— Ну–ка, кто это у нас тут? — подражая отцу, Никита нагнулся над кроваткой, улыбаясь новорожденной сестрёнке. — А тут у нас Света, Светочка, Светик, одуванчик мой ненаглядный…
Татьяна, счастливая, только немного уставшая, стояла рядом, улыбалась. Теперь у неё двое деток. Никитке тринадцать, Светланке – нет и года. Таня с мужем давно хотели второго ребёнка, но были проблемы, пришлось подождать. Но вот Света родилась, теперь всё самое страшное позади.
Девочка и правда была похожа на одуванчик – раскинувшиеся по подушке кудрявые, светло–рыжие волосики, круглое личико, на котором то и дело открывались и закрывались огромные зелёные глаза. Она была малюсенькая, нежная, мило сосала кулачок и дрыгала ножками, когда старший брат играл с ней в глупую, наивную игру, пряча своё лицо за большими ладонями, а потом неожиданно убирая и крича: «Ку–ку!». Света, как только научилась, хохотала на всю квартиру, закидывая головёнку назад и стуча пухленькими ладошками по столу. Вот брата нет, а вот он снова с ней, появился, такой надёжный и смешной, только её брат, Никитка…
Она так и звала его, даже когда не выговаривала многие буквы: «Никитка». Она ждала, когда он придёт из школы, стояла у двери, не давая матери увести себя на кухню, стояла и ждала, потом тихонько вздыхала, приносила свой маленький стульчик, садилась и, сложив руки на коленках, невнятно причитала, наслушавшись, как это делает бабушка.
— Света, ну он задерживается, наверное, пойдём обедать! Пора уже, а то животик заболит! — уговаривала, присев рядом с дочкой на корточки мама, брала Свету за руку, тянула, но упрямая девочка только отворачивалась, хмуро собрав бровки в одну линию.
— Нет! Никитка! — и показывала на дверь.
— Света, надо пойти поесть! Я не могу сто раз разогревать твой суп! — уже сердилась мать, тянула Светланку, пыталась увести на кухню.
И тогда Света начинала кричать, она визжала и топала, хваталась за всё, что подворачивалось под руку.
— Да пусть сидит, раз ей так хочется! — высовывалась из своей комнаты бабушка. — Избаловала ты её, и Никита избаловал – сюсюкает с ней, как будто она принцесса! Вырастет не девка, а сущее наказание! Да, наказание? — подмигивала бабушка насупленной Свете. Та, надув губы, мотала головой. Она не наказание, она девочка, хорошая, славная, Никитина сестрёнка…
— Сынок, ну где ты пропадаешь? Светка без тебя не ест, уже час, как должна была пообедать… Всё тебя ждёт. Ты где был? — мать уже начинает заводиться, тем более что Никита пришёл грязный, с порванными брюками. Капюшон куртки, вырванный «с мясом», висел на плече мальчишки, с него капал растаявший снег. — А это что такое?! Ты думаешь вообще, когда что–то делаешь, или нет? Брюки новые, куртку только в декабре купили, а ты…— Как парень не отворачивался, мать заметила наливающийся под его глазом синяк.
— Не видишь что ли? — огрызнулся Никита. — Фингал, фонарь, как там ещё называют?
— Ты как с матерью разговариваешь?! Ты что себе позволяешь?! — разозлилась Татьяна. Она устала, Света второй день температурит, у матери давление, крутись вокруг всех, а тут ещё сын ершится…
— То и позволяю. Отойди, я устал, — Никита оттолкнул мать. Ему было больно везде, Соколов из восьмого отдубасил Никиту, будь здоров как. Тело ныло, особенно слева, где рёбра, там что–то противно простреливало и как будто сжималось. Болел глаз, моргать становилось невыносимо, ну хоть цел остался, и то хорошо…
Татьяна, не сдержавшись, дала сыну подзатыльник. Но тут к ней подлетела Светка, схватила за ноги, стала толкать прочь от брата.
— Не надо, мама! Он хороший, не надо! — кричала она. — Никита, иди, я пожалею, давай, подую, где болит! Никита!
Девочка подбежала к комнате, где жила вдвоём с братом, подёргала дверь, но та оказалась запертой.
Девчонка стала барабанить кулачками, плакать.
