Наталья поставила чемодан на пол, дернула за руку сына, чтобы подошел поближе, потом робко позвонила в дверь.
— Два звонка, три или один? — растерянно подумала она, потом махнула рукой. — Какая разница, там уж разберутся…
Иван, большегубый, широколобый мальчишка, говорящий отрывистыми, короткими фразами и боящийся любого незнакомого звука, услышав трель звонка, спрятался за спину матери. Ему было все здесь незнакомо и заставляло дрожать, хватаясь за Наташину руку.
Женщина, оглянувшись, притянула сына к себе, погладила его по голове и прошептала, целуя в макушку:
— Ничего, Иванушка, ничего. Теперь тут жить будем. Смотри, какая лестница! Тут папа твой раньше жил.
— Па–па? Тут па–па? Где? — Ваня внимательно смотрел на Наташу. Вот сейчас она скажет, что всё хорошо, что отец ждет там, внутри, за дверью, и его, Ванькина, жизнь снова потечет по привычному руслу. — Позови па–пу! Па–па!
Он стал кричать, подойдя совсем близко к двери.
— Я же тебе говорила, папа уехал. Папы больше не будет. Понял ты?! Не будет! — она уже жалела, что вообще упомянула Леонида, дав мальчишке лишний повод нервничать. — Не жди ты его! — Наташа вдруг закричала, со злостью глядя на мальчугана.
Лёня, галантный и заботливый мужчина, пожив с Натальей и подарив ей сына, уехал, так и не решившись жениться. Квартира, где обреталась Наташка вместе с ребенком, принадлежала Лёниным знакомым. Те, пока Леонид был рядом, в городе, терпели присутствие его барышни, тем более что Лёнька платил им, как будто за съем, а как только мужчина сообщил, что уезжает, попросили и Наталью освободить жилплощадь, ведь та уже платить за себя не могла.
Наташа умоляла мужчину забрать их с Иваном к себе, но тот только прислал адрес своей старой комнаты на окраине города.
«Поживите там, пока не найдете себе новый дом!» — было написано в письме и вложено несколько купюр.
А Ваня, влюбленный в своего отца, всё твердил и твердил о том, что хочет к папе, что играть с Лёней ему нравится больше, а с матерью ему страшно.
— Почему же страшно? — обижалась Ната.
Сын объяснить не мог, но он так тонко чувствовал Наташину тревогу, неуверенность, сомнения, что даже хотелось порой заплакать от этого потока чувств.
Наташа усмехалась, утешала, уговаривала, кричала, что папы больше не будет, что Ваня ему больше не нужен, но всё без толку. Мальчик дул губы и упрямо просился к Лёне…
… Наташа прислушалась. За дверью как будто кто–то шуршал, что–то двигал, чем–то стучал.
— Ну? — из квартиры высунулась женщина. Короткая стрижка, лицо с мелкими чертами, губы–ниточки зажимают папиросу, а потом, вытянувшись в трубочку, выпускают вперед едкий, заставляющий кашлять дым. Прищуренные глаза оценивающе скользят по Наталье, подмечая и стоптанные сапоги, и потертый по уголкам чемодан, и пальто, ношеное–переношенное, и ребенка, затаившегося за спиной гостьи. — Ну! — с еще большим нажимом повторила незнакомка.
— Мы, понимаете, мы в комнату, Леонид Николаевич тут раньше жил, а теперь, вот, мы… А вы, наверное, Ирина Абрамовна?
— А с какого перепуга? — поморщилась женщина. — С чего вдруг вы да в его комнату?
— Я его жена. А это, — Наташа показала на Ваню, — сын.
— Чей? — нахмурилась Ирина Абрамовна. — Вернее, который?
— Как который? Единственный, Ванечка. Лёнин сын… — растерянно пояснила Наталья.
— Не смешно! — Ирина попыталась захлопнуть перед ними дверь, но Ваня вдруг кинулся вперед, оттолкнул женщину и, протиснувшись в узкую щель, забежал внутрь квартиры.
— Па–па! — по слогам закричал он. — Па–па, я здесь!
Он носился по коридору, стучал во все двери, сваливая собранные в стопку тазы и задевая плечами прислоненные к стене швабры и веники.
— Ваня, сынок! Ванечка! — Наташа, залившись краской, метнулась за Иваном. — Извините, он у меня…
— Ох… Ну, иди, лови! — Ирина Абрамовна отступила на шаг, выпустила вслед гостье дым, подождала, пока Наталья поймает в охапку голосящего мальчика и, остановившись рядом с одной из запертых дверей, громко сказала:
— Эта. Это Лёнина комната. Только, деточка, у Леонида два сына. И ни одного из них не зовут Иваном. Но это уже не моё дело. Раз он разрешил, живите! — она равнодушно махнула рукой и ушла к себе.
Наташа не обратила внимание на странные слова соседки, пытаясь угомонить сына..
— Но… Но подождите, у меня нет ключа… — спохватилась новая жиличка.
— Ох…
Ирина вздохнула, покачала головой, потом, сунув руку к себе за дверь, протянула Наташе ключ.
— Спасибо! Ваня, вот наша комната! — Наталья тянула мальчика за руку, но он визжал, вырываясь и отталкивая мать.
Других жильцов пока дома не было. Никто не выглянул, не полюбопытствовал, кто так шумит в коридоре.
— А ну цыц, пострелёнок! — гаркнула Ирина.
Ваня, испуганно вздрогнув, рванул за матерью…
Небольшая комната, одно окно посередине оклеенной выцветшими обоями стены; пол, зашарканный, со старым паркетом, кое–где топорщился, бугрился, пострадав когда–то от потопа, что устроили жильцы с верхнего этажа. Из мебели здесь была только железная кровать с пружинящим матрасом, небольшой платяной шкаф, письменный стол с двумя ящичками и лампа на проводе, свесившаяся с потолка и раскачивающаяся от сквозняка, влетавшего в распахнутую дверь.
