— Всё, Марья, принимай меня, мо́лодца удалого, а о жене можешь больше не беспокоится, не тронет она тебя. Вопрос решён.
Василий закрыл калитку и козырём прошёлся по двору, пнул кусок грязи засохшей, пришугнул чёрную кошку, выглянувшую на него из кустов гортензии, и остановился перед распахнутой дверью сарая.
Марья была там: то ли солому на полу стелила, то ли рассыпала что на пороге, но её крепкая корма, обтянутая цветочным халатиком, выпиралась в согнутом виде за порог. Услыхав давно желанный голос, Марья прогрохотала ведром и выскочила навстречу Василию.
— О! — воскликнула она удивлённо.
— Аго, — заметил Василий.
— Ты чего пришёл, а, Вась? — спросила погодя Марья, ещё не оправившись от изумления.
— Как чего? — тряхнул запутанными кудрями Василий, — ты же сама сколько раз говорила при встречах: «Ах, Вася, не было бы у тебя жены, пригласила бы я тебя на блинчики, ты таких вкусных нигде не поешь!» И улыбалась ты ещё. Всегда улыбаешься мне. Вот и пришёл я.
— Да то я так… У тебя жена такая, что…- замялась Марья, — А что ты там о жене сказал, когда вошёл?
Василий хлопнул себя по бокам, лицом посуровел. Выдохнул трагически:
— Сказал, что можешь не беспокоится, теперь она тебя точно не тронет…
— И отчего это? Ах! Неужели расходитесь…
— Да, Марьюшка, разошлись мы, хоть и не по воли своей… Трудно-то рядом быть, ежели другой того… преставился раньше времени Господу.
— Да ты что… — поражённо отступила Марья. Глаза её округлились, щёки провисли, она сложила обе руки на груди.
«Танька померла! — дошло до Марьи, — ещё позавчера я её около магазина видела, здоровая была, как бык. Вот как Бог забирает всех без разбора… Даже таких крепких баб, которые на каждый христианский праздник в церкви поклоны до утра отбивают… забирает даже своих первых праведников.»
Она приобняла жилистого, суховатого Василия за плечи, потрепала его ласково, а он заболтался в её руках, как безвольная кукла. Марья подумала, что он вот-вот заплачет, бедняжка.
— Так, Вась… Спокойно, спокойно, мой хороший… Пошли в дом, у меня прохладно, а то не дай Бог ещё обморок. Я тебе наливочки налью, выпьем за душу новопреставленной.
— Угу, — шмыгнул носом Вася.
У двери Василий замешкался. Раз открыл её, два… Опять открыл, опять закрыл. Заметил по-хозяйски:
— У тебя дверь неплотно прилегает, видишь, от резинки отходит, наверное, слезать начала с петель. Петли подтянуть бы.
— Сделаю, Вася, сделаю, — рассеянно, взволнованно отвечала Марья, утягивая его в глубь дома. — Мужика какого-нибудь попрошу. Это дети всё — носятся, как сумасшедшие, хлопают ею, а младший и вовсе повадился на ручке кататься.
— А я не мужик разве, Марья? Чем я не мужик? — выворачивал голову в сторону двери Василий.
— Мужик, ещё какой мужик, — спешно успокоила его Марья. — Да горе-то какое… не до этого. Ты садись, я мигом.
Усадив Василия на кухонный уголок и подоткнув ему под спину подушечку, Марья суматошно стала открывать дверцы шкафов в поисках наливки. Где-то запропастилась она, словно черти украли… Всё из рук валилось у Марьи от волнения.
— Да ты не суетись так, Марья, успеется, — заметил Василий, — у меня так отец на охоте спешил утку подстрелить, что выстрелил дробью себе в ногу.
— Ах, Божечки! И что потом?
— Ничё, отошёл. Похромал пару лет и выздоровел.
— Вот она, шельма! — победно воскликнула Марья и выставила на стол вишнёвую наливку цвета светлого рубина.
Нарезала ему Марья домашней брынзы, огурцов малосольных из банки выловила. Что-то бедно совсем… Подумав, выловила из кастрюли с бульоном свиной язык и, счистив кожицу, присыпала его солью. Вазочку с простым печеньем подвинула ближе к Василию. Небогато жила вдова с двумя детьми, приходилось перебиваться.