— Ну что ты как оглашенная? Сейчас выйдет он! Всё, иди есть! — приказала Таня, схватила дочку за руку и повела на кухню…
А Света просто хотела пожалеть Никиту, как он всегда жалел её. Если она разбивала коленку, он садился на корточки и дул на рану, рассказывая всякие глупости, потом брал листик подорожника и прикладывал к больному месту.
— Волшебный? — тихо спрашивала Светка и, затаив дыхание, смотрела на приклеившийся к коленке зелёный лист.
— А то! Только плакать перестать надо, иначе не подействует! — строго грозил пальцем парень.
Светлана послушно успокаивалась, только всхлипывала ещё, и тогда худенькая грудка её под платьицем ходила ходуном, то вдаваясь внутрь, то снова надуваясь, разрешая расправиться внутри лёгким. И волшебство действовало…
Вот и Никите надо на глаз подорожник, но брат не пускает, он заперся в комнате и сидит там один, да и на улице зима, где найти тот подорожник…
Наконец мальчик пришёл на кухню. Татьяна, не глядя на него, поставила на стол тарелку с супом, отошла к окну. Ветки жимолости, огромного куста, сейчас чёрного, с остро торчащими в стороны ветками, стучал в стекло, бил по нему как будто розгами, скребся мокрыми кончиками, терзался и стонал. В открытую форточку залетал холодный, перепутанный со снежной пылью ветер. На подоконник упал сухой, скрючившийся листик, как предвестник скорой беды.
— Мам, прости меня, — обнял Никита мать, спрятал лицо между её острыми, худыми лопатками, вдохнул уютный мамин запах. — Ну извини. Я сам всё зашью. Ты не волнуйся, мы с ребятами Сан Санычу в гаражах помогать надумали, там грузовики будут перебирать, мы помогаем, заработаю, одежду себе сам куплю потом…
Таня, качая головой, повернулась.
— Заработает он, ишь ты… Ну что за беда мне с вами, а? — она чуть приподняла голову сына за подбородок, рассмотрела синяк. — Очень больно? Может, к врачу сходить?
— Не надо, пройдёт, — отмахнулся Никита, потом, испугавшись, видимо, что мать опять обидится, снова крепко прижался к ней, чувствуя её всю – ребра, которые, если мама надевала купальник, было видно, грудь, маленькую, как–будто иссохшую. Если прижаться к матери ухом, то слышно, как бьётся её сердце. — Мам, у тебя всё хорошо? — вдруг спросил Никита. Что–то страшное шевельнулось в душе, чёрное, и такая безысходность накрыла, что захотелось вдруг распахнуть окно и впустить в дом зимнюю стужу, выморозить всё плохое, что затаилось по углам.
— Хорошо, хорошо! — быстро глянув на бабушку, ответила Таня. — Светик, ну что же ты раскидала всё, ну в кого у меня такие поросята?! — суетливо заговорила женщина. — Никита, ты не знаешь, кто такой прибежал? Свинка?
— Нет, Светик, мой одуванчик! — улыбнулся парень.
Куртку он зашил сам поздно вечером, попросив нитки у бабушки Наташи. Брюки зашивала Наталья Никитична.
— Дай, я сам! — вырывал у неё из рук одежду мальчишка.
— Нет, тут надо очень аккуратненько, я сделаю, а ты лучше поди, матери помоги, что она там на кухне… И вообще, почаще будь рядом с ней, долго не пропадай на улице, хорошо? — тихо добавила бабушка, глядя на внука поверх больших, в роговой оправе, очков. — Тяжело ей, устаёт, ты уж не сочти за труд…
Никита тогда кивнул. Татьяна попросила его помочь выкупать Светку. Та, бултыхаясь в ванной, смотрела, как Никита корчит рожицы и намазывает мыльную пену себе на голову, как смешно говорит за резиновых утят. С братом было всё смешно и легко, он шутил, Светка смеялась в ответ, хлопая брата по щекам мыльной рукой.
— Одуванчик ты мой, вон, белый пушок какой на голове, — кивал Никита, поглаживая сестру по мокрым волосам…
Татьяна, замерев у двери и закусив губу, слушала, как играют дети, потом закрыла глаза и всхлипнула.
— Ну чего?! Чего ты?! Соберись, Танька! Не хорони себя раньше времени! А коли и что, так они вместе всегда будут, как бы не крутанулась жизнь, вместе. Из одного чрева вышли, одним молоком вскормлены, одна у них мать, одна судьба. Танюш… Послушай врача, ложись в больницу, а…
— Ну куда я? Света на ком будет? Тебе тяжело с ней покажется, она капризная; вон, сама болеешь, думаешь, я не вижу?! Я потом, летом тогда, вот на дачу вас с Игорем и ребятишками отправлю, а сама займусь и врачами, и всем остальным.
