— Елизавета Семёновна, вы бы заглянули в двадцатую палату, — медсестра Аня, вздохнув, закатила глаза.
— А что там? Я же утром обход сделала, всё хорошо, — удивились Лиза, поправила шапочку, размяла руками шею. — Ань, я с ног валюсь, вторые сутки пошли уже, может, попозже, а? Пойду, хоть кофе попью…
— Нет, там эта ваша, Говорова, врача требует. Плохо ей, говорит, — пожала плечами Анюта. — А кофе я вам пока заварю, хотите?
— А знаешь, хочу! — улыбнулась Лиза. — Спасибо тебе. Ладно, пойду, спрошу, что на этот раз…
Лиза только недавно стала полноправным, самостоятельным врачом, пройдя все этапы обучения. Она трудилась в больнице под присмотром своего отца, известного и уважаемого человека, Семена Петровича Фомичёва. Заведуя отделением, Фомичёв дал в нём место и дочери, но строго контролировал все её поступки, решения, назначения, постоянно требуя от Лизы быть лучше.
Говорова Полина Фёдоровна, пожилая женщина, поступившая в больницу неделю назад, уже познакомилась со всеми врачами, даже заведующий отделением к ней наведывался, не по своей воле, но по долгу службы. После её беседы с завом интернам было запрещено даже близко подходить к двадцатой палате, врача сменили с мужчины на Лизу, потому что осматривать себя Полина Фёдоровна могла позволить только такой же даме, как она. Говорова постоянно на что–то жаловалась, создавала лишнюю суету и нервотрёпку, любые процедуры переносила с трудом, от уколов её всю трясло.
Елизавета Семёновна, натянув на лицо улыбку, постучалась, зашла в палату.
Полина Фёдоровна стояла у окна в уютном байковом халате, пила из фарфоровой чашечки крепкий, правда, растворимый, кофе.
— Вы что?! Вам сейчас это нельзя! Мы же обсуждали… — покачала головой врач.
— Ах это вы, Лизонька… Небыстро вы, не спешите… А вдруг я умираю?
— Для экстренных случаев у нас существует кнопка у кровати, — выпрямившись и чуть улыбнувшись, ответила Лиза. — Мы обе с вами знаем, что вы в полном рассвете сил, вы прекрасно выглядите, даже румянец появился. Ну, думаю, что скоро будем вас выписывать, да? Как вы, по дому соскучились?
«К любому пациенту можно найти подход!» — любил говорить Лизонькин учитель, профессор Чумаков, большой умница и кладезь знаний. — «Иногда можно поиграть в их игру, иногда – показать, что ты сам по себе, не поддашься на манипуляции. Здесь надо быть тонким психологом, Лизок, чувствовать.»
С Говоровой, кажется, у Лизы получилось – немного иллюзий, что Полина Фёдоровна главная в больнице, немного иронии, которую женщина любит, немного того, что Чумаков называл «сам по себе», и вуаля – Говорову передали Елизавете Семёновне целиком и полностью. Отец Лизу похвалил, сказал, что это хорошо, но… У него всегда были эти «но»… Раньше папа казался Елизавете Богом, а заслужить его одобрение равнялось крещению или сразу принятию в рай. Но это было ужасно трудно сделать, «но» выскакивали на каждом шагу и портили всю картину…
— Домой? Детка, какие могут быть выписки, если меня всю от ваших лекарств мутит, выворачивает! Подберите мне хорошие препараты, тогда и поеду домой! — осторожно, чтобы не пролить кофе, развела руками Полина Фёдоровна. — Вы посмотрите, дорогая, как меня обсыпало! Утром медсестра капельницу пришла ставить, как раз по вашему назначению, уж так вену колола, так больно колола… Неумёха какая–то! А потом я зачесалась вся!
— Я знаю. У вас аллергия, я уже отметила в карте, чтобы заменили, — сочувственно кивнула Лиза.
— Нет, нет! Елизавета Семёновна, дорогая, вы бы, может, посоветовали какое–то новое, современное лекарство! Я тут прочитала, что в моём случае надо принимать… Сейчас… Где–то я тут в журнале подчеркнула… Так… Суставы, коленки… Не то! Ах, нашла! — Полина Фёдоровна прочитала длинное название. — Вот! Вы о таком слышали?
— Конечно. Его представляли на недавней конференции по гастроэнтерологии, но мы пока не располагаем им, оно дорогое, да и выпущено пока в небольших количествах… Есть неплохие аналоги…
— Что? Аналоги? Заменители? Фу, Лиза! Я не хочу так, выпишите мне лучшее!
— Не могу. Мы не выписываем дорогие препараты. В вашем случае это не принесёт значимых изменений.
— Ну тогда хотя бы напишите мне, как называется, сколько принимать. Я Олегу, сыну, скажу, он купит, я буду под вашим чутким руководством пить это лекарство. Вот бумажка, вот ручка, вперёд!
— Наши лекарства не хуже, вы только зря потратите деньги, — покачала головой Лиза. — Давайте–ка я карту вашу ещё посмотрю. Так… Показатели крови уже пришли? Отлично… Гемоглобин низковат…
Полина Фёдоровна, жахнув вдруг чашечкой о тумбочку так, что фарфор разлетелся вдребезги, гаркнула:
— Пиши! Я не привыкла повторять дважды! Сколько мне тут ещё валяться?! У меня встречи срываются, дела! Вы лечите меня ерундой, мне это надоело! Пиши, а не то я накатаю на вашу больницу такую жалобу, что мало не покажется!
Елизавета Семёновна, подумав и пожав плечами, написала на клочке бумаги название, дозировку, потом, положив записку на тумбочку, добавила:
— Только учтите: препарат новый, сейчас будут продаваться подделки, хорошо, если просто мел, а бывает, что…
— Ой, ну что вы! Мы найдём хорошего фармацевта! Всё, идите, Лиза, идите! Мне пора заниматься йогой.
Доктор, прикрыв за собой дверь, услышала, как Полина Фёдоровна рычит и шумно выдыхает, выполняя одной ей ведомые упражнения…
— Ну пусть нервы в порядок приводит, — кивнула Лиза. — Все болезни от них же…
Устроившись на мягком диванчике в ординаторской, Лиза мелкими глоточками, жмурясь от удовольствия, пила заваренный Аней кофе. Вот это блаженство! Это чудо, островок покоя и наслаждения в постоянной больничной суете!
— Спасибо, Анют! Твой кофе — самый лучший, сказочный какой–то! — Лиза вдохнула крепкий, чуть с оттенком шоколада аромат. — Научишь такой же делать?
— Нет, лучше я свою кофейню открою, а вы ко мне с семьёй будете ходить! — рассмеялась Анюта. — Стану бизнесвумен.
