Чёрный внедорожник, взвизгнув шинами и взметнув веер грязного мокрого снега, остановился у одноэтажного здания серо-жёлтого цвета с надписью «Продукты».
Дверь автомобиля открылась, чуть не задев бредущего мимо старика с тележкой.
— Да куда ж ты прёшь, ирод?! Всё спешат, привыкли, что везде им дорога, — пробурчал дед и ткнул в дверцу палкой, которую держал в левой руке. Деревянная лакированная трость с рукояткой в виде головы ворона, чем-то похожего на своего владельца, мужчину худого, с длинным, загнутым на конце носом, впалыми щеками и упрямо выставленным вперед подбородком, оставила на чёрной матовой поверхности едва заметный след.
— Эй, ты чего?! Ты знаешь, сколько тебе это будет стоить?! — выскочил из внедорожника мужчина в легкой кожанке, джинсах светло–голубого цвета, бежевых ботинках из нубука и кожаных митенках. — Да тебе придётся всё продать и еще должен останешься! И вооб…
Ботинки опустились в холодную, глубокую жижу изо льда и воды, беж тут же поменял свой цвет на темно–коричневый, а по носкам растёкся неприятный холодок. Автомобилист поморщился, стал переминаться с ноги на ногу, встряхивать ботинками, но всё зря.
— Чего? — наклонил Ворон голову, усмехнулся. Наклонилась вбок и его трость. — Не слышу, говори погромче.
— Да чтоб вас всех тут! — выругался незнакомец, выпрыгнул из лужи, захлопнул дверцу машины, нажал на брелке кнопку. Авто взвизгнуло поросячьим голосом, мигнуло фарами и уснуло.
Старик тоже взвизгнул от испуга, покачнулся и, не удержавшись на тонком льду, что прятался под слоем воды, стал падать прямо на хозяина джипа.
— Хватай его! Хватай скорее! Егор Матвеевич, вы замрите, не колыхайтесь! — закричал кто–то женским голосом. — Все ж кости переломает, потом собирай его без инструкции!
Это выбежала на крыльцо продавец магазина, Ольга Николаевна. Она, на ходу поправляя выбившиеся из–под косыночки пепельно–серые кудряшки, спрыгнула со ступенек и прошлёпала валенками по мокрой дороге. Высокие, без подошвы, беленькие, с вышитыми по бокам ёлочками, валенки тут же напитались водой.
— Лёлька! Ну зачем?! Ни к чему. Я сам! Саам! — бодрился старик. Он уже твёрдо встал на ноги, зафиксировав себя тростью и держась за мужчину из внедорожника.
На берёзе, кланяясь вперед, закаркали насмешливо вороны.
— Грачи прилетели… — протянул приезжий, сплюнул, переминаясь с мыска на пятку. — Ну что, нормально с вами всё? Тогда я пошёл.
Мужчина отпустил старика и уверенно направился в сторону «Продуктов», а Оля всё ещё суетилась вокруг пожилого знакомого, поправляя его пальтишко и пониже натягивая шапку на уши.
— Спасибо, Лёль, благодарствую. Ты иди, вон, гости к тебе. Иди! — Егор Матвеевич схватил свою телегу, притянул к себе.
— Да ну, гости! Подождут, тем более если они такие нахальные, эти гости! ‒ махнула рукой Ольга. — Егор Матвеевич, может проводить вас? Всё же набрали вы много! Ну куда столько гречки вам? Запасы? Опять телевизор насмотрелись?
— А я люблю гречку. Она для крови полезная, — прошамкал старичок, выпячивая вперед острый подбородок. — Сам дойду. Да убери ты руки свои! Вцепилась, как в жениха!
Он выдернул из Ольгиных рук свой рукав, выпрямился, как–то по–особенному строго хмыкнув, и поплёлся по дороге прочь от магазина.
Оля, пожав плечами, поспешила обратно, за прилавок. Скоро должен приехать её сын Витюшка, привезти товар. Как бы ни отвлёкся по дороге, а то ведь никогда вовремя не приезжает, то на базе с Тоней своей лясы точит, то остановится где–нибудь, выйдет из кабины своего драндулета и смотрит, смотрит… «Чего ты там не видел? Поле и поле! Ну!» — спросила его как-то мать. Он только головой качает, мол, такой красотой хоть каждый день любуйся, не надоест! Романтик… Толку только от этой романтики нет. Ни семьи, ни детей, а уж под тридцать парню. Всё, знай себе, малюет вечерами, все тряпки у матери постянул, старые занавески, простыни — всё в дело. Натягивает на самодельные подрамники, белой какой-то ерундой мажет, потом выставляет сушиться, вся горница в этих белых квадратах, все скамейки. Гостям иной раз места нет, а этому добру лучшие уголки отводятся… Да… Ну, зато не пьёт, зато хороший у неё мальчик вырос, добрый, честный, даром, что без отца… И, странное дело, не тянет его в город, как других. Сначала Оля думала, что робеет, мол, образования нет, ну куда ему там с умными тягаться. Спросила сына прямо, а он ей и говорит:
— Ма, ну и что я там? Всякому человеку своё место. У меня – тут.