— Глупая ты, Таня! Упускаешь время, потом уж как бы поздно не было! — зашептала Наталья Никитична, но тут из ванной вышел Никита, сказал, что Светка зовёт мать…
Татьяна улыбнулась, что–то весело ответила, но мальчишка видел всё – и тоску в ей глазах, и испуганное выражение на лице бабушки…
… Света ничего не понимала – почему в доме столько народа, почему красивое зеркало в родительской комнате завешено черной, страшной тканью, почему бабушка с красными, заплаканными глазами сидит теперь постоянно в кресле, не ест, только шепчет что–то.
— Агрессивная форма… Что ж она, ведь рожать не надо было, говорили же ей… — шептались между собой приглашённые, произносили поминальные речи.
Никита, стоя в стороне и крепко вцепившись в руку сестры, зло смотрел на этих чужих людей. Прогнать бы их всех, раздвинуть шторы, распахнуть окна, чтобы, как любит мама, в комнате витал легкий аромат цветущей липы, чтобы по полу белыми барашками носился тополиный пух, чтобы…
— Никит, а когда мама придёт? — шёпотом спросила Светланка.
Брат только пожал плечами.
— Она болеет, но ты же носишь ей подорожник, она скоро поправится! Ну что ты такой хмурый, Никитка? — тянула сестра его за руку.
Он кивал. Подорожник… Если бы всё было так просто…
Последний раз Никита видел маму в больничном окошке. Но и не она это вовсе была, он даже испугался тогда – бледная, как будто череп кожей обтянут, совсем тусклая, Татьяна помахала ему рукой, кивнула, он улыбнулся в ответ, стараясь казаться радостным, весёлым…
А через два дня, когда Света была ещё в садике, а баба Наташа ушла гулять, домой им позвонили. Никита схватил трубку, назвал себя, но попросили позвать взрослого.
— Я взрослый, — твёрдо ответил он. — Отца нет, он на смене, бабушка придёт только через час. Что вы хотели?
На том конце провода помялись, потом поинтересовались, сколько парню лет.
— Шестнадцать, — глухо ответил он, а потом просто отпустил трубку, и она повисла, пружиня и ударяясь об угол тумбочки…
Дальше по–началу жили тяжело, душно, как будто те самые шторы так и не открыли, заклеили окна, замазали стёкла черным гудроном да и оставили Никиту с сестрой куковать в этом убежище.
Игорь, похоронив жену, стал выпивать. Сначала понемногу, как бы поминая, потом всё чаще. Пил один, запершись на кухне. Он гремел там бутылками, чертыхался, потом Никита слышал стон и всхлипы.
Света, тихая, испуганная, всё ждала Татьяну, приставала к брату, прося позвонить ей.
— Нет, — отмахивался Брат. — Отстань, Светка! Мне уроки надо делать, экзамены у меня, контрольные! Отстань!
— Ну это же быстро! Ты только набери номер и скажи, чтобы приезжала поскорее! — лезла обнимать его Света. — Уроки… Уроки… У тебя каждый день уроки! Мама потерялась, наверное, обиделась на нас, а ты не можешь… Ну позвони! Позвони! Позвони!
Света колотила Никиту по плечу кулачками, топала ногами.
В комнату пришла баба Наташа, пыталась увести внучку к себе, виновато смотрела на Никиту, но Света упиралась.
— Ты просто не любишь маму! Вы все её забыли, вы даже ей чашечку на стол не ставите! — закричала вдруг Света. — Я знаю, это вы её прогнали, вы! Вы!
Девчонка со всего маху ударила по столу кулаком. Со звоном упала на пол фотография, рассыпалось стекло.
Никита испуганно смотрел на лежащую у его ног фотокарточку матери, Света отпрянула, закрыла лицо руками, заплакала. И тут брат её ударил.
Наталья Никитична всплеснула руками, охнула, кинулась на внука, а он, отмахнувшись, схватил свою сумку и выбежал в прихожую.