— Ну договорились, ладно! Только чур мне скидка! — кивнула Лиза, отставила пустую чашку и, свернувшись клубочком, уснула. Аня накрыла её пледом и вышла в коридор…
А через два часа Лиза уже стояла перед отцом, Семёном Петровичем. Рядом с ним, утирая платком лысую голову, весь красный, трясущийся, кричал сын Полины Фёдоровны, Олег Николаевич.
— Вы что себе позволяете?! Да как вы смеете требовать такие дорогие лекарства?! Это вымогательство! У нас бесплатная медицина, у нас полис, мать – ветеран труда, а вы…! Вы…
Мужчина тыкал в сторону Елизаветы пальцем, переходил на фальцет, тряс в руках записку с названием лекарства.
— Елизавета Семёновна, объяснитесь, пожалуйста. Вот Говоров заявляет, что вы, якобы, отказались лечить его мать, пока семья не купит это дорогое лекарство, что якобы без него Говорова умрёт… Даже написали на листике название. Я жду вашей трактовки событий.
Лиза, попросив разрешения сесть, так как кружилась голова, рассказала, как было дело – как Полина Фёдоровна вычитала про этот препарат, как настаивала, что должна лечиться только лучшими средствами, как уверила, что хочет приобрести эти таблетки, угрожала подать жалобу на клинику.
— Я предупредила, что в больнице лекарства не будет, так она уверила, что купят сами. Я рассказала об аналогах, возможных последствиях, но… — Лиза развела руками, — Полина Фёдоровна всё же настаивала на этом препарате. Вернее, что она хочет его купить, попросила написать для аптеки название. Никто не отказывается лечить вашу мать, Олег Николаевич, вы или она что–то перепутали.
— Да вы что?! Мать в слезах позвонила мне и велела бежать в аптеку, привезти ей это лекарство, и вы утверждаете, что… Да вы вымогательница! Я точно на вас жалобу напишу! Я добьюсь служебной проверки, и вас вытурят отсюда! Вас даже полы мыть в клозетах не пустят! Десять тысяч упаковка лекарства! Выдумала ещё, старуху за такие деньги лечить! Да вы все там повязаны, да? Вы рекомендуете, аптеки продают, потом вам отстёгивают, да? Коррупция это, Семён Петрович! — ударив рукой по столу, вскричал Олег Николаевич. — Но есть на вас управа, есть!
Он вдруг схватил свою куртку, небрежно брошенную прямо на кресло заведующего, портфель и, выйдя из кабинета, хлопнул дверью так, что со стены упал диплом. Стекло рассыпалось по полу, деревянная рамка, красивая, с изящными переплетениями растительного орнамента, треснула, разлетелась на палочки.
— Заварила ты кашу, — нагнувшись и собирая по полу осколки, с досадой проговорил заведующий отделением. — Сколько можно вас учить, что каждая подписанная вами бумажка – это камень в вашу же сторону?! Елизавета, ты меня очень расстроила. Я сомневаюсь, что ты сможешь стать хорошим врачом. Нет, я не хочу слушать оправдания, мне некогда. Ладно, иди домой, ты же вторые сутки уже дежуришь? Ничего, в приёмном побыть хорошо, это опыт, Лиза, это всё в копилку твоих знаний. Ну и наши послеоперационные требуют же врача, наблюдения требуют… Иди, а там посмотрим, что и как будет…
Семён Петрович выпрямился, строго посмотрел на Лизу.
— Пап… Ну, пап, ты же понимаешь, что я не виновата! — начала девушка.
— За каждым твоим словом, Елизавета, стоит ответственность. Ты очень разочаровала меня, повторюсь. Если Говоров даст ход делу, если про нас начнут писать что–то нелицеприятное, то потеряем финансирование. И в этом будешь виновата ты. Всё, иди. Хлеба купи, я последний кусок утром съел. Поспишь, с восьми тебя в смену поставлю.
— Пап, ну мне надо немного отдохнуть, неужели нет никого, кроме меня?! — возмутилась Елизавета.
— Я тебе всегда говорил: чтобы стать хорошим врачом, надо жить в больнице, надо дышать этим делом. Но если мой авторитет для тебя ничего не значит… Я расстроен твоим отношением к работе, Лиза. И это не первый твой прокол. То карты не подписала, то назначения какие–то странные сделала… Печально.
Семён Петрович устало вздохнул, положил на стол собранные осколки, махнул рукой, чтобы дочь ушла.
Лиза, поджав губы, подчинилась. Даже не попрощалась. И он ничего не сказал…
Папа идеальный, папа никогда не ошибается и хочет этого от других. Он прав, всегда и во всём, он не умеет прощать чужих слабостей. На нём ответственность, груз, он несёт его вот уже много лет. Он воспитывает из неумёхи–дочери такого же, как он сам, идеального врача… А она не тянет…
Уже выходя из больницы, Лиза увидела на лавочке подставившую солнцу своё накрашенное личико Полину Фёдоровну. И ведь пальто раздобыла, упросила, наверное, сестру–хозяйку, и туфельки на ней! Другие так в тапках и выбегают или в ботинках на носки, а тут – чулочки в сеточку, костюм…
— Полина Фёдоровна! — строго окликнула пациентку девушка. — Ну что же вы так меня подставляете?! Я разве заставляла покупать эти лекарства? Разве так было?
Женщина, вздрогнув, уронила с колен книгу, прищурилась. Разглядев Лизу, она вскочила, засеменила к ней, стуча каблучками и на ходу застёгивая пальтишко.
— Елизавета Семёновна! Ах, ну что вы кричите?! У меня сердце даже заболело! А что мне было делать?! Я же хочу лечиться, а мой сын очень скупой человек, пришлось припугнуть его тем, что иначе я не выздоровею, что… Ох, он так кричал, так кричал, когда узнал, сколько стоят препараты… Это было ужасно! Ну и потом, вы же, действительно, сказали, что надо купить эти таблетки! Я точно помню! Сыну так и сказала.
— Вы врёте. Мы просто обсуждали новый препарат, вы попросили написать его название. Я ничего у вас не вымогала, ничем не угрожала, лечиться вы можете и нашими лекарствами. Зато ваш сын нажаловался заведующему отделением, я получила выговор.
— Ну, деточка! — вдруг усмехнулась Полина Фёдоровна, откинула со лба пружинку химически высушенных волос. — За свои ошибки надо как–то отвечать! Эту кашу заварили вы сами. Будет вам урок. И знаете, я, пожалуй, попрошу, чтобы мне поменяли врача, и напишу жалобу, что вы сейчас на меня давите.
Лиза растерянно смотрела вслед гордо идущей по дорожке пациентке. Захотелось вдруг заплакать…
Это нервы, недосып, это просто реакция психики на перегрузки… Или нет. Это то, что отец называет «я в тебе разочаровался»…
Доехав до дома, Лиза поняла, что спать уже не хочет.
