Галина вышла из подъезда. Не глядя на соседскую скамейку медленно пошла в другую сторону.
Нет, сидеть с камушками — практически ровесницами — она не будет. И подходить к ним не будет. Опускаться до разговоров про коммунальные платежи … Это было принципиально.
Тем более там была Ольга, соседка по площадке. Тоже живущая одна в своей квартире, почти ровесница.
Галина знала себе цену, но её цена, почему-то, не пользовалась спросом.
В сером длинном плаще она медленно и важно двинулась на вечернюю прогулку.
Она всегда была одна. И дома, и на прогулке, и в нечастых поездках.
У нее когда-то был муж, есть сын. Но муж давно умер.
Она была в санатории, когда это случилось. Ей позвонили, сообщили. Она не поехала хоронить, не вернулась из санатория. Объяснила, что для нее это большой стресс. Похоронили без нее, подключилась организация, в которой муж проработал много лет, приехал сын с женой. А она не поехала. Тяжело. Да и начатый курс лечения нужно было завершить, иначе какой толк от санатория. Доводить начатое до конца — тоже был ее неоспоримый принцип.
Сначала было очень одиноко без мужа. И по хозяйству как-то непривычно. Некому было бегать по магазинам, заниматься неприятной уборкой. Ещё в юности муж взял все эти обязанности на себя. Берёг её. Галина занималась хозяйством исключительно при возникшем желании.
Сыном по большей части занимался тоже муж — мягкий, коммуникабельный, интеллигентнейший и добрый человек. Да и времени у него было больше.
Галина работала заведующей научного отдела большой областной библиотеки. На работе ее уважали и немного боялись. Она была жёстким и принципиальным руководителем, легко увольняли за малейшую провинность. Работала уже и на пенсии, пока не … «попросили».
Ушла с таким скандалом, что теперь ходу туда не было. В её начальника и женщину, пришедшую на её место, летели формуляры, журналы…. Проезжая мимо здания библиотеки, она всегда с тоской глядела на него: сорок лет отработала там, а зайти нет возможности. Это тоже было принципиально.
После ухода мужа Галина попробовала жить в семье сына. Это было ужасно. Невоспитанные дети лезли в ее комнату, громко орали по утрам, поздно ложились вечером. Она высказывала им претензии постоянно, а когда обозвала внучку хабалкой, та перестала с ней разговаривать. На просьбы невестки — встретить их из школы, отвести на секцию, накормить….Галина ответила жёстко:
— Нет, я вам не прислуга. Не нанималась.
И когда она надумала вернуться домой, ей показалось, что сын вздохнул с облегчением. Из серии: как жаль, мама, что ты, наконец–то, уезжаешь.
Ну что ж! Так, значит так. Жена ему важнее матери. Вот и сейчас уже две недели не звонил. А сама, первая, она не звонила ему никогда, принципиально.
Единственно, кому Галина звонила, так это в магазин по доставке продуктов, женщине, которая приходила к ней делать уборку и бывшему читателю библиотеки — мужчине лет 50-ти, отдаленно похожему на ее ушедшего мужа, который помогал с ремонтом.
Ее хозяйство приходило в упадок. Ломалось всё. Георгий говорил, что надо менять телевизор, стиралку, сантехнику, но … пенсия у Галины была небольшая. Она платила за доставку продуктов, платила за уборку, коммуналку … денег практически не оставалось.
А недавно домработница попросила повысить оплату, мало ей, видите ли. Иначе, отказывается. А если повышать, то вообще туго будет. Вот уже окончательно вышел из строя телевизор и пылесос. Просить у сына Галина не могла. Дело принципа. И накопить не получалось.
Поэтому ещё больше обозлилась, когда дети соседки по площадке начали делать дорогой ремонт в ее квартире, менять мебель и технику. Суета и грязь этого ремонта её раздражали так, что она в очередной раз поругалась с Ольгой. Вот и сейчас, выйдя из подъезда, она раздражённо обошла, привезенный сыном Ольги — Сергеем, новый диван и услышала, как Ольга хвалит сына кумушкам. Подумала:
«Подумаешь! Рос таким хулиганом, а сейчас- ну, идеальный. Не бывает так! Не поверю!»
А на душе скребли кошки. И камень какой-то давил сердце уже давно.
«Ну почему так? Она — начитанная, умная, самодостаточная должна жить еле-еле сводя концы с концами, а эта простушка, которая всю жизнь провозилась с кастрюлями и внуками, как сыр в масле катается? Несправедливо!»
Обидно, когда твои мечты сбываются у других.
