— Марья! Слышь? Где ты есть-то?
Голос соседки, Василисы, пробился сквозь полудрему, и Марья сердито поморщилась. Принесла нелегкая! И главное, когда?! Тогда, когда Марья уже все решила и легла-таки помирать. А что? Пора уж! Восемьдесят годков с гаком натикало. Будет! Глаза уже почти не видят, уши слышать отказываются. Как телевизор посмотреть, так приходится на всю громкость включать. Куры пугаются, а коза Зорька и вовсе с ума сходит. Давеча вон дверь в сарайке выбила. Ноги опять же крутит. Внук приезжал, хорошие валенки привез, теплые и красивые. Все цветами разукрашены. Таких раньше и не видывали. А теперь — пожалуйста! Да только и они не помогли. Вон сейчас, двое носков теплых, из козьей шерсти вязаных, одеяло сверху, и то не греет ничего. Совсем старая стала… Пора.
Так нет же, и тут не дадут покоя!
Марья вздохнула, покряхтела немного, и села на кровати. Ведь не отвяжется!
— Чего ты вопишь? Тут я!
Марья сдернула со спинки кровати большой пуховый платок, внучкин подарок. В прошлом году приезжала с мужем в гости, привезла. И такой хороший! Целиком закутаться можно! А красивый! Кружево тонко вывязанное, ювелирное прям. Вроде дырок много, а греет так, как будто сплошное полотно на плечи накинула.
Дверь в сенях хлопнула, впуская соседку, Василису, и кота Марьи, Тихона. Тот, видать, опять что-то натворил, потому как, зайдя в избу, тут же шмыгнул под лавку и носа не кажет. Марья покосилась было на кота, но тут же забыла про него.
— Ты чего такая заполошная? – Марья удивленно подняла редкие теперь брови.
Когда-то они были густыми и черными как смоль. Стоило Машеньке повести бровью и тут же находился кавалер, что проводит до калитки. Только проводит, потому как страшно одной по темноте-то. А боле ни-ни. Пусть даже и не мечтает! Парни строгий Марьин нрав знали и за то ее крепко уважали. Ждали, пока она кого-то выберет. А она и выбрала. Только не из своих. Приезжий парень, из строителей. Ничего такой, обходительный. К матери с отцом первым делом пришел. Все как есть сказал и позвал Марью за себя. Родители поначалу сомневались, а потом все ж таки добро дали. Расписали их здесь, а потом муж увез Машу в город. И ведь какой был умный! Сам учился и Машу заставлял. Как не скучно ей было, а училась. Поначалу все зевала да жаловалась, а потом ничего, втянулась. На фабрике, где Маша работала, с образованием людей сильно уважали. Вот и ее сначала до бригадира повысили, а потом и до начальника цеха. Детки один за другим. Словом, голову поднять некогда было. На пенсию вышла, стала мечтать, как бы в деревню вернуться. Там никого родных уже не осталось. Отец и матерью давно уж Богу души отдали, а больше никого и не было. А Маше все снился дом ее, родительский, и речка, и лес, в котором такие грибы, что и двух корзин с собой за раз бывало мало.
Дети ее мечтаний не оценили. Отмахивались, как от мухи. А дочка старшая и вовсе обиделась.
— Что это вы, мама, придумали! Мало забот вам? Вон у меня еще один на подходе. У брата – трое, у меня почти трое, у сестры маленький. Только успевай! Да и как нам без помощи-то? То один заболеет, то другой, а то и все хором! Нет уж, сидите в городе. Хотя бы, пока ребята не подрастут. А там уж, делайте, что хотите. Мы перечить не станем.