— Мама не придёт больше! Ты не понимаешь, глупая?! Мама больше не придёт! — крикнул он с порога, потом вернулся, подбежал к сестре и стал трясти её за плечи. — Она умерла, понимаешь? Никто тебе не говорит, а надо сказать, все врут тебе, а я не стану. Мама умерла, поняла? А ну отвечай!
Светлана растерянно кивнула.
— Умерла, потому что у неё родилась ты! Из–за тебя всё!
Никита сам плакал, как мальчишка, вытирал глаза рукавом рубашки и снова кричал:
— Из–за тебя, Одуванчик! Ненавижу тебя!
— Что ты! Что ты такое говоришь, глупый! — тяжело опираясь на палку и трясясь, сказала бабушка. Никита обернулся, посмотрел на неё.
— А то! Я слышал, как на поминках говорили, что если бы не вторая беременность, то жива бы мама была. Они говорили именно так!
— Они ничего не понимают, Никита, они говорили чушь. Света тут ни при чём! Отойди от неё! — бабушка слегка замахнулась палкой, отгоняя Никиту, как щенка.
Он оттолкнул Светку, выскочил из квартиры и хлопнул дверью…
Света затряслась, почувствовала, как обнимает её бабушка, уткнулась в её руки мокрым от слёз лицом и тихо–тихо застонала: «Ой–ой–ой!»..
— Ничего, детка, ничего! Он не то хотел сказать, он просто расстроен… — гладила Наталья Никитична внучку по голове. — Он тебя любит, любит сильно–сильно, слышишь? Как мама любит!
Света только мотала головой…
Никита шёл по улице, задевая прохожих плечом, те ругались на него, но парень даже не оглядывался. Раньше он как–то не задумывался, гнал от себя эту мысль, а теперь вспомнил, как шептались мамины подруги в уголке, что Таня родила, поэтому и так рано умерла. Они ещё называли какие–то термины, страшно круглили глаза, боясь, что от слёз потечет тушь, и опять твердили своё… Про Светку, про Одуванчик, которую Никита сегодня в первый раз ударил.
Ему было противно от самого себя, внутри всё переворачивалось. Перед глазами плыло, слёзы жгли кожу. Никита сегодня первый раз побрился, теперь эти ранки щипало от соленого горя…
Мама не увидит, как он бреется, не завяжет Свете банты на первое сентября, не познакомится с невестой сына, не, не, не…
Столько «не» кружилось вокруг, что парень вдруг шарахнулся в сторону, сел на лавку и закрыл голову руками.
— Что, парень, тяжело? — Никита почувствовал, как доски лавки прогнулись под чьим–то весом, в бок уперлось что–то жёсткое, видимо, сумка или рюкзак. — А кто сказал, что будет легко? Отец что?
Никита поднял глаза, уставился на вынимающего из кармана пачку сигарет мужчину.
— Я вас видел где–то, — потерев лицо руками, сказал парень. — Где?
— В больнице, — спокойно ответил мужчина. — Фёдоров, врач. Ты заглядывал ко мне пару раз.
— Ах, да… Оставьте меня в покое, — отодвинулся Никита, скрючился, спрятал лицо в расстёгнутую куртку.
— Не могу. Я врач, а тебе плохо, я должен помочь. Клятва Гиппократа и всякое такое… — затянулся Фёдоров. — Напридумывали нам, видишь ли, всяких там ответственностей…
— Вы маме не помогли, идите отсюда, — сплюнул себе под ноги молодой человек.
— Не могу. Ты хочешь что–то у меня спросить? Так? — не отставал доктор.
— Нет.
— Врёшь, все хотят.
— Мама умерла, потому что она родила второго ребёнка? Из–за того, что организм… — глухо сказал Никита.
— Чушь какая! Твоя мать болела, болезнь малоизученная, лекарств от неё стопроцентных нет до сих пор. Она боролась, давно боролась, она была сильной, смелой, она многое прошла. Ты не знаешь, но это так. Девочку родила – так радовалась, даже анализы стали улучшаться… Она не сдавалась до последнего, но… Знаешь, Никита, в нашей профессии всегда есть эти «но»… Но сердце не выдержало, но не подошли лекарства, но упустили время, но…
— Вы виноваты, — твёрдо сказал Никита. — Дайте закурить!
