Что у нее пропали все деньги, Олеся поняла только тогда, когда села в маршрутку и раскрыла сумку, привычным движение нашаривая кошелек. Рука безрезультатно натыкалась на старый тюбик губной помады, связку ключей, другие привычные мелочи, но большого красного кошелька, подаренного ей матерью на прошлый день рождения, Олеся не находила. Раскрыв сумку полностью, она судорожно перебрала содержимое еще раз – так и есть, кошелек пропал. Олеся точно помнила, что утром, садясь в автобус, она точно рассчитывалась и положила кошелек обратно в сумку. Весь день та висела в ординаторской, там никто не мог вытащить кошелек у юного интерна – не такие там были люди.
— Девушка, за проезд передаем, — потерял терпение усатый водитель.
Олеся непривычно высоким голосом жалобно ответила:
— У меня, кажется, кошелек украли.
Так оно и было, наверняка – утром в автобусе была такая давка, говорила же мама – держи сумку у глаз.
— А мне какое дело, — отозвался угрюмый водитель. – Плати или уходи.
Олесе стало стыдно и неловко – вся маршрутка смотрела на нее. Щеки стали пунцовыми, а предательские слезы уже подступали к ее синим глазам. Внезапно грузный дядечка, сидящий напротив, достал из кошелька купюру, протянул водителю и сказал:
— Возьмите за девушку.
Олеся растерялась и покраснела еще больше.
— Напишите номер, я вам на телефон верну, — дрожащим голосом произнесла она.
— Да ладно, девочка, ты гораздо больше для людей делаешь. Я же видел, ты же в этой больнице работаешь?
Олеся удивленно вскинула глаза и призналась:
— Я пока только интерн.
— Ну вот, будешь спасать детей. А от меня не убудет.
Олеся и правда была интерном. На само деле, ее должны были отправить в родильный дом, но что-то там не сложилось, и так она оказалась в детской гематологии. Мама сразу распереживалась – сможет ли ее невинный цветочек вынести такую работу? Но Олеся была уверена в себе – она хотела лечить детей всю свою жизнь, сколько помнила. И ей было не страшно – детям куда страшнее. А еще там она нашла друга.
Ваську она увидела в первый же день. Тощий, нескладный, с огромными голубыми глазами и ежиком рыжих волос. Фамилия у него была красивая, как у героя любимого Олесиного фильма – Бестужев. Но кроме фамилии в Ваське не было ничего благородного. Не стесняясь взрослых, смачно ругался, сбегал из палаты и выпрашивал у всех, кого можно сигареты, игнорировал любые гигиенические процедуры, да и вообще – был пропащим. Отец сидел, мать пила, чудом что ее вообще родительских прав не лишили. Никто не приезжал его навещать и не интересовался, как проходит лечение.
— Кажется, мать его вообще заочно похоронила уже, — в сердцах бросила одна санитарка. — Никому не нужный ребенок.
Но Васька, на удивление, понемногу шел на поправку. Сначала Олесе стало просто жаль этого неприкаянного мальчишку, и она стала приносить ему гостинцы из дома, в свободное время садилась рядом и разговаривала. И потом оказалось, что этот четырнадцатилетний мальчишка гораздо более интересный собеседник, чем все ее сверстники. За свою недолгую жизнь он уже много чего повидал. Рассказал Олесе, как его чуть не украли цыгане, про своего одноногого прадеда, который прошел всю войну, как они с пацанами ходят на рыбалку, а однажды он вообще вытащил огромную щуку… Васька рассуждал о жизни иногда наивно, и порой так серьезно и по-взрослому, что Олеся поражалась – откуда в этом беспризорнике столько мудрости? Олеся, в свою очередь, развлекала его рассказами про свою кошку, которую она с братом вытаскивала из колодца крошечным котенком, про разные забавные и грустные случаи во время учебы, про друга, который два года разбился в горах… Олеся помнила, как в детстве просила маму о братике или сестренке, и кажется в этом мальчишке она обрела того не рожденного брата.
