— Родненький мой!
Егорка с удивлением смотрел на старенькую бабушку. Он никогда раньше её не видел. Они с мамой только что приехали, и мальчик страшно хотел спать. Глаза склеивались, хотя он изо всех сил старался раскрыть их пошире.
— Устал он, Олюшка. — Сказала старенькая бабушка. — Ты положи его вот сюда, на кровать-то.
Егорка крепко уснул, едва голова коснулась подушки. Бабушка только вздохнула тяжело.
— Пусть он побудет у тебя, ба.
Молодая женщина с тонкими, но скованными какой-то нервной обречённостью чертами лица с надеждой смотрела на старую.
— Пусть побудет, что ж. Что ты решила, Оля? — Спросила та, словно продолжая давно начатый разговор.
— Что… В детский дом оформлять буду. Подожду ещё немного и…
И без того тонкие выцветшие губы старушки сжались ещё сильнее.
— Как же так, внучка? Мне тоже нелегко пришлось. Но я тебя никуда не отдала.
— Я не такая сильная, как ты, ба. — Ольга до хруста заломила тонкие пальцы. — Я не смогу всю жизнь одна. Я счастливой хочу быть.
— Так разве ребёнок тебе в этом мешает?
— Получается, что так. Ну, не любит он детей, понимаешь? И своих не хочет, не то что чужого.
— А тебя? Тебя любит?
— Меня любит. Всё готов для меня сделать.
— Выходит, что не всё. Раз ребёнка твоего принять не готов. И любит ли, Олечка? Как можно любимую женщину заставлять страдать?
— А кто тебе сказал, что я страдать буду? Этот гад, отец его, — внучка кивнула на спящего Егора — всю жизнь мне испортил. Отказался сразу, как только узнал. А я осталась, словно с хомутом на шее, никому не нужна.
— Так малец в том не виноват. — Горестно вздохнула бабушка. — Как такой птенец и без матери?
— Не говори мне ничего, ба. Мне и так тошно. Я до одури намыкалась одна с ним по этим комнатам съёмным, с яслями, с болячками вечными. Знаешь, что такое, когда денег нет? Когда с работы увольняют из-за постоянных больничных? Мне тридцати нет, а я уже ощущаю себя старухой!
— Так Егорка подрастёт скоро. — Возразила бабушка. — Легче будет.
— Пока подрастёт, я всё потеряю! Слышишь, всё!
— А есть, что терять-то, Олюшка?
— Есть, ба. Человека любимого.
Бесполезно это. Не слышит ничего внучка. Старая женщина встала, начала убирать со стола.
Когда маленькая Оля осиротела в один момент, родители попали в аварию на рейсовом автобусе, много погибло людей, бабушка, и тогда уже немолодая, без раздумий взяла к себе внучку. Тоже легко не жили. Выручал огород, да курочки с утками на подворье.
Выросла девочка, в город упорхнула. Кто же в её годы бабушек слушает. Влюбилась в какого-то городского. Написала, замуж, мол, выхожу. В деревне меня не жди. Она и не ждала. Радовалась, что всё у внучки хорошо. Лишь потом узнала, что замуж Оля так и не вышла. Бросил её любимый, когда узнал про беременность. Аборт делать было поздно, иначе, наверное, сделала бы.
Старушка посмотрела на правнука. Егорка спал, уютно сопя носом. Его давно не стриженные волосы разметались по подушке. Она сразу отметила неухоженность малыша. Чумазые щёчки, грязные волосы и уши, темные каёмки под ногтями. Эх, Оля, Оля. Как же так получилось?
— Ложись, Олюшка, поздно уже.
Но когда она по привычке поднялась ни свет, ни заря, внучка сидела на прежнем месте.
— Да ты никак не ложилась совсем? — Ахнула бабушка.
— Не знаю я, ба, что делать, как поступить?
— Слушать меня ты, Оля, всё одно не станешь. Знаю. Но только того, что ты сейчас собираешься делать, ты себе вовек не простишь. Любовь, она как наваждение: вчера была, завтра нет. А знать, что где-то живая душа, родная, по свету мыкается, это хуже любого наказания. Не наказывай ни его, ни себя, девочка…
Она говорила, споро готовя завтрак, а Оля сидела молча, только слёзы вдруг покатились горохом по щекам.
— Не знаю. Я не знаю. — Снова прошептала женщина.
— Оставь его пока здесь, Олюшка. А сама в церковь сходи. День какой сегодня, Чистый четверг. Может, и твоя душа очистится.
Маленькой девочкой Оля ходила с бабушкой в церковь. И ведь нравилось ей там. В небольшом помещении прохладно бывало летом, и тепло в холода. Огоньки свечей и запах ладана и воска успокаивали. Оля с любопытством разглядывала иконы на стенах. Ей всегда казалось, что святые с них смотрят прямо на неё. Смотрят не сердито, а скорее сочувственно и с пониманием. Маленькой ходила. Потом уже нет. Боялась, что смеяться будут. Бабка она что ли, по церквям ходить.