— Курилка еще не отросла, не дам, — оттолкнул потянувшуюся в пачке сигарет руку Фёдоров. — Да, я виноват. Мне потом зачтётся это, поверь. Я виноват. Не буду просить тебя принять мои соболезнования. Попрошу другое – живи Никита так, чтобы маме было приятно на тебя смотреть. Она ж что – она перешла в другое измерение. Да не спорь, знаю, сейчас начнёшь тут мне доказывать теории всякие…
Мужчина махнул рукой, тяжело откинулся на спинку лавочки. Та скрипнула, застонала.
— Видишь, как меня разнесло… Одышка проклятая, на второй этаж подняться проблема… Я, Никита, сапожник без сапог… Ладно, нормально всё, парень. Живи, мать так хотела, живи, ты уж скоро сам женишься, Татьяна рада будет.
Фёдоров встал, потрепал Никиту по плечу и зашагал по дороге, припечатывая каждый шаг.
Парень смотрел на его грузную, удаляющуюся фигуру, потом, обхватив себя руками за плечи, зажмурился, замотал головой. Неужели может продолжаться жизнь там, где прошла смерть?..
— Никита? Ты что тут сидишь? — рядом остановилась Оля, присела на лавку, положила свою руку парню на колено.
— Ничего, Лёлька. Жить дальше, говорят, надо… Жить…
Он обнял девушку, прижался к её плечу, вздохнул. Ей не надо ничего рассказывать, Оля и сама все понимает, она чувствует Никиту, дышит так же, как он…
Никита поздно вернулся домой. Отец опять выпил, теперь смотрел телевизор в спальне. Как только скрипнула входная дверь, Света выглянула из комнаты бабушки, босиком пробежала по коридорчику и встала перед Никитой. В полутьме ему не было видно её заплаканное лицо, обкусанных ногтей. Брат просто поднял её, понёс в их комнату, хотел уложить в кровать.
— Посиди со мной, — попросила Света. — Я очень люблю маму, и тебя, и бабушку, и папу тоже люблю.
— И я люблю тебя, Одуванчик, — поцеловал её Никита, накрыл одеялом и сел рядом. Он тихо, как будто самому себе, рассказывал, что помнит о маме, что было в их жизни светлого, радостного. Он плакал, Светка всхлипывала рядом. Пришла бабушка, она тихонько села рядом, обняла внуков, стала напевать что–то тягучее, томное, ей было так больно внутри, но она пела, потому что иначе, если замолчать, то тоже начнёшь плакать…
… Света хорошо помнит, как Никита нёс её на плечах на праздник Первого сентября, высоко–высоко, красивую, с бантами, в юбке и туфельках. Света пошла в школу и очень гордилась этим. Теперь у неё был свой письменный стол, портфель, и все смотрели, какой у неё красивый брат, какой он взрослый.
Педагог по музыке рекомендовала отдать Светлану в музыкальную школу.
— И дело у ребёнка будет, и вам полегче, — говорила она бабушке, Наталье Никитичне, — и голос хороший! Надо позаниматься, и будет отличная певица!
Дома Светлана всё крутилась перед входной дверью, ждала, когда придёт брат, чтобы рассказать про музыкальную школу, про то, что на прослушивании она была одной из лучших.
Никита удивлённо посмотрел на бабушку, та развела руками, будто бы виновато, но на самом деле гордясь Одуванчиком.
— Ну поглядим, что из этого выйдет, — усмехнулся парень. У мамы был, конечно, хороший голос, мелодичный, ему нравилось, как она пела. Может быть, Светик в неё пошла?..
Занятия в музыкальной школе были два раза в неделю. Чаще всего девочку оттуда забирала бабушка, но иногда она просила сходить Никиту.
В эти дни девчонки, Светины подружки, затаив дыхание, следили, как он, красивый, мускулистый, высокий, поднимается по ступенькам крыльца, как низким, хрипловатым голосом зовёт Свету, а она, кокетливо поправив заколки, подмигивает девочкам, гордо идёт к своему старшему брату и здоровается с ним…
Света пела в хоре, Никита, когда мог, приходил на её концерты, хлопал, потом вёл в кафе, покупал мороженое. Всё было замечательно, Света росла, подруги завидовали ей, а Никита всё хорошел, превращаясь во взрослого мужчину. Он оканчивал институт, уже работал и ходил в строгих костюмах.
Одно время брат отращивал усики, Свету это очень раздражало, она строго сказала, чтобы Никитка их сбрил, но брат велел не указывать ему, как жить.
Света тогда очень обиделась, но потом простила. Она любит Никиту таким, какой он есть, даже с противными усами.