— Да как же тут можно жить?! — удивленно вскинула брови Наташа. — Ничего же нет! Хотя бы стул раздобыть… — добавила она, а потом, поставив чемодан, села на кровать и, закрыв лицо руками, затихла. Нужно плакать совершенно беззвучно, ни слезинки не показать, иначе Иван жутко расстроится, начнет дрожать, а ночью будет стонать во сне…
Никто не знал, почему мальчик так себя ведет, родился ли таким, или что–то случилось, пока Ванька был маленьким, но речь его была скудна, эмоции скорее пугливо–тоскливые, поведение странное, вызывающее отторжение у всех, кто его видел. Ваня почти никогда не улыбался. Только когда Лёня играл с ним в кораблики, выточенные из дерева, Иван как будто преображался, расцветал. Его глаза горели интересом, а губы изображали что–то, подобное ухмылке. Но Леонида нет и, как поняла Наталья, больше не будет. Это конец. Конец для всех. Наташа давно не работала, сидела с сыном. Она пыталась отдать его в сад, устраивалась куда–нибудь ненадолго, на полставки, но через неделю, иногда полторы, воспитатели настоятельно рекомендовали забрать мальчика домой, говоря, что он не создан для коллектива детей. Тогда Наташа опять всё бросала и занималась Ваней. Леонид как будто был не против, чтобы Натка сидела дома, это даже ему льстило, он всем хвастался, что может позволить себе содержать жену, а у других те вкалывают, как лошади… Был Лёня – были деньги, а теперь кошелек пустел, новых поступлений не ожидалось, хорошо хоть, что какое–никакое жилье есть!
Наташа, сглатывая и стараясь успокоиться, посмотрела на сына. Тот, развязав свой мешочек, разложил на столе кораблики, потом, покачав головой, раскрыл дверь.
— Па–па при–дет, поиграет!
— Закрой дверь, сынок. Мы будем мешать соседям!
— Нет! — топнул ногой Иван. — Папа не найдет нас!
Наташа встала и хотела уже захлопнуть дверь, но тут в проёме показалась Ирина Абрамовна. Она держала в руках сковороду. Та, дымясь чем–то поджаристым, чесночным, чуть покачивалась.
— Ах, ты ж… Вспомнила! Я у вас стул позаимствовала, принесу. Эй, ты! Да, ты, Иван! — она кивнула на мальчишку. — Собирай свой флот в гавань, иди в мою комнату, принеси стул, тот, что со львами на подлокотниках.
— Извините, он не… — вскочила Наташа.
— Сядьте и утритесь! Вы вся раскисли, а между тем ребенка нужно кормить! Марш на кухню. Иван, так я жду стул. Он стоит в соседней комнате, справа от двери, на нём вырезаны львы. Ты понял меня?
Ваня сосредоточенно смотрел на Иринино лицо, его брови хмурились, а руки сгребали кораблики в кучку у самого края стола.
— Иди и принеси, — спокойно повторила Ирина Абрамовна. — Как вас там, Наталья? Да, так вот, посуда, что есть, в шкафу.
Наташа кивнула.
Иван оглянулся на мать и, провожаемый её удивленным взглядом, направился к двери. Ирина отступила, приподняв сковороду, чтобы мальчик не врезался в неё лбом, потом, закашлявшись, вышла в коридор.
Ваня заглянул через открытую дверь в соседскую комнату. Задернутые шторы мешали рассмотреть мебель, висящие на стенах фотографии, стопки журналов в углу. Мальчик зашел внутрь, нашел глазами резной стул с потягивающимися львами на подлокотниках, подошел к нему, примериваясь, как сподручнее схватить, и поволок к матери.
— Ма–ма, я есть хочу, — поставив свою ношу перед столом, сказал Иван. — Вот, принёс! — довольно улыбнулся он.
Проведя пальцем по оскаленной морде льва, мальчик присел на корточки, внимательно рассматривая резные украшения. Кожа чувствовала прохладную, гладкую поверхность, пальцы скользили по впадинкам и выступам, поглаживали лакированную древесину, заставляя затаить дыхание и сосредоточиться на своих ощущениях.
— Спасибо, сынок. Молодец! Красивый стул… Хочешь поесть… Я не знаю, Ваня, у нас как будто и нет ничего, нужно купить… Хотя, постой, есть гречка. Будешь? Я сварю тебе кашу! — спросила Наталья.
— Буду! — с готовностью кивнул Ваня, пододвинул принесенный стул к столу и принялся возить корабли по деревянной столешнице.
Наташа, вздохнув, вынула из чемодана пакет с крупой и, порывшись в шкафу, нашла там, в самом низу, небольшую кастрюлю.
— Я уйду на кухню, ты жди меня здесь, — подошла она к Ване, но тот даже, кажется, не обратил на её слова внимание, заинтересованно играя… Он был далеко от этих замызганных стен, от бедного убранства комнаты, от маминых грустных глаз. В его воображении происходили бои, дымились вражеские корабли, флотилии шли вперед, взрыхляя морскую гладь своими упрямыми носами…
Вытянутая «пеналом», тесноватая кухня с серыми, выцветшими занавесками, кое–где прожжёнными, видимо, рассеянным курильщиком, четыре стола, четыре плиты, раковина в углу, кафель, криво прикрепленный к стене и местами обвалившийся…
Наталья к такому не привыкла. Она всегда жила хорошо, в отдельной квартире, с удобствами. А теперь…
Натка могла бы, конечно, поехать к родителям. Но с ними она давно не общалась, то ли стыдно было, что жила «во грехе», даже ребенка родила, то ли гордость мешала, мол, докажу всем, что сама могу устроиться в этой жизни…
— Ну, смелее! Тараканов нет, я их всех вытравила! Как и некоторых жильцов, — раздался за спиной голос Ирины Абрамовны. — Ваша плита у окна. Газом–то пользоваться умеете? Не спалите нам жилище?
