Когда он, проходя, улыбнулся и слабо кивнул, Катя без тени сомнения присвоила его знак внимания себе. Она вспыхнула, оглянулась на стоявшую позади себя подругу торжествующе — вот, смотри, ещё одного я очаровала! Не было в деревне мальчика, который не выказал бы Кате своё восхищение, но внимание столь взрослого, недавно вернувшегося из армии парня, льстило ей вдвойне. Подруга, однако, вся замерла, как прикрытый ладонью воробушек, и смотрела не на Катю, а на спину уходящего в сумерки Андрея. Стыд и желание горели пламенем в её юной головке, сладкая, мучительная тайна зажгла васильковые глаза Настасьи.
Небольшая компания пятнадцати-шестнадцатилетних подростков продолжила свой путь в сторону разрушенной фермы. Там, за красной черепицей уцелевшего здания хозблока, догорал закат: последние рубиновые лучи облизывали холм с неказистыми дачами. Это был горизонт.
— А скажи, Серёга, — безразлично спросила Катя, — как твоему брату живётся вообще после армии? Планы есть?
— Да как живётся… Андрюха с папкой шабашничает, а так дома в основном, книжки читает, собирается поступать на заочку в институт горного дела.
— Ууу… — неопределённо промычала Катя, — а жениться не думает? Взрослый ведь…
— Какая ты любопытная! Не приглянулся ли тебе мой брательник?
И Серёга, который давно и безнадёжно был влюблён в Катю, посмотрел на неё со смесью подозрения, ревности и насмешки. Руслан, второй мальчик их компании, тоже навострил уши.
— Вот ещё! Он для меня старик! — возмутилась Катя, хотя понимала, что действительно впервые влюбилась. Она уже даже прикинула в голове, что разница между ними не так уж и велика, всего-то пять лет, её папа старше мамы на целых шесть! — Ой! А чем это пахнет так, Господи! С ума можно сойти от запаха!
— Яблоня! — сказал Руслан, — это бабушкина, за двором, я тебе сейчас веточку сорву!
— Ой, сиди, я сам! Ты и ветки ломать не умеешь, неженка городская.
И оба мальчика — один деревенский, другой городской, приезжающий к бабушке на выходные, — заскакали по траве в сторону забора. Через минуту в Катиных руках благоухали две яблоневые ветви с нежными крупными цветками. Одну веточку она великодушно передарила молчаливой Настасье.
Наконец дошли до фермы и влезли во вросший в землю автобус. Окна давно выбиты, пол они вымели сами, сиденья истрёпанные, с вываленным поролоном, но держатся крепко, припаяли их к полу намертво. Засмотрелись на небо, на первые южные звёзды.
— О, гляди, Катька! Наша соседка, баб Валя, на метле полетела, — будничным тоном указал в небо Серёга.
Над домами и впрямь пролетело тёмное пятно, потом взяло курс выше и спланировало в сторону реки.
— Какая баб Валя, это обычный филин, — брезгливо поморщил лоб Руслан.
— Ну может и филин, но баб Валя всё равно ведьма, она моей матери однажды «поробыла».
— В смысле? — не поняла Настасья.
— Ну — поробыла! От слова «пороблено», то есть поделала, порчу навела.
— И сейчас начнётся сказ о великом семейном проклятии… — закатила глаза Катя и все засмеялись. — У твоей маменьки что ни шаг, то всюду «пороблено». И насчёт того, что брат у тебя такой красавец, сложен как — ух! — и умён, и не алкаш, как некоторые… Так вот я своими ушами слышала, как твоя мама жаловалась моей маман, что это из мести кто-то «поробыв», чтобы не её родной сын был таким видным хлопцем, а пасынок, потому что твоя мама, когда переехала в нашу деревню из Винницы…
Тут уж Катя прикусила язык, поняла, что неприлично так высказываться о матери друга каковой бы та не была. Дело в том, что Серёгина мать приехала сюда по распределению на работу в колхозе и успела погулеванить с местными женатыми мужиками. А потом ничего… Остепенилась, вышла замуж за вдовца с пятилетним сыном, родился у них и общий ребёнок, да такой хиленький, такой жалкий, разве что мозгами не обиженный… Вот и сделала мамаша вывод, что здесь непременно «пороблено» в отместку за грехи её.