— Ну… — подняла свою рюмку Марья, — земля пухом Татьяне, хорошим человеком была.
Василий потянул к ней свою рюмку, но Марья рукой оградилась:
— Не чокаемся! Ты чего?
Василий молча выпил рюмку, приступил к закуске.
Тут дети из комнаты вылезли, встали и смотрят на дяденьку. Одному годков восемь, а другому около пяти. Хорошие с виду мальчики. Василий им и так и эдак глазами поморгал, любил он деток, но не умел с ними общаться — своих-то не было, жена оказалась бесплодной.
— Гэп! — рявкнула на них Марья, — Марш отсюда на улицу, нечего вам делать тут! Поросята…
— Не поросята, а жизни цветы, — возразил Василий.
— Да я же с любовью, — проворковала Марья, наливка уже ударила первым звоном ей в голову, — а скажи, Васенька, что случилось? Как она, Татьяна… того?.. И когда?
Сказала и перекрестилась.
Василий нервически пошевелил желваками, лицо его, удовлетворённо расплывшееся было от выпитого, вновь собралось в одну потрёпанную кучку, на которой более всего выделялся аленький нос-картошка. Посмотрел он на Марью серьёзно, а она хорошенькая была бабёнка: волосы выбеленные, кудрявые, носик-кнопочка, глазки с огоньком, с задоринкой… Многим мужикам на работе нравилась Марья, да вот беда, одни женатики были у них на комбинате или совсем юнцы, а Марье всё-таки тридцать два, на восемь лет младше она жены его Татьяны. В шутку ли, в сторону, да каждый норовил сделать Марьюшке комплимент, пособить чем в работе, а она и не против — напропалую заигрывала, улыбка не сходила с лица, но Марья ограничивалась шуточками, перестрелками глаз, а так чтобы под мужиками валялась Марья, такого о ней никто не мог сказать. Была Марья на комбинате одной из пекаршей.
Художник Н. Овчинников
— Да как… — начал заунывно Василий, — вчерась утром проснулся я ранёхонько, ещё и четырёх не было… Петух разбудил, форточку на ночь закрыть забыли. А Таня ведь вот она… рядышком с вечера лежала… тёпленькая. Я туда-сюда… И понял, что нет больше моей Танечки.
— Оооой… — поморщилась Марья, откинулась, как от преграды, назад, — Давай ещё выпьем!
Сказано — сделано. Теперь уже сам Василий наливал, Марья совсем поплыла, непривыкшая она была к алкоголю.
— А как же, Вась, ты на работу вчера пошёл? И ни слова никому? — вдруг вспомнила, икнув, Марья.
— В шоке был. Не осознавал! — выговорил по слогам Василий.
Поговорили ещё о Татьяне, вспоминали её только добрым словом.
— Сильная была женщина! — признала Марья, — меня она, конечно, не очень любила, не получилось у нас стать подругами… Скорая она на расправу, но сколько веры в ней было, сколько праведности! Земля пухом!
Марья даже всплакнуть успела по усопшей. Была она относительно новым человеком в посёлке, всего пару лет прожила: раньше с мужем снимали угол в городе, а как мужа не стало, помыкалась Марья то по родителям, то по свёкрам, а потом сестра свёкра померла, что жила в этом посёлке, наследников не было и дом решили оставить для Марьи.
— Вася! Совсем забыла я! Я же обещала угостить тебя блинами!
— Обещала, — оживился Василий.
— Ты иди, приляг на диване, а я мигом тесто сварганю, двадцать минут — и будет первый блин!
— Ну давай, спешить мне теперь некуда, — согласился Василий.
Посидел Василий на диване минут пять и стали ему в доме всякие «косяки» на глаза попадаться: то карниз косо висит, да так, что шторы на нём съехали, то стульчик детский стал кривеньким… Главное, у себя дома он бы и не заметил подобного, а тут прямо в глаз врезалось. Про дверь Василий тоже припомнил.
— Марьюшка, а где у тебя инструменты лежат?
Марья ответила криком из кухни:
— А в прихожей там, в комоде старом, в ящике. Чего удумал ты?
