-Шууур, Шура…
-Но.
-Не нокай, на запрЯгла, ково нокаешь?
-Чего тебе, чёрт лысый.
-Та ничего…просто…
-Шуура, Шуууррраааа.
-Да чего тебе, — старушка разгибается, она стояла наклонившись над большим куском брезента растеленным на земле и придавленным по углам камнями, перебирает там какие-то корнеплоды, солнышко светило по-осеннему ласково, поэтому и колготилась старушка на улице, греясь под последними осенними лучами..
Старик её, сидел на завалинке и щурился тоже солнце.
-Шура, мура, профитура.
-Тьфу, окаянный.
-Шуур, Шураня, Шшшшурочка — шамшурочка, моя.
-Тьфу на тя, Някишка, ты и вправду блаженный.
-Шуууура моя, Шура, Шур…
-Отзынь, Някишка, а то чес слово отоварю чем.
-Шуур, а я чё спросить хотел.
-Ну.
-Салазки гну, самогонки хошь?
-Хочу, — неожиданно задорно ответила бабушка, — наливай.
-Ээээ, как его, ты Шура…сама знаешь хто. Таку шутку испортила, да ну тя.
-Ну уж неееет, — бабушка идёт в наступление, — давай, делись, наливай.
-Да ну тя, иди вон…поли — копай или ково ты тама делашь, тожеть мене, наливай…
Я приехал в деревню детства.
Здесь когда -то жила моя любимая бабушка Гапа, Агрипина, баба Гапа не любила и всю жизнь стеснялась своего имени.
Она была родной, старшей сестрой моей бабушки, которую я не видел, её рано не стало мама младенцем была, заботу о племянниках взяла на себя Агрипина, своих детей у неё не было, муж был, но он ушёл, сбежал, не захотел решать чужие проблемы.
А с материным отцом, Гапа была в контрах, он пил, винила Агрипина в смерти младшей, любимой сестрёнки, моего беспутного деда.
Я знаю эту историю, подслушал в детстве, забеременела бабушка, когда маме не было и полугода, решив избавиться от ребёнка, имея троих малолетних детей на руках и беспутного, бестолкового, выпивоху — мужа доверилась бабушка какой-то безграмотной старухе…
Занесли инфекцию и вмиг трое детей осиротели.
Так и воспитала, вытянула сама, дядь Коля- мамин старший мамку свою помнил хоть и смутно, тётя Галя, средняя, тоже смутно помнила, а мама моя совсем малышкой была, для неё другой мамы и не существовало.
Агрипина Мироновна всю жизнь проработала учителем в сельской школе, мама и брат с сестрой её, очень любили, боготворили свою мамочку Агрипину.
Мы с сестрой тоже любили бабушку.
Бабушки уже нет, восемь лет как, я приехал домой и мама попросила меня поехать попроведовать дом и сходить к бабушке Гапе, а также к остальным родственникам, покрасить подправить убрать, оставить конфеток и печенья, показать им, что помним любим не забыли.
Я шёл по улице, вздыхая сладкий аромат от убранной картофельной ботвы и запах горящих будылок от подсолнухов.
-Здорово, дядь Никиш.
-О, а хто енто, а? Костя, ты никак?
-Я сын его, Володя, вы забыли меня?
-Ково забыл, Володейка, ты никак? Шура, Шурочка.
-Да какого тебе лешего надо уймись уже…
-Шура, гости у нас, не лайси.
-Каки- таки гости, кому ты старый пень нужон?- Бабушка Шура поднимает голову и видит меня, она приставляет ладошку козырьком ко лбу и смотрит снизу вверх, потом всплеснув руками, семенит ко мне мелкими шажками,- Володя, Володеюшка, от радость -то, дед, ну ково сидишь? Иди…
-Куды?
-Да туды, чай ставь.
Бабушка Шура доводится мне троюродной бабушкой, но любит меня, словно родного и сестру мою Светку.
Мы сидим с дедом под крышкой, так называется навес из деревянных досок, покрытый старой толью, пьём чай, дед Никита рассказывает истории из своей жизни,задаёт мне вопросы.
-Володейка, а ты в армии был?
-Был конечно, вы что забыли? я же фотографии присылал.
-А точно, ну…А я с армии -то пришёл, ох и покуролесил, с Зинкой то, у неё от такие арбузы у Зинки, шо спереди, шо сзади…
-У кого арбузы, Някиш? А у нас, Володя, этот год бахча не уродила, нее.
Баба Шура бегает по двору живчиком, нажарила кучу оладушков, когда только успевает, несёт целую большую миску, с пылу, с жару, да со сметанкой в глиняном кувшинчике из погреба.
Я даже чуть не прослезился.
-Так у кого говоришь арбузы, дед?