Так и живёт, жалко только, что картины пропадают. Ольга пыталась отправить их на выставку, но там своих художников хватает, Витины работы даже смотреть не стали…
Оля еще раз оглянулась, стоя на крыльце, нашла глазами точку на дороге — Егора Матвеевича, и, распахнув дверь магазина, юркнула внутрь.
День был в самом разгаре, да ещё вторник, посетители в этот час редки. Все ж на работе, а другие, те, что лодырничают и жён да детишек посылают за провизией, чуть позже объявляются, часам к двум…
— Разрешите, займу рабочее место! — Ольга дотронулась до плеча стоящего у прилавка мужчины. — Правее сдвинетесь, пожалуйста.
Она откинула доски, закрывающие проход, протиснулась к себе и, улыбнувшись, обернулась.
— Да вы смотрите! Смотрите, не спешите. Ассортимент у нас хороший, голодным не останетесь! — повела она рукой, обрисовывая полки с продуктами. — Если заморозка, то это вон там, в уголке, холодильник видите?
— Вижу — буркнул незнакомец. — Вижу, что не ассортимент у вас, а сплошная ерунда! Да еще, небось, срок годности давно вышел.
Он повертел в руках упаковку с печеньем, небрежно бросил её обратно, взял в руки банку консервированного горошка.
— Зря вы так. Всё свежее. А творог! Ох, мамочки, какой у нас творог! Дать вам попробовать? Свой, с фермы, жирный, мягкий, не то, что у вас там в городе продают! Давайте–давайте, попробуйте! И сметанку!
Она уже потянулась к большим бидонам, чтобы угостить покупателя, но тот гаркнул, что ему ничего этого не нужно, велел дать спичек, макарон, упаковку сосисок и пачку чая.
— Вам какого? Есть мелкий, крупный, есть с добавками, а есть, вот тоже наша гордость, свой сбор, лечебный, с ежевичкой, малинкой… Вам бы его попить, мигом хвори пройдут! Сколько завесить? Он россыпью…
— Я, кажется, сказал, мне ЭТОГО, ‒ покупатель ткнул пальцем куда-то вперед, — ничего не надо. Выпить что есть?
Ольга насупилась. Не любила она этих выпивох, муж тоже пил, от того и сгнил, не дожив и до сорока пяти лет…
— Ничего. Лимонад есть, компот консервированный, баба Люда у нас крутит. Ой, хотите попробовать? — опять засуетилась Оля. — Вишнёвый, яблочный, малиновый. Всем миром ей ягоду собираем, а она нам такую вкуснотищу делает! Сейчас налью, сейчас!
Она скрылась за шторкой, загромыхала половником, вернулась, держа в руках граненый, доверху налитый стакан.
— Вот, пейте. Ну!
Мужчина скривился, потом махнул рукой, поняв, что эта женщина, видимо, с причудами и от него не отстанет, если он не сделает вклад в развитие местного производства и не купит у неё хоть что-нибудь.
Компот на вкус был отменный, в меру сладкий, с кусочками ягодок. Аромат его заползал в нос и, маяча там, заставлял вспомнить детство, малинник, острые стебли, бьющие по голой спине, жужжание пчёл, лупоглазого клопа, сидящего на сочной ягоде и таращащегося на тебя, бидончик, висящий на веревочке, перекинутой через шею, и бьющий по груди, солнце, просачивающееся сквозь листву жёлтым дождём…
Мужчина выпил всё одним глотком. Оля наблюдала, как ходит кадык на его шее, как всё больше запрокидывается назад голова, а глаза жмурятся, выдавая удовольствие.
— Ладно, дайте мне банку этого варева, — снисходительно поставил на стол пустой стакан дегустатор. — Так что со спиртным?