— Да так… подлатать кой-чего… мысли дурные отогнать хочу.
Тук-тук-тук… так-так-так… Закипела мужская работа в доме. Всё починил Василий, даже сеточку от москитов отыскал в чулане и налепил на окно в детской комнате.
Наелся Василий блинов со сметаной и вареньем досыта. Разрумянился он, отяжелел, на сытого кота стал похож. Тут же и прощаться стал.
— Погоди, Вась, я с тобой пойду. Посмотрю чем помочь: о похоронах похлопотать надо, омыть Танечку… — остановила его Марья, натягивая сандалии. На последних словах её даже дрожь взяла — вспомнила покойного мужа.
— Та не, Марья, сам управлюсь я как-то, — спокойно возразил Василий. — Не стоит беспокоится. Вот Таня домой вернётся и возьмёт всё назад в свои руки.
— К-какая Таня? Ты о чём, Вась? Совсем уже? Ой… — схватилась она за грудь, отшатнулась, — с горя тронулся…
Глядит она на Васю, а саму пот холодный прошибает.
— Дык жена моя вернётся, от чего тут умом трогаться? Кто ж ещё? А ты что подумала?
— Как она вернётся-то, Васенька… С того света… Ты чего, миленький?.. Не пугай меня.
— Тю, баба! Совсем не понимает шуток! — возмутился Василий, а сам задком-задком в прихожую, уже и пригибается на всякий случай от какой-нибудь вещи, которую может кинуть в него Марьюшка. — Кто тебе сказал, что померла она?
— Ты сказал! Твои слова: «преставилась раньше времени Господу…» И за упокой мы пили её! — кричала Марья.
Вся краска уже сошла с персикового лица её. Шок наступил.
— Я другое имел ввиду. Понимаешь, в монастырь она поехала, на три дня, вот и говорил я «преставилась Господу». А мне жрать дома нечего, Марья, она приготовить не успела, ну как не успела — борщ сварила, да я в холодильник не убрал его — прокис. Наелся я сухомятки за два дня, а потом вспомнил про блины твои, дай, думаю, зайду, ты же девка хорошая, добрая, не прогонишь…
Марья медленно начала снимать с себя сандалик. Глаза сузила в бешенстве, но ответила тихо, вкрадчиво:
— Так зачем же ты, шут плесневелый, за упокой её пил со мной? А?!
— Заигрался, Марья, заврался я… Виноват. Хотел разжалобить, чтобы ты про блины вспомнила.
— Идuот! — кинула в него сандаликом Марья и тут же прицелилась другим: — Пьянчуга! Совсем совести нет! Страха перед Богом не испытываешь! Дубины кусок! Валенок! Вот отсюда!
Второй сандалик прилетел точно в затылок убегающему Василию.
— Беги, беги! А я всё жене твоей расскажу, как вернётся! Артист недоделанный! — кричала ему вслед разъярённая Марья.
Захлопнула она дверь со злостью, а дверь так легко пошла и в проём вписалась с ювелирной точностью.
— Тьфу ты! — сплюнула Марья.
Все в посёлке знали, а около Марьи как-то мимо прошло, что Василий на деревне первый лжец. Что не скажет — то соврёт. Люди привыкли, всерьёз не воспринимали его слова. Жена тоже относилась к этому с философским терпением, хотя, бывало, и устраивала ему нехилые взбучки: после них Василий на какое-то время утихомиривался. А потом продолжал врать, и врать так искусно, что ни один посторонний человек не мог заподозрить его во лжи. Свои люди тоже не раз попадались на удочку его вранья, обижались, даже мяли Василию бока, да всё бестолку — это была неисправимая, патологическая черта. Спасало Василия от жестокой расправы то, что он был добрым, что не попросишь — первым на помощь бежит, байки травит, людей успокаивает своими выдуманными, но рассказанными так явственно, невероятными историями. А уж за бесплатную выпивку Василий мог такого насочинять, что и Гоголю не приснилось бы.
Был только один человек в посёлке, который по-настоящему ненавидел Василия — старая, скрюченная бабка Глаша. У бабки козы были. Как-то раз сбежал у бабки козёл на вольный выпас, и поди ж ты, встретился ей во время поисков Василий.