— Ты меня извини, Серёг… — раскаялась Катя за острый язык, — ты тоже ничего, правда… Просто Андрей у вас…
Она не могла подобрать слов, глядя на оскорбленного и отвернувшегося Сергея.
— Картинный, — подсказала Настасья, отводя взгляд.
— Да. А ты обычный, нормальный парнишка… Ну не обижайся! Давай я тебя поцелую! Иди сюда, давай мне свою тощенькую щёчку… — обняла его Катя и притянула к себе.
Мву! — раздался смачный чмок. Серёга расплылся в польщённой улыбке.
— «Поробленый» ты наш! Но везучий! — засмеялся Руслан.
— Скальтесь сколько угодно, — мрачно отвечал Серёга, — но баб Валя точно ведьма. Однажды наша корова забрела к ней в огород и перетоптала всю капусту с помидорами. Мама вину не признала, не извинилась… Сказала, что забор надо ставить, как у всех… Баб Валя набурчала ей… Утром Зорька дала в два раза меньше молока, чем обычно, на следующий день вообще перестала доиться, а на третий издохла.
— Ну это правда. Лет пять назад было, — подтвердила Катя.
— О, смотрите, смотрите! — указал на небо Руслан, изображая ужас, — не по твою ли душу баб Валя назад летит?
Серёга высунулся в автобусное окно и что есть мочи прокричал летящему филину:
— Баб Валя, чтоб ты с метлы свалилась, старая ведьма!
Тут произошло то, чего никто не ожидал: от криков с потолка над местом водителя сорвалась стайка летучих мышей и пронеслась над головами друзей. Дико вопя, все вылетели из автобуса. Отдышавшись, Настасья сказала:
— Ладно, ребят, мне домой пора. Провожать не надо…
Что так рано-то? — удивилась Катя. — Тебе же до десяти можно, а сейчас только девять. Только вышли!
— Папа сказал сегодня до девяти, к экзаменам надо готовиться. Я же ухожу после девятого, надо сдать на четыре и пять.
— Но мы проведём, одной страшно, — настаивала Катя.
— Нет, нет! Гуляйте! Я дойду! Всем пока!
— И Настасья быстро зашагала в сторону дома.
Катя пожала плечами.
— Странно… Не провожать её… Всегда такая трусиха была.
— А может у неё тайное свидание? — подшутил Серёга.
— У Настьки? У нашей тихони? Не смеши! — фыркнула Катя. — Она скорее монашкой станет, чем по мальчикам.
В начале мая буйным цветом зацветала сирень на склоне холма за огородами и садами деревни. Кусты сирени были высажены ровными рядами, кое-где разрослись, но между ними местами прослеживались фрагменты каменных дорожек. Среди кустов этих, если спуститься пониже, доживали свой век развалины полукруглой беседки из красного кирпича. От беседки остался только уходящий в земной склон полукруг, далее стены её выступали немного вперёд и находчивая молодёжь настелила на кирпич доски — выходило подобие лавочек. Вид с этого места был изумительный: как на ладони вился по долине толстый Северский Донец, за ним обширный лес, за лесом огромное село Боровское. Глянешь влево — город Л. дымит заводскими трубами, глянешь вправо — холмы Донецкого кряжа тянутся и тянутся вдоль зелёной реки. А если просто вниз с холма посмотреть, буквально себе под ноги, то среди разделённых на прямоугольники внештатных огородов селян легко разглядеть каменный мостик, древний и ветхий, такой, какие бывали при королевских замках. Стоит этот мостик посреди огородов, ручей, через который он протекал, давно усох, и если прямо провести линию, то можно заметить на другой стороне Донца торчащие из воды гнилые сваи — это остатки большого панского моста. И вся деревня эта, весь сиреневый сад и беседка, весь лес через реку — всё это принадлежало живущему здесь до революции пану. Отчётливо сохранилась ведущая к беседке круговая дорога для карет — она обвивала холм, как пояс, даже гравий на ней сохранился местами и трава не прорастала под толстым слоем искусственного камня.