-Та говорю помнишь у Спиридоновых позади бани арбузяки какие росли?
-Да? А я что-то не помню, Някиш. У девок ихних помню — захихикала баба Шура, -о то, Володя што с переду, што с заду. Сисястые, да попастые девки были, как одна, их штук шесть у их было.
Дед, тихонько крякает и всяко мигает мне, вот мол, а я о чём.
— А в деревне парнишки, как назло, вот мелкие все, не стой моего Някишки были,они залучат каково, к себе как прижмут прямо меж арбузов своих, передних, ой, не могу…
Дед щерится, словно кот, наевшийся хозяйской сметаны.
— Хулюганил, я Володя, здорово, она Шурочка, ждала меня с армии -то, а я пришёл, гоголем такой ходю, мы не встречались до армии, так што-то проводил раз, она девчончишка была, ково тама, на три года меня моложе.
Я и не знал што она меня своей невестою считает, но…
Ну я пришёл конда, с армии -то, глядь, девчонка смешливая такая, завроде напоминат ково-то, ну я к ей, с непристойностями… а она с гонором, Шура-то моя, но…От ворот- поворот мене.
Ну я не расстроился, чё, я с армии только, девок да молодок, хучь метлой отгоняй.
Ну я и закуролесил, самогонка рекой, мамка плачет, батя ругается, эх, время было.
Смотрю как-то, с утра встал, башка трещит, я смотрю у нас кто-то в огороде копошится, смотрю девчончишка какая-то, ах ты зараза, думаю, горох ворует, белый день на дворе.
Я туда, значит, в три прыжка, скок- поскок, попалась мол, хотел схватить, а она, как прыгнет, что бесёнок, как заорёт, да как вцепится мне в волосы…
Я ору, она орёт, мамка моя бежит, еле разняла нас.
Я ору, что она горох ворует, она орёт, что грядку полола с морковкой, тут я на неё, как наскочу.
Оказывается Шура мамке моей помогала, полюбила мамка девчонку…
Она у меня знаешь, какая была покойница, мамка-то, с карахтером, прогнала меня, я же без портков, в одном исподнем выскочил, воровку гороха ловить…
-Ково ты тута, Володея, вот чаёк, с клюквенным вареньицем, ты пей, пей, ково этот старый мелеть?
-Та про то, как ты горох воровала, а я тебя поймал, рассказываю.
-Та ну тебя, стою, прорываю морковку, тётке Таисье ужо несподручно было, мамке его, свекровушке моей, царствие небесное, голова у неё кружалась, в наклонку, ну она меня попросила, а я думаю, с утра сбегаю, перед работой.
Ну, стою в антиресном положении, как наскочит кто, я испужалась, да в волосы охальнику вцепилась…
Смеются старички, вспоминают молодость свою, большая им радость поболтать с кем-то, и пусть эти истории, я сто раз слышал в детстве, и смеялся над ними, мне не сложно, я послушаю и сто первый.
Сижу я, слушаю деда с бабушкой и кажется мне, что я не Владимир Константинович, начальник партии геологоразведки, а Володейка, лет десяти, что слушает рассказы деда Никиты про рыбалку.
Про русалок, что соблазняют своими песнями и сладкими речами, заманивают в свои сети, волокут в болото, дед Никишка тоже попадал в их сети, бабушка посмеиваясь, говорит, что еле отбила у той русалки деда.
Про леших, которые любят водить по лесу грибников и ягодников.
Как же хорошо.
-Володюшка, я тебе там соберу, матушке передашь своей, варенье костяниковое,ох и скусное этот год, варенье-то вышло.
-Баб Шура, да у тебя каждый год вкусное, — говорю я зардевшейся старушке.
-Ты то как? Всё без семьи?
-Да не получается всё, был женат, дочке шесть лет, не каждая жена выдержит полугодовое отсутствие, вот…развелись.
-Иииэх, ну што за судьбина така горькая — пригорюнившись говорит бабушка Шура.
-Да не, нормально всё, с Любой бывшей женой, мы в хороших отношениях дочка привыкла что папа подолгу отсутствует, у Любы хороший мужчина, так что…
-Угу, всем медали, а нам ничё не дали, — глубокомысленно заявляет дед Никита, — ну ничё, ничё, Володейка, не дрейфь, всё на свои места встанет.
Конечно встанет всё на свои места я это точно знаю. Колесо-то оно такое, Володейка, по кругу идёть в своей колее, всем радости раздаёт…
-Какое колесо, деда?
Жизненное Володь.
Посидев со стариками, окунувшись в детство, я иду к домику бабушки, сколько же здесь пережито и прожито, открываю калитку, снимая кольцо из тугой резины со столбика, попадаю в мир детства и беззаботности.
