Маняша была некрасивой девчушкой. Она это знала, и мама тоже. Правда, всегда говорила ей:
— Ты хорошая девочка, а это важнее, Маня. Я вот тоже в юности красавицей не слыла, а папка твой, первый красавЕц на селе, на мне женился, царство ему небесное.
— Ну а раз он был такой красивый, чего же я-то не получилась хоть на половину на него похожей? – спрашивала уже повзрослевшая Маша.
Мама смотрела на нее, поправляла жидкие косички, одергивала подол платья, из которого Маня уже выросла и отвечала:
— Ничего, еще годок-другой, и похорошеешь.
Но годы шли, а Маша так и оставалась невзрачной, с тонкими ножками-тростинками и без каких-либо девичьих прелестей, ну таких, как у Лидки Самошкиной, например. Кудри, глазищи зеленые, изящна и в бедрах, и в груди. Плечи округлые, шея тонкая, красивая. И всего-то на год старше Маши.
Но она не завидовала ей, хотя по ночам плакала порой, только так, чтобы мама не слышала. А плакала из-за Василия Воронкова, она его любила всем сердцем, а он гулял с Лидой. Как пройдутся вечером по селу, все и перешептываться начинают: поженятся, поди.
Но нет, не поженились. Василия в армию забрали, а Лидия в город на учебу уехала в педагогический техникум. Хотела учительницей младших классов стать. Маша училась последний год в школе, уезжать никуда не собиралась, маму одну не оставишь. Это у Лидки брат есть, отец. А у нее одна мама.
Была зима, снежная, морозная. Маша пришла в магазин, а там мамы Лидии и Василия разговаривают, да громко так.
— Бесстыжая твоя Лидка, вот и весь сказ! Парню голову винтом закрутила, наобещала с три короба, а сама…
— Дело молодое, Семёновна. А я ей не указ. Полюбила другого, городского. А твой Васька вернется и не пропадет. Да вон…, — она огляделась по сторонам, увидела Машу у прилавка и закончила свою речь: — вон, хошь на Машке женится.
А у Маши сердце забилось колоколом, и кровь к лицу прихлынула. Через день она пришла к Наталье Семёновне, Васькиной маме, и попросила его адрес.
— Новый год скоро. Хочу ему открыточку послать от нас от всех, от сельских. А Лидка…, да вы не обижайтесь на нее, теть Наташ. Городская теперь, зачем ей Вася…
Сердобольная мать дала Маше адрес, так и началась у них переписка. Девушка писала ему хорошие теплые письма. Про сельчан рассказывала, про себя, что хочет в клубе работать, да хоть кем. Она в хоре поет, концерты у них проходят.
Василий отвечал через раз. В письмах чувствовалась и его боль душевная, и обида. Маше хотелось растопить этот лед, и вскоре ей это удалось. В одном из писем он так и написал: «Скоро домой, Машенька. Увидимся. Твой Васька (дружок)».
И вот эти два слова «Машенька» и «твой» всколыхнули в душе девушки бурю чувств! Она улыбалась, пела и кружилась по избе. А маманя только головой качала: совсем сдурела девка. Но и радовалась за нее. Кто же в молодости голову не терял от любви?
Вернулся Василий. Богатырь! В плечах сажень, высокий, статный. Всем селом гуляли у его родителей в доме, а потом в клуб молодежь гурьбой отправилась. Сначала небольшой концерт был, Маша пела в хоре в синем платье до пола, мама сшила. После концерта танцы, и она не сводила глаз с Василия!
Пригласил он ее, а она чуть ли не Наташей Ростовой себя почувствовала на первом балу. Танцевала в своем длинном платье, волосы распущены по плечам, на губах вишневая мамина помада, а в глазах огонь!
— А ты ничего, — сказал ей Василий. – Худющая только больно.
— А я в маму, — ответила Маша. – Зато она не толстая до сих пор, как другие…, — и тут же осеклась: мама Лиды была толстой теткой, да и у Василия маманя не из худых.
Пошел он ее провожать после танцев, прогуляться пригласил и на реку привел. Обнимать стал. А у девушки голова кругом шла. И хоть попахивало от него спиртным, а куда денешься от этих крепких объятий? С этого вечера и стали они слыть на селе женихом и невестой.
Одно но: Василию большего хотелось, он все Маше намекал, что-то такое говорил про взрослую жизнь, а она делала вид, что не понимала. И мама твердила свое:
— Маня, ни-ни! Молодая больно еще. Вот пусть женится сокол, тогда и заманивает. А так не смей, слышишь?!
Маша краснела от этих слов, и с Василием решила поговорить, когда он снова про взрослую жизнь шептал ей на ухо. Выслушал он ее сбивчивую речь и проронил небрежно:
— Да женюсь я, женюсь. Дай хоть свободы вкусить чуток после армейской казармы.