— Не держим. Ларёк дальше по улице. Но Зина открывает его не раньше часа, так что рано что–то вы опохмелиться решили… Так, — она поставила на прилавок пакет, — вот всё, что просили. А вы, извиняюсь, чьих будете? Не узнаю, но что-то знакомое проскальзывает…
— Что значит «чьих»? Где вы такое выражение–то сейчас слышали? Я свой, собственный! — буркнул покупатель. — Карточки принимаете?
— Какие карточки, милый?! У нас интернет-то работает через два часа на пять минут! Вышку поставили, а её свалило на следующий же год, Маковка из берегов вышла, подмыла, вот вышка и тю-тю. Говорят, спутники над нами летают, но это я не знаю… Нет, в общем наличные только… Не столица ж, нам ваши карточки ни к чему.
Оля чуть виновато пожала плечами.
— Дыра дырой, мать вашу…! Мать вашу, говорю, сюда только вывозить! — поправился гость, увидев в дверном проёме паренька и почему-то постеснявшись выругаться при нём более витиевато. — Вот, сдачу давайте, и пойду я.
Ольга прищурилась, наклонила голову набок.
— Погоди! Погоди-погоди-погоди! Я вот сейчас со света погляжу… Ты ж Петров сын! Андрей! Верно? Говори, верно или нет?!
Она радостно хлопнула в ладоши.
— Ну какой стал! Батюшки, какой стал весь из себя! И машина у него какая! Ой, что творится, что делается! Андрюшка!
Она вдруг подошла, обняла мужчину, прижалась к его плечу головой, тараща глаза на удивленного Витька.
— Женщина, вы руки–то уберите! Сдачу дайте, и пойду.
Кругленькая, румяная Ольга показалась ему блаженной, тронутой, сдвинутой, или как там ещё можно назвать сумасшедших, которым разрешено работать? Лезет обниматься, руки свои тянет, глупой добротой своей так и светится! Противно. Да и он её не помнит совсем!..
— Эх… ‒ вздохнула Оля. — Женщина… Сдачу… Все вы вот такие из города приезжаете, борзые да грубые, вас отогревать и отогревать ещё… На тебе твою сдачу и пряник в придачу.
Ольга отсчитала деньги, сверху положила упакованный в прозрачную плёнку пряник, отошла.
— Вить, ну как, всё выдали? Что там привёз, рассказывай. Накладные давай, разбираться будем…
Она уже не обращала внимания на Андрея, не видела, как он, презрительно скривившись, отодвинул пряник, забрал только крупные купюры, мелочь оставил и ушёл, хлюпая мокрыми ботинками…
Он резко толкнул дверь, за ней кто-то ойкнул, послышалась возня.
— Эй, осторожнее! Вы что творите? Аккуратнее. Дашка, не больно?
Андрей переложил пакет из одной руки в другую, выглянул на крыльцо.
Там спиной к нему стояла женщина. Затёртая дублёнка, рейтузы на тонких ногах–спичках, валенки, серые, не такие красивые, как у Ольги, но зато с галошами, боковушки ушанки раскрылись, как два крылышка, пушистых, с веревочками и кисточками на конце и разметались по плечикам. Женщина гладила по вязаной шапочке девчонку, та, закусив губу, чуть не плакала, но держалась. Она сердито смотрела на Андрея, вынырнув головой из-за матери.
— Синяк останется? Мама! Синяк будет? — прошептала Даша, подёргав женщину за рукав.
— Нет. Нет, детка. Сейчас тётя Оля даст нам что-нибудь холодненькое, мы подержим, и всё пройдёт. А вы!!! Вы–то что тут?! — женщина обернулась, глянула на Андрея снизу вверх.
— Извините, я не… Я не хотел.
Андрей не любил извиняться. Ни перед кем и никогда. Да, так нужно делать, так принято, но никто не говорил, что это должно быть в удовольствие. Извинение, на его взгляд, унижает. Ты должен как бы склониться, пресмыкаться, лебезить.
Буркнуть «извините» в метро или в очереди – это происходит совершенно автоматически, вылетает само, ты даже не смотришь, перед кем извинился, это другое. А вот так, глядя обиженному тобой в глаза сказать, что ты виноват… Андрею всегда было это тяжело. Может, слишком гордый, может, зазнался…
Мужчина тяжело вздохнул, шурша пакетом и поводя плечами, как будто на них нацепили рюкзак весом в тонну.
Женщина тем временем продолжила:
— Надо же смотреть, куда идёте! Вы мне чуть ребёнка не убили! Давайте я вас самого вот так…
Тут она замолчала, прищурилась, наклонив голову набок, улыбнулась, совсем чуть–чуть, лишь уголками рта, неуверенно и хитро, стянула с головы ушанку и прошептала:
— Андрюха? Ты?! Да ладно! Вот это номер! Ты, значит, решил всю мою семью теперь побить дверьми?!