— А ваш козёл, бабушка, так сиганул у реки, что зацепился рогами за ветку того огромного дуба, ну самого большого, что там растёт, знаете? Вот висит там над рекой и мемекает, иначе как ковшом, ничем не снять его, только рога пилить.
Бабка, за сердце хватаясь, поверила и помчалась в колхоз выпрашивать технику с ковшом. Отказали ей сперва, пришлось вывалить перед мужиками часть пенсии. Пока один бегал за выпивкой, другие потарахтели к реке на тракторе. Никого там не нашли, конечно, бабка решила, что козёл сорвался и утоп. Пришла домой вся в слезах, а козлик-то вот он — стоит перед калиткой и блеет. Мужики скинулись и денюжку бабушке отдали, но осадок остался и Василий стал для неё первым врагом, сколько бы не ластился назад.
А одну выходку долго не могли простить мужики Василию. Бывало, проходит он мимо, на рабочем месте, а кто-то спросит его:
— А ну-к, Васёк! Соври что-нибудь!
И Васька врал, все ухохатывались. Василий страдал оттого, что никто ему уже не верит. Однажды видят: бежит Василий скоростной иноходью по территории комбината, к выходу. Глаза выпучил, всё тело вперёд.
— Вася, соври нам так, чтоб поверили!
Василий едва взглянул на них:
— Некогда мне врать вам, — отвечал он на ходу. — Сейчас звонок получил — универмаг закрывается в городе (на самом деле то не город был, а пгт, но все говорили просто «город»). Всё раздают почти бесплатно, за копейки. Мы сейчас с Михалычем Жигуль оседлаем и рванём, чтобы одними из первых…
И унёсся, как ветер.
— Мужики затихли… Переглянулись…
— Да ну ё-моё! — крикнул кто-то, — поехали, по грузовикам, товарищи! Минут за сорок управимся!
Побросали работу и, не отпрашиваясь у начальства, рванули в городок на служебной машине — полный кузов набился мужчин.
Как уехали, так и вернулись ни с чем. Злые, серые, хмурые, стали искать Василия. От начальства тоже получили выговор.
— Да вы чего, мужики! — убегая, кричал им Василий, — сами же просили соврать!
Долго-долго не могли простить ему это товарищи…
И вот настал переломный день для Василия. Возвращался он ночью домой после грозы, засиделся на попойке, страшно было на улицу выходить под такие молнии. Идёт и видит: на отдалённой улице, где баба Глаша жила, дом горит… Протрезвел Василий, закричал благим матом и по домам нескольким стук-стук:
— Спасите, люди добрые! Пожар! Изба горит!
Люди выходят и видят — Васька это.
— Чего врёшь тут, людей среди ночи будишь!
— Пожар! Вызовите службу! — натурально захлёбывается Василий, но люди даже никуда дальше порога не выглядывают, не верят ему.
Тогда Василий сам бросился к той улице — горел бабы Глашин дом. Вытащил он бабу Глашу ни живую, ни мёртвую, из пламени — старушка, видно, понять ничего не успела, не позвала даже на помощь. Оставил её Василий на дороге и вернулся за козами, бабка держала их прямо в доме. У некоторых коз шерсть кое-где опалилась, но не беда, у Василия, вон, руки все волдырях… Потом уже пришли к нему соседи на помощь, когда он вещи бабкины из дома пытался вытащить. Оттащили Василия, вызвали и пожарников, и скорую…
Долго заживали ожоги у Василия, а баба Глаша ничего, оклемалась. Стали они с Василием друзьями не разлей вода. Поселил её Василий у себя сначала, а потом домик небольшой, считай кухню летнюю на другом конце участка, до ума довёл, уют и порядок там сделал, и осталась баба Глаша с ними жить. Товарищи по работе и соседи помогали Василию с ремонтом и материалами. Василий врать меньше не стал, но теперь, если врал, то подмигивал, давал сигнал… А обиженная Василием Марья испекла на новоселье старушки целую гору фирменных блинов — ели всей улицей, расхваливая кулинарку. И на том новоселье нашла Марья своё женское счастье, но это уже другая история…