Но тут узнал он, что Лидка в городе замуж вышла. Пил три дня, у Маши не появлялся. Потом пришел бледный, осунувшийся. Обозвал всех женщин грубым словом, но Мане сказал:
— А ты вот блюдешь себя. А любишь ли?
Маша не ответила ничего на это. Попросила только не пить больше. Василий одумался, на работу в поле вышел. Там ему с техникой равных не было. В армии многому научился, в моторах разбирался будьте нате! А Маша в клубе в библиотеке работала. Да и убиралась заодно.
И тут беда на ее голову! Лидка Самошкина в гости пожаловала! Городская красавица! Платье в обтяжку, босоножки из ремешков на каблуках, стрижка модная. Городская совсем. Одна приехала, без мужа. И все у окошка сидит, красуется.
И что тут началось! Василий Воронок, как его звали на селе, совсем голову потерял! Так стал ухлестывать за Лидкой, что все сельчане диву давались. То на озеро вместе купаться и загорать пойдут, то в клуб на танцы, то в лес по грибы. Друзья, мол, бывшие.
Но вскоре Лидия упорхала к своему ненаглядному, а Васька так к Маше и не вернулся. Неделю не приходил, другую. Потом появился на пороге. Видно было, что пил опять. Глаза виноватые, на девушку не смотрит, бубнит что-то типа: приболел. Она хотела его выгнать, да не смогла: посватал он ее.
Мама Маши рада не была.
— Не любит он тебя, дочка, — сетовала она, а Маня считала, что любит.
Уж как ласкал, как целовал, когда приходил к ней домой. Разве это не любовь?
Начали к свадьбе готовиться, поэтому мама в город уехала за материалом Маше на платье, да и родню навестить, заодно пригласить на свадьбу.
Стыдно было Маше перед мамой, когда та вернулась, а ей кумушки и нашептали, что дочка-то…
А за месяц до свадьбы Васька Воронок исчез! Уехал из села. Прибежала тетя Наташа, его мама и в слезы:
— Ведьма, змея подколодная, эта Лидка! Мужик ейный бросил ее, она и позвала к себе этого телка. А ему башку совсем снесло! Прости уж, сватьюшка…, — плакалась она.
У Маши сердце, как закаменело, а под сердцем уж ребеночек зародился, это она знала наверняка. Чувствовала. Материнское сердце не обманешь.
Мама Маши выпроводила рыдающую женщину и сказала:
— Я тебе не сватьюшка, и дорогу сюда забудь. А кобелек твой появится, я за себя не ручаюсь, так и знай!
Только горе пришло в их дом. Мама как узнала, что Маша в положении, так и слегла, занемогла совсем от сплетен да пересудов. Внучку-то она дождалась, да и отошла в мир иной, когда Верочке всего три месяца исполнилось.
Сильно убивалась Маша, а доктор сказал ей:
— Побереги себя, ребеночек на руках. И не казнись сильно. Мама-то давно была больна, и не знала. Болезнь тихо развивалась , а от стресса ее и прибрала.
Наталья Семёновна помогала Маше и с похоронами, и с внучкой. Заботу проявляла, сына кляла на чем свет стоит. Когда Маша в себя пришла, сказала своей свекрови не состоявшейся:
— Спасибо вам, тетя Наташа. Дальше я сама. Не надо Верочке к вам привыкать. У вас там в городе, небось, свои внуки появятся.
Та и ушла с тяжелым сердцем.
Верочке исполнился годик. Маша справлялась с дочкой, и дом в чистоте держала, в огороде, правда, не успевала. Там у нее только цветы и росли. Курочек раздала, а больше никакой живности они с мамой не держали.
Уложила девочку спать как-то вечером, а сама вышла на крыльцо свежим воздухом подышать. Его увидела издалека. Идет своей походкой размашистой, богатырь прямо. И к ее крыльцу. А сердце у Маши даже не ёкнуло.
— Ну, привет что ли, — сказал он.
— Привет, — холодно ответила Маша.
— Вернулся я. Насовсем вернулся, Маня. Ладно, давай забудем. Жениться я приехал.
— Ты опоздал, Воронок. И знаешь что, пошел ты к черту! Лидка выпнула, так ты сюда на полусогнутых прискакал. А ты тут нужен?
Он попытался схватить ее за руки, но Маша, от себя такого не ожидая, дала ему смачную пощечину. Василий аж со ступенек крыльца соскочил, схватившись за щеку. Но тут раздался плач малышки. Маша быстро забежала в дом и заперла входную дверь на засов, не дав ему опомниться.
Взяла дочку на руки и подошла к окну. Светила полная луна, а по дороге шел Василий. Из кармана, видимо, извлек бутылку и пил прямо из горла.
А ей было тошно наблюдать эту прискорбную картину. Она задернула шторки и стала укачивать дочку, самое дорогое, что осталось у нее на этом свете. На душе было спокойно, тихо и безмятежно. И ни слезинки!