Именно тогда, когда начала цвести душистая сирень, украшая склон деревни своими породистыми соцветиями, Серёга случайно узнал тайну брата Андрея.
Как-то вышел Андрей среди дня-денского из дома и прошёлся по улице, где жили и они сами, и Катя, и Настасья. А надо сказать, что там, где кончался огород и сад Настасьиной семьи, и начинался сиреневый сад, и панская беседка была там же, вниз по прямой. Дошёл Андрей до дома Настасьи, замедлил шаг, сошёл на траву и нагнулся к небольшому камню, приподнял его, сунул под него что-то и выпрямился. Прошёл чуть дальше Андрей, посвистел, пошаркал ногами по асфальту… и стал возвращаться домой. Серёга это всё увидел, потому как сидел он в кустах напротив, там халупа была заброшенная, и курил спёртую у бати сигаретку. Любопытство разобрало Серёгу. Заел он запах курева заблаговременно припасённой петрушкой и, как вор, скользнул к потайному камню. Под камнем была сложенная вчетверо бумажка.
«Сегодня в девять. То же место. Приходи. Буду ждать…»
— Ух-тыж-ка! — вырвалось у Серёги.
Решил Серёга проследить за братом. В восемь тридцать притаился он в сарае так как не знал в какую сторону двинется брат — огородами или по улице. В восемь сорок завопила, догоняя Андрея, мать:
— Всё гуляет он, лбина дубинистая! Скоко раз я тебе сегодня казала, шоб сено на чердаке перекидал, так нет же, всё учится он, всё дурью мается!
— Ну не успел я! Бате на стройке помогал с шести утра, потом пришёл, вырубился… А после обеда что было? На огороде я был, ты сама послала. Не злись, ма! Сделаю!
— У-у-уххх… Лодарь!
— Никак нет! Отдай пиджак.
— Ещё чего, парадный пиджак спортишь.
— А я его заработал! — Андрей выхватил из рук мачехи свой пиджак и присвистнул в сторону выгона, за огород.
Серёга с нетерпением дождался того момента, когда мать отбурчится и вернётся в дом. Пригибаясь и размахивая костлявыми руками, он поспешил за братом. Брёл он тихо и осторожно, пробирался через колючие кусты, которые в народе почему-то величали люцией, хотя по сути были то всего лишь вредные, густо росшие кустарники с колючками. Замирая, страшась быть замеченным, он пробрался в сумерках ближе к сирени и наконец заметил брата — Андрей спускался по крутому склону к беседке. Серёга притаился. Через время, около девяти, он обнаружил ещё одну спускающуюся вниз фигуру, медленную и пугливую. Кто это был — не разглядеть в потёмках, но определённо девчонка, тоненькая и лёгкая. Серёга готов был убиться на месте, если это окажется его любимая Катюха. Он подкрался поближе, чтобы расслышать голоса, но близко подступать опасно — услышат шорох травы.
Голос Серёга признал и у него отлегло от сердца, более того, хотелось смеяться, ржать громко, как тыгыдымский конь, но приходилось лишь давиться в ладошку. В конце свидания мягко прозвучал тонкий девичий голос, млеющий и влажный:
— Когда опять?
— Завтра, моя лебёдушка. Давай опять в девять.
— Давай лучше в девять тридцать, а то ребята ещё заподозрят…
— Хорошо.
Лебёдушка! Серёга чуть не умер от невозможности заржать вголос и с ним приключилась икота. Крепко зажимая рот и думая, что для Катюхи это будет ого-го какое развлечение, он с нетерпением ожидал того момента, чтобы ей рассказать. Вот будет потеха! Настасья-тихоня и его брат! Обнимаются, лобызаются, сопли розовые до того развели, что того и гляди сейчас новая река из тех соплей от беседки хлынет и потечёт прямёхонько в Донец!
Насилу дождавшись следующего дня, а настала суббота, он хотел было направится ко двору Катьки, что жила от них через несколько домов, но заметил её в огороде возле парника. Радостным козлёнком Серёга перепрыгнул три забора подряд, пробежался по грядкам соседей, увернулся от выскочившей на него собаки и наконец настиг Катькиного двора.