— Таня?
— Ну я это, я. А это милое создание, которое ты шарахнул, моя Дашка. Нет, дочка, ты просто не знаешь, ведь дядя Андрей в детстве меня точно также дверью припечатал. Так и познакомились… Ох, ладно, извини, мы побежали холод прикладывать. Ты заходи, ладно? Ты у себя остановился?
Татьяна обернулась, проталкивая вперед себя заинтересованно рассматривающую мужчину Дашу, и приподняла брови.
— Да я, собственно… Ладно, зайду может быть…
Андрей кивнул и быстро зашагал к машине. Опять взвизгнула сигнализация, мигнули фары, и джип, развернувшись, покатил по дороге вдоль заборов, за которыми встречали весну с детства знакомые деревянные домики.
Таня здесь? И одета как деревенская… Неужели так скатилась?!.. А вроде ж и образование получила, и фирма хорошая у неё была… Интересно, замужем сейчас она или нет?
Андрей поморщился, прогоняя эти надоедливые, лезущие все одним скопом мысли.
Он не для того сюда приехал, чтобы думать о какой–то Таньке. Он приехал продавать дом, так и надо этим заняться.
Татьяна и Андрюша были знакомы класса с третьего, встречались летом в этой деревеньке, жили с бабушками–дедушками, ловили в Макаровке рыбу, собирали с побегов картофеля колорадских жуков в банки, а потом выпускали их на поляне у березняка, считая, сколько у кого, ругались и ссорились, кому первому прыгать с тарзанки, привязанной к торчащей над прудом ветке старого дуба, вместе бегали в коровники поглядеть, какие телята народились, да как их теперь кормят женщины в белых халатах. Вместе прыгали со стогов сена, а потом потирали исколотые руки и бежали лакомиться грибным супом, что так хорошо получался у Таниной бабушки…
Знакомство их, действительно, произошло не очень романтично. Таня принесла, как было ей велено бабушкой Аней, деду Андрея, Фёдору, две книги, что он просил, что–то про садоводство и прививание отростков яблонь. Таня быстро вспорхнула на крылечко, хотела постучаться, но тут дверь распахнулась, откинув посыльную назад. На лбу остался красный след, а потом вздулся синяк… Так и познакомились. Таня ругалась, Андрей растерянно сжимал в руках сачок для бабочек. Дед Фёдор вынул из кармана денежку, круглую, большую, велел Тане приложить к синяку, а потом поил ребят чаем с малиновым вареньем и орехами вприкуску.
Давно это было. Так каждый год встречались, всё обещали созвониться в городе, да как–то не случилось. А когда ребята выросли, деревенские угодья стали обоим неинтересны, закипела городская молодёжная жизнь, развела две судьбы, разметала по компаниям, уже было не до детских глупых увлечений. О деревенских домиках вспоминали, только когда смотрели на новогодние картинки. «Да, есть у нас такое место!» — кивали они, но возвращаться туда, в глушь, было как–то ни с руки.
Андрей знал, что Таня вышла замуж, что окончила архитектурный и вместе с мужем открыла фирму по ремонту и строительству. Вроде бы должна быть хорошо упакована, а тут рейтузы, валенки, куртка эта замызганная… Странно!
Андрей остановился у своего участка, вышел, снял с ворот ржавый замок, скрипнули петли, распахнулись дверцы, и джип лениво въехал под навес из шифера. Здесь всегда парковался отец, когда привозил Андрюшу. Только машина была попроще – «Жигули»…
Дом, небольшой, выцветший, с темными окошками, будто спал, не желая встречать гостей. Дорожки, выложенные когда–то бетонными плитками, заросли, затянулись мхом, сад одичал, переплетая ветки корявых яблонь, высоких лип и без спроса выросшего тут клёна. А кусты нестройною гурьбой обступили дом.
Удивительно, но справа от крылечка всё также стоит дедова тяпка. Уж сколько его самого нет, а инструмент наготове, бери и работай…
Андрей, чертыхаясь, прошел к крыльцу, споткнулся об какую–то железку.
Тачка… Кто–то, видимо, пытался украсть её из развалившегося сарая, но то ли спугнули, то ли не стал связываться с ветхими деталями, так и бросил колымагу, не довезя до калитки.
