Отца своего Васька не знал. За всю свою четырнадцатилетнюю жизнь не видел ни разу. Бабка да мамка – его семья.
Мать вообще на вопрос об отце отмалчивалась, а бабка как-то в его детстве сказала, что отец ушел, потому что искал жизнь красивую.
Что такое «жизнь красивая» Васька понял намного позже, когда научился сравнивать. Тогда, когда их большая комната в девятом бараке уже перестала казаться хоромами. Когда случайно побывал в квартире одноклассника Вити Черемизина, в квартире с красивыми стенами, картинами, фортепиано и мамой в шелковом халате. Тогда, когда стал стесняться перед Светкой Бобриковой дыр на кедах, когда взял его однажды за грудки отец Антона Зябликова, пригрозил – если ещё раз сына тронет, дело будет иметь с ним.
Матери он тогда об этом случае не сказал. Он вообще далеко не всё ей рассказывал, и так у нее с ним одни проблемы. Но ночью, после этого случая, Васька плакал – сопел носом в подушку. Никогда не жалел, что отца у него нет, а теперь – жалел впервые.
И хоть, как и положено подростку, горевал он недолго, но к толстяку Зябликову больше не подходил. Не из страха, а из зависти…
Их барак бараком никто не называл, звали домом. Замазывали щели, завешивали старые окна весёлыми шторками, застилали дорожками дыры в полах и жили. Старательно запасались углем на зиму, засаживали клумбы цветами и отмечали прямо во дворе многочисленные праздники всем бараком.
Был у Васьки и лучший друг – Саня Долгих, на год старше Васьки. Жил тут же, в бараке соседнем. У Сани две младших сестры и пьющий папаня. Такого отца Васька точно себе не хотел, одни хлопоты с ним у матери Сани. Да и сам друг ненавидел его. Один раз пьяный отец избил его так, что Санька плевал кровью.
И Саня, и Васька стояли на учёте в детской комнате милиции. Анна уж как только не пыталась повлиять на непутёвого сына Ваську! И плакала, и умоляла, и била ремнем – но Васька рос драчливым, впутывался в неприятные истории даже не желая этого. На родительские собрания Анна ходила неохотно, вздыхала, как только Васька объявлял о собрании, шла, опустив голову. Знала заранее – будет ей стыдно.
Анна была уверена – все пороки сына проистекают из безотцовщины. Руки опускались – видимо, так уж суждено, вырастет парень непутёвым.
– Пожалел бы мать-то, стервец! – ругалась бабуля, – Ведь на тебя, ирода, спину ломает. Неблагодарный!
А он и жалел. По крайней мере, считал, что жалеет. Бабушка последнее время болела, ходила с клюкой, часто лежала и уже не могла помочь дочери так, как прежде. Она была раньше швеей. А теперь, склоняясь к маленькой настольной лампе, вечерами шила мать – подрабатывала. Глядя на ее угловатую растрепанную тень, под жужжание швейной машинки в единственной их большой комнате, и засыпал вечерами Васька.
Денег не хватало всегда. Зарплата матери на маслобойне была скудная. Плохо жилось и семье Саньки – отец пропивал, просаживал деньги.
Когда им было по девять лет, они обокрали городских рыбаков на реке. Забрались в палатку, обчистили рюкзаки и сумки. Счастливые от добытого мчались домой.
Сонная пустая тишина ещё стояла вокруг. Только в пыльной траве скрипела и трещала незаметная просыпающаяся жизнь. Они долго бежали в этой тишине, потом упали в траву.
– Всё! Не заметили, кажись. Ушли.
Эту операцию планировали они долго. Санька азартно залез в украденный мешок, достал содержимое – кошелек, паспорт. Замахнулся, забросил паспорт в камыши, а в кошельке начал пересчитывать деньги.