— Господи! Ты чего летишь, как чумной! Испугал! — возмутилась Катя и выпрямилась. В руках у неё был укроп, рвала на салат.
— Ох, Катюха, я тебе сейчас такое расскажу! — ухмылялся Серёга, помогая ей откинуть плёнку с теплицы.
— Ну-ну… Что там? Очередная порция сплетен от мамочки? — недружелюбно проворчала Катя и принялась нащипывать листья шпината. Она была не при параде, даже расчесаться не успела, потому не очень обрадовалась визиту друга.
— Ты опять начинаешь? — обиделся Сергей.
— Нет, нет, прости… Я просто не в настроении, не выспалась.
— Ну так я тебе его сейчас исправлю. Угадай, с кем встречается мой брательник? Охохо!
У Кати дрогнула рука.
— С кем? Со Светкой? Маринкой? Нет… С городской наверно…
— Холодно, холодно, бррр, мороз! И близко не стоит.
— Ну так говори уже!
— Помнишь, Настасья в последнее время всё пораньше домой, да пораньше?..
— Да ладно! — крикнула Катя и широко распахнула глаза, глядя на Серёгу. — Быть не может!
Но по Серёге определённо точно было видно, что он не врал. Пару минут он, захлёбываясь и хватаясь за живот, рассказывал ей о тайном свидании Андрея и Настасьи, а Катя выдавливала подобие улыбки. Наконец она заявила, что хочет убедиться в этом сама.
— И если это правда, то я, конечно, желаю им счастья! — прорычала она, ухватившись за очередной кустик салата.
Дёрнула она его с такой силой, что вырвала весь с корнем.
— Блин… — выругалась Катя и хотела было воткнуть его назад, но тут Серёга, заметив что-то в раскрывшейся земле, остановил её грубым движением.
— Погоди… Что там блеснуло?
Он наклонился и выудил из земли золотое кольцо с тёмно-зелёным, матовым камнем. Оба они поражённо уставились на находку.
— Кольцо.
— Я вижу.
— Золотое.
— Очевидно же!
Катя бросила куст салата, кинула в миску нарванную зелень. Она взяла кольцо в руки. Повертела.
— Обалдеть! Откуда оно?
— Хороший вопрос, — почесал нос Серёга, — наверное, панночки.
— Какой ещё панночки?
— Ты разве не знаешь? Здесь ведь паны жили и на этом самом месте стоял панский дом. Видишь вон там, в конце огорода, торчит квадратом как бы фундамент? Это, наверно, всё, что от дома осталось. Мне бабушка рассказывала одну мрачную любовную историю о них…
— Точно-точно, о панах слышала… — перебила его Катя, не желая сейчас выслушивать никаких скучных историй. — А кольцо ведь и впрямь старинное, ты погляди какой необычный узор, — зачарованно рассматривала она кольцо, поворачивая его к солнцу. Серёга забрал у неё украшение, потёр о свои штаны, подул на него и надел Кате на средний палец.
— Как на тебя шито!
— Выковано!
— Да нет, там по-другому говорят… забыл. Ну что? Носи теперь! Оно твоё!
Катя ожила, засверкали её синие глазки. Приосанившись, она протанцевала по грядкам, вертя рукой с кольцом:
— Я панночка! Я барыня! Ха-ха-ха! Сэр! Пригласите же меня на мазурку!
Серёга по-клоунски поклонился.
— Для меня это честь, госпожа!
Они соединились в бальной позиции и сделали круг вокруг парника. Как танцевать мазурку они, конечно, отродясь не знали, поэтому просто прошлись вальсирующим шагом и панночка Катя в конце прокружилась под рукой Серёги.
Целый день Катя хвасталась находкой перед родными, но к вечеру её настроение стало сходить на нет. Настасья, подлая свинья, ухитрилась первее неё очаровать Андрея! И что он в ней нашёл? Она же блеклая, не то что она, Катя! Но Серёге могло и показаться, она должна проверить… Вечером Катя сослалась на головную боль и гулять не вышла. Серёга тоже отказался, ногу, мол, зашиб… Настасья погуляла немного с одним Русланом, а тем временем Катя и Серёга уже заняли выжидательную позицию в сиреневых кустах поближе к беседке.