Марья подумала-подумала и согласилась. В самом деле! Родная же кровь, не чужие! Но, мечтать не перестала. Даже уговорила сына позже свозить ее в деревню. Он машину новую купил, Марья помогла деньгами, вот и обкатает. Новенький «Москвич» сиял ярче солнышка. Марья, гордо поглядывая на соседок, которые высыпали поглядеть на приезжих, поклонилась и повернулась к своей калитке. Да так и зашлась! Что ж это? Дом-то, дом…
А дом будто присел на завалинку. Одинокий, уставший как старик. Заколоченные окна и двери, заросший до самых ворот бурьяном двор. Марья зажала рот ладонью и повернулась к сыну:
— Нельзя так-то! Неправильно это!
— Мама, так не жил же никто столько лет. Вы не волнуйтесь! Все приведем в порядок! Будет еще лучше!
Марья с трудом продралась сквозь бурьян и подергала большой навесной замок на дверях.
— Плохо…
Пообщавшись с соседями, она вернулась в город и засобиралась.
— Мама! Вы опять! Говорено же уже. Обождите!
— Чего еще? Детвора уже повыросла. Все в школу ходят. А там никого… Хватит, дети дорогие, домой хочу. А вы детишек на каникулы привозите. Им там раздолье, а мне большая радость.
Дочь Марьи внимательно посмотрела на мать, вздохнула, и пошла звонить сестре. Раз такое дело, надо по-людски.
Везли Марью домой всем семейством. Детвора, визжа от восторга, лупила палками чертополох во дворе и искала в зарослях малину, а взрослые приводили в порядок дом и двор. За выходные управились. Отмыли и отчистили все, что только можно было. Подправили забор и ставни на окнах, перекрыли крышу. И дом ожил, задышал, мигнул чистыми окнами, на которых затрепетали легкие занавески, вышитые еще матерью Марьи. Синие васильки так обрадовались тому, что достали их из сундука, что красок, кажется, даже прибавили. Марья украдкой провела пальцами по вышивке. Сколько мама времени потратила на нее. Зато, как же красиво получилось. Как живые ведь… По полам раскатались половики, запахло домашним хлебом и Марья, выйдя утром на крыльцо, после того, как уехали дети, выдохнула счастливо:
— Дома!
И потянулись года счастья. Ей не было одиноко. Она завела хозяйство. Надо же помочь детям? Где курочку, где уточку, где картошки… Этого добра много не бывает. Опять же детвора летом приедет, кормить надо. А внуков у нее богато! Аж семеро! И все любимые, долгожданные. С их приездом дом словно вырастал, становился просторнее, солиднее, выше. Звенели детские голоса и смех с раннего утра и до поздней ночи, пол переставал скрипеть, когда по нему пролетали бегом босые ножки. Ночью дом затихал, стараясь не тревожить крепкий детский сон. Не скрипели половицы под лапами Тихона, который тихонько проходил по дому, проверяя, все ли на месте, все ли спят.
А зимними вечерами Марья вязала, перебрасываясь с соседками ленивыми сплетнями. Они были уже и неинтересные, эти давно давно переговоренные новости. Но все по привычке их повторяли, потому, что так чувствовали — там, за метелью, есть что-то еще. Кто-то живет, дышит, любит. А может и не любит, но, то совсем другая история. Такую лишний раз и рассказывать не захочешь на ночь глядя. А то мало ли. Конечно, в сенях укладывался спать Полкан, которого Марья жалела и с улицы всегда на ночь забирала в дом. Но, даже несмотря на то, что Полкан из маленького шерстяного комка давно превратился в пса размером с хорошего теленка, одной оставаться в доме было страшновато. И Марья укладывалась в кровать, не гоня от себя Тихона, который тут же устраивался под боком, а потом начинала мечтать. О том, что придет лето, приедут дети, привезут внуков и снова будет хорошо и весело. Намечала себе, что нужно сделать.
На Новый год обычно уезжала в город, чтобы проведать детей и встретить с ними праздники, но, каждый раз, рвалась обратно, беспокоясь, как там дом, как хозяйство.