Никита ходил вместо отца на родительские собрания, выслушивал всё о проделках сестры, дома выговаривал ей, потом, махнув рукой, включал в наушниках музыку, ложился на кровать и отворачивался к стенке.
Света подсаживалась к нему, тихонько гладила по спине, просила прощения, уговаривала не сердиться. Да он и не сердился, сам такой был, уж что тут говорить…
Концерты и конкурсы в хоре проводили всё чаще, а вот Никита бывал на этих мероприятиях всё реже. Получалось так, что, пообещав прийти, он в последний момент звонил Наталье Никитичне и просил «подменить» его.
Светлана искала в зале брата, но потом с удивлением замечала медленно идущую по проходу между рядами бабушку. Той все уступали место, она извинялась, смущённо прижимала к себе сумочку и два букетика. Она всегда приходила на внучкины концерты с цветами, один букет дарила Алине Руслановне, хормейстеру Светиного коллектива, второй — конечно же своему Одуванчику.
Света кивала, благодарила, а потом интересовалась, где же Никита. Она–то думала, что будет петь для него…
— Не смог, детка. Занят, позвонил, я мигом в метро, к вам сюда… Еле успела к началу. А ведь надо ещё за цветами было забежать…
Бабушкино «забежать» Света представляла… Проделать такой путь для Натальи Никитичны было делом трудным, но она храбрилась, иронизируя над своим возрастом, мол, не девочка, уже нет былой прыгучести…
Вечером, дождавшись брата и показав ему дневник, Светка строго выговаривала ему, что пропустил выступление.
— Мало того, что пропустил, ещё и бабулю погнал! Ты бы хоть такси ей вызвал, а то она, бедная, по метро!.. Я так ждала тебя… — Одуванчик хмурился, отворачивался, а Никита мямлил извинения, но делал это как–то отрешённо, будто думал о чём–то совсем далёком.
— Алё! Ты чего, не слушал меня? — наклонялась к нему Светлана. — Я спросила, где ты был?
— Работы много, — отмахивался парень, потом принимался мыть посуду или перекладывать что–то на столе, боясь дальнейших расспросов…
Светин мир рушился постепенно. Никита больше не водил её в кафе, вообще редко появлялся дома, на выходных пропадал, оставив сестру с бабушкой и отцом. Он говорил, что это опять «надо по работе», что «на следующих выходных они обязательно погуляют вместе, что…»
— Ну извини, Одуванчик, — чуть смутившись, ответил Никита на Светкины укоры. — Свет, — вдруг чуть тише добавил он, — а что, если я буду жить в другом месте? А ты тут, с отцом, а?
— Почему? Командировка? — замерла на стуле Светлана, до этого весело болтающая ногами в такт музыке.
— Нет, я просто буду жить отдельно, — туманно ответил Никита.
Света сразу погрустнела, выключила радио, задумчиво уставилась в окно.
— Я не умею без тебя, Никита… — прошептала она.
Она вставала утром – Никита был рядом, она ложилась спать и знала, что он скоро придёт или уже тут, дома, просто в другой комнате, они иногда говорили о маме, он рассказывал всегда что–то интересное, шутил. Светин мир был построен на нём, Никита был в основании, как надёжный, огромный камень. Если его не станет, то мир рухнет, это же понятно!..
— Ладно, выбрось из головы, — отвернулся парень. — Забудь…
Он стал часто с кем–то болтать по телефону, прятался от Светы, а она нарочно подслушивала, но ничего не понимала. Однажды он принёс домой цветы, Светланка подумала, что ей, но нет… Он велел не трогать, унёс их на следующий день, а сестру только легонько щелкнул по носу в прихожей, чтобы не задавала лишних вопросов…
— Привет, а мы твоего братца видели, идёт с какой–то белобрысой, скучная она такая, бледная, хоть бы уж накрасилась! — доложили подружки.
— Чего? — нахмурилась Светлана.
— Того! Девица какая–то с твоим Никитой ходит.
— Врёшь, это просто так было, это совсем другое… — закричала девочка.
А вечером от брата пахло женскими духами, он был чуть пьян и опять мурлыкал с кем–то по телефону…
Окончательно мир Светы, надёжный, понятный, эгоистично–слепленный из неё и Никиты, разрушился, когда брат пришёл на конкурс хоров в музыкальной школе не один.
