Когда в их дом приехала новая соседка, Алевтина сразу узнала в ней бывшую любовницу мужа Марину, хотя с тех пор прошло уже двадцать восемь лет. Пока крепкие хлопчики носили из газели тюки и коробки, Марина сидела на скамейке, держа на поводке отвратительного вида таксу, и совсем не замечала, что ее собака сделала подкоп под чудесным кустом сиреневой гортензии, между прочим, любимицы Алевтины в ее цветочном царстве.
Уже много лет, как Алевтина захватила все придомовые участки под свои цветы. Это ей удалось благодаря старшему по дому Василию Львовичу, который, впрочем, для нее был просто Васька Шатунов – бывший ее ученик и вечный троечник. Кроме математики, которую Алевтина навсегда вычеркнула из головы, переступив в последний раз порог школы, было у нее две страсти – нарды и цветы. Но учитывая, что в нарды ей играть было не с кем – местное сообщество во главе с вредным Ефимычем никак не желало принимать ее вступительное заявление, – оставались только цветы. При этом исключительно сиреневых и фиолетовых оттенков, других она просто не признавала.
Смотреть на это безобразие было выше ее сил, и Алевтина пошла вниз.
— Следите за вашей собакой! – велела она строго Марине, оглядывая ее с головы до ног.
С возрастом, как ни странно, она стала более привлекательной: грубые черты сгладились под мелкой сеткой морщин, а короткая стрижка неожиданно сделала ее более женственной, чем эти длинные кудри, которые та носила раньше. Алевтина понять не могла – и чего ее Димочка нашел в этой мужеподобной бабе? Впрочем, ушел он не к Марине, а к другой – молодой медсестричке, которая ловко воспользовалась тем, что Алевтина, узнав о коварной измене, выгнала своего Димочку из дома в одном исподнем.
Марина ее тоже узнала.
— Надо же! – всплеснула она руками. – Какая встреча! Я так рада тебя видеть!
Алевтина поджала губы.
— Давайте без фамильярностей, Марина Егоровна. Уберите вашего пса от клумбы, иначе я огрею его палкой.
Словно бы в доказательство своих слов, Алевтина проверила, насколько крепко вбит в землю колышек, предназначенный для вьющихся растений, но пока еще стоящий без дела.
— Коржик, фу!
Марина потянула собаку к себе, и тот, выражая явное недовольство, оставил цветок в покое.
Конечно же, на этом неприятности не закончились – они только начались.
Во-первых, Коржик без конца тявкал – спасу от него не было, особенно вечерами. Балкон Марины был прямо над балконом Алевтины, поэтому приходилось закрывать дверь и мучиться от жары.
Во-вторых, собака носилась по квартире, словно готовилась к марафону – с шести утра по потолку Алевтины раздавалось «клац-клац-клац». Она не выдержала, взяла щипчики для стрижки ногтей и пошла к Марине.
— Ой, как я рада, что ты зашла! Хочешь пирог? С яблоками, я сама пекла!
Из квартиры и правда пахло пирогом, а еще духами – кажется, банальные Шанель номер пять. А по углам – пыль и собачья шерсть. Алевтина поморщилась – она терпеть не могла грязь, сама по два раза в день в квартире убиралась.
— Ногти своей собаке подстриги!
Алевтина сунула соседке щипчики и ушла.
На другой день та вернула щипчики – десять минут звонила в дверь, но Алевтина ей не открыла. Марина подсунула их под коврик, а еще записку написала: «Алевтина, давай не будем ругаться – что было, то было, я свою вину признаю, но я за все уже расплатилась, сама знаешь. Мы теперь соседи – давай дружить».
Как же, дружить! Да ее собака все клумбы перерыла, с такими соседями врагов не надо! А насчет расплаты… Ну да, Марина осталась и без Димы, и без народившегося ребенка, которого потеряла, когда узнала, что он ушел к медсестре. Но искупило ли это ее вину? Это не Алевтине судить, пусть в небесной канцелярии решают. Но дружить она с ней точно не будет.