— Привет, мамуль, как ты? — забравшись в кресло и накрывшись пледом, тихо сказала в трубку девушка. Полчаса назад отец сообщил ей, что Говоров дошёл до высшего руководства, нажаловался на Лизу, обозвав её вымогательницей, в больницу едет проверка…
— Лизок, детка, как хорошо, что ты позвонила! У нас же радость такая! Тявка твоя щеночков родила. Такие славные, малюсенькие комочки… Лиза? Девочка, ты что, плачешь?
Лиза даже ничего не ответила, просто кивнула.
— Отец? Опять он?! Я тебе сто раз говорила, дочка, уходи от него! Живи сама, своей жизнью, ты сможешь!
— Я его так подвела, мама… Так подвела и его, и больницу… Я… Он сказал, что разочарован во мне, что я плохой врач…
— А он хороший! Он идеальный зато! — вспылила на том конце провода Нина Сергеевна. — Ты знаешь, он во всём же у нас лучший, никогда не ошибается, не оступается… Лиза! Не слушай ты эти оценки – «хорошо», «плохо», разочаровала или порадовала, «недурно» или «из рук вон»! Он не имеет права так говорить тебе! Это манипуляции! Ты знаешь, что я именно поэтому ушла от него. Ты решила остаться, для тебя он – бог. Но ты ошибаешься, он просто деспот. Лиза! Приезжай, родная! Приезжай, возьми отпуск и приезжай!
Нина Сергеевна ещё что–то говорила, Лиза кивала.
— Меня отстранили от работы, мама… До выяснения. Папа велел сидеть дома, — глухо ответила она. — Меня могут вызвать, задавать вопросы…
— Лиза! — строго ответила мать. Девушке даже показалось, что та ударила во что–то кулаком. — Лиза, что значит – он велел?! Подписку о невыезде с тебя никто не брал. Так, сегодня же собираешься, берешь билет, и завтра я тебя жду! Папа ей велел… Лиза, ты как школьница, честное слово! В одиннадцать дома, короткие юбки не носить, ногти не красить… Зря я тогда насильно тебя не увезла!
— Мама… Ну не надо, папа хороший, он просто хочет, чтобы я стала замечательным врачом… — устало проговорила девушка. — Извини, как раз отец пришёл, пойду встречать.
Нина Сергеевна хотела ещё что–то сказать, но дочь уже положила трубку.
Она не слышала, как кричал на Лизу Семён, как говорил, что опять ею очень разочарован, что не так он видел её будущее, что она оказалась плохой ученицей, что даже хлеба не купила…
Сначала Елизавета ещё как–то оправдывалась, потом просто молча слушала, плакала, как будто ей девять лет. Отец никогда не бил её, но иногда ей бы хотелось, чтобы ударил, и всё закончилось. Он хлестал словами, умел делать это мастерски. Именно поэтому от него ушла мама. Ей надоело слушать, что она никчёмная хозяйка, что дать Лизе ничего не может, что он, Семён, устал тащить на себе всю семью.
— Я уеду на… Уеду в общем, — вдруг вытащив с антресолей чемодан, сказала Лиза.
Отец, опешив, замолчал. Он смотрел, как дочка, вжикнув «молнией», кидает в серое нутро чемодана свои вещи, деловито ходит из комнаты в ванную и обратно, что–то носит.
— Ты что?! Я не отпускал тебя! Я… — наконец закричал он, вырвав из рук дочери какую–то кофту. Хрустнули нитки, разошёлся шов, Лиза испуганно растянула перед собой любимую вещь.
— А я сама себя отпустила, папа. Ты же меня отстранил? Мне надо побыть одной.
— Как ты смеешь, Лиза?! С матерью что ли говорила? Она тебя науськала?! Ты провинилась, дочка, теперь надо расхлёбывать! А ну стоять, я сказал! Ты обязана меня слушаться!
Как и много раз до этого внутри у Лизы всё вскипело, забурлило, но раньше она всё это сдерживала, проглатывала обиды, прикусывала язычок, но сегодня чаша переполнилась.
— Я не на плацу, папа. Ты что–то перепутал. Мне надоело разочаровывать тебя. Отдохнём друг от друга. Всё, — Лиза что–то быстро набрала в телефоне. — Билет есть. Пока, папа. Я напишу. Может быть…
Она быстро шла по вечерней улице, катила за собой чемодан, лишь бы не передумать. Ведь она расстроила отца, ослушалась, идёт на вокзал, а он не разрешал! Он уже звонил ей три раза, но она не ответила…
Лиза зашла в купе, сунула вещи под столик у окна, села и уставилась в окно. А там чернота. И её отражение, какое–то вытянутое, испуганное, кривое. Пять неотвеченных вызовов от отца, пластиковый стакан с чаем на столике… Лиза вдруг улыбнулась. Она в первый раз сбежала из дома, в свои–то двадцать девять.
— Ну когда–то надо начинать! — усмехнулась она и сделала большой глоток чая с мятой, который купила в кафе.
Дверь купе отодвинулась, и маленькое пространство сразу заполнилось детским плачем, криками, шорохом пакетов и руганью.
— Ну подвинься, что ты встала?! — рычала худая, бледная женщина на девочку лет четырнадцати. А та, встав посередине купе, разглядывала Лизу. — Валька, курица! Безрукая неумёха! Возьми у меня Пашку, я в сортир хочу!
Девочка послушно взяла на руки хнычущего, укутанного в комбинезон и шерстяную шапку малыша. Тот бил ручками и извивался. Валентина стала укачивать его, но Паша замолкать не собирался. А мать выскользнула из купе. Лиза видела, как она прошла к зданию вокзала.
— Здравствуй, может, помочь тебе? — спросила Лиза, отставив чай. — Меня Елизаветой зовут. Давай мы твоего братика разденем. Тут жарко, вот он и кричит.
Девушка протянула руки, хотела снять с малыша шапочку, но Валя отшатнулась.
— Не надо. Это не ваш ребёнок. Не смейте трогать! — звонко закричала она.
Паша, напуганный громким звуком, заплакал ещё сильнее.
— Ну хорошо. Извини. Ты права.
Лиза села на своё место, отвернулась к окну. В отражении она видела, как Валька усадила ребенка на нижнюю полку, расстегнула ему комбинезон, что–то приговаривая и шепча. Малыш замолчал.
— Пааашенька… Мааальчик, — улыбалась Валентина. — Сейчас мама придёт, покормит тебя. Не плачь, я куплю тебе калач!
Прошла по коридору проводница, спросила, не надо ли чего, поинтересовалась, где женщина – мать Вали.
— Она сейчас придёт. Она в туалет пошла! — быстро ответила девочка, вынимая из баула пакетик с сухарями и сунув один брату. Тот стал причмокивать, потом вдруг хихикнул, поймав Лизин взгляд. — Чужая тётя! Паша, нельзя смотреть! Отвернись! — строго сказала ему сестра, закрыла глаза Павлика рукой. Он опять закапризничал, уронил сухарь, залился плачем.