– Ого! Смотри, Васьк. Живём! Это ж на сколько дней таких деньжищ хватит? Девкам по кукле надо купить. Ларка там всё пялится на одну, куплю ей. О! Тут хлебушек есть, – он вытянул их мешка ароматный каравай, отломил кусок другу.
Они сидели на берегу темной ещё реки, смотрели на воду, жевали. Два девятилетний пацана, мечтающих о больших деньгах. Река просыпалась, плюхалась рыба, поквакивали лягушки…
– А я все мамке отдам, – жуя, решил Васька,– Пусть ниток себе наберёт, фурнитуры там. Дорогое всё нынче.
– Ты чего! Дурак. Это ж много денег-то! А если спросит – где взял?
– Скажу – нашел. Шел-шел и нашел. Чего? Не бывает разве?
– Ага! Так она тебе и поверила!
Мать не поверила, заохала, побежала к матери Саньки. Мать Саньки устроила обыск у сына, нашла и деньги, и чужие вещи. Побежали в милицию… А там уж заявление от обворованных. Мальчишки с участковым и матерью Васьки понуро ходили по берегу, показывая куда бросили паспорт, сами лазали в камыши его искать. Нашли.
Денег было жаль, на матерей злились. Дуры совсем мамки эти! Нет бы жить нормально на эти деньги, так ведь нет – выдали. А эти рыбаки богатые москвичи, у них денег – куры не клюют, не обеднели бы…
Мальчишки много говорили об этом, досадовали, были уверены, что правы. Но теперь уж больше не воровали, находили иные пути заработка.
Они ловили рыбу, ходили по грибы, кое что удавалось продать, а ещё помогали на огородах соседкам. Но от особой детской жадности и максимализма часто эта помощь заканчивалась скандалами. Как-то не доплатила им соседка за прополку клубники, считали они, что не доплатила, поругались. А на утро отправилась она на огород и не увидела белых клубничных цветков – все они аккуратно были оборваны и валялись в меже.
И опять у матерей были проблемы, затраты и стыд. И что за дети!
Однажды случилась в жизни Васьки перемена. Мать в эти дни расцвела. Полночи шила наряд – Васька думал, что заказ, а, хвать – себе. Надела светлое, какое-то девичье платье, вертелась у зеркала, как Светка Бобрикова в школе вертится у зеркала в коридоре.
А потом появился у них в гостях мужчина в шляпе. Пришел с цветком и бутылкой водки.
– Знакомься, Ген! Это сын мой – Васька. Столько хлопот от него, беда… Говорила уж тебе – бедовый он у меня.
– А… бедовый. Ну, ничего-ничего, я его быстро приструню,– он распахнул пиджак, и – к Ваське, – Смотри! Ремень-то видишь?
Васька как-то вечером уснул и не заметил, что Гена остался у них. А утром вышел на кухню, чтоб напиться воды из ковша, и вдруг, повернувшись, увидел волосатую грудь Гены. Его усатый рот, растекшийся в довольной улыбке, и мать с голыми плечами, как-то робко и неприятно уткнувшуюся лицом в край этой волосатой груди.
Васька поперхнулся даже, бросил ковш в ведро, расплескав воду, и бросился в дверь. Выскочил в трусах и майке, побежал по холодной росистой траве сначала к Саньке в соседний барак. Но на полпути передумал – Санька спал вместе с младшими сестрами, а было ещё очень рано.
Васька залез на доски за сараем, обхватил себя от холода руками, сидел и думал – как жить ему дальше. Он был уже в том возрасте, когда знал, что такое «с мужиком» и «без мужика». Он многое уж знал. Но когда он думал в этом смысле о матери, его захватывала волна горячего стыда, и понимал он, что теперь уж никогда не сможет смотреть на мать также, как раньше. Она всегда казалась чистой, была выше этого, а тут… Никак он не сможет переломить своего брезгливого неприятия, гадливости и раздражения.
За сарай с клюкой пришла бабка, принесла ему штаны да рубаху.