Наталья кивнула.
— Умею. Спасибо, я справлюсь. Не нужно надо мной стоять, — бросила она.
Ирина вдруг стала раздражать её, как будто напоминала кого–то, кто был Нате неприятен.
— А вы не гоните меня! Я тут хозяйка, что хочу, то и делаю, — усмехнулась Ирина Абрамовна. — А что, Леонид навсегда вас сюда или на время, пока там всё не уладит? — поинтересовалась Ира, поставив греться чайник.
— Где там? Я не понимаю. Он разрешил здесь жить, мне больше негде, поэтому…
— Ладно, забыли. Он, значит, разрешил. Ну–ну…
Наташа слышала, как Ирина сняла чайник с плиты, как плеснула кипятка в заварник, стоящий тут же, на столе. Фарфоровый, с золотыми сеточками по ободку и изогнутой ручкой, чайничек быстро нагрелся, расправляя в своих недрах мелкие листья чая и мяты. Потом, немного подождав, Ира бросила туда еще и нарезанный тонкими ломтиками лимон. По кухне поплыл сладковато–цитрусовый аромат, перемешанный с крепким, густым чайным запахом.
Наталья невольно обернулась. Лимон был редкостью на столе в это время, а тут, нате вам, у гражданки его немерено. Заваривает, не бережёт… Вот бы Ване дать попробовать, а то он и не помнит, наверное, что такое лимон…
Ира, видя, как встрепенулась соседка, только задумчиво пожала плечами.
— Чай по–ташкентски. Не пробовали? Ничего сложного, просто…
— Не пробовала, извините. Мне кашу надо Ване сварить.
Ира пожала плечами, аккуратно взяла фарфоровый чайник и унесла к себе, бормоча что–то, а Натка так и осталась вдыхать тонкий, повисший в воздухе лимонный дух…
Иван, уставший и замотанный долгой дорогой, вяло ел, то и дело закрывая глаза. Наташа тормошила его, потом взяла ложку и стала кормить сама.
— Давай! Ну давай же! Я тоже устала, а ты…
Ваня, недовольно посмотрев на неё, вдруг отвернулся.
— Не буду. Папы нет.
Наталья бросила ложку на стол, на миг зажмурилась, переводя дух, а потом, стараясь говорить спокойно, велела сыну укладываться спать.
Иван послушно встал, дошел до кровати и, раскинувшись на только что постеленном матерью белье, задремал.
— А ну разденься! Куда ты в штанах! — прикрикнула на него Наташа, пытаясь доесть свою порцию пересоленой, невкусной гречки.
Готовка была слабым местом Натальи. Нет, что–то у нее получалось сносно, но чаще всего Лёня покупал всё в виде полуфабрикатов, которые только нужно было не испортить на сковороде. Ах, какие вкусные котлеты он приносил из диеты на углу… А голубцы, какие там были голубцы… Наташа любила есть их с черным хлебом и сметаной… А биточки…
Женщина покачала головой, отгоняя навязчивые мысли, проглотила последнюю ложку, сложила тарелки одна в другую и подошла к спящему сыну. Он так и не разделся, даже не снял ботинок. Ничего, завтра, когда они немного отдохнут, всё будет не таким мрачным, как кажется на первый взгляд!..
Женщина, вынув из чемодана сорочку, переоделась, прикрывшись дверцей шкафа, выключила свет и тоже легла. Узкая кровать заставляла тесно–тесно прижиматься друг к другу, но это было даже хорошо. В комнате, давно нежилой, брошенной, было холодно и сыро. Из форточки залетал внутрь промозглый ветер. Он пробегал по комнате и нырял в щель под дверью, уносясь в коридор. А дальше, юркнув к Ирине, терялся в папиросном дыму, тлел в пепельнице и уже обессиленно падал на пол невидимой пылью.
Ирина Абрамовна, стоя у окна, курила, не переставая. Что–то не спалось. Половинка луны, ровно, как будто по линейке отчерченная, мелькала среди рваных облаков, на кухне поздний сосед гремел посудой, где–то стучал по рельсам трамвай, а за стеной спали новые жильцы, нежданные, совсем не нужные тут, чей приезд растревожил Ирину, заставляя всё думать и думать, как будто взвешивать что–то, принимая решение…
… Утром Наташа как будто проснулась отдохнувшей. Несмотря на то, что бока болели от жесткого, провисающего матраса, а руки затекли, она встала и улыбнулась себе в зеркальную дверцу шкафа. Сегодня она приберется в комнате, сходит в магазин, приготовит кое–что и подумает, что делать дальше. Денег у нее было не так много, но на неделю хватит.
Единственное, беспокоило то, что сегодня Наташа познакомится со всеми остальными соседями. Что они подумают про неё, Ваню, как встретят? Вопросы налаживания отношений всегда брал на себя Лёня, Наталья чаще пряталась за его спиной и только кивала и улыбалась…
Кухня, залитая утренним солнцем, пока была пуста. Шесть часов, рановато, видимо.
Наталья поставила чайник, принесла из комнаты хлеб, маленький кусочек колбасы и принялась делать бутерброды.
— Доброе утро, а вы, собственно, кто? — Наташа вздрогнула от тихого, вкрадчивого голоса, раздавшегося за спиной.
Обернувшись, она увидела мужчину с висящим на шее полотенцем, голым торсом и в синих тренировочных штанах. Лёня тоже носил такие…
— Здравствуйте, я теперь живу в третьей комнате. Меня зовут Наталья. Нам ключи Ирина Абрамовна дала.
Она протянула, было, мужчине руку, но тот лишь слегка кивнул.