— А ты тут что? У нас две нижних полки! — нарисовавшись в дверном проёме, гаркнула мать ребятишек. — Мотай отсюда наверх. Валька, занимай её место, я с Пашкой лягу.
— Извините, — Лиза смущенно собрала разложенные на сидении вещи, положила их наверх, залезла на полку сама.
— Так, — не обращая на неё внимания, распоряжалась женщина. — Где тут у нас что?
Она копалась в сумках, рыскала там руками. Потом наконец вынула бутылку водки, завернутые в фольгу бутерброды. Стукнув донышком железной чашки по столу, пассажирка плеснула себе из бутылки, выдохнула, выпила залпом, потянулась, уткнувшись в Валины волосы носом, зарычала.
Валя, замерев, ждала, пока мать оставит её в покое.
— Эй, ты?! Как там тебя? Будешь? — уже добродушно кивнула Лизе попутчица. — С устатку, а?
— Нет, спасибо, я не пью, — пожала плечами девушка. Она видела, как смутилась Валентина при виде шатающейся матери, как закусила губу, а та всё равно дрожала…
— Что, вообще? Да ладно! Первое же дело – в дороге–то! Меня Машей зовут, а тебя? — не отставала женщина.
— Елизавета, — представилась девушка.
— Лизка, значит? Слышь, Валентина? Елизаветой её зовут! — хохотнула Мария, ткнула дочку в бок пальцем, шикнула на сына. — Ну, поесть надо.
Лиза делала вид, что читает, но краем глаза видела, как развернулась на столе фольга. Маша сунула в руки дочке дурно пахнущий бутерброд с колбасой. Паше достался один хлеб. Сама Мария ещё откупорила консервную банку. По купе поплыл запах рыбы. Застучала по железу вилка. То и дело лилась в кружку прозрачная жидкость…
— А ты у нас кто? — вдруг подмигнув Лизе, спросила попутчица. — Слышь, Лизавета! Не молчи! Я не люблю, когда не отвечают! Презираешь меня? Пьющая мать – горе в семье, да? — заводилась потихоньку Мария.
— Мам, не надо. Ну что ты? — дернула за рукав мать Валентина, но тут же схлопотала подзатыльник.
— Я спрашиваю, кто ты есть?! — стукнула маленьким кулачком по столу Мария.
Она и сама была вся маленькая, худенькая. Даже удивительно, как вдвоём с Валей они дотащили сюда свои баулы.
«Маленький вес, астеничное телосложение… Такие люди часто в алкогольном опьянении становятся злыми, буянят… — вспомнила Лиза лекции по клинической психологии. — Значит, надо быть осторожнее!»
— Я врач, — ответила Елизавета, наблюдая, как Мария вытирает себе и сыну рот грязным носовым платком.
— Врааач? — протянула любопытная соседка. — Солидненько. Деньги, наверное, лопатой гребёшь? Знаем мы, как вы лечите! Тех, у кого деньги есть, да. А вот других, например, папку твоего, Валя, не стали лечить. Ну куда же ему!.. Он у нас рабочим был, денег мало, одевались плохо… — всхлипнула Мария. — так и сгноили его… Так и…
— Мам, папа спился, — тихо погладила мать по руке Валя.
— Спился? Спился?! Что ты говоришь, курица?! Пошла вон! Не тронь меня! — оттолкнула девочку Мария, потом, втянув носом, улыбнулась. — Врач, значит… А едешь куда?
— А вы? — спросила Лиза.
— Да так, на заработки.
— Я к маме. В отпуск.
— Мать жива у тебя? Хорошо… Одним, понимаешь, всё, а другим…
Женщина задумчиво уставилась в окно, потом всхлипнула, махнула рукой и выпила.
— Валька! Сигареты поищи! Где они? Ищи, оглобля! Вот дал бог неумёху! Доставала же только что!
Маша закашлялась, сложилась пополам, потом, вдохнув, выпрямилась, невесело усмехнулась.
Валя кинулась шарить по сумкам, но ничего не нашла. Поезд уже отошёл от перрона, набирал скорость. Проводница раздавала постельное бельё, в соседнем купе кто–то пел.
— Досадно. А всё ты! — замахнулась на дочь Маша. — Ладно, на остановке куплю. Эй, ты, кондуктор, нажми на тормоза! — закричала она, открыв дверь. — Когда остановка?
Проводница буркнула в ответ, что только через два часа.
Маша кивнула, села обратно, снова пристала к Лизе: есть ли у неё муж, семья, с кем живёт. Узнав, что Лиза проживает с отцом, Маша прыснула пошлым смешком, подмигнула попутчице.
— Ну–ну… Ладно. Как там, говоришь, тебя зовут?
Лиза снова назвалась, Маша прошептала её имя, а потом, свалив всё со стола в пакет, велела Вале ложиться спать. Паша, обсасывая всё тот же кусок хлеба, капризничал.
— Ему надо попить! Столько мучного нельзя! — не выдержала Лиза. — Ему бы кашку на ночь…
— Чего? Поучи меня ещё! Сама с папкой живёшь, вот ему кашки и вари! Некогда мне каши варить. Пашка, грудь будешь? Ну на!
Маша отвернулась, расстегнула платье, прижала мальчика к себе и, закатив глаза, стала раскачиваться.
— Что вы делаете?! Вы же пили! Ему нельзя! — резко села Лиза, ударилась головой, охнула.
— Зато спит всю ночь, не пикнет даже! Тебе же лучше! Не мешай. Отвернись, я сказала! — гаркнула Мария.
— Да на вас надо подавать заявление в комиссию по делам… — начала Елизавета, но Маша только прыснула смешком, потом загудела, думая, что поёт колыбельную.
Валентина испуганно наблюдала за молодой соседкой, потом, улегшись, как велела мать, накрылась с головой, затихла.
Паша тоже обмяк, перестал дергать ручками. Мария уложила его к стенке, сама легла рядом, выключив в купе свет…
… Лиза проснулась от детского плача. Валя уговаривала братика замолчать, но тот не унимался.
— Что?! Что тут у вас? Всех перебудили! — постучалась к ним проводница, Лиза открыла дверь, растерянно, полусонно глядя на неё. — Где пассажирка, мать детей?
— Где мама? — обернулась Валя, тоже уставилась на Лизу.
— Откуда же я знаю?! Может, курит? Или в туалет пошла? — пожала Лиза плечами, потом увидела на столе записку. Вырванный из Лизкиного блокнота листик, выпотрошенная сумка валяется рядом, кошелёк почти пустой.
«Расти их сама. У тебя лучше получится. Кашки вари и что там ещё… Отцы их померли. А мне дети теперь обуза. Отказываюсь от них. Деньги твои взяла, уж прости.»
Лиза опустилась на койку, растерянно глядя на испуганную Валю.
— Что там?! Ну! Что? — крикнула девочка, стала вырывать записку из рук, но Лиза не дала, спрятала.
