Маргарита сегодня вернулась с работы пораньше.
— Надо с этим кончать, девочки! — допивая очередную чашку чая, пояснила она, махнула на заявлении об отпуске свою подпись, улыбнулась и хрумкнула сушкой.
— Ты все же решила? А если не проймешь? — с сомнением качали головой девочки, перебирая ножками в колготках сеточкой и стараясь не хмуриться, чтобы не было этих противных морщинок на их прекрасных личиках.
— Да он меня боготворит! Любит безмерно и боится потерять! Если я уйду, если он поймет, что это конец, он не стерпит, кинется в ноги. Я это точно знаю! Ладно, сидите, я в Кадры, потом вернусь.
Рита грациозно встала, одернула юбку, провела ноготком по контуру накрашенных губок и зацокала по паркету.
Ожидающие приема посетители вскочили, когда Рита вышла в коридор.
‒ Можно? ‒ с надеждой просила полная, с огромными жемчужными бусами женщина.
‒ Нет! ‒ отрезала Марго. ‒ Обед у нас, не видите что ли?!
‒ Девушка, обед закончился полчаса назад, пора бы и принять! ‒ возмущенно топнул ногой мужчина с портфелем.
‒ И что нам теперь? Давиться? Ждите, ишь, спешат они! ‒ Маргарита гордо вскинула голову и пошла по коридору. Какое ей сейчас дело до этих мелких проблем, до очереди, документов, паспортов! Она сегодня будет уходить от мужа, продвигать брак на новый уровень, не отвлекайте!
‒ Вот бестия! ‒ услышала она за спиной. ‒ Но хороша… Ой, хороша…
Мужчины ухмыльнулись, сидящие с ними женщины закатили глаза.
Маргарита Петрова была женщиной «вамп», ну, или она так считала, что была таковой. Все мужчины, все до единого, даже полуслепой вахтер у эскалатора в метро, должны были терять голову при виде Риточки.
Стройная, точеная фигурка, миловидное личико, умело подкрашенное в нужных местах, тонкий аромат жасминовых духов, шпильки, что являлись продолжением резвых, моложавых, с подтянутыми икрами ножек, роскошные пряди густых, золотисто–рыжих волос на чуть склоненной головке… Ну, разве не чудо?!
В метро, автобусах и прочих общественных местах Рита всегда ловила на себе восхищенные взгляды одной половины человечества и злые, проклинающие – другой. Ей уступали место в транспорте, ее бесплатно подвозили таксисты и всегда помогали идти по скользким зимним улочкам.
— Таких женщин не бросают, от таких не отказываются! — шептались одни коллеги.
— А что, она замужем? — интересовались другие.
— Да, представьте себе! Видели бы вы ее мужа… О!!! Без слез не взглянешь. Пустое место! И что она в нем нашла?!
Рита была замужем за Павликом. Она его действительно очень любила, но считала немного бесхребетным, мягкотелым увальнем, которого нужно направлять и подталкивать, чтобы хоть как–то существовать в этой жизни.
Так направляли своих мужчин в ее семье сотни поколений до Риточки и, видимо, будут делать сотни после нее.
‒ А с ними по-другому нельзя! ‒ пожимала плечами Ритина мать. ‒ Чуть ослабишь надзор, понесет их нелегкая, не пойми куда!..
И Марго поводьев не ослабляла, лаской и строгим взглядом вела своего Павлика по дороге жизни к светлому будущему.
— Павлуша, надо узнать, полагается ли твой семье машина! — вкрадчиво говорила Рита, проводя рукой по спине сидящего рядом мужа. — Всё-таки у тебя родители инвалиды, им тяжело. Ты бы сходил, узнал…
И Павел бежал узнавать, потому что жена очень просила его об этом, а она, почти богиня, не должна разочароваться в своём Павлике.
Так в семье Петровых появилась машина. Пусть зарегистрировали ее на свёкра, пусть Павлик не умел водить, но Рита и сама не прочь сесть за руль, а свёкр… Он не вечен, машина всё равно его переживет…
Нужен был Рите новый шкаф-гардероб, да не какой–нибудь, а заграничный, который достать просто так было сложно. Тогда разрабатывалась хитрая комбинация из походов к завмагу, подарков и увещеваний, потом заявка на мебель оформлялась на родителей Павлика («Они же инвалиды, неужели не можете им помочь!»). И вот уже Павел стоит с утра у закрытых дверей мебельного. Сегодня привезут туда заветный шкафчик, нужно показать талон, договориться о грузчиках… Это уж Павлик сам…
С одним только не могла справиться Рита – с жилплощадью.