По ограде плывёт запах, это цветут поздние Чернобривцы, так бабушка называла маленькие жёлтые цветочки, с ярким, ядрёным запахом.
Ввся ограда заросла муравкой, видно, что убрано, дед Никита с бабой Шурой, дошло до меня, старики поддерживают ограду в порядке, следят за домом, в надежде, что когда — нибудь в доме поселятся люди, зазвенят голоса детей и жизнь закрутит своё колесо.
Мне бы и самому хотелось, бросить всё и поселиться здесь, в тишине и покое, как раз то самое место, где можно написать диссертацию и уделить время книге, тому самому историческому роману, который начал я писать ещё в юности.
Я прохожу к дому, беру ключ под желобком, по которому стекает вода, открываю круглый навесной замок, толкаю тяжёлую дверь с облупившейся краской, дверь не скрипит.
Дед смазывает, понимаю я, я шагаю в тёмный полумрак коридора, сенок, как говорили в деревне моего детства, открываю ещё одну дверь, попадаю в дом, кажется сейчас выйдёт бабушка Гапа, обнимет и принятся кормить, попутно выпытывая всё, что на душе таится.
-Володька, — слышу я голос Петьки, моего лучшего друга и пожизненного товарища, — идём скорее, там кино привезли, индейское.
-Может индийское, — спрашиваю я Петьку.
-Да какая разница, «Танцуй, танцуй» называется, это продолжение «Танцора Диско», тётя Катя сказала, побежали билетики купим, а то опять стоять придётся.
Я смотрю на бабушку Гапу, та кивает улыбаясь и суёт мне в руку рубль, бумажный, настоящий рубль.
-Ба, ты пойдёшь?
-Я попозже, беги, а то опять стоять придётся.
Конечно, — думаю маленький я, — тебе — то сразу место найдут…
Глупый, глупый Володейка, ведь бабушка твоя, уважаемый человек, она уже директор школы, много лет.
Мы смотрим с Петькой волшебную сказку, индийское кино, девчонки и женщины плачут, мужики держатся, смахивая осторожно слезу, я тоже держусь мне стыдно, что увидит Соня Белова, девочка, которая мне очень нравится, она тоже, приезжает к бабушке.
А Петька никого не стесняется, Петька плачет.
-Джими, Джими, ача, ача, — поёт Петька после фильма и виляет бёдрами, мы спорим продолжение ли это «Танцора Диско», песню из которого так полюбил Петька.
Соня идёт рядом со мной, мы все покатываемся со смеху, глядя на то, как Петька изображает то Джими, то его подружку, то кадры из вновь посмотренного фильма, Соня заливисто хохочет и не справившись со смехом, хватает меня за руку, прислоняется ко мне, кладёт голову на плечо,едва справляясь со смехом…
Сердце моё замирает, сердце готово выскочить из груди.
Ах, Соня Белова, девочка из моего детства, моя первая любовь, такая светлая, такая чистая, я иногда вспоминаю тебя и сердце моё, щемит грусть.
Я прохожу к столу, круглый стол с белой скатертью, посредине ваза, там всегда стояли цветы, с ранней весны до поздней осени -живые, срезанные бабушкой в саду, а зимой искусственные, два красных мака и один белый, две гвоздики…
Я смотрю на портреты, что висят н стене.
Мои предки, лица из другой эпохи, моя никогда не виденная мной бабушка — мамина мама, молодая баба Гапа, строгое, чуть удлинённое лицо, с правильными чертами лица, губы сжаты в упрямую полоску.
Вот маленькая мама, её брат и сестра, мама с папой, свадебное фото, Светка, я…
Старинные часы на стене вдруг дёрнулись и затикали, отсчитывая время.
Я встал, открыл дверцу часов и выставил правильное время, ориентируясь по своим, наручным, японским часам.
Часы благодарно вздохнули и ещё чётче стали отстукивать свой привычный ритм.
Тик-так, тик- так.
Старинные часы, ещё идут, вспомнились мне стрчки из одной известной песни.
Мне не хотелось уходить из дома хотелось остаться, здесь, в тишине и покое, будто не было ничего больше вокруг…
Я вышел из дома, стоя на высоком крыльце, я смотрю вдаль, на улицу…
Там по улице идёт девушка.
Присмотревшись, я понимаю, что это Соня.
Соня Белова, девочка из моего детства.
Соня тоже увидела меня, идёт и улыбается.
-Володейка…
-Софка…
Я не вижу кольца на её руке она ловит мой взгляд.
-Развелась…
-Я тоже…
Мы сидим с Соней на крыльце бабушкиного дома, она смеётся, как в детстве и кладёт мне голову на плечо.
А дед-то прав, катится колесо жизни, катится.