— Мама отстала от поезда. Она, видимо, пошла за сигаретами, а поезд уехал. Но мы её обязательно найдём, это же очень просто, да? — тихо спросила Лиза у проводницы, Аглаи Александровны. Та, догадавшись обо всём, прижала руки ко рту…
Пашу накормили найденными у других пассажиров, которые тоже ехали с малышом, детской кашей. Лиза осторожно дула на большую, слишком большую для Паши ложку, потом, приложив её ко рту мальчика, сама как будто маленькими глотками пила жиденькую смесь.
Валя сидела рядом. Её трясло.
— Мама бросила нас, да? — вдруг прямо спросила она.
— Что ты?! Я же сказала, отстала от поезда. Найдётся! — уверенно покачала головой Лиза, потом, дав Павлику в ручку пустую ложку, погладила Валю по плечу. Девочка отстранилась.
В купе сунула голову проводница, что–то зашептала Лизе. Лицо той стало серьёзным, строгим.
— Ну а я что могу?! — точно оправдывалась Аглая Александровна. — Порядок такой. Как приедем, так сразу… Вас будут ждать…
— Ты сдашь нас в приют? — громко спросила Валентина, прижимая к себе брата. — Мы сбежим, слышишь?! Я не дам нас сдавать! Не дам! Не дам!
Она кричала, топала ногами, прижимая Пашку к груди. Только что её предала и продала мать, оставила, бросила, выкинула, ушла. Это было самым страшным после смерти отца…
Мама была разной – злой, доброй, пьяной, трезвой, смешной, грубой… Она не умела хорошо готовить и постоянно увольнялась, она била Вальку и Павлика… Но она была мамой… Другой им с Пашей не надо! И в детдом они не пойдут! Нет!..
Лизе позвонил отец. Она сбросила его звонок. Тогда Семён Петрович прислал сообщение, что в больнице организована проверка, на Лизу наложен выговор с занесением в личное дело, и он, отец, очень расстроен таким её провалом, тем, что она оказалась таким некачественным врачом. Да, так и написал – «некачественным»…
Лиза выругалась, бросила в сумку телефон, пошла догонять проводницу.
— Когда она ушла? Где? Вы запомнили? Почему не подняли шум, когда она не вернулась? — приставала она к Аглае Александровне с вопросами.
Та, вздохнув, развела руками.
— А я, что, за всеми услежу? Кто–то вышел, потом обратно вроде прошли. Эта дамочка с кем–то на платформе разговаривала, смеялась. Но я подумала, что нормально всё… Ой, что теперь с этими будет… Нет, я начальнику станции позвонила, женщину ту описала, потом в полицию ещё, конечно, сообщили. По прибытии вас встретят работники вокзала. Жалко девчонку, взрослая уже, запомнит ведь…
Всхлипывая и вытирая глаза платком, женщина кивнула подошедшему пассажиру:
— Что вам?
Тот попросил чай…
Лиза, вздохнув и обернувшись на своё купе, заметила, что Валя стоит в проходе. Она, скорее всего, всё слышала, потому что снова заплакала.
Елизавета, подойдя к Вале, положила руки ей на плечи, заставила смотреть на себя.
— Послушай меня очень внимательно, Валя. Ты и Паша пока поживёте со мной и моей матерью. Я не разрешу забирать вас в детский дом, мы найдём вашу маму. Всё будет хорошо! Ты слышишь меня? Твоя задача написать вот тут, — она сунула Валентине свой блокнот, — всё, что ты знаешь. Как полностью зовут мать, где вы жили, куда ехали, в общем, всё. Понятно? Это поможет!
Валентина, всхлипнув, кивнула, отдала Елизавете Павлика, села писать. Она с трудом выводила буквы, то и дело отвлекалась, что–то шептала, оглядывалась на Лизу. А та, развернув ребёнка к окошку, показывала на деревья, взлетающих с дорожного полотна ворон, на домики и цветущие в садах кусты.
— Красиво, да? Нравится тебе? — спросила она у Павлика. Тот что–то лепетал и дёргал ножками.
Валентина, пыхтя, ещё минут пять посидела, потом протянула листик Елизавете. Девушка старалась вчитаться, но ничего так и не разобрала. Набор букв разного размера, какие–то вообще не в ту сторону…
— Ты не умеешь писать? — тихо просила Лиза. Валя насупилась. — А в школу ходила?
— Какая вам разница?! Вы не мама, что вам до нас? Отдайте мне братика!
Елизавета вздохнула, потом вспомнила, как ругал её отец, что написала очередной диктант на «тройку». Она его позорит, она совершенно никуда не годна… И всю свою жизнь Лиза доказывает ему, что всё может, что она хорошая…
— Ничего, Валя. Ты всё равно молодец! Паша сразу с тобой успокаивается! Ты не бойся, всё будет хорошо.
— Я есть хочу, — буркнула Валя.
— Ой, точно, мы же с тобой Пашу покормили, а сами… Так, надо что–то придумать. Я вообще в дорогу ничего не брала… Ну, придётся шиковать. Что там у нас в меню вагона–ресторана?
Лиза что–то сказала проводнице, та кивнула. Через десять минут Валька уплетала яичницу, а Лиза маленькими глотками пила кофе. Совсем не такой вкусный, как у Анечки, но на безрыбье, как говорится, и рак – рыба, так что нечего нос воротить!
Ехать оставалось еще полтора часа. По очереди развлекали Пашу, тот вяло смотрел на Лизу, цеплялся за Валину руку.
— Чувствует… Он всё чувствует. Ищет её. Смотри, запомнил, что она здесь сидела, теперь ждёт… — опять зашмыгав носом, сказала, показывая на братика, Валя.
— Он горячий. Температуру бы померить, — покачала головой Елизавета.
— Он всегда такой. Мама говорит, что он «горячий парень», — усмехнулась девочка.
— Нет, Валя. Он слишком горячий. Доехать надо поскорее…
За окнами широкими простынями стелились вспаханные, разделённые на квадратики поля, перемежавшиеся тонкими полосками деревьев, светло–бежевыми, с продавленными колеями, дорогами. Домики, кучками толпившиеся то тут, то там, подмигивали поезду, отражая утреннее солнце в окошках…
— А где вы жили раньше? Откуда сейчас едете? Валь, найди, пожалуйста, в ваших сумках, во что переодеть Павлика. И помыть его нужно.
Лиза, пока Валентина искала в баулах одежду для брата, вышла в коридорчик.
— Аглая Александровна, вы не могли бы мне из кружечки полить, ребенка помыть хочу, — шепотом обратилась она к проводнице. Та, ворча, что надоели ей эти пассажиры, всё же послушно нашла у себя под койкой ковшик, налила туда кипятка, разбавила холодной водой, взяла с полки чистое полотенце.
— Неси своего подкидыша. Сама ещё девчонка, а уж два раза мама, — улыбнулась она. — Ой, сдаётся мне, девонька, так оно и будет.