Дверь поддалась легко, как будто и не была заперта на ключ. Изнутри пахнуло плесенью и гниющими газетами. Дед и отец собирали подписки разных журналов, привозили из города газеты. Что–то шло на розжиг печки, что–то перечитывали, и ничего не выбрасывали. Андрей никогда этого не понимал. Ну зачем хранить колонки со старыми новостями? Для него это было просто статьёй в старом журнале, а вот для родни вехой в истории, которая значит очень многое…
Дед Фёдор завещал деревенский домик внуку, но тот не приезжал сюда, только платил за него, а теперь надумал посетить свои угодья. С чего вдруг? Да просто стало так плохо, что ни дома, ни у друзей не было покоя. Дело Андрея, его детище, выпестованное, взращённое, контора по продаже облицовочной плитки, потеряно; партнёр, теперь уже бывший товарищ Андрея, Пашка, обставил дело так, что теперь он единоличный владелец всех доходов. Захочет – поделится, не захочет, значит сидеть Андрею без денег…
— А нечего подписывать всё не глядя! — усмехнулся в их последний разговор Павел, пряча в сейф документы. — Передал мне все дела, так и успокойся. Иди, Андрюша, иди работай. Заказчики ждут!
— Да я тебя… ! — замахнулся на него Андрей, но потом передумал, бить не стал, только со стола всё, что было, сгрёб и бросил на пол – статуэтки, стопки бумаг, хрустальный глобус с гравировкой, фоторамку с Павликовой женой…
Андрей тогда приехал домой рано, угрюмо сидел на кухне, пил. Ирина, что жила с ним уже третий год, вернулась с работы, пошла по тёмной квартире, включила свет и испуганно вскрикнула, увидев сидящего за столом мужчину. Она стала приставать с расспросами, а Андрей только невнятно отвечал, кривился и махал рукой.
— Нет, погоди, Андрюш, я не поняла! Как ты мог так опростоволоситься?! Я тебе всегда говорила, смотри, что подписываешь!
— Я думал, мы друзья, что Паша так не может поступить! Я на время отошёл от дел, дал ему разрешение на заключение сделок, а он вон как всё повернул…— оправдывался Андрей, но Ира только рассмеялась.
— Паша? Да он свою родную мать продаст, если надо будет! А знаешь… — она села напротив мужа, оперлась подбородком на ладошку, покачала головой. — Я всегда знала, что из Паши выйдет больше толку. А ты, как был валенком, так им и остался. И как теперь ты будешь платить ипотеку?
Андрей пожал плечами.
— Ну, кое–какие сбережения есть. И ты поможешь. Мы же с тобой команда?
Ира задумчиво водила пальцем по узорам на скатерти. Она терпеть не могла клеёнки на столах, хотя это и было практично. Сама всегда стелила только скатерти, ругалась, если Андрей оставлял на них следы от супа или капли чая, обзывала его неряхой и меняла скатерть на другую. Всё должно было быть изысканно и прекрасно в их новой, взятой в ипотеку квартире – полы, свет, даже полотенца в ванной покупались особенные, с определенной длиной ворса, с одинаковым рисунком, наборами. Если одно пачкалось, то заменялось всё целиком.
— Ир, не занимайся ты ерундой! Ну какая разница – голубое, зеленое или белое висит? Это видим только мы! — с досадой кидал в стирку очередной комплект полотенец Андрей. — Замени одно, и всё!
— Главное, что это вижу я. И мне неприятно, когда всё разношёрстное. Мы не какие–то там нищеброды, чтобы жить кое–как! — выговаривала ему Ирина.
А когда она поняла, что фирма больше не будет приносить Андрюше доход, что он всё потерял, то просто обозвала его неудачником и уехала… Он пытался дозвониться до неё, остановить, извинялся, вымаливал себе право на любовь, а Ирина только носом крутила…
— Извини, но у меня нет больше на тебя времени, — бросила Ира и отключила телефон…
Это произошло пять дней назад. Пометавшись дома из угла в угол, Андрей решил, что ему надо куда–то девать свою энергию, вспомнил про дедов дом.
— Поеду, разнесу там всё, а потом продам участок, — решил он. — И деньги будут, и обузы лишней на шее не висит!
Он не стал долго собирать вещи, готовиться к поездке, а просто сел в машину и выехал на шоссе, проверив только, есть ли ключи от калитки, ворот и самого дома… Даже еды не купил и вот теперь, расчистив себе место на кухонном столе, резал бутерброды из того, что дала с собой Ольга, варил макароны жалел, что не взял тот пряник…
— Эй, есть кто дома? — кто–то постучал в дверь, потом раздались шаги по горнице.