А потом внуки выросли. Стали все реже приезжать. Выучились, разъехались, и только письма, которые иногда целыми пачками приносил почтальон, радовали Марью. На них она отвечала всегда с удовольствием и обстоятельно. Спустя несколько лет кто-то из них вернулся в родной город, и Марья снова стала нужна.
Шагали мимо года, Марья старела, а с нею вместе старел и дом. Не было уж первого Тихона и первого Полкана. Их места заняли потомки, которых Марья тщательно отбирала. Так, чтобы были похожи.
Ушла старшая дочь, за ней сын, а Марья все жила. Внуки звали в город, обещая присматривать за ней, да только она не хотела.
— Не буду обузой! Сама еще справляюсь! Лучше детишек привозите в гости.
Правнуки любили Марью не меньше внуков когда-то. И снова дом дышал, оживая, снова смотрел уже подслеповатыми окошками на скачущую по двору детвору. Только теперь Марья уже не была одна с детьми. Тяжело. Приезжали внучки, нянчили детвору, крутили на зиму соленья и по вечерам отчаянно хохотали, слушая бабушкины рассказы о том, как они были маленькими.
И вот, в один из таких приездов, Марья случайно подслушала разговор младших внучек.
— Кто ж будет за ней доглядывать? Она никуда отсюда не стронется. Да и места, что у тебя, что у меня, кот наплакал. Самим мало. Переезжать сюда? А работать где? Детей-то как-то поднимать надо…
— Не о том ты сейчас. Она же старенькая уже. Тяжело одной. Надо что-то думать. Еще зиму она тут одна не протянет.
— Надо…
Внучки завздыхали, а Марья тихонько отошла от двери. Она наперечет знала все половицы в своем доме. Ни одна из них не скрипнула, не выдала ее.
Вот тогда-то она и решила, что ей пора. А что?! Жизнь прожита. И хорошая жизнь. Никто не скажет, что неправильная или какая-то не такая. Детей подняла, внуков, даже с правнуками помочь успела. Чем плохо-то? А то, что старики завсегда молодым мешают, так это ж жизнь. Кому-то дорога, а кому-то уже и хватит.
И Марья начала готовиться. Перво-наперво привела в порядок дом. Мало ли. Вдруг кто надумает здесь жить. Нельзя, чтобы как в тот раз.
Дому эти приготовления не понравились. Он стонал, кряхтел, норовил что-то напортить. Расколотив очередную чашку из любимого сервиза, который протирала, Марья погрозила дому кулаком:
— Ну-ка, угомонись! Я ж не вечная. Когда-то надо. Так чем плохо сейчас? Знаю, что сердишься, но, на кого я тебя оставлю? Сам же все слышал… Не хотят они сюда. В городе способнее им… Что я могу поделать…
Тихон, который спал на лавке, вдруг спрыгнул на пол и зашипел, выгнув спину. Покрутившись на месте, он уселся рядом с Марьей и принялся вылизываться, изредка поглядывая по сторонам и беспокойно вертя хвостом.
— Чего ты? Или гости будут? Да кто там приедет, в такую-то распутицу.
Погода совсем не баловала этой осенью. Затяжные дожди разогнали всех по домам. Марья решила, что лучше времени и не придумать. Вряд ли кто быстро спохватится. Вот она все и успеет.
Написав соседке записку, в которой просила позаботиться о животных, она положила ее сверху на шкатулку. Деревянную эту шкатулочку Марья давно приготовила правнучкам. Большого богатства у нее отродясь не водилось, но кое-что она девочкам собрала. Положив рядом сверток со «смертным», она улеглась на кровать. Тихон запрыгнул было тоже, чтобы пристроиться рядом, но Марья кота турнула.
— Не мешай! Сосредоточиться надо.