Паша лениво держался за руки Елизаветы, дрожал и сглатывал.
— Что–то хворый какой он. Мать–то, поди, и не следила за ним. И как только она билеты на поезд купила! Куда ехали–то, девочка сказала? Ну держи его крепче! Теперь в полотенце заверни парня.
— Валя не знает, куда везла их мать… Может, она так и хотела их бросить? — прошептала Лиза. — Паша! Пашенька, ну что ты так смотришь? Сколько нам ещё ехать?
— Полчаса. Тебя кто–то встречает?
— Нет. К матери еду, она у меня одна живёт, недалеко от Николаевска домик у нас, садик небольшой.
— Хорошо деткам так будет. И хорошо, что лето опять же, разберешься, а то девочке же в школу!..
Лиза так надолго не загадывала, только пожала плечами…
… — Ну, где тут дети? — полицейский, проталкиваясь мимо сходящих с поезда людей, поискал глазами проводницу.
Аглая Александровна помахала ему рукой.
— Тут они, в купе сидят. Мальчик совсем плохенький, болит у него что–то. С ними там эта девушка…
— Разберёмся! — буркнул мужчина. — Здравствуйте, документы ваши, пожалуйста.
Он уже распахнул купе и смотрел на Лизу строго, прямо.
Она протянула ему паспорт и записку.
— Пройдёмте, — кладя Лизин паспорт к себе в карман, продолжил он. — Вещи помочь вынести? Ну ясно, помочь… Баулы–то чьи?
— Наши, — ответила Валя. — Мамины.
— Торгашка что ли? — спросил мужчина, вытаскивая в опустевший коридор вещи.
— Ну, да…
Валентина прижала к себе Павлика, Лиза встала рядом с ними.
— Нам в больницу надо. Мальчик горит весь! — строго сказала она.
— Поехали, там разберёмся! — мотнул головой полицейский. Он помог всем сесть в машину, микроавтобус, сам прыгнул на переднее сидение рядом с водителем.
— Федь, тут сообщение пришло… — протянул шофёр коллеге свой телефон. — Вроде место совпадает. Покажи женщине…
Фёдор повернулся, посмотрел на Лизу, та вся напряглась, выпрямилась.
— Выйдем, — бросил мужчина. — А ты, Егор, сообщи в третью областную, что сейчас заедем. Ребёнок младший болен.
Лиза быстро посмотрела на фото, зажмурилась, посмотрела опять. Она врач, она была в морге сто тысяч раз, её не пугают покойники, но тут…
— Неприятно, согласен. Говорят, она в какую–то компанию напросилась, выпили, потом… Эх…
— Это она, — кивнула Елизавета. — И что теперь с детьми?
— В приёмник, потом в больницу, на карантин, дальше детдом. Только порознь, видимо, придётся. Возраст такой, что… Да вы не волнуйтесь, в участке напишите, как было, и отпустим вас.
— Федь, ну поехали что ли? — опустил стекло водитель.
— Да. Елизавета Семёновна, садитесь.
Валя всё вглядывалась в лицо своей попутчицы, пыталась угадать, что там было, что показывали, о чём говорили…
А потом была больница, заворот кишок у Паши, операция без полиса и других документов.
Главврач больницы заполнил бумаги со слов Лизы и Валентины, велел им ждать внизу.
— Нет, я с Пашей пойду. Ему страшно одному! — топнула ногой Валя.
— Ишь ты, северный олень! — улыбнулся врач. — Да ему сейчас уже не важно, кто рядом. Вовремя привезли. Чем же вы его кормили?!
Елизавета отозвала доктора в сторону, рассказала, что видела сама. Тот вздохнул, отвернулся.
— Нормально всё будет с вашим Павликом. Идите, там, на первом этаже кафе есть, перекусите.
Лиза кивнула, потянула за собой Валю. Та замотала головой, заплакала.
Девушка присела, взяла девочку за руки, уверенно, смело посмотрела ей в глаза.
— Валя, у нас всё будет хорошо, так доктор сказал. Паша уже уснул, а тебе надо попить чай и накопить силы. Они понадобятся…
Через полчаса в больницу, с сумкой наперевес и расширенными от ужаса глазами, влетела женщина. Ярко–красный спортивный костюм, волосы собраны в пучок, на щеках румянец, глаза аккуратно подведены, тени лежат изысканно, нежно, так, будто и нет их вовсе, а сама эта женщина такая красивая, свежая. Белые кроссовки легко несли её по скользкому полу вперед, к справочной.
— Фомичёвы. Ну, то есть я не знаю, как фамилия мальчика, только недавно вам привезли, заворот кишок. И с ним моя дочь, Фомичёва Лиза, с ней девочка, Валя! — выпалила, бухнув сумку на пол, громко сказала вошедшая, наклонившись к окошку.
— Да что вы так орёте–то?! Не на построении же! — помотав головой, улыбнулась сидящая в справочной девушка.
— Извините, Ольга, — прочитав на бейджике имя медсестры, улыбнулась в ответ посетительница. — Просто всё так неожиданно, да ещё операция… Где мои, не знаете? И как там мальчик? Кто сегодня дежурит у вас?
Оля посмотрела на расписание врачей.
— Мальчик на операции. Кондаков оперирует. Ваши в кафетерии. Они у нас сегодня достопримечательность.
— Кофе гоняют? Нет чтобы бабушку встретить! — заворчала Нина, опять подняла сумку.
Оля покосилась на её тяжелую кладь.
— А, это тут у меня гантели, купила по случаю, по три кило каждая. Ну и девчонкам переодеться. Что смогла, нашла… Пойду!
Нина быстро нашла глазами сидящих за столиком «девочек». Красный спортивный костюм решительно двинулся вперед, перерезав путь какому–то интерну с подносом, полным булочек.
— Извините, молодой человек, а столько сладкого вредно! — подмигнула парню Нина. — Лиза! Лизок! — она уже махала рукой дочке.
Пока Лиза и Нина обнимались, Валентина, сжавшись, сидела на стуле. Но тут Нина обратилась прямо к ней, протянула свою ухоженную руку.
— Привет. Я Нина Сергеевна, мать этого подающего надежды врача. А ты Валя? Операция пока идёт, Валюша, но хирург – мой друг.
— Мам, ты не говорила, что у тебя такие обширные связи в местной больнице! — восхищаясь матерью, улыбнулась Лиза.
— А ты не спрашивала. Ну ладно. Итак, в сумке одежда. Я не знаю, что надо – не надо, притащила много. Паше вашему тоже у соседки взяла комбезы всякие. Лиз, ну что ты раньше не позвонила? Организовали бы скорую к вокзалу. И вообще, что ты едешь, не сказала… Валя, а у нас щенки же! Пять штук! Тявка, Лизина собака, выдала мне тут на-гора…
Нина болтала, намазывала на хлеб масло, подсовывала куски Вале. Та, огорошенная таким напором слов, жевала и тянулась за следующим бутербродом. А Лиза была так благодарна матери, что размякла вся, разомлела, потягивала молоко из стаканчика и клевала носом.
