегунья из вас всё рано плохая, да и я устал. Пойдете?
Лена оценивающе взглянула на Виктора, подумала немного и кивнула.
— Хорошо. Но учтите, я всегда теперь говорю правду, научилась недавно.
— Учту…
Небольшое кафе было полно народу. Студенты, работники из офиса напротив, бездельники вроде Лены и Виктора – все сегодня улыбались и говорили только о хорошем. Наверное, магнитные бури сказались. Зося, спрятавшись под столиком, прислушивалась, не ссорятся ли хозяева. Вроде нет. Она признала за Леной право называться «хозяйкой», но больше любила все равно Витю и скрывать это была не намерена. Она, Зося, за честность!
Лена смеялась чему–то. Впервые за долгое время ей было легко, и не надо думать, что сказать. Виктор как–то так всё повернул, что и говорить не нужно, а скажешь, он поймёт, только говори бережно, любя…
… Кира Анатольевна открыла дверь.
— Привет, Лена. Заходи, я только полы не успела помыть, ты не ругайся!
В последний приезд дочка сделала Кире замечание, что в прихожей грязно.
— Ой, мама, ладно тебе! Чисто всё, нормально! Ты прости меня, я последнее время глупости говорила, но теперь всё! Вот, пирожные купила, будем чай пить? Я так соскучилась по тебе, мамулька!
Кира удивленно замерла, позволив дочери себя обнять.
— Лен, случилось что? — тихо просила она, боясь попасть под град «правды».
— Ну… Я тут познакомилась кое с кем, хороший человек, умный такой, красивый…
Кира Анатольевна на мгновение замерла, переваривая информацию. Потом кивнула.
— Да? Ну, хорошо! Это же хорошо! Только ты с ним поосторожнее, не груби, помягче как–то будь! — несмело обрадовалась женщина.
— Да с ним по–другому и нельзя, мама! Витя, он совершенно идеальный. Много в нем недостатков, но идеальный!
— Чем же лучше Игоря? — поинтересовалась Кира.
— Он не хочет быть прав во всём. А Игорь — только это каждый раз и твердил. Он, мой Витя, за всех переживает, боится обидеть, нежный очень…
— Игорь тоже был таким, Лена. Ты просто забыла!
— Нет. Игорь давил, заставляя думать, что я с ним полностью согласна, Витя другой, он не такой самоуверенный. Мне с ним хорошо…
Она еще долго расписывала достоинства Виктора, будто портрет его живописно изображала, маслом по холсту, да с оттенками, да с переливами. А Кира сидела и наблюдала, как ее дочка опять влюбилась, как горят ее глаза, и имя любимого мужчины не сходит с языка. Надолго ли? Кира наделалась, что да…
Виктор при встрече, показался Кире Анатольевне очень мудрым, каким–то хитрым даже. Он Лену не упустит, сразу видно, крепко за нее ухватился. Ну и хорошо, воспитает Ленку, взрастит в ней хорошего человека, на правде стоящего, но милосердного, осторожного и не высокомерного. Глядишь, и внуки пойдут, от такой правды–то отношений!.. Поскорее бы!