Павлуша, женившись на Маргарите, привел ее в свою комнату ‒ двенадцать метров, огромное окно, крашенные стены, кровать и стол в углу. Комната в коммуналке досталась Павлу от бабушки.
— Солнце моё, но ты же понимаешь, что здесь жить мы не сможем! — растерянно разводила руками Риточка.
— Да, конечно! Мы в очереди на расселение, потерпи совсем немного, чуточку, у нас будет своя квартира! Я обещаю тебе!
Но очередь отчего–то постоянно откидывалась назад, обещали в этом году, потом в следующем, а потом в жилуправлении и вовсе велели Петровым больше не беспокоить их с этим вопросом.
И приходилось Маргарите плестись утром на общую кухню, нюхать общие, переплетенные в тугой комок, запахи супов, каш и жареной рыбы, слушать, как у соседки за стеной орет басом радио, а в ванне плещется сосед, вернувшийся с дачи …
— А что же это вы, Риточка, готовите? — то и дело совала нос в чужую кастрюльку пожилая, с затейливо уложенными рыхлыми прядками волос соседка, тетя Дуня. Она жмурилась, пытаясь распознать экзотические запахи, потом пожимала плечами, подходила совсем близко к Рите, наклонялась и, приподняв крышку кастрюли, рассматривала содержимое.
— Чегой–то тут плавает, не разберу я! Никак мозги варить собралась?
— Почему мозги! Дарья Михайловна, сколько раз я просила не лезть на мою плиту! Неужели вам заняться нечем?! Это цветная капуста, не видно? Полезная и легкая еда, а не эти ваши оладьи! Отойдите, пожалуйста, вы мне мешаете!
Тетя Дуня, обиженно бормоча что–то себе под нос, отходила и становилась у окна. В раскрытую форточку врывался свежий, прохладный воздух.
— Так я и не мешаю! Я тут постою, подышу, а то уж смердит от твоего супа, мочи нет!
— А вы не нюхайте! — огрызалась Рита, подхватывала кастрюлю и уносила в их с Павликом комнату.
Павел, улыбаясь супруге, ел, а она, быстро заглотнув свою порцию, уже спешила по другим делам – в универмаг за чулками, в театр или на концерт.
Дождавшись, пока жена уйдет, чмокнув Павлика в лоб, тетя Дуня заглядывала в комнату соседа, с жалостью кивала ему и вела на кухню, где уже шкварчала картошка на масляной сковороде, а котлеты, выпятив румяные бока, так и пёрли из сотейника.
— Нет, Павлик, ты мне скажи, ну на что она тебе, а? Ноги есть, руки у нее тоже имеются, красивые, в общем–то, конечности, а головы нет! Личико фарфоровое только хлопает глазками, а толку от нее, как от козла молока! Да ты ешь, ешь! Невкусно что ли?
Павле уплетал соседский ужин и качал головой.
— Ничего вы не понимаете, тетя Дуня, Маргоша моя – она… Ну, как из другого теста что ли! Да, вот именно, она другая. Готовка – не ее конек, это правда, но разве ж это главное?! Если нужно, я и сам могу состряпать ужин, а она пусть отдыхает, такие красавицы созданы для томного мления, а не для наших с вами приземленных дел!
Он вставал, мыл посуду, благодарил еще раз соседку, а она, плюхнув на приземленный пол совершенно серую, приземленную тряпку, вазюкала по линолеуму, наводя чистоту.
— Да тьфу на такую кралю! Дом не держит, всё в облаках витает!.. Но красивая, кикимора! Ох, красивая, тут уж крыть нечем…
Евдокия привыкла жить просто, по-деревенски ладно и дружно, соседей любила не всех, но принимала их как данность своей маленькой жизни. Рита тоже была частью этого Дуниного существования, частью загадочной, почти фантастической.