— В третьей? А что Леонид? Передал жилплощадь вам? Вы родственница?
Он строго, холодно рассматривал стоящую перед ним женщину.
— Нет, мы жили… Мы… — Наташа смутилась. А, действительно, кто она уехавшему Лёне? Он ее никак не называл, ни женой, ни любовницей, а когда она поднимала тему штампа в паспорте, укорял ее за приземленность существования. Вот, теперь ее существование и правда стало до крайности приземленным, и сказать нечего… — Мы его знакомые. Я и сын.
— Понятно. Значит, вы близкие знакомые Ирины?
— Нет! Мы только вчера познакомились, она показала нам комнату.
— Да? — с сомнением буркнул Евгений. — Смотрите, поосторожнее с ней. Она ж бывшая заключенная, махинации какие–то проворачивала, деньгами воротила, а, видите, вернулась опять сюда, в комнатенку свою. Вы ее близко не подпускайте! Вроде бы завязала она, а лимоны, вон, каждый день имеются. Откуда, спрошу я вас?! Они в гастрономе–то не всегда продаются, а если есть, то не каждый себе их может позволить. А наша Ирина Абрамовна каждый день чаек попивает, как она его называет «ташкентский». В городе этом она с роду не была, а всё туда же!..
— Да, да, я поняла! — с тревогой глядя на дверь, залепетала Ната. — Значит, она воровка?
— Я у нее на суде не был, статьи не слышал.
Мужчина отвернулся и больше на Наташу не смотрел.
— Извините, я не расслышала, как вас зовут, — решилась спросить женщина.
— Евгений Борисович, — буркнул сосед.
— Очень приятно. Спасибо, что предупредили!
Тут в кухню вбежал Ваня, зареванный, трясущийся. Он кричал и звал мать, а завидев её, кинулся с кулаками за то, что она бросила его.
— Ваня, Ваня, ты что?! Извините, Евгений Борисович, это мой сын, он просто долго привыкает к новым местам…
— Скажите ему, чтобы замолчал! Это невыносимо!
Мужчина презрительно оглядел Ивана, закатил глаза и ушел к себе со сковородой в руках.
Наташа пыталась успокоить Ванечку, уговаривала вести себя потише, а потом, показав на приготовленный завтрак, велела идти в комнату. Ваня устало кивнул и пошлепал босыми ногами за матерью.
Ирина Абрамовна встретила их в коридоре.
— Шумно начинаете, молодой человек. Если не будешь больше орать, подарю кораблик, понял? — она строго взглянула на Ивана. Тот, боязливо потупившись, кивнул.
Ирина имела над мальчишкой какую–то власть, что–то в ней заставляло юнца замирать, как кролик перед удавом. Но тут был не только страх. В глазах Вани было еще какое–то странное, необъяснимое восхищение этой женщиной с навязчивым запахом табака и громким, командирским голосом.
Ваня больше не кричал. Он послушно позавтракал, помахал веником, пока мать мыла посуду, потом, устроившись на стуле, опять передвигал корабли. Фантазия рисовала ему море, которого он никогда не видел, выточенные дощечки превращались в настоящие фрегаты, а палубы заполнялись невидимыми матросами. Так было проще жить, так мир, пугающий, наполненный непонятными событиями и чувствами матери, отходил на второй план, растворялся где–то, утрачивая остроту своего существования.
Потом, через много лет, когда Иван вырос, он часто страдал от того, что слишком тонко воспринимает эмоции других людей и, как в детстве, не может отгородиться от них. Он перепробует всё – спорт, напитки, прогулки в одиночестве, кино, но ничего не будет столь действенным в вопросе отдохновения, как детские игры в кораблики…
… Скоро Наташа, прибравшись на кухне и вымыв выделенный ей столик, оторвала мальчика от его занятия, велев одеваться.
— Куда? К папе? — отрывисто спросил он.
— Нет. В магазин. И перестань так говорить! Папы больше нет. Он уехал, ты это понимаешь?! Так, а ну быстро собирай игрушки и одевайся!
Наташа подошла к столу, постояла секунду, наблюдая, как Ваня переставляет кораблики, а потом, разозлившись, смахнула их со стола. С глухим стуком деревяшки посыпались на пол, на один из них Натка наступила, даже сама потом и не могла сказать, нарочно ли, или так получилось.
Иван взвыл, бросился собирать, потом, вскочив, закричал на мать, расплакался и хотел убежать, но тут на пороге появилась Ирина Абрамовна. Она перегородила пареньку дорогу и строго спросила:
— А что, Иван не ходит никуда? И вы, Наталья, на работу не опаздываете? Шум с утра подняли, ужас какой–то! — как бы оправдываясь, добавила Ира, потом, увидев валяющиеся на полу игрушки, покачала головой. Она заметила, что один из корабликов сломан, и Ванька кусает губы, чтобы не расплакаться.
— Извините, но, мне кажется… — начала Наташа, решив указать соседке её место.
— Извиняю, мне не кажется. Работать тебе надо, дорогая. Всё, хорошая жизнь закончилась, начинается тоже хорошая, но более интересная. А на Иване срываться – глупость несусветная! И так парень чудиком растет, а ты ещё и…
— Мы на «ты» с вами не переходили. И вообще, вы, Ирина Абрамовна, живите как–нибудь сами, а мы уж постараемся своим домом! — как можно увереннее ответила Наталья, но смутилась под пристальным взглядом серовато–зеленых, мутных глаз соседки.
— Что, донесли уже? Всё еще боятся, значит! — как будто радостно прошептала Ира. — Ну, живи своим домом, если умеешь.
И вышла, захлопнув перед оторопевшим Ваней дверь.
… В магазине мало, что было. Наташа таскалась от прилавка к прилавку, не зная, что лучше взять, ведь денег в кошельке оставалось мало… Ваня просил то леденец, то ему надоело всё и хотелось идти гулять, то вдруг он пугался смотрящих на него продавцов и забивался к матери под руку, а она шпыняла его, потому что мог разбить купленный десяток яиц.