— Кондаков? Нет? Маринка, ты? — Нина Сергеевна уже кому–то звонила по сотовому. — Ну как там наш Пашенька? Да, родственница! Ну что ты придираешься?! Он мой внук! Ну что? Отлично. Пустят к нему? Нет? Вредины. Ну хорошо. Скажи, пожалуйста, Саше, что я и девочки мои ждём его внизу, в кафе. Скажи, гамбургер за мой счёт будет. Пусть летит на всех парах! Ну целую, пока!
— Нина Сергеевна в прошлом врач–окулист, — пояснила Лиза Валентине. — У меня в роду все врачи. Так вот, сейчас мама не практикует, но, как оказалось, у неё большие связи!
Валя кивала, улыбалась, слушала, что с Пашей уже всё хорошо, что сейчас придёт врач и всё расскажет… И ей казалось, что скоро они поедут домой, не знала, куда, просто домой, и верила, что Нина – на самом деле её бабушка, а Лиза… Лиза пусть будет мамой. Она ничего, только иногда такая нерешительная…
— Лиза, маму нашли, да? — вдруг спросила Валя, вспомнив о разговоре полицейского с девушкой.
— Ну, я не знаю. Они нам сообщат. Валь, иди, купи себе ещё сок, а я пока с тётей Ниной подожду врача.
Лиза сунула девочке деньги, показала глазами на прилавок, но Валька упрямо выдвинула вперед подбородок.
— Вы будете говорить что–то плохое, я чувствую. Скажи, как есть! Скажи, что с мамой! — закричала девочка. Все обернулись.
— Не здесь, — Нина встала, взяла своих подопечных за руки, повела в коридорчик и, найдя там укромный уголок, усадила всех на банкетку. Она кивнула дочке, чтобы та сказала всё, как есть.
— Не надо, она же… — прошептала Лиза.
— Скажи. Она сердцем уже всё знает, детка… Не обманывай. Ты врач, ты умеешь сообщать об этом. Ты найдёшь слова…
Валя слушала молча, потом зажмурилась, закрыла лицо руками. Нина обняла её, как будто два крыла раскинула и спрятала в пушистых перышках большую беду маленького сердечка. Она не говорила, что это «ничего», что всё пройдёт, она просто гладила Вальку по спине, дышала спокойно, ровно.
Скоро к ним подошёл мужчина в смешной цветастой шапочке и светло–салатовой форме.
— Нина? — тихо кивнул он. — А вы Лиза? Очень приятно. С мальчиком всё хорошо, пока к нему не пущу. Позже… Маму ребёнка нашли? — просил он.
Лиза кивнула, закусила губу.
— Понятно… Значит, за детьми скорее всего приедут скоро…
— Саша, привет. Слушай, а как нам Валю к себе забрать? — спросила Нина.
Александр отозвал женщину в сторону.
— Нин, я понимаю, что ты задумала. Твой огромное сердце жаждет внуков. Но это не ваш вариант. Мало ли, что у них в анамнезе! Мальчика явно поили алкоголем, девочка на вид здоровая, но что там по факту – кто знает! У обоих будут проблемы, я тебе гарантирую. Зачем тебе это? Езжайте домой, отдыхайте. О детях позаботятся.
Нина, выдернув свою руку из ладоней знакомого, холодно смерила его взглядом.
— Ну да, Саша, это как щенков выбирать – только лучшего, породистого, с родословной, да? А остальные пусть там копошатся, в коробке. Выживут – хорошо. Не выживут – да и пусть, всё равно генетика у них так себе была… Да? А что тогда лечишь его? Пашу этого? Иди в элитную клинику, там все лучшие!
— Нина, зачем ты так?! Ты всё в кучу смела, как всегда! Одно дело — общая помощь, другое – твоя семья! — нахмурился Кондаков.
— Мама была хорошая! — вдруг закричала Валя, глотая слёзы. — Она раньше танцевала, на гастроли ездила. Она была красивая, такая же, как Нина Сергеевна! А потом папа её пить научил, мы стали плохо жить, потом родился Паша… Зачем вы так про нас говорите?! Я маму любила, она была хорошая!
Нина и Лиза переглянулись, кинулись к девочке. Александр, махнув рукой, ушёл. В конце концов, это не его дело…
За Валей приехали часа через полтора. Какая–то женщина подошла к Лизе, показала бумаги, сказала, что девочка должна поехать с ней.
— Но у неё тут брат… Ну как их разлучить?! — вмешалась Нина. — Ну и потом, Валю же должны обследовать перед тем, как отправить, куда там вы хотите, да? Валя, ты говорила, у тебя болит живот?
Валентина растерянно пожала плечами. Лиза театрально скривилась и схватилась за живот…
И вот уже Валентину положили на обследование с подозрением на аппендицит…
Лиза и Нина, ударив друг друга по рукам, принесли ей вещи, воду, велели быть умницей.
— Так, Валька, слушай меня внимательно! Вот мой адрес, вот тебе сотовый. На эту кнопочку нажимаешь, и я отвечу. Ну это на всякий случай. А так, мы вечером ещё придём, сейчас часы посещения заканчиваются. Лиз, принесла?
Нина обернулась на вошедшую дочку. Та держала в руках пакет.
— Шампунь, мыло, зубная щётка… — перечисляла Елизавета. Тут забренчал её сотовый. Отец.
Девушка хотела ответить, но трубку выхватила Нина, быстро сказала, что Лизе некогда, и вообще она переводится в местную больницу.
Семён Петрович что–то кричал, требуя позвать дочь, говорил, что она не должна позорить его и больницу…
Нина выключила телефон и сунула его себе в карман.
— Мам, что он сказал? — тихо спросила Лиза.
— Что гордится тобой, — кивнула женщина.
— Ты врёшь, — улыбнулась Елизавета.
— Да. Он не умеет так говорить. Поэтому я от него ушла. Не знаю, зачем ты с ним жила, Лиза…
— Потому что иначе я была бы плохой… — прошептала девушка.
— Как я? — усмехнулась Нина. — Если да, то имей в виду, это очень затягивает. Ну, поехали домой, тебе надо немного отдохнуть…
Лаза уже давно не была у мамы дома. Войдя в столовую, она вдохнула легкий ванильный аромат, провела рукой по гладкой поверхности деревянного стола, скользнула взглядом по пузатеньким чашкам для какао, гордо блестевшим на полочке.
Из комнаты, клацая коготками, прибежала Тявка. Она потянула Лизу за собой.
— Щенков хочет показать. Мамаша! — улыбнулась Нина. — Лиз, твоя комната готова, так что…
— Спасибо, мам, я щеночков посмотрю…
Нина пряталась в этом доме вот уже пять лет. Раньше он стоял заброшенный, Семён Петрович не ездил в такие «неухоженные» места, а Нине нравились и эти резные наличники на окнах, и деревянные скрипучие половицы, и сад, заросший, дикий, служащий по весне приютом соловьям.