Бурю эмоций испытала Катя, когда слушала, как подруга воркует и целуется с её возлюбленным! Она возненавидела Настасью всей душой! Всё в подруге теперь казалось ей противным и мерзким: улыбка, голос, взгляд, привычка накручивать тонкий волос на пальцы… Катя считала её вором, развратницей, бесстыдницей! Как она смеет!
Ото всех переживаний Катя заснула очень поздно. Она так задумалась, что даже забыла снять на ночь найденное кольцо, да его и не хотелось снимать, до того оно было прекрасным. И приснилось Кате, что она — это вроде бы не она… Ей снился огромный дом с колоннами и у неё были слуги, и Катя била их по щекам за любую провинность. Один мальчишка дерзнул выломать ветку в её сиреневом саду — Катя приказала высечь его плетью. Ей почему-то был очень дорог этот сиреневый сад. Ещё бы! Она столько вложила в него сил и души! Когда Катя ходила по усадьбе и раздавала приказы, то шуршало её длинное розовое платье и этот звук был так приятен, так свеж… И ещё в этом сне был Андрей. Он был простым работником при усадьбе, одетым бедно… И Катя любовалась им, и приторно хихикала, пытаясь с ним заговорить, а Андрей почтительно кланялся и показывал белый ряд зубов и готов был исполнить любой Катин каприз…
Проснулась она словно другим человеком. Более взрослым и более… жестоким. Она жаждала отомстить Настасье. Андрей должен быть только её! Нет! Он может быть хоть чей-либо, но только не её лучшей подруги! Настасья его не заслуживает!
***
— Не улыбайся при мне так широко, у тебя зубы уродливые, слишком крупные и вперёд торчат, как у бобра. Аж тошнит… — гадливо передёрнулась Катя и переложила сумку на другое плечо, чтобы увеличить расстояние между собой и подругой.
Настасья от такого хамства опешила. Кровь ударила в голову, улыбка застряла в горле на полпути и превратилась там в противный клейстер. Она недоумённо поджала губы. За восемь лет дружбы она не слышала от Кати ни единого оскорбления, они и не ссорились ни разу, и тут на тебе финт эквилибриста… Девушки молча продолжили идти вместе от остановки школьного автобуса. Майское солнце, яркое и игривое, рассыпалось частыми лучами по деревенской проселочной дороге. По одну сторону, на участке за сеткой-рабицей, бешено отцветали вишни и над нами шумно гудели насекомые, по другую, за деревянным забором бабы Зины, натужно распускался грецкий орех и за листвой его можно было разглядеть вздёрнутый к небу зад самой бабы Зины, копошащейся на грядке. Девочки вышли на родную улицу и Катя, не попрощавшись, гордо вздёрнув носик, свернула к своей калитке.
Настасья искренне не понимала какая муха укусила её подругу. Она обернулась один раз на Катин дом… Собака лаяла, встречая хозяйку. Ей было тошно и обидно. За что она такая с ней грубая? И вчера на прогулке, в воскресенье, Катя почти не разговаривала с ней, перебрасывалась тупыми шутками с Серёгой, а если и говорила, то напряжённо, через силу, и глаза её горели недобро. Неужели прознала о них с Андреем? Но как? Даже если и так, то что с того? Андрей свободный взрослый парень, а она, Настасья, имеет право на личную жизнь! Конечно, ей всего пятнадцать, Андрею двадцать и если родители узнают… Страшно представить! Дома запрут под замок! Нет, нет, об этом никто не должен знать!
Катя задумчиво крутила на пальце найденное кольцо панночки. Зелёный камень был похож на глаз змеи, на солнце он никак не переливался, но если заглянуть поглубже, за матовую поверхность, то казалось, что он светится изнутри холодным, как лёд, изумрудом, и свет в нём переламывается, ходит углами, как луч солнца на крыле стрекозы. Катя выходила в огород, туда, где начинался их яблоневый сад и задумчиво глядела на остатки фундамента от панской усадьбы. Теперь ей было понятно почему у них в огороде такое бессчетное множество камней — остались после разрушений. Горка камней, которую уже выбрали из земли, лежала под сеткой соседей. «Отвратительная земля!» — жаловалась мама, но теперь, после удивительных снов о прошлом этих мест, Катя с ней не соглашалась. Всё здесь предстало ей в новом свете, возможно, она теперь единственный человек, который имеет представление о том, как выглядели раньше эти земли: большой дом с колоннами и множеством комнат… подъездная дорожка там, где сейчас их навес винограда, выход в сиреневый сад — это прямо и направо по выгону, туда, где беседка, а ниже мостик, а за ним река. Катя видела всё это во сне. Эти сны, была уверена Катя, подарило ей найденное кольцо.