Маргоша пела в ванной на чудном, картавом языке, выращивала на подоконнике кактусы и верила в чертовщину. От нее, от чертовщины этой, у Риты в уголке комнаты стояла облезлая деревяшка с выцарапанными по поверхности замысловатыми письменами. Ее Марго за баснословные деньги купила на барахолке у грязной, в колтунах на голове и цепочках по рукам, цыганки. На те деньги хотели сначала выторговать Павлику джинсы, да уж нечисть важнее…
Павлик тогда жену простил, о джинсах думать перестал, на деревяшку вешал свои штаны вечером, вроде и прижилась досочка, в дело пошла. Павлик любил свою Маргошу безумно…
Каждое утро Рита, как верная и преданная жена, самопожертвовала — вставала чуть раньше мужа и шла на кухню в ярком, с драконами по спине, шелковом халате варить Павлику кофе. Сама она пила только чай, крепкий, почти «чифирь», но ради Павлика молола зерна, сыпала их в турку и мешала до появления пузырчатой шапочки, потом, как учил журнал французских кулинаров, «прогуливала» турочку по кухне. А «Маяк» на стене бубнил о садах и огородах Подмосковья, кряхтел и булькал, портя, как считала Рита, всю кухонную ауру. Иногда Ритка, если была не в духе, молниеносно протягивала руку и жмыкала кнопкой, выключая «говорилку». Но тетя Дуня была на посту, пока яичница шкварилась на сковородке, радио включалось снова.
Две пары женских глаз щурились, гипнотизируя друг друга, потом Рита вздыхала, закатывала глаза и уходила. Турка с кофе отправлялась гулять дальше по коридору и выплескивалась в Павлушину чашечку, пенка к тому времени уже вся лопалась, Павлик хмурился, но молчал. Любил он свою красавицу-жену, какие уж тут пенки…
По выходным кофе у Риты частенько убегал, размазываясь по плите некрасивыми пятнами, опаленные частички крепкого напитка источали резкий аромат пепла и угольков, Павлик прибегал на кухню, а там Рита у окошка глазки подкрашивает.
— Представляешь, отвлеклась буквально на секундочку, а уже всё убежало…— сетовала она, Павлик послушно и рассеянно кивал, а тетя Дуня, ввалившись в кухню, зычно бухтела:
— Опять подгорело! Опять весь день пахнуть будет! Да что это такое – травишь нас, Ритка! Ой, травишь! — женщина с укоризной поглядывала на Павлика, тот – на жену, а она, помня о своей уникальной красоте и доброте, всех прощала, вверяла посуду мужу и шла обратно в комнату, чтобы через минуту уйти по делам…
Помимо тети Дуни Рита не дружила еще со стариком Жилиным, что ютился в последней по коридору комнате и вечно жарил на сковороде чеснок; еще с многодетной Иришей, приводившей свой выводок на кухню и постоянно занимающей все веревки для сушки одежды. Не ладила Рита и с управдомом, который не желал узнавать, когда же заложен будет первый камень в многоэтажку, где Риточке подарят квартиру…
Словом, Маргарита как–то не прижилась в коммуналке. Со всеми ругалась, задирала свой фарфоровый носик и шептала мужу, чтобы «пробил» им, наконец, жилье.
Пробивал, но вяло. Говорил с понимающими в этом вопросе людьми просяще и умоляюще, вид имел при этом ничтожный, а жилплощадь так и не появлялась.
И вот Ритино терпение лопнуло, она решила, что нужно довести мужа до края, до истеричных всхлипов, а дальше ждать. Он в попытках сохранить семью сделает всё, что угодно. И квартиру тоже получит!
Рита всё продумала, взяла на работе недельку отпуска, чтобы, если повезет, въезжать в новую квартирку без волнений и тревог, обежала все ближайшие мебельные магазины, решая, что и куда поставит, повздыхала над странным торшером, что пытались ей продать как антиквариат незнакомые юноши, и прокрутила в голове, что скажет мужу.
— Я сделаю вид, что ухожу от него. Он будет просить, умолять, руки целовать и бить себя в грудь. Тогда поставлю условие – нет квартиры – нет меня! — пояснила она подружкам. Те недоуменно кивали…
Пока Павел был на работе, Рита, не желая встречаться с соседями, тихо прошмыгнула в комнату, захлопнула дверь и полезла под кровать. Выудив оттуда самый маленький чемоданчик, чтобы не утруждать холеные руки тяжестями, она положила его на стол, распахнула выбитый в прошлом году с таким трудом гардероб и, напряженно думая, стала собирать свои вещи.
— Так, платья, чулки, кофты тоже нужно положить, чтобы казалось, как будто я действительно ухожу, ‒ бормотала она.