Придя домой, Наташа долго звонила в дверь, так как оказалось, что ключ она забыла в своей комнате.
Евгений Борисович уже ушел. Другая женщина, что занимала комнату слева, была на дежурстве, вернется только к вечеру. Оставалось надеяться на Ирину.
Та открыла. Нехотя, медленно отступив в сторонку, она пропустила Наталью, обдав ее вечным папиросным дымком и хрипло сказала:
— В другой раз не открою. Голову не забыла, вот и ключи при себе держи!
— Хорошо, я поняла, спасибо. Ваня! Ну что ты встал, Ваня! Иди в комнату! Да не в эту, наша следующая!
Но Иван и не думал слушаться. Он, как вкопанный, стоял на пороге Ириной комнаты и разглядывал модель фрегата, красующуюся на полке. Мачты, паруса, канаты – всё, как настоящее, только миниатюрное.
— Ваня! — Ната потащила сына за собой, выронила сумку с продуктами и, замерев, смотрела, как по полу растекается яичное, прозрачно–желтое пятно. — Да что ж ты делаешь, а?! Продукты портишь?! Из–за тебя разбились они! Теперь что есть будешь?!
Наташа, всхлипывая от собственной никчемности, лишенная заботы Леонида и брошенная им как раз из–за странностей сына, замахнулась, чтобы отвесить Ване подзатыльник, но тут перед ней выросла Ирина, загородила собой мальчика и, поймав занесенную Ирой руку, твердо сказала:
— И пальцем его не тронь, слышишь?! Не удержала мужика, на ребенке не срывайся. Сама виновата.
— Да из–за него это всё! Из–за него! — шептала Наташа. — Лёнечка так ребёнка хотел, ждал меня из роддома, а потом, как у Вани стали эти странности появляться, Лёня сначала терпел, а потом ушел. Надоел ему Ванька с его истериками и глупыми выходками. Все дети как дети, а он… Меня мужчина бросил из–за того, что сын его родился недалеким простаком, понимаете? Он корень всех проблем!..
Наташа, рванув на себя сумку, вынула из кармашка ключ, открыла комнату и ушла, а Ирина Абрамовна, обернувшись, смотрела на Ивана, что с дрожащим подбородком силился что–то сказать, но не мог, потому что голоса не было, а только истерические всхлипы.
— Ничего, ты дыши, вот так, спокойненько. Дыши и ступай ко мне. А мать пусть суп идет варить! — громко сказала Ира и подтолкнула мальчика вперед. Тот послушно поплелся за ней.
Иван был копией отца, от макушки, с тремя хохолками, торчащими в разные стороны, до кривоватых, чуть колесом, ног. Черты лица, манера морщить нос и покусывать нижнюю губу, когда волнуется, тоже от Леонида. Как будто Наташа послужила лишь инкубатором, вырастив в своей утробе полностью себе не принадлежащего человека…
Ира вздохнула, подмигнула мальчику и, сняв с полки кораблик, поставила его на стол.
— Нравится?
Иван кивнул.
— Это папы твоего. Сам он сделал, пилил, строгал, красил, прилаживал. Всё сам.
Ваня подошел поближе и, внимательно приглядевшись, заметил, что модель в нескольких местах сломана, потом подклеена.
— Кто сломал? — спросил он. — Папа?
— Да, по неосторожности. Случайно, — ответила, отвернувшись, Ирина.
Она не станет рассказывать мальчику, что это она… Она сломала парусник на глазах сына. Она сделала это специально, чтобы он возненавидел ее, чтобы легче было расставаться… Ира тогда, перед тем, как ее должны были арестовать, кричала, что Лёньку не любит, что уходит совершенно без сожаления, и пусть он живет в этой комнате с бабушкой, ей он только и нужен, а она, Ира, его и вспоминать не будет…
Ей тогда казалось, что так правильно, что их связь с сыном должна разорваться, иначе они просто не вынесут расставания…
Потом, вернувшись и найдя Лёню взрослым, самостоятельным человеком, занявшим соседнюю комнату, Ирина пыталась поговорить с ним, рассказать, как любит его, как писала ему письма из тюрьмы, но не отправляла. Но сын не слушал. Он тогда поверил ее словам и менять ничего не хотел…
Леонид уехал, матери больше не звонил, не сообщал о том, как живет. Только одна открытка пришла, поздравление с рождением внуков, мальчиков–близнецов. Послание отправила официальная жена Лёни, написала, что хотела бы познакомиться, но вот всё недосуг пригласить в гости…
— Понятно! Лёнька не разрешает, — кивнула Ира. — Ну что ж, пусть так…
О том, что сын бросил семью и стал жить с другой, женщина не знала, поэтому появление Наты было для нее большим сюрпризом. А вот Ваня нисколько её не удивил. Лёня тоже был таким чудаком, маленьким, пугливым зверьком, прячущимся за мамину юбку. Его спасли кораблики, как не странно. Помогут они и Ване…
… — Иди обедать! — строго позвала Наталья, встав у Ириной двери. — Иван, обедать, я сказала!
— Иди, после договорим, — кивнула Ирина Абрамовна.
Она подождала немного, потом, зайдя на кухню и сев напротив Наташи, сказала:
— Вам, Наташа, нужно устроиться на работу. С Иваном я буду сидеть сама, благо, есть такая возможность. Я подготовлю его к школе.
— Да что вы?! — улыбнулась Ната. — Может быть, тюремным премудростям выучите, а? Я всё про вас знаю. Так что не стоит, спасибо!
— Ты знаешь не всё, а вот сын твой подогадливее оказался. Про работу я не шучу. Ты сидишь уже неделю, а дальше что? Подними голову и иди дальше! Живешь с унылым лицом, а, между прочим, уныние грех!