– Ты, милок, домой иди. Эгоистом растешь, смотрю. О себе ведь думаешь, а матери тоже счастья хочется, – она тоже привалилась на доски, помолчала, – Ох, Васёк – Васёк, думаешь, мне этот Гена нравится? Не-ет… Мутный он. Только где теперь нормального мужика-то найдешь? Нету их…перевелися. Да и с дитем же она, кому нужная? Много выбирать – за мужем не бывать…
В комнате отделили угол для матери с Геной – натянули верёвку, повесили штору. Васька в эти дни вообще дома не водился. Но Гена у них задержался ненадолго. Анна быстро поняла – гадкий мужичонка, ненадежный и лживый.
Зажили опять втроём. Бабка, правда, совсем слегла.
В августе Васька волоком приволок мешок. Мать услышала в сенях шум, встала из-за швейной машинки, собирая с себя нитки, вышла.
– Что это?
– Картоха…
– Какая Картоха? Откуда?
– Заработали. Ты мятку сделаешь? Я мятку хочу…
Мать заглянула в мешок.
– Ох! Много как! Васька! Паразит! – лицо ее сделалось каменным, – А ну пошли, покажешь, где выкопали. Разберемся сразу, а то…, – она суетливо обувалась, накидывала пиджак.
– Мам, ты чего… , – глаза Васьки неожиданно наполнились слезами, он шмыгнул носом, – Я не украл. Это мы у бабы Клавы … Мы все ей выкопали, вот она и оплатила так. Обещала, вот и… Говорит, пусть мать хоть твоя поест, а то худая больно. Не веришь – спроси…
Анна побежала к тётке Клаве. А потом хлопотала у плиты. Сытный дух картошки, кипевшей в чугунке заполнил пространство комнаты и кухоньки, даже бабушка встала с постели, села рядом в ожидании. А вот Васька задремал. Под бормотание матери и бабки, под бульканье в чугунке, уснул. С Санькой они копали с пяти утра, устали невероятно. Слышал сквозь сон, как мать укладывала удобней его худое тело на продавленном старом диване.
На этот раз сын не обманул. Но Анна уж не верила в его исправление. Васька врал часто. Врал по поводу и без повода. Учиться не хотел, постоянно втягивался в истории. Видать судьба у нее такая – переживать за него всю жизнь.
Дотлевала уж осень, придавленная серыми облаками. Умерла бабушка. Васька сильно горевал, плакал на похоронах, отворачивался, стеснялся своих слез.
А зимой Анна шла с работы, со своей маслобойни, у бараков почти уткнулась в грудь представительного мужчины в драповом пальто с меховым ондатровым воротником. Подняла глаза и узнала того, кого не могла забыть. На нее смотрели глаза Васьки.
Это был Николай – бывший муж.
– Здравствуй, Ань! Не забыла?
Анна обошла его по узкой расчищенной от снега тропе, направилась дальше, говоря на ходу:
– Помню… Здравствуй!
– А я вот мать хоронить приезжал, померла….
– Соболезную, – равнодушно сказала Анна. Помнила, как пыталась наладить отношения со свекровью, но та так и не приняла ее, считала, что сына она не достойна. Прежняя обида мешала сожалеть, – Моя тоже померла этой осенью.
– Жаль. Ань… Я сына видеть хочу. Общаться! – проговорил он ей в спину.
Она согласилась, не раздумывая. Сразу же, легко и без лишних слов. Чтоб отвязаться от этого неприятного ей разговора. Да и как не соглашаться – отец ведь. Наверное, имеет право. Договорились, что придет завтра – субботним вечером.
А теперь вот она шла по затоптанному снегу к своему бараку и думала, как обо всём этом рассказать Ваське. Анна понимала – с Васькой юлить нельзя. Пробовала уж. Честно надо, не настраивая против отца, но и не хваля. Всё он понимает.