Так в думах о несправедливости она дошла до аллеи парка и присела на скамью. Она никогда ни с кем не разговаривала на прогулках. Даже, если к ней подходили и задавали вопросы, важно уходила от разговора.
Она сидела и наблюдала за голубями, когда рядом присел молодой мужчина в капюшоне.
— Здравствуйте, как ваши дела?
Он был совсем не знаком, смотрел тоже на голубей. Но, возможно, это один из бывших студентов — посетителей библиотеки. И она вдруг ответила совершенно постороннему человеку.
— Здравствуйте! Дела не очень. Сын не звонит давно. Видимо нет ему дела до матери, а у меня дома сантехника ломается и телевизор бы….
Собеседник громко перебил:
— Так позвоните ему сами. Вы же знаете его номер? Если нет, я дам. У меня есть.
— Вы знакомы с моим сыном? Не надо, конечно, у меня есть его номер.
Собеседник молчал. Странный, подумала Галина. Но решила, что это, возможно, знакомый сына и продолжила свой претенциозный монолог.
— Я не понимаю почему некоторые не забывают о своих матерях пожилых, а некоторые…Чем я это заслужила? Вот вы помогаете матери?
— Угу, так и есть, — пробурчал себе под нос молодой человек.
Как-то не похож он на друга сына, намного моложе, — подумала Галина, но продолжила.
— Если будете ему звонить, передайте, что…
— А я тут при чём! — гаркнул собеседник и вскочил со скамьи. — Я вообще ничего не знал и первый раз сегодня об этом услышал.
Он говорил последние слова уже на ходу, удаляясь от Галины в глубь аллеи. Она увидела наушники под капюшоном и поняла … сейчас говорил он совсем не с ней.
Она жаловалась постороннему человеку, который её вообще не видел и не слышал, не смотрел в её сторону. Она была просто объект этой аллеи, старушка на скамейке. Никому ненужная старушка.
Стало от этого так обидно! Её уже просто не замечают. Она — никто. Со всеми своими заслугами, умом и начитанностью, жизненными принципами, она — никто.
К горлу подкатил ком. Он поднялся от сердца и покатился выше. Это было невозможно. Галина не плакала никогда. В общем, она не помнит, чтобы она плакала. А тут. Слезы полились из глаз так, как будто они были избавлением от того камня, который лежал на сердце, от чванливого равнодушия, которое она копила, которое каменело и уплотнялось все сильней. Она силой воли и принципиальности его удерживала и не давала выхода. А теперь этот камень, как будто растворился в соли слез и начал выходить. Остановить его было невозможно.
Реветь она спустилась к реке. А когда слёзы отпустили, вернулась на скамейку и позвонила сыну.
Первый раз — сама набрала. И не упрекала. Разговор был совсем другим. Первый раз за всю жизнь она не бурчала на сына, не учила жизни, первый раз в своей жизни спросила его о здоровье жены и делах внуков, о его делах. Он рассказывал с осторожностью, понимая, что с матерью что-то не так, слыша, голос, который знал и который не знал.
А потом удивленно спросил:
— Мам, а у тебя точно всё в порядке?
— Да всё хорошо. Скучно, правда, без телевизора. Сломался совсем.
— А почему ты молчала? Я Серёге сейчас позвоню, он купит и установит, он же — мастеровой. Не переживай за деньги, они сейчас у меня есть. И я скоро приеду обязательно.
А на лестнице в подъезде ей встретилась Ольга. Галина набрала в грудь воздуха, чтобы сказать хоть что-нибудь, надо было помириться, но слова не находились. Ольга ее опередила.
— Галина Леонидовна, здравствуйте! Как дела ваши? Как здоровье?
Глаза Галины показались Ольге заплаканными.
— Все хорошо, спасибо Ольга Ивановна. Видела ваш новый диван, очень понравился.
— Вот и пойдемте ко мне, чаю на новом диване попьем, обновим, так сказать.
Они долго сидели и говорили говорили, как две старые подруги. Ольга обещала, что завтра забежит Сергей и сменит прокладки на смесителе, а потом займётся телевизором. Галина рассказала, что решила отказаться от домработницы, будет потихоньку сама убираться, силы и время есть. Разве что иногда позовет, окна помыть. Да и на работу бывшую сходить надо, посидеть в родных стенах библиотеки. Не выгонят ведь, а может и забыли.
Она опять всплакнула. Так часто она не плакала никогда. Но почему-то, плакать нравилось, было как-то легко и отрадно.
— Вот и хорошо, поплачьте, — говорила Ольга, — со слезами всё плохое уходит и для нового и доброго место освобождается. Всё будет хорошо. И мы поможем. Вместе ведь всегда лучше.