Со следующего дня Катя совсем перестала знаться с Настасьей. В автобусе по пути в школу делала вид, что они вообще не знакомы, переключилась на других девчонок.
— Чего это вы? — дыша прямо в ухо, спрашивал у неё Серёга и указывал глазами на Настасью.
Катя отталкивала его с капризом:
— Ничего! Скучная она, мышь мышиная. У неё же теперь твой братик есть, тайная любовь, вот пусть с ним и общается, а я, если ты не заметил, с потаскушками никогда не дружила.
— Э, э! Ты это! — пугался Серёга, — ревнуешь что ли? Никому не рассказала хоть? Это же секрет, мы договаривались, я брата подставлять не хочу! Его и так моя мамка не любит, а за связь с малолеткой вообще из дома выгонит. Куда он пойдёт? Не глупи, Катюха! Это их дело! Андрюха ведь классный парень, ты сама говорила! Он за меня заступался всё детство, а я добро не забываю.
Бедный Серёга уже успел от души пожалеть о том, что выболтал Кате тайну брата.
— Да никому я ничего не говорила и не буду! Пусть они удавятся со своей любовью… Фу!
День ото дня становилась Катя капризнее и жёстче, а ведь была хоть и с характером, но весёлой девчонкой. Избалованная родителями, она привыкла получать своё, да и внимание любого мальчика не давало ей повода усомниться в собственной неотразимости. А ещё она привыкла, что Настасья всегда была на ступеньку ниже неё во всём: в способностях, внешности, материальном положении родителей, умении находить контакт с людьми. Если бы не Катя, она бы вообще сидела всё время дома! И как так выйти могло, что в результате Настасья получила то, что было наиболее желанным для Кати?! И, главное, держит это в секрете, не делится с ней, с лучшей подругой! Ух, низкая, тёмная её душонка! Ну, ничего, ничего, она еще об этом пожалеет, Катя никому не позволит брезговать своей дружбой. Она не хотела опускаться до сплетен, не в её стиле… Конечно, можно много чего наплести деревенским девчонкам о Настасье, ведь Катя знала все их секретики… Но по-тихому ненавидеть человека в своей неспокойной головке — это одно, а делать реальные гадости за спиной — другое. Совесть Кате этого не позволяла.
В начале каникул Серёга позвал Катю с собой к своей прабабушке Филе. Он собирался прибраться во дворе у старушки, обещал Андрею, который раньше занимался этим сам, но теперь Андрей устроился работать на шахту и не располагал временем. Катю он пригласил чисто для того, чтобы было с кем почесать языком. Серёга начал таскать за двор доски от рухнувшего весной сарая, а Катя сидела на крыльце и нюхала сорванные ромашки — мелкие, душистые, такие продаются в аптеке. Ромашки разрослись по всему двору бабы Фили. Молодёжь шутила и громко смеялась и на звук этот выползла из хаты сама баба Филя, ветхая-преветхая старушка, которой было уже под сто лет. Катя подвинулась.
— Всё смеётесь, — продребезжала старческим фальцетом баба Филя. — А я тут вам шось вкусненькое наделала, иди сюда, Серёжа, освежитесь.
Баба Филя достала по очереди с подоконника веранды два довольно заляпанных стакана с мутной водой. Катя недоверчиво покосилась на Сергея.
— Шипучка, — улыбнулась беззубым ртом баба Филя. — Пейте же!
Катя хоть и брезговала, но из уважения к бабушке выпила. Это была сладкая водичка с содой и лимонной кислотой. Серёга увидел на пальце у Кати кольцо панночки и оживился.
— О, бабуль! Смотри что мы в огороде нашли — кольцо! Наверняка ещё панночки!