Марина же оказалась ужасно упрямой – то и дело звонила Алевтине в квартиру и оставляла то коробку с пирогом, то луковицы цветов. Пирог Алевтина относила бездомным, которые обычно сидели на второй скамейке в парке, а луковицы все же брала — к ним прилагалась картинка, изображавшая чудесные фиолетовые тюльпаны или редкого темного, почти черного цвета, лилии.
Нарды Алевтина любила не меньше цветов. Эту любовь ей привил отец, с которым она играла до самого его последнего дня, но вот уже семнадцать лет как не с кем ей было играть.
Каждую субботу, когда за серым дощатым столом под старыми яблонями собирался местный клуб для игры в нарды, Алевтина приносила Ефимычу свое заявление о вступлении. И каждую субботу он говорил, что согласно пункту три точка четыре женщины в клуб не принимаются.
Отдавать заявление на глазах у Марины очень не хотелось, но это было дело принципа – Алевтина в глубине души надеялась, что рано или поздно он сдастся. Поэтому она взяла клетчатый листок, вырванный из старой тетради, которые до сих пор у нее не закончились, написала там привычные формулировки и пошла к столам, шлепнув его рядом с игральной доской.
— Что это? – недовольным тоном спросил Ефимыч.
— Сам знаешь, – гордо сказала Алевтина.
— Женщин не принимаем, – ответил он.
— Пункт три точка четыре, – раздался голос с другого края стола – это Вовка Шемякин, главный чемпион клуба.
Алевтина и не ждала ничего иного – развернулась и ушла. А эта шпионка сидит, смотрит, и опять за своей таксой не следит – все гладиолусы сейчас выкопает! Ну разве это собака? Крот какой-то!
Зашла по дороге к Ваське, но он только руками развел – дескать, что я сделаю? Собака не человек, понять не может.
— Пусть в наморднике шавку свою держит! Потребуй от нее!
— Ну Алевтина Григорьевна, как я могу потребовать? С этим вопросом не ко мне…
— Как был бездарем, так и остался! – в сердцах бросила Алевтина.
Пришлось разбираться самой: она написала обращение участковому, в управляющую компанию и в Роспотребнадзор. Но, похоже, работать никто не хотел, как и троечник Васька – все разводили руками и предлагали договориться с соседкой полюбовно. Ага, договоришься с ней – нянчится со своим Коржиком как с ребенком.
И тогда Алевтина сняла со сберкнижки похоронные деньги и заказала специальный заборчик для своих клумб – надо было, чтобы и красивый, и чтобы такса не могла через него перебраться. Три недели во дворе велись работы, из-за чего были недовольны все: молодые мамочки жаловались, что на колясках невозможно проехать, автомобилистам негде было припарковаться, но Алевтине было все равно – она победила.
— Это вы хорошо придумали, – одобрил ее Васька. – Только что вы эти фиолетовые только садите? Давайте, может, я выделю денег – закупим желтых, красных, оранжевых…
— Еще чего удумал! – прервала его Алевтина. – Какие хочу, такие и сажаю.
Мимо Марины она теперь ходила с видом победителя – смогла-таки уделать вредную собачонку! Марина же вроде как и не замечала всего этого, но однажды вдруг преградила путь и сказала:
— Здравствуй, Алевтина! Это правда, что в местный клуб по нардам принимают женщин только по парам?
— Да, – осторожно произнесла Алевтина, не понимая, куда та клонит.
— И ты уже много лет пытаешься туда попасть?
Этот вопрос Алевтина оставила без ответа – будто Марина сама все это не слышала!
— Я могла бы подать заявление вместе с тобой.
Алевтина чуть было не крикнула: «Давай!», но вовремя прикусила язык – что-то было такое во взгляде этой Марины, что не предвещало ничего хорошего.