Светланка удивлённо смотрела, как брат проталкивается к свободным местам, ведя за руку какую–то девицу в клетчатом платье. Свете тогда было тринадцать, Никите двадцать шесть.
Девицу Светка рассмотрела смутно, девочка была чуть близорука, а брат сидел далеко, на предпоследнем ряду.
— Девочки, Света! Ну что за вид?! Почему брюки? Где юбка? Я же просила! — строго спросила педагог, дернула Светлану за плечо. — Что ты там высматриваешь? Что показывают? Вот сейчас опозоримся перед зрителями! Света, это важный конкурс, а ты в таком виде… Боже, что у тебя на голове?! У кого есть расчёска?!
Но Светлана вступила на тропу войны, внутри неё всё было также спутанно, как и на голове, а о костюме думать уж совсем не хотелось.
— Отстаньте, я буду петь так! — огрызнулась девочка. — Никто и не заметит.
— Да как же не заметит, ты солистка, ты в центре… Ох, Назарова, Назарова, выгоню я тебя из коллектива! — покачала головой руководитель хора, Алина Руслановна. — Допоёшься у меня!
— А ну и выгоняйте! И что вы тогда без меня, а? — лепила Света первое, что приходило на ум, а сама всё сверлила глазами щель в кулисах. Она видела, как Никита держит свою пассию за руку, как гладит её по коленке, она что–то шепчет ему на ухо, он кивает, улыбается… Предатель!
Вот почему он перестал рано приходить, вот почему на выходных у него постоянно нет времени, почему не шутит больше со Светой, а только рассеянно кивает на её слова… Но как же можно променять сестру на эту страшилу? Как?!
Светка топнула ногой, попала по туфельке Алины Руслановны. Женщина ойкнула, зашипела на ученицу, та пробурчала извинения…
Светлана пела отвратительно, вяло и невнимательно. Алина, стоя перед девочками и дирижируя, чувствовала, что никакого места они уже не займут…
А Светлана сверлила глазами девушку в клетчатом платье, на брата вовсе не смотрела. Он же предал её, просто отодвинул, поставив рядом с собой другую…
— Назарова! Светлана! — позвал кто–то в фойе.
Света оглянулась. Алина Руслановна подошла к ней, устало вздохнула.
— Света, что случилось? — спросила она тихо.
Света хотела объяснить, но тут рядом нарисовался Никита, кивнул педагогу.
Хормейстер смутилась, отдала Свете какие–то бумаги и ушла.
— Света, ну… Ну… — скептически покачал головой парень. — Сегодня как–то не сошлись звёзды, да?
— Кто это? — вопросом на вопрос ответила девочка, кивнув на Никитину спутницу.
— Это Ольга. Давно надо было вас познакомить, но всё как–то не получалось…
Ольга вышла вперед, протянула Светлане руку, та вяло её пожала.
— А что она вообще тут делает? — продолжила допрос Света.
— Кто? Оля? Она зритель, она пришла со мной.
— Я её не приглашала, — отрезала Света.
— Я сказал, что она со мной, значит она со мной. Не надо так разговаривать. Ты идёшь домой? — Никита протянул руку, чтобы забрать у Светы вещи, но она отпрянула.
— Я без вас дойду. Тебе же надо Олечку провожать, не так ли? Этим ты занимаешься вечерами?
— Света, не надо грубить, — строго одёрнул её брат. — Ты должна…
— Я ничего не должна. Пока, братец, не целуйся слишком усердно, а то у Оли губки лопнут! — зло огрызнулась Светка, развернулась и пошла к выходу.
— Света, ты зря… — кинулась догонять её Ольга, но Никита схватил девушку за руку.
— Не надо. Это капризы, пусть идёт. Мы поженимся этим летом, Оля. Ты согласна?
Ольга растерянно посмотрела на него, пожала плечами…
— Оля придёт к нам в субботу, — сообщил Никита, сидя на кухне и ни к кому конкретно не обращаясь. — Она познакомится с тобой, папа, и с бабушкой.
— Нет, — стукнула кружкой по столу Света.
— Я не спрашиваю, я просто предупреждаю. Папа, ты можешь быть дома в субботу примерно к двенадцати?
Игорь пожал плечами. Он давно жил какой–то туманной, пустой жизнью, в субботу бы валялся на диване, но раз будут гости, встанет, приведёт себя в порядок.