Баба Филя с интересом посмотрела на руку Кати, но кольца толком не могла рассмотреть, зрение сильно хромало.
— Может и панночки, — улыбнулась она, — я не помню какие там у неё были кольца. Ох и вредная же она была!
— Вы её знали?! — поразилась Катя.
— Бабушке было пять лет, когда произошла революция, — пояснил Сергей, — её мама была при усадьбе кухаркой.
Баба Филя согласно прижмурилась.
— Вот это да! — воскликнула Катя. — И куда же паны делись? Что с ними стало?
-Пану нашему крестьяне снесли саблей голову, а панну с дочками не тронули, уехали они, не знаю что там у них за судьба, наверно, не сладкая.
-Снесли голову? — ужаснулась Катя, — а за что?
— Так революция была, а после народные волнения… Весной это было. Вроде и неплохой был пан, не знаю шо там произошло. Только помню, как в горячке, шо подлетел мужик, острие блеснуло… и покатилась панова голова. А панна как завизжит… и дочки, панночки, с нею. Дом разграбили, а во вторую мировую не осталось от него камня на камне.
— Ты лучше, ба, расскажи ту историю про панночку и работника, помнишь? Интересная!
— Аааа… — протянула старушка.
Начала она свой рассказ и по мере его продвижения всё больше и больше холодела Катя и пробегали по её телу полчища мурашек. Это всё она уже видела отрывками… в своих снах.
Панночка София была болезненной и часто месяцами не бывала в усадьбе, лечилась на водах. Поговаривали, что у неё чахотка. Возвращалась она в конце весны, когда зацветала её любимая сирень. Кусты сирени они с матерью заказывали из разных уголков страны и тщательно берегли свой сиреневый сад. И был у них в работниках один садовник Григорий. Начал он трудится совсем мальчишкой, но, как это часто бывает, вырос… Взглянула на него однажды панночка София… и влюбилась. Стала она его всячески выделять среди остальных, даже приставила к нему отдельную лошадь, на которой он мог и по делам ездить, и просто кататься у реки. Дошло до того, что панночка, якобы за верную службу, подарила ему со своей руки кольцо. Какие могут быть официальные отношения между людьми разных сословий? Да никаких! София это понимала, но всё равно считала, что Григорий должен быть только её. А между тем была у Григория невеста Маричка и увидела однажды панночка, что он катает её на той самой лошади. Хотела она поговорить с Маричкой, отвадить, но как увидала, что у той на пальце блестит подаренное ею для Гриши кольцо, то позеленела вся от злости. Выехал однажды Григорий со двора… София — за ним. Догнала у Донца. Долго спорили они о чём-то и разъехались в разные стороны. Скакала панночка назад, гнала лошадь на холм, прямиком в сиреневый сад. Выехала на середину холма, на круговую дорожку, ведущую к беседке, и видит — Маричка прибирается в этой беседке. Обезумела панночка София от ревности!.. Направила она свою лошадь прямо на девушку… Погибла Маричка под лошадиными копытами. Панночка закричала, закашляла кровью, на крик прибежали люди, никто и не заметил, что пропало с кольцо с пальца Марички. Панночка уверяла, что лошадь обезумела… застрелили ту лошадь. Схоронили Маричку. Григорий уехал навсегда в другие края и никто его после не видел. А панночка всё кашляла и кашляла кровью, стала эта кровь брызгать из неё фонтаном, как рвота. Вскорости и она померла.
— Вот такая история… — вздохнула баба Филя. — Кто знает… Может на пальчике твоём, Катя, то самое кольцо. Несчастливое.
Катя сидела, опустив глазоньки… Ведь она уже всё придумала насчёт Настасьи. Более того, в истории этой она больше сочувствовала панночке, нежели Маричке, ведь как это больно — страдать от неразделённой любви. Всё правильно она сделала! Катя поступила бы также. И поступит. Она так поступала уже во сне, когда была той самой Софией.