И разрасталось в душе какое-то волнение. Что ждать от бывшего мужа? Ведь благодатную жизнь Ваське обеспечить она не смогла. Чего уж говорить? Нет, он накормлен, одет-обут, конечно. Но все равно денег всё время не хватает, живут они плохонько, хоть и шьёт она вечерами.
Но Васька, если честно, и не особо жалуется. Вот недавно с искрой в глазах рассказывал о спортивных лыжах, которые купили однокласснику. Видит же мать, что тоже о таких мечтает, но не заикнулся. Знает – такое мать купить не сможет.
Что за жизнь у парня! Ругала она его постоянно – почём зря. Иногда и попусту … Так привыкла ругать, что уж и остановиться не могла. В школе – ругают, дома – ругают, одежонка – так себе. Ничего ценного нет. Да и барак этот… Трещит по швам. В углу пищат мыши, угля на протопку не хватает, и ремонт делать не хочется. Расселение им обещают уж давно, да все тянут…
– Вась, – начала она за ужином нерешительно, помешивая вилкой вермишель, – Тут это… Настоящий отец твой приехал. Родной.
Васька поднял глаза над тарелкой:
– Ну, и чё?
– Встретиться с тобой хочет, поговорить, познакомиться. А то ведь… только грудного и видел.
Анна волновалась, мяла левой рукой фартук, хмурая складка появилась на лбу. Сын смотрел на её руки. Ох, – думала Анна, – сейчас начнется… Васька любил ей помотать нервы. Запсихует, наворчит, хлопнет дверью … Будет шляться до утра, а ей – не спать. Она даже не ожидала, что так легко он ответит.
– Так давай. Чего ты? Познакомлюсь, – сказал непринужденно.
И, вроде б, радоваться… Согласен. А Анна напряглась – почему так легко согласился? Согласился, потому что хочет увидеть отца? Или потому что связывает с ним какие-то свои надежды? Хорошо, если – это лыжи, мопед, а если…
Николай мог позвать сына с собой. И что тогда? А если Васька согласится, сможет ли она его отпустить? И как она тогда будет жить без Васьки? А если не отпустит, что устроит ей сын?
На следующий день Васька заметил, как забеспокоилась мать. Затеяла уборку. Хваталась за все подряд, и никак не могла довести дела до конца. Покрикивала и на него, как будто это он виноват, что объявился его отец.
И Васька не огрызался привычно, не убегал из дома. Притих, помогал матери безропотно.
Отец… Интересно будет посмотреть на него. Мать сказала – представительный. А еще сказала – «наше убожество посмотрит», ужаснется. А чего ужасаться-то? Хорошо у них всё. Мать старается, уютно и в комнате, и на узенькой кухне. А если ему мебель шикарную подавай, так помогал бы.
За все Васькины годы ни разу копейки не прислал. А цену деньгам Васька уже знал.
– Мам, а ты б хотела, чтоб он вернулся к тебе что ли? Ну, и ко мне…
Мать остолбенела.
– Да упаси Боже… Нет. Ты шо, белены объелся! У него там жена, дети. Да и нет уж чувств, прошло все давно,– она посмотрела на сына, – Но тебе он – батя. Так что, сам уж смотри … Наши отношения – это наши отношения, ты тут не при чем…
Васька всё понял. Мать волнуется не из-за себя, а из-за него.
Ближе к вечеру мать начала ставить на стол чашки и волноваться из-за того, что разномастные у них ложки. Она приглядывалась к сыну. Васька был бледен, и выглядел каким-то совсем повзрослевшим. Больше молчал.
– Переоденься.. придет скоро, – велела она сыну.
Но Васька вдруг подставил табурет к высоким полкам, выдвинул оттуда большую старую кастрюлю, которую она просила его вычистить песком на улице уж недели две. Песок лежал за сараем, им посыпали дорожки.
Васька нахлобучил шапку, сунул ноги в валенки.
– Ты чего это?