— А я тоже предупреждаю, что если ты её сюда приведёшь, то я убегу! — вскинулась Светлана. — Или её прогоню, потому что это только наш дом – твой и мой!
— Ну тогда я уйду из этого дома, Света. Я не буду всю свою жизнь жить только с тобой, Одуванчик, — пожал плечами Никита.
— Не называй меня этим дурацким словом! Её называй! Или вам там некогда говорить, вы только целуетесь?! — вспыхнула Света, а потом задохнулась от того, что брат дал ей пощёчину. — И всё равно ты мой! Мой! Ты был всегда рядом, куда же ты от меня уходишь?! — закричала она, расплакалась и убежала к себе в комнату.
Она слышала, как говорят о чём–то отец с Никитой, как шепчет что–то бабушка, как чей–то силуэт появился у дымчатого стекла на двери, постучался, но Света его не впустила, она лежала и баюкала свою беду…
Вечером без спроса к ней зашла Наталья Никитична, вздохнула, накрыла внучку пледом. Девчонка не спала, но виду не показала.
— Знаешь, — помолчав, начала бабушка, — можно потерять человека… Это больно, это как будто частичку тебя убивают, а она кричит, и ты кричишь, маешься, рвёшь себе душу, но ничего сделать не можешь… Это тяжело. Так было, когда умерла твоя мама. Всем было больно. Танечку не вернуть, но вы — её дети, её продолжение, и вы живёте дальше, со мной, друг с другом. А теперь жизнь требует нового продолжения, уже вашего. Я не доживу до твоих деток, да и до Никитиных тоже, я думаю, но видеть, что он с кем–то вместе, что в нашей семье стало ещё на одного человека больше – это мне очень важно.
— Он от меня уйдёт, — грустно прошептала Светлана. — Но я же без него не смогу…
— Почему уйдет? Ну переедут они с женой в другое место, но не на Крайний же Север! Глупенькая ты, внучка! Зато у тебя будет целая комната, будете в гости друг к другу ходить, как две хозяйки будете! Да что там хозяйки – две сестры станете! Будем за столом сидеть, праздники праздновать, Новый год… Ну что ты, детка, разве ж это беда? А Никите пора жениться, а то поглупеет, толстый станет, ух…
Света медленно села, обняла бабушку.
— И он не станет меня меньше любить? — спросила Света.
— Даже больше станет. То ты всегда рядом, мешаешь, мельтешишь, а то не будет тебя… Первым прибежит, чтобы тебя поцеловать, одуванчик свой ненаглядный! — засмеялась бабушка. — Ох, дожить бы!..
Светлана задумчиво сидела на кровати, слушала, как по стеклу бьёт дождь, как гудят на улице машины, а у подъезда кто–то разговаривает, смеётся. Жизнь течёт вперёд, неумолимо несёт своим течением всех, кого захватила, к новым берегам. И перечить ей нет смысла, видимо…
Светкина пуповина, связанная с Никитой, только лишь растянется, станет плотнее, тоньше, но не оборвётся, по ней так и будут течь живительные соки их родства, по–другому никак!
Света вынула из шкафа фотоальбом – свидетельство прошлых радостей. Там рядом с ней был брат. И сейчас будет, что бы ни случилось!..
… На свадьбе Света громче всех кричала: «Горько!», танцевала и смеялась. Ей купили красивое платье, Ольга помогла подогнать его по фигурке.
Когда уже стемнело и гости угомонились, Светлана вышла на сцену, взяла микрофон. Её руки дрожали и голос то и дело срывался. Она пела для невесты и жениха, пела про счастье и любовь, про то, что их жизнь теперь – это одно целое, но просила оставить местечко и для неё…
Слова к песне написала Лёля, музыку подбирали вместе. Никита, глядя на сестру, встал, пробрался к сцене, поманил за собой жену. Света стояла между ними, пела и плакала. Сегодня она не потеряла брата, а нашла сестру. И пусть дальше будет много перемен, но рядом всегда останутся Никита, Оля, отец и бабушка. Вон она там, в уголочке, вытирает платком глаза. А кто рядом с ней? Кто это?
Светлана через пелену слёз рассмотрела женщину. Она помнила её по фотографиям, снам и Никитиным рассказам. Рядом с бабушкой Наташей стояла их мать, Татьяна. Она улыбалась, потому что её дети счастливы, потому что жизнь продолжается, и в ней есть место для любви. А Таня хотела этого больше всего на свете…