— Да уж он поменьше будет, чем воровство! — услышала Ира в ответ.
— Твоя правда. Виновна я, во всем виновна. Любила красиво жить, а потом, ты знаешь, тоже вот в уныние впала, там, за колючей проволокой–то. Есть–пить перестала, заболела даже. А как в лазарете очнулась, так поняла, что жизнь–то прекрасна. И жить ее надо, как умеешь. Я не умела сначала, вышла на свободу, научилась. Между прочим, до руководящих должностей дошла, но сил уж больше нет. Вот, теперь на пенсии. И поболее твоего пережила, уж поверь. А Ивана мы вытянем, у меня знакомый есть, поглядит, посоветует.
— Не нужно нам никого. Сами справимся. У вас, поди, и знакомые все через решетку на небо смотрели!
— Нет, этот не смотрел. После познакомились, когда мне операцию делали. Года три назад. Хороший мужчина, умный. Так я приглашу, а ты работу ищи. Посидела на мужниной шее, ножки свесила, ослабли они. Надо тренировать, надо! Если не хочешь, как я, пол жизни потом ребенка не видеть…
Иван в этом году должен был пойти в школу, но его не брали, уверяя, что случай запущенный, нужно искать специальные заведения. Наташа обегала с ним всех врачей, никто толком не говорил, что с мальчиком. Задержка, отставание, особенности… А Натке нужно было хоть где–то пристроиться, начать зарабатывать.
— У вас есть дети? — удивилась Наталья. — Нет, в смысле, я не это имела в виду…
Она смутилась, покраснела, но Ирина только рассмеялась.
— И внуки есть. Женщине родить – пара пустяков, ты сама знаешь, а что потом с этим «пустяком» делать, как его на ноги поставить, да чтоб любил тебя, не чурался, – вот где закавыка начинается…
Ирина Абрамовна вздохнула.
— Ну, словом, смотри сама. Мое дело предложить… А унывать, слезы лить – это, я тебе скажу, последнее дело. Дышишь, живешь, ноги–руки не оторвало, так и улыбайся. Что, Ванька, в школу–то хочешь? — кивнула она подошедшему мальчику.
— Нет, — насупился Иван. Мать всегда говорила, что ему там будет трудно, что заклюют. Поверил, одел эту рубашку своего бессилия, теперь и не снять…
А между тем Ирина была права… Надо пристроиться куда–то.
На следующее утро Наташа, причесавшись и надев самое хорошее свое платье, вышла во двор. Иван шел за ней, размахивая подобранной палкой. Недалеко от их дома были продовольственные ряды. Устроиться туда? Торговать? Не хотелось…
Наташа пошла дальше, мимо чужих окон, лестниц, ведущих в полуподвальные комнатенки. Везде кипела жизнь — играла музыка, кто–то разговаривал, смеялся, старички, сгрудившись у стола, играли в шахматы, дети, румяные, шумные, рисовали классики во дворах, качались на качелях, возились в песочнице.
Ваня смотрел на них с интересом. Всё казалось ему, что сейчас позовут играть с ними, а он и не знает, как быть, ведь мама всегда говорила, да и воспитатели, что неспособный он…
Наташа тем временем остановилась перед обувной мастерской. Бумажка, прикрепленная к двери, сообщала, что мастеру требуется помощник, выдавать и принимать вещи.
— Иван! Ваня! Зайдем сюда! — Ната потянула сына за руку и нырнула в узенький проём.
За прилавком, разложив перед собой газету и начищая чьи–то ботинки гуталином, стоял мужчина. Трудно было понять, какого он возраста. Вроде и седина в волосах проскальзывает, а взгляд острый, смелый, с хитринкой.
— Чем обязан? — первый обратился он к гостям.
— Я ищу работу. А у вас там написано… — начала Наташа.
— Ах, да… Работа… С девяти до восьми, каждый день. С оплатой не обижу. Особого ума тут не требуется, не перепутать только сапоги да туфли. Но детям тут не место. Извините…
— Мальчика с собой я водить не буду, конечно. Так вы берете меня?
Наташа и обрадовалась, и испугалась одновременно. Хорошо, что нашелся заработок, но куда девать Ивана?.. В саду сказали, нет мест, да и большой он уже, дразнить будут… Придется, видимо, принять Иринино предложение. Но это пока… На время, а потом разберемся!
Наталья, радостная, вся какая–то возродившаяся, шла домой. Ваня бежал впереди, подпрыгивая и срывая листья с деревьев. Потом он вдруг остановился, схватил мать за руку и, показав на идущего впереди мужчину, закричал:
— Папа! Папа идет!
Ваня, было, ринулся вперед, но Ната удержала его, прижала к себе и, закрывая его лицо руками, стала говорить, что обознался, что тот человек совсем на Лёню не похож, но мальчик всё не верил…
Нет, Лёня никогда не навестит их, Ванька просто не понимает…
Ирина Абрамовна встретила соседей у подъезда.
— Ну, что? — спросила она у подошедшей Наташи.
— Берут в обувную мастерскую. Только Ваня тогда не у дел… Ирина Абрамовна, — Ната, переступив через своё упрямство, просяще взглянула на женщину, — посидите с ним? Я постараюсь что–нибудь придумать, но сейчас…
— Я же сказала, что готова помочь. Я обещала. Своё слово держу. Когда ты приступаешь?
— Завтра.
— Отлично. Еды нам оставь, всё подготовь и можешь уходить…
С этого момента жизнь Ивана, его матери и Ирины круто поменялась. Но если Натка ощущала это как усталость с непривычки и, нет–нет, да и сожаление по прошлой, беззаботной жизни, то Иван в полной мере наслаждался своим существованием.