Она лежала с закрытыми глазами, чинно сложив руки на груди. Готова вроде. Все за эти дни передумала, все вспомнила. Кого обидела, кому ласки не додала. Мысленно попросила у всех прощения. Кому-то уж и «прости» не скажешь, потому, как некому. А кто-то и не вспомнит старую обиду, да только ей так спокойнее. Что ж она забыла-то? Вроде все сделала. Ан, нет! Забыла. Счастья и радости внукам своим попросить, да правнукам. Чтобы жизнь их была полегче да поспокойнее. Чтобы здоровы были все да счастливы! Чтобы понимали, что есть в этой жизни счастье. Марья вдруг открыла глаза. Как поймут-то они это, если она никогда им не рассказывала? Если не делилась тем, что сама давно поняла. Что счастье – это когда все дома, когда все родные. Когда нет ссор, никто ни на кого сердца не держит. Всем миром так-то не получится, люди же все разные. А в семье – можно и нужно. Не зря же она своих детей так учила. Они поняли. Приняли. И зятья-невестки, кто приходил в семью, рано или поздно понимали, что правильно именно так. Всяко бывало, конечно, но вон они сейчас. Все вместе, все рядом. И помогут друг другу, и поддержат, что бы не случилось. Не то, что у Василисы. Старшие внуки младших не знают, а живут-то рядом, всего ничего, в соседней деревне. Только переругались дочки Василисины не на жизнь, а на смерть, вот и ездят теперь в гости к бабке внуки по очереди, да не дай Бог пересечься. Тут же пойдут клочки по закоулочкам. Василиса плачет, ругается, а толку? Раньше надо было думать. Как-то спросила Василиса, почему у Марьи все такие дружные.
— А я их учила, что роднее нет никого. И никому они на этом свете не нужны, кроме друг друга. А если что творили в детстве, да и потом тоже, так получали все вместе. Никогда не разбирала кто прав, кто виноват. Друг за друга все в ответе. Да они быстро это поняли, потому и не ругались особо никогда.
— Мало этого, Марья. Что-то еще есть. Секрет какой. Но, ты ж не делишься, молчишь. – Василиса обижалась.
— Чего мне в молчанку-то играть уж? Как есть, так и сказала. Нечего было спрашивать, коль ответ не устраивает. – Марья тоже поджимала губы.
Сердиться долго они не могли, да и зачем… Все одно, и горести, и радости, рядом да вместе. Куда ж денешься…
— Спрашиваю, чего такая заполошная явилась? – Марья повторила вопрос, глядя на встрепанную соседку, и поплотнее запахнула платок.
— Ой, Маша, тут такое горе… Такая беда…
— Какая беда? – Марья, охнув, поднялась.
— Погорельцы. Неужто не слыхала?
— Да кто? Кто погорел-то? И когда? Дожди льют уж неделю.
— Так вчера. Аккурат, когда дождь перестал. И горело-то всего ничего, а только им хватило.
— Да кому, Господи!
— Мироновым!
Марья ахнула.
Свету Миронову она знала. Молодая семья была на всю деревню единственной с детишками. Остальные-то старики. Если дети да внуки приезжают, так летом. Сейчас в деревне детворы, кроме Светкиных, никого. Пару лет назад они перебрались из города сюда и тут же завоевали любовь всей деревни. Было в них что-то светлое. Что-то такое, что разбило лед и растопило сердца неподатливых на это, суровых стариков. А уж когда узнали, что Света новый фельдшер, то и вовсе растаяли. Муж Светланы работал вахтами на севере, а она с ребятишками, которых было трое, мал мала меньше, жила здесь, присматривая за стариками, бабкой и дедом мужа, и, заодно, за всеми остальными жителями деревни. Глядя, как идет по деревне Света, за которой скачут, как галчата на пашне, малыши, старики невольно начинали улыбаться. И каждый норовил побаловать хоть чем-то детишек. Кто малины нарвет, кто банку меда притащит, кто качели смастерит, да не одни, а трое, чтобы не обидно было.
— Как же это?! – Марья засуетилась было, но тут же себя одернула. – Где они? Живы ли?