Блузки, комбинации, накидки и маечки — всё мелкое хозяйство летело в нутро чемодана и оседало там, скомкавшись и источая чуть заметный противомольный аромат.
Собрав основное, Рита подошла к окну и теперь караулила двор. Как появится на пороге Павлик, так нужно будет сосредоточиться, говорить четко и внятно, без тени наигранности. Ох, как это всё интересно! Как будто она актриса, а Павел ее преданный зритель…
… — Что случилось, Риточка? — муж растерянно окинул взглядом осиротевшую комнату. — Зачем при тебе чемодан? Зачем этот кулек с пальто? Ты едешь в командировку?
Рита надменно посмотрела на него и отвернулась.
— Нет никакой командировки, я ухожу от тебя, Павлуша. Вот, вещи уже собрала, осталось присесть на дорожку, и всё.
— Уходишь?! Как уходишь? Почему? Всё же было хорошо – ты моя жена, я твой муж, мы любили друг друга! Что я сделал не так?!
«Вот! Вот он, правильный вопрос! — довольно кивнула Марго. — Если так пойдет и дальше, то квартира у нас будет совсем скоро! Павлик никогда не посмеет отказаться от меня, своей обворожительной Риточки!»
— Всё так, милый. Всё так. Просто… Просто я не могу здесь больше жить… — обвела она взглядом комнату. — Я задыхаюсь, мне душно и тесно! Каждый день приходить не на свою кухню, видеть чужие лица там, где я этого не желаю, слышать за стеной возню соседей, когда хочется тишины, терпеть выходки этой Евдокии Михайловны! Она просто сживает меня со свету, измывается, подсматривает вечно, за спиной дышит… Это выше моих сил, дорогой… А тебе, я вижу, так жить нравится?
Она не дала ему ответить, Павлик только что–то промычал и затих.
— Ах, молчи! Я знаю, что ты скажешь – что мы в очереди, что, как только, так сразу… Не верю я! Если бы ты хотел, то нашел бы нам квартиру, жили бы нормально, глядишь, детки бы пошли… Да что уж говорить, не судьба нам!..
Женщина бросилась на кровать, села, аккуратно прикрыла лицо руками и всплакнула.
Павлик то пожимал плечами, то вынимал из кармана какие–то бумажки, тыкал в них пальцем, мычал что–то и грозился кулаком в сторону Дуниной комнаты.
Там зазвенела, упав на пол, железная миска, запричитала соседка, поскользнувшись на расплескавшейся каше. Риткина речь дошла до Евдокиевых ушей и теперь будоражила сознание абсолютной своей несправедливостью!
Да, Дуне было до всего дело! Ну, так уж она привыкла. В деревне жила, там всё на виду. В город приехала, сначала старалась подладиться под его строгий, отрешенный нрав, а потом плюнула, перезнакомилась со всеми во дворе, вникла в жизнь каждого, иногда встревала с советами, но всегда по делу и с виноватой улыбкой на морщинистом личике. А тут Рита, оказывается, ею недовольна! Ишь, ты, цаца!
— Цоколка пустышечная, вот кто она есть! — ударила кулаком по столу Дуня и направилась к ссорящимся соседям.
Она сунула голову в щель дверного проема. Но Павлик, не заметив ее любопытного носика, пнул дверь ногой…
В коридоре раздалось сдавленное поскуливание ушибленной Евдокии.
— Но мы же… Я же тебя… И ты меня любишь… — лепетал Павлик, но никак не мог набраться сил, чтобы сказать всё это погромче.
— Извини, Павлик, любовь – это чувство, которое нужно взращивать в тепле и ласке. А наше, кажется, выросло на неплодородной почве! Если бы ты действительно хотел семью, давно бы вывез меня отсюда. А так… Живи один, я поеду к сестре, побуду у нее, а там решу, что и как. Возможно, ты еще будешь счастлив, только нужно же как–то шевелиться, проснуться нужно, а не дремать на ходу! Ухожу, Павлуша, кофе себе вари сам, ну, или попроси соседей.
Рита сглотнула, в горле пересохло, запершило. И как актеры в театре говорят такие длинные монологи?..
Ладно, теперь необходимо быстро уйти, чтобы не дать возможности Павлу оправдаться, уговорить, удержать жену. Иначе всё насмарку, весь спектакль станет фарсом…
Женщина схватила чемодан, встала и, кивнув, чтобы муж освободил ей дорогу, вышла в коридор. Там, прижавшись спиной к двери своей комнаты, потирала ушибленный нос Евдокия.