Ирина была строга, но он не боялся её. Она заставляла его нараспев читать книги, считать рассыпанные на скатерти монеты, рисовать старыми красками море и лодки на картонках. Это было не очень интересно, но зато потом, когда «уроки» заканчивались, Ваня нырял в мир доселе неизведанный, а потому манящий и приятно пахнущий древесными стружками.
Ирина, кивнув и похвалив мальчика за старание, вынимала из–под кровати большой ящик. А в нем чего только не было – дощечки, мотки бечёвки, грубые, огромные для руки Ивана рабочие рукавицы, стамески и напильнички, карандаши с хорошо отточенными стержнями и изрисованные набросками линий детали.
— Вот тебе работа. Можешь сделать свои кораблики, — сказала Ирина Абрамовна.
— Не умею, — надулся Иван.
— Научу. Отец у меня плотником был, да и краснодеревщиком. Всего понемножку. Стул тот, со львами, от него мне перешел. Много еще чего было, да только когда… Словом, забрали многое из этой комнаты. Вон, часы с райской птицей остались, на буфете узор, да и всё… Отец научил меня кое–чему, я, вот, тебя научу. Хочешь?
Ваня кивнул…
…Каждое утро теперь Наташа, быстро позавтракав, уходила, а Ваня дожидался Ирину в коридоре, здоровался и, без запинки отчитав отмеченный отрывок в тексте или посчитав примеры, с надеждой смотрел на уголок высовывающегося из–под кровати ящика.
— Ну, иди, вынимай! Что ж с тобой… — улыбалась Ира. Она даже стала меньше курить, всё будто и некогда, на потом оставляла, а уж вечером, выйдя во двор, садилась на лавку и с удовольствием затягивалась «Беломором». Проходившие мимо люди с презрением смотрели на неё, она для них была всё та же Ирка–воровка, отсидевшая срок, отринутая сыном и влачившая существование в обшарпанной своей комнате. Поговаривали, будто на самом деле она до сих пор хранит где–то золотишко, не тратит, не продает, копит, всё ей мало… Никто не желал ей доброго вечера, не кивал в ответ на ее приветствие. Но, если раньше это как будто выбивало твердь земную из–под ее ног, то теперь ей было всё равно. Она такого мальчонку растит, такого богатыря из него сделает, любой из этих жалких людишек позавидует!
Через месяц Ирина Абрамовна вдруг попросила Наташу купить Ванечке ботинки помягче, спортивную курточку и штаны.
— Зачем? — не поняла Ната.
— Зачем? А ну, Иван, иди сюда! — Ира поманила ученика рукой. — Нагнись, да коленки–то не сгибай, ах, да что ж! Вот как нужно!
Ира легко встала, наклонилась, как будто пополам сложила свое тело, дотронулась до мысочков и резво встала.
— Вот как нужно! Да он весь закостенел у тебя, надо развивать! — пояснила наконец женщина. — Будем бегать, зарядку делать, к следующему лету не узнаешь своего Иванушку!
По правде говоря, Наташа уже сейчас его не узнавала. Ваня стал как будто смелее, увереннее, не тянул слова, а говорил бойко, набирал в грудь воздуха и рассказывал, что произошло за день, чем он занимался. Только о напильниках и стружках Ира попросила его матери не рассказывать.
— Почему? Я хочу ей показать, как всё получилось! — удивился Ваня.
— Пока ничего у нас с тобой не получилось. Вот сделаем фрегат, подаришь маме, а пока молчок!
… Утром Евгений Борисович, качая головой, смотрел, как Ира и Ваня бегают во дворе, делают зарядку. Наташа, стоя за его спиной, улыбалась успехам сына.
— А вы зря ей позволили ребенком заниматься! — покачал головой мужчина.— Из таких, как ваш мальчик, хорошие форточники могут получиться. Она его сейчас всему научит, и вперед, на дело!
Наталья, усмехнувшись, покачала головой.
— Вы совершенно не понимаете… Вы, Евгений Борисович, не знаете её! Она из моего ребенка вылепила такого человека, такого…
— Да. А из своего не смогла. То–то Лёнька от нее отказался. Даже бумагу написал, что с матерью больше никаких дел иметь не хочет.
— Что? Я не понимаю… Вы о каком Лёне говорите?
— Так сын у нее есть, Леонид. Николаевич, если мне память не изменяет. Ну, когда ее посадили, ему было восемнадцать… Да, точно. Он ее проклял, отказался от родства. Стыдно ему было за мать, понятное дело. Ходил в жилуправление, ему там отдельную комнату выделили, ту, где вы сейчас живете. А потом и вовсе уехал. Говорят, женился, дети у него, близнецы как будто… А вы–то Леониду кем приходитесь? Вы говорили, но я забыл. Или вы Ирины приживальщики? Она, пока сына нет, вам сдает комнатенку? Сколько вы ей платите?
— Замолчите! Замолчите и больше никогда не говорите об Ирине Абрамовне плохого! — зашептала Наташа. Ей было неприятно узнать что–то про Лёню, про то, что у него есть семья, к которой, видимо, он и вернулся, про то, что он отказался от матери, про ее прошлое, но сейчас, всё это время, пока Наташа соседствовала с Ириной, прошлое ни разу не побеспокоило их. Наоборот, Наталья стала сильнее, увереннее. Оторвавшись от Вани, она ожила, да и ему на пользу пошли строгие взгляды и дельные советы соседки. Прошлое есть у всех, оно пласт за пластом ложится на дно твоей жизни, наполняя сосуд. Когда тот до краёв налит тобой, ты уходишь, остаются лишь воспоминания. Настоящее, будущее и прошлое перестают для тебя существовать. Но у Ирины было еще всё впереди! И никто не смеет осуждать ее за то, что уже кануло в лету, потому что делами своими сегодня она доказывает, что может быть намного лучше многих других…
Когда Ира привела мальчика домой, Наталья и виду не показала, что знает о родстве Лёни с ней и том, что произошло много лет назад. У всех должны быть свои тайны…
К марту Иван как будто вырос, раздался в плечах, исчезло это пугливое, нерешительно выражение его глаз, он больше не пугался незнакомых звуков, смело бежал к другим детям во двор.