Андрей выглянул в коридорчик, соединяющий кухню с первой комнатой, она же была столовой.
— А! Ты тут! — мужчина увидел Татьяну. Она держала прихватками за ручки большую кастрюлю. — Вот, суп сварила. Будешь?
Она вдруг смутилась под его пристальным, тяжёлым взглядом.
— Я не вовремя? Уйти лучше?
— Не знаю. Как там твоя дочка? Сильно я её? — вытирая руки о джинсы, поинтересовался Андрей.
— Нет, нормально всё. Она просто очень переживает, что будет синяк, а у неё завтра выступление… Она у нас играет в театре…
— Да? Значит, вы уезжаете сегодня?
— Почему? — удивились Таня. — А! Нет, Дашка тут, в местном кружке занимается. Она и в школу тут ходит. Завтра у ребят весенний праздник, они очень долго готовили спектакль, репетировали, костюмы делали, а тут синяк…
— Подожди, я не понял, ты живёшь здесь? В этой дыре? И дочку растишь? Что–то случилось у вас?
— Нет, ничего не случилось, всё уже хорошо! — улыбнулась Татьяна. — А ты какими судьбами? Надолго?
— Посмотрим. Продавать участок буду, надо всё прикинуть.
Андрей хмуро отвернулся.
— Не продавай! Ты чего, это ж родное… — погрустнела сразу женщина. — Тут хорошо, просто привыкнуть надо.
Андрей удивленно обернулся. И это говорит ему та, с которой мечтали покроить столицы многих стран, с которой рассуждали о том, что нужно стремиться к лучшему, не довольствуясь малым!
— К чему? И главное, зачем привыкать?! Тань, ты когда последний раз была в нормальном магазине? А в салоне красоты когда? Ты видишь что–то кроме этой грязи, старых домов и компотов, что навязывает продавщица в тутошнем сельпо? А дочку зачем тут держишь? Татьяна, ну смешно! Даже лето тут проводить не хочется уже, настолько всё надоело! Я просто поражён!
Он замолчал, а Таня, медленно встав, отошла к окну.
— Я?.. А зачем мне салон красоты? Мне и так хорошо, — пожала она плечами. — Это в городе мне плохо. Нам с Дашей плохо. Мы уж лучше здесь.
— Брось! Сюда стекаются все неудачники. Дед мой, например, потом отец – все какие–то убогие были, вот тут и доживали свой век. Мама почему от отца гуляла? Потому что он был простаком. И сюда уехал в старости, потому что нигде больше места себе не нашёл. Гнилое место.
— Неправда! — покачала головой Татьяна. — Это место моего детства, добра, солнца. Что случилось с тобой, Андрюш? Такой хмурый, злой… Я помню, видела тебя последний раз лет пять назад, ты был цветущим мачо, при деньгах и женщинах…
— Был. Ключевое слово «был». Меня вычеркнули из моей же фирмы. Я слишком понадеялся на друга, а он оказался предателем. Юристы сказали, что сделать ничего нельзя, я сам, оказывается, передал все права этому…
— Не продолжай, я поняла. И что теперь? Ой, кажется, у тебя что–то кипит!
Она побежала на кухню, сняла с плиты бурлящую пеной кастрюлю с макаронами, слила воду в раковину, потом, вспомнив, что вообще–то принесла суп, раздобыла в буфете тарелку, нашла половник и, вернувшись к Андрею с полной тарелкой, велела поесть. Так она обычно разговаривала с Дашей – строго и не допуская возражений. Таня знала, что голодный Андрей всегда злой, а как поест, становится добрым, ласковым.
Мужчина послушно съел порцию, попросил ещё. Ирина никогда не готовила простых, привычных ему блюд. Чаше всего заказывали из ресторана или покупали в закусочных. Ира не любила всё обычное. От макарон по–флотски её передёргивало, а лепить котлеты она просто брезговала. Почему Андрей был с ней? Ну, она красивая, умная, она изысканная, такую вещь хочется иметь в своей коллекции, она была воплощением городского шика, любой на Андреевом месте её бы хотел заполучить…
— Так что с твоей работой? — уселась Таня напротив, налила себе и Андрею чай. — Ой, Андрюха! Как же я рада тебя видеть!
— Ничего с работой. Надо искать что–то, пристраиваться.
— Подожди, а ты женат? У тебя же кто–то был…
— Не женат. Она, как узнала, что я больше не в деле, ушла.
— Ну и ладно, — помолчав, ответила Татьяна. — Поживёшь тут, оправишься, потом с новыми силами в бой!