— Ты, что ли, умеешь играть? – вместо этого насмешливо спросила Алевтина.
— Умею. Дед научил. Так что?
— Ну… Можно, конечно, – осторожно согласилась Алевтина.
— Но у меня условие!
«Я так и знала!», – подумала Алевтина, прощаясь с мечтой – наверное, та потребует клумбу для своего троглодита.
— И какое?
— Ты согласишься пойти на свидание с Ефимычем.
Алевтина окаменела.
— Откуда ты знаешь?
— Птичка на хвостике принесла.
— Знаю я эту птичку! – разъярилась Алевтина. – Как был в школе ябедой, так им же и остался!
Она уже представила, как сейчас пойдет к Ваське и выскажет ему все, что о нем думает (а никто, кроме Васьки, не слышал того давнего разговора, когда она пришла в первый раз проситься в клуб, а Ефимыч сказал – сходишь со мной в театр, тогда приму), но тут Марина схватила ее за руку и произнесла.
— Не сердись, он сам мне сказал.
— Кто? – поразилась Алефтина.
— Ефимыч. Любит он тебя, глупую, а ты даже одного шанса ему не хочешь дать.
— Да какие шансы в нашем возрасте, – пробурчала Алевтина. – Тут до зимы бы дотянуть.
— Не прибедняйся! Луковиц да семян поди лет на десять у тебя припасено!
Что правда, то правда…
— Ну так что?
— Мне надо подумать, – сказала Алевтина, развернулась и ушла.
***
Они вместе подошли к столу, за которым по обыкновению сидел Ефимыч со своей командой, и остановились. Старики подняли заинтересованные взгляды, но не произнесли ни слова – все косились на Ефимыча.
Марина первая положила на иссохшие серые доски лист с заявлением.
— Что это? – упавшим голосом спросил Ефимыч, который, похоже, и так уже обо всем догадался.
— Заявление о вступлении в клуб, – весело произнесла Марина.
— Женщин не принимаем, – проворчал он.
— Пункт три точка пять, – раздался голос с другого края стола. – Женщины могут вступить в клуб только парами.
С этими словами заявление на стол положила и Алевтина.
Ефимыч вздохнул, зыркнул на Вовку Шемякина, который имел неосторожность произнести эти слова, после чего нехотя сказал:
— Раз так… Мы рассмотрим ваши заявления. Срок – неделя.
Алевтина развернулась, собираясь покинуть поле боя, но Марина громко кашлянула. Пришлось остановиться – договор есть договор, нужно его выполнять. Глядя на свои туфли, она пробурчала:
— Я насчет этого… Ну про театр… Если предложение еще в силе…
Она не успела договорить – Ефимыч подскочил на ноги, сверкнул золотым зубом и прокричал:
— Хвала небесам, наконец-то эта женщина образумилась!
Догадываясь, видимо, и о том, кто стоит за этим его внезапным счастьем, он расцеловал Марину в обе щеки, после чего чопорно поцеловал Алевтине руку и побежал к дому.
— Ты куда? – крикнул ему напарник по игре. – Еще же не закончили.
— Билеты покупать, пока она не передумала!
— А с кем же мне играть?
— Так с ними и играй! Будем считать, что кандидатуры рассмотрены и утверждены. Досрочно!
Тем вечером Алевтина, счастливая после трех подряд выигрышей (даже знаменитого Шемякина обыграла!) и немного раздосадованная после одного проигрыша (и кто эту Марину так играть научил?), пошла смотреть платья на сайте. А что – в театр же нужно в чем-то идти, а прежние уже давно вышли из моды. Но тут на глаза ей попались луковицы розовых и желтых тюльпанов и саженцы голубых как небо гортензий. Раньше она бы прошла мимо и не заметила, но сегодня… Сегодня что-то изменилось в ее душе, и она положила их в корзину вместе со строгим, но достаточно элегантным синим платьем…