Крепко она привязалась к мальчишке. Поэтому, когда вечером перед сном вспомнила, как показывала ему сегодня свою фотокарточку, лежащую в кошельке, вся похолодела. На этой карточке она была с мамой, а Васька почему-то спросил у нее, какая у нее мама. Олеся рассказала, а потом спохватилась:
— Да что я говорю, лучше покажу тебе.
И достала злосчастный кошелек. И фотокарточку. Перед выходом она забежала в ординаторскую, а сумка так и осталась лежать на кровати у Васьки. Вот если бы можно было об этом забыть! Невыносимо было думать, что он так подло поступил с ней, знал, что денег у Олеси мало – отец уже два года на инвалидности, мать ухаживает за ним и подрабатывает о полдня… Они, конечно, не бедствую, как Васькина семья, но на зимние сапоги Олеся копит себе полгода.
На следующий день она прошла мимо обескураженного с виду Васьки и даже не поздоровалась с ним. А когда он окликнул ее, так посмотрела в его светлые глаза, что тот, кажется, сразу все понял, залился румянцем и отвернулся к стене. Злые слезы брызгали из глаз, но она не стала требовать от него вернуть кошелек. Слишком гадко ей было и противно.
А когда она пришла в ординаторскую, лечащий врач Васьки, Светлана, протянула ей кошелек и спросила:
— Твой? Вчера в палате нашли.
Олеся взяла его в руки, открыла и пересчитала деньги. Все на месте. Стыдно, значит, стало Ваське. Ну и пусть – она все равно его не простит.
Но Васька, кажется, и не пытался мириться. Лежал на кровати и смотрел в потолок. Олеся проходила мимо с показным безразличием.
Ночью она плохо спала. Ворочалась, вздрагивала и просыпалась, как только дремота погружала ее в небытие. Никак она не могла понять – зачем? Ну зачем Васька это сделал?
Утром, по приезду в больницу, первым делом она подошла к Ваське и строго спросила:
— Зачем?
Тот сначала ухмыльнулся, нагло глянул на нее своими светлыми глазами, но мигом обмяк, покрылся красными пятнами, словно от внезапной аллергии, и тихо сказал:
— Все равно не отдам.
Олеся растерялась, и от этого вся ее злость куда-то прошла.
— Что не отдашь?
— Карточку, — хмуро ответил Васька.
И тут Олеся поняла – а ведь и правда, той карточки, на которой она с мамой, больше нет в кошельке. А она все думала – за что ее глаз так непривычно цепляется… В еще большем недоумении она спросила:
— А зачем тебе эта карточка.
— Смотреть.
— Так ты так смотри.
— Меня выпишут скоро, — сипло сообщил он. – Мне врач сказал. Радуйся мол, все хорошо, только таблетки дома еще попьешь. А что ж хорошего? Это же значит, я вас больше никогда не увижу.
В носу защипало, а в ушах появился какой-то непонятный гул.
— Так ты из-за карточки что ли взял? – уточнила она.
— А зачем еще, — тот вскинул на нее глаза, и тут до него дошло, в чем его подозревала Олеся, и он затараторил:
— Я ж не хотел, думал успею вытащить, пока вас нет, а тут слышу шаги, ну и умыкнул, потом кричал в окно, типо вы обронили, но вы не слышали… Я тогда Светлане Валерьевне отдал, она хорошая тетка, сказал, что это ваш, наверное, чтобы она вернула. Я бы никогда…
Увидев на щеках Олеси два ручейка беззвучных слез, Васька нахмурился еще больше:
— Ну вы что, я больше не буду… Ну хотите, я верну фотографию?
Олеся улыбнулась, вытерла рукой лицо и сказала:
— Оставь. И не переживай, мы с тобой еще встретимся. Я записала твой адрес и номер телефона из карточки…
***
— Гони прочь этого беспризорника, — разорялся с утра недовольный отец. Олеся стиснула зубы, еле сдерживая себя в руках. Ей было что сказать отцу, но накалять и без того взрывоопасную обстановку не стоило. Она медленно посчитала про себя до десяти, а потом сказала:
— Папа, не злись, он пару дней у нас побудет, пока мать не вернется, — соврала Олеся, — Вася никому не будет мешать, обещаю.