— Покидаете нас? — ехидно осведомилась соседка. ‒ Счастливый путь!
— Не ваше дело! Прощайте! — с надрывом ответила Марго и ушла.
Так, половина плана выполнена, теперь дело за малым – за Павликовой истеричностью. Ну, минута, две, и он прибежит за ней! Обязательно прибежит!
Идя по улице, Рита прислушивалась, оборачивалась, рассматривала толпу прохожих, но Павлика среди них всё не было.
— Что же он медлит?! Почему не бежит за мной, не хватает за руки и не шепчет покаянные слова?! Может, присесть на лавочку, а то вдруг не догонит? Нет, пойду! ‒ решительно застучали по асфальту каблучки, вжик – отодралась ручка от старого чемодана, бряц – он упал на обочину, прямо в пыль и горстку мусора. ‒ Боже мой! Боже, как трагично всё получается!
Рита наклонилась, всхлипнула, подняла сломанный чемоданчик, отряхнула его и поплелась к остановке…
… Павел испуганно закрыл дверь, сел за стол и невидящим взглядом уставился в стену. Голова гудела от Маргошиных попреков, на душе стало гадко и тошно.
Другой бы, недолго думая, купил себе горячительного, позвал бы друзей и пропил все воспоминания о семейной жизни. А потом, хрястнув со всей силы семейное фото об пол, горланил бы песни до утра, стоя в одном исподнем у подъезда.
Но Павлик не пил, поэтому спасения, как видно, у него не было…
Дверь комнаты приоткрылась.
— Риточка! Ты одумалась?! — кинулся, было, мужчина навстречу, но это оказалась тетя Дуня. — А, это вы…
— Ну я! Что с того? Да что ты убиваешься?! Ушла, да и пес с ней! Ой, я тебе такую девчину найду! Такую, что лучше не будет её! А Маргаритка твоя – один пустозвон, да губки бантиком. Разве так с любимым поступают?! Да я со своим Петей и по баракам, и по землянкам мыкалась, никогда слова поперек не сказала! Вот это любовь, а у вас…
Она вдруг замолчала, видя, как тень пробежала по лицу Павлика.
‒ Нет, я, может, что не то говорю, но жена твоя неподходящая, недоделанная она у тебя. Ой, Павлик, ты куда?! Ты куда?
Но мужчина уже не слушал ее. Такая свобода вдруг родилась в нем, как будто крылья выросли, как будто шампанское, как следует, истомили на жаре, потом встряхнули и, выбив пробку, дали выстрелить вверх пенным фонтаном.
Павлик схватил забытую Маргошей вещицу, скинул тапки, сунул ноги в сандалии, перепутал их, переобул и ринулся вон из квартиры…
… Жену, почти уже бывшую, он догнал на остановке. Она, ковыряя мысочком пыль, сидела и грустила над разломанным чемоданом.
‒ Бежит! Бежит, родненький! Сейчас на колени встанет, умолять будет! ‒ встрепенулась Рита. ‒ Но я сразу не сдамся, я гарантии с него возьму, я… Павлик? Павлик, что ты?
Она встала, ожидая извинений и преклонения, но мужчина, запыхавшись и тяжело встав напротив неё, бухнул на землю ту самую деревяшку, что от нечисти предназначалась.
‒ Вот. Ты забыла, забери! ‒ важно прошептал Павлик, отдуваясь.‒ Вам теперь сестрой нужнее! Ну, твой трамвай, поезжай, не задерживаю!
Он подхватил жену, чемодан и деревяшку, сунул их всех разом в распахнутые двери и довольно вздохнул.
‒ Павлик, как же так, Павлик?! ‒ Риточка, прижавшись к стеклу, тянула к мужу ручки, бряцала ноготками, но Павел уже шел прочь.
Он сегодня, действительно, соберет друзей, он накроет на стол, пригласит тетю Дуню и будет пить, петь и смеяться. Праздновать расставание? Нет, есть повод поважнее! У Павлика в кармане лежит ордер на квартиру, двухкомнатную, светлую и чистую. Он так и не успел сказать об этом Рите, да уж теперь и не стоит. Не пара она ему. Тетя Дуня обещала соседу найти другую жену, хорошую, простую. А тетя Дуня не обманет!