Ирина Абрамовна, сидя на лавке и отворачиваясь каждый раз, когда нужно было выдохнуть табачный дым, улыбалась. Она была довольна своей работой. Она вылепила из Ивана человека, пусть еще маленького, но человека!
— Наташа! Добрый вечер! Вы посмотрите, как Ваня играет хорошо! А! Ну что за парень!
Ната, остановившись и облокотившись на ограду, кивнула.
— Спасибо вам, Ирина Абрамовна. Знаете, Ваня всё хотел быть похожим на отца… Но мне кажется, он лучше… Добрее, что ли… Лёня не пишет вам? Не звонит? — тихо спросила она.
Ира выпрямилась.
— Значит, всё знаешь? — со вздохом ответила она. — Нет, не пишет и не звонит. А вот почему он не звонит тебе, я не понимаю… Неужели я вырастила подлеца?.. Он ведь не помогает тебе, не интересуется, как растет его сын…
— Да и не надо.
— Думаешь?
Наташа кивнула.
— Пойдемте домой, я торт купила, — поманила Наталья соседку. — Ваня, Ваня, домой!
… А на следующее утро Ирина Абрамовна не смогла подняться с постели. Ноги не слушались, в голове звенело.
Напрасно Ваня стоял в коридоре и ждал её, переминаясь с ноги на ногу. Сегодня им нужно было поставить на сделанный корабль мачты, приладить паруса, а тётя Ира медлила…
… Наташа, обернувшись на звук хлопнувшей двери, увидела раскрасневшегося, дрожащего сына. Он отрывисто, заикаясь, звал ее домой, кричал что–то про Ирину Абрамовну, плакал.
Ната, быстро посмотрев на хозяина мастерской и увидев, как тот кивает, схватила Ваню за руку и побежала домой, не разбирая, где рытвина, наполненная талой водой, где лед, на котором можно сильно поскользнуться, расталкивая прохожих и еле поспевая за шустрым мальчиком.
… — Ну что же вы! Ирина Абрамовна, разве так можно?! Вон, Евгений Борисович дома, позвали бы! Или Ваньку моего кликнули утром, он бы врача попросил вызвать! — Наташа, испуганно глядя на бледную соседку, поправляла ей подушку, стараясь усадить повыше. — Где болит? Что случилось?
— Ничего, Натка, ничего… Старость просто. Врачи говорили, и двух лет не протяну, а я вот живу себе… Но, видимо, наконец отслужила свой срок.
— Да что вы! Давайте врача, я позвоню!
Наталья кинулась, было, к двери.
— Нет, посиди со мной. Ну! Ты только помни, что бы ни случилось, унывать нельзя. Нельзя, слышишь?! И Ваню этому научи! Всегда с гордо поднятой головой иди, всегда вперед смотри, на прошло не оборачивайся, а то назад потянет. Впереди интереснее, вот туда и шагай. Ну вот что ты плачешь?! Дай мне папиросы!
— Вам сейчас нельзя! Вы лучше отдохните, а я за врачом!
— Ох, заладила… Ладно, иди, вызывай…
Ехать в больницу Ирина отказалась.
— Дома и стены помогают! — бурчала она, подписывая отказ. — У нас с Ванькой еще дела есть, недосуг мне разлеживаться!
— Вы за ней приглядывайте, сердце никуда не годится, нужен покой, — сказал напоследок врач и ушел. А Наталья всё стояла в коридоре, перед распахнутой входной дверью, закрыв глаза и тихо глотая слезы. Она так испугалась, так боялась за ставшую вдруг родной Ирину, что внутри всё сжималось от самой мысли, что той могло бы и не быть уже…
— Мама! Мама, иди, мы тебе что–то покажем! — дернул ее за рукав платья Ваня. — Ну что ты стоишь?
Он привел ее обратно, в комнату соседки, поставил лицом к столу и гордо показал вперед.
— Смотри, мама! Это мы с тётей Ирой сделали! Паруса только нужно, и всё!
На столе, в лужице падающего из окна солнечного света, стоял деревянный корабль. Грубовато выточенный и чуть кренящийся на правый борт, он, покрытый лаком и светящийся сосновыми дощечками, уже как будто плыл куда–то по глади безбрежного моря, по солнечной дорожке, управляемый уверенной рукой капитана. Или это просто слезы дрожали на глазах Натальи, и всё вокруг от этого дрожало тоже…
Ирина Абрамовна, чуть повернувшись набок, наблюдала, как склонились Наташа и Ваня над поделкой, как он сбивчиво объясняет ей, где и что сделал на палубе, что еще предстоит приклеить… Давно ли Ванька стал таким бойким?! Изменился… И Наталья изменилась, плечи расправила, зауважала себя. Прибился их кораблик к Ириному, перебрались они все на один фрегат и теперь плывут, борясь со штормами и выкладывая путь на карте своими чаяниями. И пусть еще много дней не пристает к берегу их кораблик, скользит себе по масляным волнам, глотая морскую пену. Прошлое, настоящее – всё смешалось в голове Ирины Абрамовны. Она улыбнулась и уснула. Вот отдохнет, встанет, пойдет на кухню и заварит Наташке с Ваней чай, свой, «ташкентский», с лимоном, мятой и сахаром, как учил ее мужчина, так и не назвавший ее когда–то своей женой. Где он сейчас? Где его сын? Да и неважно, главное, что рядом есть Наташка и внук, Ванечка. С ними бы жить в мире и согласии, тогда ничего больше не страшно…