Квартира была, вообще-то, и ее тоже – когда ее приватизировали, выделили каждому свою часть – родителям и ей с братом. Брат Данька был на пять лет старше, и лучшие воспоминания детства были связаны с ним. Никто так не любил Олесю, даже мама. Когда Олеся была совсем маленькая, в семье были самые сложные времена – денег не было, но даже тогда Данька умудрялся добыть ей гостинцев. У него был старый раздолбанный велик, на котором он ездил до дачного поселка и воровал там спелую малину в белом бидоне. Его коленки вечно были в царапинах и волдырях от крапивы, и Олеся, уже тогда мечтавшая стать доктором, с удовольствием мазала их перышком, обмакнув в пузырек с зеленкой. На этом же велике он катал ее по окрестным дворам, и Олеся помнила чувство свободы и безопасности, которое всегда переполняло ее во время таких поездок. Когда она болела, Данька не отходил от ее кровати, хотя он-то как раз и не думал быть врачом, беспрестанно измеряя ей температуру, словно при помощи данной нехитрой манипуляции можно было вылечить ее от простуды.
Сейчас брат разве что поздравлял ее с днем рождения. Семь лет назад он уехал в гости к другу в другой город, и остался там жить – влюбился с первого взгляда и в город, и в сестру друга. Женился, у него родились трое детей. С каждым годом он все реже звонил, а уж виделись они в последний раз вообще несколько лет назад. Олеся скучала по брату, и, может, именно поэтому так привязалась к несчастному Ваське.
Вообще, их, интернов, предупреждали, что нельзя погружаться в проблемы больных детей. Лечить – да, оказывать помощь – да, но только в рамках поставленного диагноза. Этого уже хватает для эмоционального выгорания, которое не стоит недооценивать даже в первые годы работы. А, может, и особенно в первые годы. Но Олеся сразу же нарушала это правило, не только привязавшись к своему юному пациенту, но и продолжив опекать его и после выписки из больницы. Может, в нем она видела своего брата, по которому так скучала. А, может, просто хотела отдать долг, став такой же хорошей сестрой, каким был для нее в детстве Данька. У этого же мальчика никого не было, кроме сидевшего отца и непутевой матери, у которой Васька не был единственным сыном, хотя ничего не знал о своих братьях и сестрах. Он был поздним ребенком, и мать, видимо, восприняла это как последний шанс воспитать кровиночку, так как всех предыдущих детей у нее рано или поздно изымали. На какое-то время она перестала пить и даже занималась ребенком. Но в последние годы, после того как ее сожителя посадили, снова пошла по кривой дорожке. И Васька отчаянно боролся с пагубной привычкой матери, разгоняя ее дружков и устраивая скандалы. Иногда даже уходил из дома, и вот уже в третий раз жил в это время у Олеси.
Первый раз она сама позвала его, когда он поджидал ее на лавке возле детской гематологии, в которой совсем недавно лежал, хмурый и беспокойный. Узнав, что Васька поругался с матерью и ему негде жить, Олеся позвала его к себе. Родителей она тогда поставила перед фактом, и в первый раз отец не сильно возражал. Васька спал на раскладушке, сам стирал свои вещи в раковине и старался быть незаметным и никому не мешать. Учился он на индивидуальном обучении из-за болезни, и эти дни попросту не ходил в школу. Но с каждым днем его беспокойство о матери росло, и, забыв про обиды, он вернулся домой.
Через полгода он вновь ушел из дома и уже сам попросился к Олесе. И прожил тогда у нее целую неделю. И вот опять. Не гнать же его на улицу. Олеся вообще боялась за будущее Васи, как он будет жить, где… Боялась за коварную болезнь, которая могла еще вернуться. Но чем ему помочь – не знала.
В этом году Васька заканчивал девятый класс. Понятно, что идти в старшую школу не собирался и говорил, что поедет в другой город в какое-нибудь училище, выбьет себе там общежитие. Олесе эта идея не нравилась – на что он там будет жить? Тем более, совсем один… Но Васька стоял на своем – не хотел смотреть, как мать губит себя, верил, что если вырвется из этого города, то сможет начать новую жизнь, в которой не будет ни беспризорного детства, ни страшной болезни.
— Я тебе письма буду писать, — обещал он.