– Ну, сама ж просила…
– Вась, когда я просила то? Ну, не сейчас же! Чего ты удумал! Сейчас уж придет…
– Я за сараем буду. Пусть туда подходит, там и познакомимся.
– Васька! Васька!
Но сын, держа перед собой кастрюлю, уже открыл пяткой дверь, вывалил на холодную улицу. Потом прибежал за водой и опять исчез. Анна сидела, опустив руки. На стуле висела белая отглаженная рубашка…
Господи, как тяжело с ним!
Вскоре на крыльце появился Николай. Он осторожно поставил свою ношу, постоял, похлопал веником по облепленным снегом штанинам. Потопал на пороге.
Анна открыла дверь.
– Здравствуй, – в руках он держал те самые лыжи, с ботинками на железных креплениях – мечту Васьки,– Я к сыну.
Анна уже повернулась, чтоб провести его по длинному барачному коридору с висящими на стене тазами, но на последней фразе оглянулась:
– А он вон за сараем, кастрюлю чистит.
– За сараем? – Николай немного растерялся. Но, подхватив подарок, отправился туда, куда указала Анна.
Она зашла в свою комнату, ещё раз зажгла чайник, боясь, что остыл он, расставила чашки, поправила на столе и уселась, глядя в окно.
Что там сейчас происходит, а? Не зря Васька туда отправился. Как она сама не догадалась, что с отцом поговорить он хочет наедине. Надо было сказать, что к Сазоновым уйдет, к соседям. Говорите, сколько хотите. Только хоть за чаем, в тепле, а не в холоде за старым сараем.
Она живо представила, как мёрзнут у Васьки руки сейчас, как грязна старая кастрюля, как брезгливо смотрит на все это Николай. Что подумает? Конечно, ещё больше убедится, что жизнь сына, да и ее, не удалась, что сыну надо помогать. Позовет с собой? Может Васька уж решил всё, решил уехать, если отец позовет, оттого и связался с этой кастрюлей, чтоб уйти подальше.
Она не знала, что и думать. Вскакивала, опять бегала по кухне, поправляла сто раз поправленное. Выходила на улицу, смотрела в сторону сарая.
Сейчас придут, сядут, сейчас объявят… Пропади пропадом эта кастрюля!
Но кастрюля въехала первая. За ней показался сын, шапка на затылке.
– Ну, как? Смотри…, – он вертел кастрюлю красными от холода руками, показывая ей. А Анна выглядывала за его спину. Николая там не было, – Блестит, да?
– А где отец?
– Отец? Он ушел. Спешил очень куда-то.
Анна взяла из рук сына злосчастную кастрюлю, поставила ее на табурет. Васька разулся, снял куртку, шапку, вымыл руки, а потом потер их:
– Эх, чаек! – подошёл к столу, взял две чашки, начал наливать. Раньше он никогда не наливал чай матери.
– Так что ж не пригласил его на чай, Вась? Хотели же…
– Так говорю же – спешил.
Анна смотрела на сына. Тот уселся, пил чай, с аппетитом хрустел печеньем. Выпив кружку, посмотрел на задумчивую, растерянную мать, сидящую тихо в стороне.
– Мам, остынет же… Садись, пей.
– А лыжи? – спохватилась она, – А лыжи-то ты хоть взял?
– Нет. Там размер на ботинках детский. Не подошли. Обойдусь… Ты не переживай, я уж и не сильно их хочу. И ещё нам в школу обещали такие привезти – бесплатно.
– Он… Он говорил-то чего, Вась?
– Аа, – Васька махнул рукой, – Молол чего-то. Пей чай. Ну его…
И только, когда Анна пересела к столу, отхлебнула чай, сын сказал серьезно:
– Ты не переживай, мам. Он больше никогда не придёт.
Сказал по-взрослому. Как будто и не Васька это вовсе. Сказал, как будто он – мужчина, на которого мать может положиться.