— Нет! Я здесь не останусь. Ты что, смеёшься? Есть мягенький творожок и сметанку, ходить по этим хлябям, что по дорогам текут, и радоваться? Тань, мы же не об этом мечтали! Ты вспомни, наше поколение же особенное, мы миром ворочать должны! Ты же талантливая, умная, а тут… Я не понимаю!
Таня улыбнулась, молча накинула куртку, вышла на крылечко. Уже вечерело. Даша занималась в театральном кружке, за ней идти только через полчаса. Можно просто дышать, никуда не спешить, закрыть глаза и ощущать аромат мокрой весенней земли, смотреть на черные, с голубовато–серыми пятнышками снега поля, слышать, как шумит ветер в ветках голых пока еще деревьев, путается в них, петляет, а потом клонит, клонит вниз, те сопротивляются, стонут, а потом пружиной отскакивают обратно ввысь, доказывая, что не могут быть сломленными.
Андрей, растерянно пожав плечами, вышел следом.
— Обиделась? Я не понял, что я такого сказал?
— Да нормально всё. Просто… Просто я уже давно не хочу двигать мир, мне хватает своей жизни, Даши… Она когда родилась, я так испугалась, она такая маленькая, кричит, чего–то хочет, а я не понимаю… Паша помогал, муж мой. Он из дома работал, мог с ней посидеть, а я неслась из офиса вечером, успеть бы на вечернее купание… Она первое слово «папа» сказала, он видел, как она пошла, а я нет… Зато я мир ворочала, как мы с тобой хотели… А потом Даша заболела. Мы сначала думали, просто авитаминоз, бывает же такое… Но анализы крови были плохими, она у меня на руках пластом лежала, а Пашка нас в больницу вёз. Какая–то инфекция, сказали, что она в ней была давно, а вот проснулась, ударила по почкам. Я тогда три проекта на работе сорвала, почти в минус по прибыли ушли, но мне было всё равно. Мы прожили с Дашкой в больнице два месяца в общей сложности. С тех пор я ненавижу этот запах – хлорки, спирта и каши. До трясучки. Когда Дашку выписали, она была совсем слабенькая. Мы старались её выносить погулять, развлекать как–то, но без толку. Тогда я привезла её сюда. Паша был против, ругался, что я сгублю ребенка, а она через неделю уже сама от кровати до стульчика дошла, щечки розовые стали… Егор Матвеевич, совсем правда старенький стал, нам диету с ней прописал. Он же в институте питания раньше работал. Помогло. Знаешь, Андрюш, за это время я поняла, как всё мизерно – эта вся суета, беготня, сроки, дедлайны, пафос и модные тенденции. Эти квартиры с видами и без них, сумки из крокодила и туфли со стразами, духи с пачули и маникюр… Такая всё ерунда! Вот ты говоришь, я в салоне красоты не была давно… Есть такое. А мне и не надо…
— А Павлу? — спросил Андрей.
— А он сам сейчас как неандерталец. Мотается из города к нам и обратно, хочет наладить удалённую работу, ещё потихоньку дом тут перестраиваем, гнездо родовое… Удивительно, но мы не одни такие. Многие сейчас из города бегут. Обратный поток как будто…
— Тебе не кажется, что это шаг назад? Ну, если бы не дочь, ты же наслаждалась бы той жизнью, нормальной, от которой уехала. И Дарья росла бы в совершенно других условиях, если бы не заболела! В гораздо более цивилизованных.
— Возможно. Но жизнь повернулась по–другому, показав нам, что важно, а что нет. Бизнес, квартира, тусовки – теперь это средство, чтобы убежать от суеты, а не самоцель. А про цивилизацию я бы поспорила… Ладно, мне пора. Суп убери в холодильник, хорошо?
— Ладно. Спасибо. Тань, а когда, говоришь, спектакль?
— В субботу.
— Я приду. Смокинг и чёрные туфли? — улыбнулся Андрей.
Таня кивнула.
— И пенсне. Для полноты картины! — добавила она и ушла.
Мужчина, проводив гостью до калитки, оглядел заросший сад, кривые, поломанные яблони, тонкие деревца вишен, выросших тут без спроса, беседку в углу, рядом с кустом жасмина. Сейчас это всё чёрное, напитанное влагой, но попозже разукрасится зеленым, желтым, бело–розовым, станет пышным и нарядным. Может действительно не продавать? Оставить это место себе, как спасительный остров?