— Тогда правописанию учись, — смеялась в ответ Олеся, — я твои каракули разобрать не могу, вчера полчаса упражнение по русскому проверяла.
На этот раз Олеся запретила ему прогуливать школу, садила его утром на троллейбус, а вечером после работы проверяла его уроки. Отец не прекращал выражать недовольства по поводу проживания Васьки, и тот прекрасно слышал все это, и просил у Олеси прощение, что доставляет ей столько неудобств. Олеся отмахивалась и говорила:
— Ничего, он отходчивый, я внимания не обращаю.
Домой он вернулся только через две недели. Мать знала, где сын, и даже пару раз звонила сыну, когда по утрам ее голова немного отходила от обычного дурмана. Звала Васеньку домой, просила не бросать старую бедную мать. И он, конечно, вернулся.
Летом Васька получил аттестат за 9 класс, и после долгих уговоров как со стороны матери, так и со стороны Олеси, пошел в местное училище на автомеханика. Мать слезно обещала ему, что бросит пить, и даже устроилась на подработку. Все шло хорошо, пока в один августовский день Васька не сообщил каким-то одновременно радостным и испуганным голосом по телефону:
— Папа вернулся…
***
В тот день Олеся словно предчувствовала надвигающуюся беду. Все у нее валилось из рук, везде она опаздывала и не успевала. А когда вернулась домой, мама протянула ей листок с записанным номером и сказала:
— Тебе звонили. Какой-то настоятель Андрей, — настороженно проговорила она, — попросил срочно перезвонить. Ты что это, в церковь что ли подалась?
Олеся растерянно уставилась на белый листок с рядом синих цифр. Какой настоятель? О чем это она?
— Ну ты что, мама, какая церковь! Наверное, это ошибка…
Но это была не ошибка. Олеся все же набрала незнакомый номер, и, когда представилась, приятный мужской баритон ответил на другом конце провода:
— Олеся Павловна, как я рад, что получилась связаться с вами. Не могли бы вы приехать к нам как можно скорее? Дело в том, что Василий…
Кровь ударила в виски, оглушила, словно Олеся свалилась на большую глубину, как когда-то давно в детстве, когда течение реки понесло ее от берега и от страха она пошла ко дну… Данила, ее брат, вытащил тогда сестренку и долго упрекал ее тогда – почему она не плыла, не двигалась совсем, а камнем пошла на дно? Вот и сейчас она чувствовала то же самое – не могла ни пошевелиться, ни вымолвить ни слова… Васька… Васенька, как же так…
Когда отец Васи вышел на свободу, все пошло наперекосяк. Олеся не узнавала своего подопечного. Конечно, он никогда не был ангелом – курил несмотря на все строгие выговоры от Олеси, которая из суеверия боялась произносить его диагноз вслух, словно одно это слово могло вернуть его в детскую гематологию… Не стеснялся крепких словечек даже при взрослых, девятый класс закончил на честном слове, только перевод на индивидуальное обучение его и спас… В общем, он был неблагополучным подростком. Но при этом он был добрым и честным с теми, к кому привязан, со своими дворовыми принципами, а еще – беззаветно любил свою пьющую мать, и как мог, пытался вытащить ее из этого омута.
А с отцом он изменился за несколько месяцев. Сначала Олеся заметила у Васьки непонятно откуда взявшиеся деньги и хамоватую манеру поведения… Потом он бросил училище, сказав, что лучше будет работать. Кем работать – не говорил, мямлил что-то, отнекивался. А потом стал все реже и реже появляться, и это рвало Олесе сердце. Когда она пыталась его вразумить, он кричал ей:
— Нечего меня поучать!
А что она вообще могла сделать? Она ему никто – не родственник, ни должностное лицо… Она его врач, точнее, курировала его, пока он лежал в больнице, а она была там интерном… Сейчас же она просто считала его… Кем? Другом? Братиком?
Через год после всего это Васька совсем пропал. Олеся долго не могла дозвониться и от отчаянья поехала по адресу, записанному ею еще тогда, в больнице. Она ни разу не была у него дома – в старой двухэтажке на окраине города. Ей стало жутковато, как только она вышла из дребезжащего пазика на остановке какой-то там завод… А дойдя до дома, она совсем оробела, но все же поднялась и позвонила в квартиру. Никто не ответил. Тогда она постучала. Опять тишина. Хотела уже спускаться, но тут отворилась соседняя дверь.