— Живы все. Их дома не было. Комарихе опять заплохело и Светланка туда побежала. Детвора с ней была. Но, дом-то, дом выгорел весь. Голые-босые остались.
— Так, что ты ахаешь? Главное, живы! Где они сейчас?
— Так у меня сидят, греются пока. Только, ты ж знаешь, у меня места…
— Меньше болтай! Идем!
Марья сунула ноги в калоши и заковыляла через двор.
Света сидела на диване в «зале» Василисы. Дети, уже наревевшись, всхлипывали, но, глядя на мать, держались. Марья оглядела всю компанию и скомандовала:
— Подъем!
Света вздрогнула, повернула голову, и Марья чуть не охнула еще раз. Что ж это? Да на ней лица нет!
— Что ты, девонька? Что ты! Главное, живы все. А остальное дело наживное.
— Ох, тетя Маша! Да куда же мы теперь?
— Как куда? А ко мне! Видала, какой у меня дом? Мне одной там хоть волком вой. Мои никто здесь жить не хотят, а тебе сам Бог велел, видать. Давай, девонька, собирай детишек-то. Вон как намаялись. Пойдем. Баню затопим, попаримся, а потом спать ляжем. А завтра будем думать, что да как.
Света нерешительно поднялась.
— Я не знаю… Если только на ночь…
— Вот и не загадывай. Там видно будет.
Придя домой, Марья первым делом убрала со стола шкатулку и сверток, засунув их в самый дальний угол шкафа. Потом старшая внучка так его и не найдет. Хоронить Марью будут во всем новом. Но, это будет еще нескоро. Ведь дел у нее снова будет много.
Уложив спать нежданных гостей, Марья пролежит полночи без сна, думая, как лучше поступить, а потом вдруг прислушается к дому и улыбнется. Задышал, ожил. Только дышит тихо-тихо, бережет детский сон. Вот и ладно, вот и хорошо. Значит, будет жить и после того, как ее самой не станет. А ведь боялась она… Уходить было страшно, зная, что никому он, кроме нее больше не нужен. Жалко и обидно… А оно вон как повернулось.
Марья встала и тихонько пошла по дому. Поправила одеяла детям, постояла и посмотрела на Свету. Той снилось что-то неладное. Женщина вздрагивала, металась и постанывала во сне. Марья наклонилась, чуть охнув и схватившись рукой за поясницу, и тихо-тихо подула Светлане на щеку. С малышами работает, так почему с ней не должно? И точно. Разгладились морщинки на лбу, Света тихо вздохнула, повернулась на другой бок, подсунув ладонь под щеку, и заснула уже крепко и спокойно. Вот и ладно! Пусть отдыхает. Завтра дел много.
Марья подошла к шкафу и тихонько вытянула оттуда другой сверток, с деньгами. Рано ей помирать-то. Вон сколько всего надо. И детворе одежку, и Светланке. Пока-то тот муж еще приедет. А они раздетые совсем. Даже белья сменки нету. Вот завтра поедут в район, и все купят. А остальное подождет. Сильно подождет пока. Теперь не к спеху.
Марья тронула занавеску на окне. Рассвет уже. Ночь пролетела, как и не было. Она прихватила кусок хлеба и пошла доить козу. Дети скоро проснутся. Надо молочка. И блинчиков. Сладких, как ее дети и внуки любили. От сладкого всегда настроение хорошее делается. А им сейчас радость ой, как понадобится. Пусть маленькая, а все-таки. Марья одернула себя. Это сейчас маленькая, а надо сделать так, чтобы была большая. И пока она в силах, то и постарается.
Зорька мекнула, встречая хозяйку и поставила бок. Тихон, мягко ступая, зашел в сарайчик, устроился рядом с Марьей и замурчал. Марья погладила козу, думая о чем-то своем, а потом спохватилась и заторопилась.
— Некогда теперь мечтать-то. Дело делать надо!
***
Lara’s Stories