Он пока не решил…
Придя в субботу на спектакль, Андрей поискал глазами Таню. Она стояла у сцены в красивом, но как бы сказала Ирина, простеньком платье, с волосами, уложенными в мягкий, чуть небрежный пучок. Женщина поправляла дочке костюм, что–то говорила. Даша смеялась, жмурилась и пританцовывала на месте.
Потом в зале зааплодировали, занавес раздвинулся, вышли на сцену маленькие актёры…
Андрей поискал в зале Татьяну. Она сидела рядом с мужем, что–то шептала ему. Потом, узнав Андрея, кивнула, улыбнулась. Смокинга он не достал, пришлось идти в рабочем, в том, что надел, пока расчищал сад.
Андрей показал на Дашку и поднял большой палец вверх. У него могла бы тоже быть дочка. Даже две. Врачи сказали, что была бы двойня, но Ира решила, что слишком молода для материнства, а Андрей не остановил её, с головой уйдя в работу… Город ли, его ли личная глупость смяли что–то внутри, скомкали, заставили крутить беличье колесо, а на финише всё показалось пустым, мимолётным…
На следующее утро Андрей стоял в продуктовом магазине, красный от первого весеннего загара, весёлый. Ольга Николаевна довольно кивала, когда он заказывал себе творог, варенье, домашние пирожки и особый чайный сбор.
— Молодой человек! — встал рядом Егор Матвеевич. — Так вы что же, нашенский будете?
Андрей улыбнулся.
— А как же! Просто давно тут не был. Давайте, помогу покупки ваши донести!
Егор Матвеевич отнекивался, но Андрей всё же схватил его тележку в одну руку, другой взял под локоть старичка и помог спуститься с крыльца.
— А не вы ли, молодой человек, яблоки у Никитиных таскали годков в восемь? — вдруг поинтересовался Егор Матвеевич.
Андрей, покраснев, кивнул.
— Ну так вы заходите к нам в августе, я вам таких теперь отдам. А то урожая много, девать некуда. Ох и шустрый вы тогда были… Да и я ещё не хромал…
Они о чём–то говорили, смеялись, сами не заметили, как дошли до дома деда Егора.
— Андрей! Да сколько же тебя можно ждать! — услышал мужчина знакомый голос. Обернувшись, он узнал Ирину машину. Сама женщина стояла на большом камне, стараясь не угодить туфлями в грязь. — Андрей, помоги мне.
— Ир, что ты тут делаешь?
— Я приехала к тебе, вернее, за тобой. Ты решил уже, кому продашь этот участок? Андрюша, я соскучилась, что там у тебя с фирмой? Я тут нашла билеты на Кубу, полетим? Но надо решать быстро…
Она протянула к мужчине свои тонкие руки.
— Ну осторожнее! Пальто испачкается!
Андрей помог Ирине слезть с камня, донес на руках до машины, а потом, покачав головой, велел уезжать домой.
— То есть как? А ты? Попозже приедешь? А, я поняла, тебе машину надо забрать, да?
— Нет, Ир. Я тут пока поживу. Лети на Кубу, а я не хочу. Надо о многом подумать.
Ирино лицо вытянулось, выпятилась вперед капризная нижняя губка, брови собрались в одну тонкую нить.
— Извини, Ир. Но так будет лучше, правда!
Она уехала, круто развернувшись на узкой дороге и чуть не угодив колесом в канаву. Она ему больше не звонила, не искала встреч. Через четыре года Андрей встретил её на выставке молодых художников. Она была с мужем, мальчиком лет на семь младше неё. Они серьезно и очень внимательно рассматривали картину, на которой Витя, сын Ольги Николаевны, изобразил Андрюшин дом в вишнёвом весеннем цветении. Ирина рассуждала о ценности сельской жизни, паренек ей поддакивал, но было видно, что он заметно скучает. Он еще не пережил азарт и фейерверк мегаполиса, а значит не поймёт прелести жизни вне его…
Андрей отвернулся, набрал Ольгин номер.
— Ну, передай Виктору, что картины его нравятся, люди выходят с выставки в восторге, — сказал он. — Не зря он ввязался в это дело! Пару картин хотят купить, но я пока придерживаю, жду хорошую цену.
Ольга улыбнулась. Всё–таки хорошо, что Андрюша к ним тогда приехал. Возродился парень, окреп, теперь с новыми силами в жизнь нырнул. Значит, не зря их деревенька на карте место занимает, хранит она тепло и покой, который помнишь с детства и ищешь потом всю жизнь как новую точку отсчёта, если всё пошло прахом. Таня и Андрей нашли. Им повезло…