— Вам кого? – спросила строгая на вид старуха.
— Я ищу Васю. Бестужева, — на всякий случай уточнила она.
— Так его давно тут нет.
— Как нет? – испугалась Олеся.
— Да как папашу его повязали, он и пропал.
— Пропал?
— Да месяца два как. Не видела я его.
— А мать?
— Спит поди, пьянь беспробудная…
Этот диалог еще долго потом возвращался Олесе во снах. Не спасла она Ваську. Не спасла.
В монастырь она приехала следующим же днем. Позвонила главврачу прямо домой, сказала, что брат очень плох и ей нужно к нему попрощаться. Взяла билет на ночной поезд, а дальше заказала такси. Настоятель Андрей предложил ей умыться с дороги и пообедать, но Олеся отмахнулась и сразу попросилась к Василию. Настоятель кратко ей рассказал, что Василий сам пришел месяц назад, слабый и больной. Документов у него не было. Врачу его показали, но сделать уже ничего было нельзя. Попросился Вася остаться здесь – чтобы не помирать на лавке, как бездомный пес… А вчера написал номер телефона и попросил позвать его сестру, Олесю.
Васька был худой и очень бледный. Лихорадочные глаза сразу узнали Олесю, и он даже улыбнулся.
— Приехала, — тихо сказал он.
— Приехала, — Олеся сдерживала слезы, не хотела его расстраивать. Села рядом, взяла за руку.
— Вася, почему сразу мне не позвонил? Я бы устроила тебя в больницу, мы тебя…
— Поздно уже, в больничку-то, — перебил ее Вася. – Да и кому я там нужен.
— Мне нужен, — произнесла Олеся.
Васька посмотрел на нее все теми же голубыми чистыми глазами, которые она так хорошо помнила – в них смешались боль, отчаянье и… надежда?
— Ты прости меня, — сипло сказал он. – Я…
Но больше он ничего не смог произнести – тоже не хотел показывать слез, чтобы не расстраивать ее. Да и негоже мальчишкам плакать. Но слов было не нужно. Олесе и не за что было его прощать. Она сидела рядом с ним и думала – стоит ли расспрашивать, что он делал все это время? Или не нужно ей знать этих, возможно, нелицеприятных и страшных подробностей…
— Расскажи мне что-нибудь, — попросил Васька.
— Что?
— Ну про кошку, которую вы с братом вытаскивали из колодца…
И Олеся в который раз рассказала ему эту историю, а он слушал, удивлялся и слабо смеялся, словно она в первый раз говорила ему все эти слова.
— А как ты будешь потом про меня рассказывать? – вдруг спросил он.
— В смысле – как?
— Ну как будешь называть? — не унимался Васька. – Как мы рыбу с тобой ловили, помнишь?
Олеся поняла. Крупные слезы предательски наполнили ее глаза.
— Я буду рассказывать так, — начала она. – Как-то раз мы с моим братиком Васькой пошли на реку. Я совсем не умела ловить рыбу, а он всегда был в этом деле настоящим мастером – однажды даже щуку поймал.
Васька сжал ее руку горячими пальцами. Олеся погладила его по влажному лбу и сказала:
— Не уходи, Васенька.
— А ты не отпускай меня. Говори, пока я тебя слышу, я буду здесь.
И Олеся говорила. Рассказывала его любимые истории. Придумывала новые. Она не закончила даже тогда, когда перестала слышать его тихое дыхание, а горячие пальцы постепенно стали прохладными… Продолжала рассказывать она и потом, когда приезжала на его могилку, садилась рядом и, словно он действительно сидел перед ней, продолжала свои истории. А когда она познакомилась с Сергеем, свои будущим мужем, ему она тоже рассказывала свои истории. Как спасала со старшим братом котенка, брошенного бабкой в старый колодец. И как удила рыбу с младшим братишкой, и он нанизывал ей червей на крючок, посмеиваясь, какая она трусиха…