Художник Danny lai lai
Когда мать Сергея в очередной раз жаловалась Катиной матери о том, что ей опять «поробылы», ведь плохо взошла картошка, Катю осенило — она обратиться к ведьме баб Вале, чтобы та навела на Настасью порчу! Еле выкроила Катя время, чтобы быть незамеченной, и притащилась к соседке баб Вале. Честно сказать, слухи о ней ходили дурные, поговаривали, что баб Валя сжигала в печке собственных новорожденных внуков. Ох и стыдно было Кате начинать разговор со взрослой женщиной! Колдовство, порча… Ну что за глупости! Баб Валя подумала также: рассмеялась Кате в лицо и послала назад к мамке, пригрозив, что если не бросит подобные затеи, то она её самолично лозиной выпорет. Катя рада была хоть тому, что не озвучила имя врага.
И придумала Катя месть ещё более страшную. Решила она совсем уничтожить соперницу. Мозг её девичий совсем помутился от снов, в которых она убивала и убивала Маричку-Настасью, не испытывая никаких душевных мук, а только лишь избавление от ненавистного человека. Помирилась Катя с Настасьей (а было это несложно в силу мягкости подруги) и пригласила её прогуляться по лесу на другой стороне Донца. Перебирался народ на другую сторону по широкой газовой трубе. Идти не страшно — есть за что держаться. Катя так задумала: как доберутся они до середины трубы, то Катя огреет её со спины электрошокером, который водился у них в доме, и столкнёт в реку. Плавать Настасья не умела и панически боялась воды после того, как чуть не утонула в восемь лет. Электрошокер Катя положила в сумочку через плечо, объяснив подруге, что с такой вещью в незнакомом лесу спокойнее. Достать его из сумочки — дело одной секунды.
И вот идут они по трубе… Катя держится за трос той рукой, на которой кольцо, и колечко это так и приковывает к себе взгляд, так и переливается на солнце, а зелёный камушек словно шепчет ей: «давай же, не робей!». Именно здесь прорвало Настасью на откровенность. Начала она признаваться Кате в любви, что такая подруга, как Катя — это на всю жизнь, что она страдала ужасно тот месяц, пока они были в ссоре, и что только Кате она готова признаться в страшном секрете, за который родители её точно убьют, ведь Катя знает какой строгий у неё отец.
— Вот дойдём до той стороны и я тебе всё-всё расскажу, — пообещала Настасья, виновато улыбнувшись Кате из-за плеча.
Катя посмотрела вниз, на тёмно-зелёную, густую воду Донца.
— А если я скажу, что мне это не нравится, как и твоим родителям?
— Тогда… тогда я откажусь от своего секрета, — еле выговорила Настасья.
— В смысле, блин? — остановилась Катя и, не веря ушам, уставилась на затылок подруги.
Настасья тоже остановилась на середине трубы.
— Ну ты же моя лучшая подруга и я тебе доверяю. Знаю, ты не пожелаешь мне зла и всегда хочешь как лучше… Ты часто бывала права… И ты столько раз меня защищала… Ты самый близкий мне человек, Катюш, и ты знаешь меня, как никто.
Они посмотрели друг другу в глаза. Катя плакала. Она сняла кольцо панночки с пальца, полюбовалась им в последний раз… и бросила в тёмные воды реки. Бульк — и его нет.
— Боже мой, ты что! — крикнула Настасья, — это же реликвия! Антиквариат!
Катя утёрла слёзы и улыбнулась:
— Да надоело оно мне, весь палец от него болит и душа тоже… так натёрло. А знаешь что? Может ну его тот лес? Пошли лучше ко мне, меня Серёгина бабуля угощала такой интересной шипучкой из соды, давай попробуем сделать? А потом ты мне расскажешь о своём ненаглядном Андрее.
— Ка-а-а-к?! Ты в курсе?!
— Ну ты же сама сказала, что я знаю тебя как никто другой, — вымолвила Катя и опять предательски выступили слёзы.
Они возвращались домой по долине перед рекой, что была изрезана на прямоугольники огородов селян. Возвышался впереди холм с их деревней, виднелись на его вершине крыши первых домов, сараев и бань. Тропинка уходила ввысь и ветер, как ласковый кот, облизывал полевые травы. Краснела точка в середине холма — это руины беседки. Дружба осталась, тайная любовь получила признание… а пышная сирень, повидавшая на своём веку и не такие страсти, уж давно отцвела.