Сюда Нина сбежала, когда стало до боли трудно оставаться «хорошей», при ста тысячах «но» своего мужа. Суп вкусный, но… Нина вроде бы и не глупая, но… Работает она в хорошей клинике, но… Да и любит он её, но…
Однажды она просто собрала вещи, позвала с собой дочку, объясняла, что в отце не так, но Лиза выбрала папу. Учёба, практика, советы – это всё был он.
Нина поначалу очень ревновала, а потом дала дочке возможность напиться этим диктатом, понять, что пора всплывать. И вот это случилось…
А теперь, если взять детей к себе, Лиза вообще станет другой! Совершенно точно!
Они сидели на кухне и молчали, когда вдруг позвонила Валя, в слезах сообщила, что её забирают в спец–больницу.
— Ну это мы ещё посмотрим! — прошептала Нина, кинула дочке ветровку, схватила ключи от машины…
Она гнала по дороге так, что все шарахались. Тут не привыкли к таким скоростям. Но не каждый же день забирают детей у…
— А что мы им скажем, мам? — словно прочитав мысли матери, спросила Лиза. — Документов одних сколько надо, чтобы оформить хотя бы патронаж…
— Посмотрим! — рявкнула Нина Сергеевна…
Но она так ничего и не смогла сделать. Валентину увезли этим же вечером. Пашу оставили в больнице. Валька звонила, пока не сел в телефоне аккумулятор. Лиза рвалась на территорию, куда определили девочку, но её никто не слушал.
— Ладно, Лизка, не хотела я использовать этот вариант, но придётся… Алло! Геночка, солнце моё, как дела? Не отвлекаю? — замурлыкала Нина в телефонную трубку. Лиза закатила глаза. Геннадий Яковлевич был давним маминым ухажёром.
— Мам, при чём тут он?! — прошипела Лиза. — Не впутывай его!
— Гена, мне надо выкрасть ребёнка, то есть двух! — подмигнув дочке, сказала Нина Сергеевна. — Невозможно? Почему? Гена, ну ты же у нас заместитель всего–всего! Края, области, мира! Ген, очень сильно надо! Нет? Ну хорошо. Тогда я украду его, то есть их, сама. Меня, конечно, посадят, и ты всю жизнь будешь мучиться. Понял?
Она сбросила звонок.
— Считаем до десяти, — улыбнулась Нина.
— Мам, что за детский сад? Кто у нас Геннадий Яковлевич? Заведующий в институте глазных болезней. И что?
— Бери выше, детка. Он теперь депутат.
Затрезвонил сотовый. Нина ответила.
— Двое детей остались сиротами. Я бы хотела взять их к нам. Да, я понимаю, что это кот в мешке. Гена, я три года работаю с патронажными семьями, я справлюсь.
Лиза удивленно смотрела на мать. Раньше та и голову–то поднять боялась лишний раз, а тут такие перемены…
— Один в больнице, вторую забрали. Диктую данные! Все мои документы у тебя есть. Люблю тебя, Ген…
Нина скосила глаза на дочку, но та сделала вид, что ничего не слышала…
Но чудес не бывает. Только через месяц Нине Сергеевне разрешили забрать домой детей. Валя все эти четыре недели мучила Лизу, спрашивала, как там брат. Елизавета и её мама по очереди дежурили в больнице. Там, разговорившись с персоналом, Лиза узнала, что во «взрослом» корпусе могут дать ей место врача.
— Ты сошла с ума, Лиза! Это невозможно понять! Работать в дыре? Какое там оборудование, какие специалисты?! Одумайся!
— Там мне разрешат оперировать, папа. Я вообще–то хирург. Но ты мягко отодвинул меня от всего. Карточки, обходы, пилюли – это важно, но мне надо кое–что ещё.
— Ты не справишься! — засмеялся отец. — Опозоришься, не дай Бог, убьёшь кого!
— У меня есть диплом, у меня есть знания, а ещё рядом со мной люди, которые не говорят, что я «не смогу». Они, папа, говорят, что верят в меня. Этого между нами с тобой не хватало… Извини, мне пора.
Лиза положила трубку. Нина Сергеевна обняла её, погладила по спине.
— Моя маленькая сильная девочка, — улыбнулась женщина. — Вот ты и разорвала пуповинку. Теперь сама практически мама. Ну, встречай, вон уже Валя выходит!..
…Лиза никогда не просила звать себя мамой, не настаивала, что Валькина мать была плохой, не осуждала и не обсуждала её. Она была для них просто тётей Лизой, которая умеет замечать хорошее и помогать, если что–то случилось плохое. У неё было мало «но», она слишком хорошо помнила, как они, эти назойливые «но», мешают свободно дышать…
Валентина, когда прошла первая эйфория от дома, щенков и любящих рук, стала упрямиться, капризничать, хлопать дверьми. Она не могла писать, сносно читала, хорошо рисовала и владела арифметикой. Она долго оставалась для Лизы девочкой–загадкой, но потихоньку сдалась, растаяла. Появились успехи в учёбе.
Кто им Лиза, решил Павлик. Однажды вернувшись из садика, куда его ненадолго водила Нина, он подошёл к Елизавете, внимательно посмотрел на неё снизу вверх, обнял за коленки и громко сказал: «Привет, мама! Как у тебя дела?»
Повисла пауза. Паша очень мало и плохо говорил, а тут вдруг такая фраза!
— Да, мам, как там на новой работе? Нашла себе мужа? — неловко вставила свою реплику Валя, смутилась, но, видя, как Нина Сергеевна показывает ей два больших пальца вверх, улыбнулась. — Расскажи, мама!
Лиза смутилась, села на ковёр и уже через секунду лежала в объятиях Пашки, Вали, Тявки и тёти Нины. Они обнимались, смеялись, гладили Тявку и щенков, потом долго молчали, глядя в потолок, усыпанный лампочками. Лиза рассказала, как её приняли в коллективе, что она делает, как ей там всё нравится… А вот про будущего мужа она им пока рассказывать не будет. Не время. Да и Нина Сергеевна про своего умолчит…
… Говорова еще несколько раз попадала в больницу, требовала к себе Семёна Петровича, ругалась, била кулаком по тумбочке. В итоге нажаловалась и на заведующего.
— Вы красивый мужчина, — сказала она ему, хитро улыбаясь. — Но как врач – из рук вон!
И до Семёна добралось его «но», кольнуло больно, ужалило…
Аня ушла из той больницы, открыла вместе с мужем кафе. Елизавета, если бывает в их городе, обязательно заходит туда, болтает с давней подругой, показывает фотографии детей.
— Хорошо, что ты тогда сбежала, Лизок! — улыбается Аня.
— Да, — кивает девушка. — Хорошо, что всё хорошо! И безо всяких «но»!