А сейчас вдруг поняла, что надо. Захотелось почувствовать что-то давно забытое.
— Я схожу.
— Вот и ладно. А Егора оставь. Сколько нужно, пусть живёт. Сладим.
Егорка, давно проснувшийся, ничего из их разговора не понял. Сообразил только, что мама собирается уходить, оставив его в этом незнакомом доме, с чужой бабушкой.
Бельчонком соскочил с высокой кровати, вцепился руками в Ольгу.
— Мама, не уходи!
— Надо, Егор.
Но он вжимался в мать всем тельцем, цеплялся за одежду и рыдал теперь в голос.
— Мамочка! Мамочка! Я с тобой!
Глядя на сидящую в оцепенении внучку, бабушка подхватила кричащего пацана.
— А ну-ка, голубь мой. Пойдём умываться. Солнышко в небе, гляди, какое чистое. А ты ровно печку топил.
Егор замолчал удивлённо, а она умывала мальчонку, думая, что надо бы воды нагреть, да вымыть его уже хорошенько. Так и сделает. Только вот тесто на куличи поставить надо.
Ольга тем временем вышла за калитку, остановилась в нерешительности. Бабушка незаметно перекрестила вслед её тонкую фигурку, шепча «Вразуми, Господи, чадо твоё»… Егорка, заметив, что мама исчезла, приготовился зареветь снова, но бабушка быстро поставила перед ним на стол банку с вареньем и тарелку румяных оладий. Налила молока в кружку, щедро помазала вареньем пышный кружок.
— Ешь давай, Егор Батькович. А то дел много сегодня. Всё успеть надо. Помогать будешь бабушке?
— А мама? — Тихо спросил ребёнок. — Мама когда придёт?
— А как доделает дела, так и придёт. Мы с тобой ждать её не будем, сами управимся.
После завтрака бабушка вручила Егорке большую чистую тряпицу.
— Я тесто ставить пойду, а ты пыль протри пока. Чистый четверг сегодня, надо чтоб чисто кругом было.
— Почему чистый? — Спросил Егор, разглядывая тряпку. Раньше никто не просил его что-нибудь вытирать, и он неумело завозил куском ткани по поверхности стола.
— Потому что чисто всё быть должно. — Пояснила бабушка. — И в доме, и в мыслях, и в душе. Ай, молодец, Егор. Помощник какой у меня нынче!
Егорка любил, когда его хвалили. Жаль только, случалось это редко, в садике иногда. Он ещё старательнее принялся размахивать тряпицей.
Бабушка тем временем завела опару и начала греть воду.
— Ну всё, в доме чисто. Теперь и тебя помыть не мешает.
— Я не хочу! — Заупрямился мальчик. — Глаза щипать будет.
— А ты зажмурь посильнее и не будет.
Бабушка ловко намыливала его, сидящего в большом корыте.
— У тебя руки колючие. — Пожаловался правнук.
— От работы это, милый. — Не смутилась бабушка, продолжая намывать Егора. — И дров наколоть надо, и воды принести. А тут, глядишь, огород на подходе. Вот руки и грубеют. Не зазорно это, когда от работы. По рукам не судят, Егорка. Бывает, идёт человек с руками грязными, а увидишь, сколько доброго он сделал, и руки те золотыми кажутся. А у иного белые, да мягкие, да только пользы от них не видел никто. Так-то.
Егор плохо понял, что говорила бабушка, но на всякий случай посмотрел на свои руки. Сейчас они были чистыми и розовыми, а кожица на пальцах сморщилась от воды. Бабушка и ногти ему постригла, и в уши залезла свёрнутым кончиком полотенца. И волосы непослушные расчесала странным деревянным гребешком.
Потом покормила вкусным жёлтым супом, в котором плавали вермишелинки, морковка и кусочки курицы. Такой суп Егорка любил. Он даже остатки выпил через край тарелки. Только морковку оставил. Но бабушка не ругалась.
Посадила Егора на кровать, дала в руки какую-то большую книгу в меховой обложке.
— Погляди вот пока.
Мальчик погладил ладошкой плюшевую блестящую поверхность книжки и открыл. На серых картонных страницах он увидел какие-то картинки с разными людьми. Картинки тоже были серыми. Егорка смотрел на незнакомые лица и ему было скучно. Он и не заметил, как задремал.
Проснулся от вкусного сладкого запаха, разливающегося по дому. Мамы по-прежнему не было. А старенькая бабушка хлопотала у печи, где в закопченных старых кастрюлях подрастало румяное тесто.
— Проснулся, внучек? Вот и славно. Сейчас яички с тобой будем красить.
— Краской? — С любопытством спросил Егор. — А есть у тебя?
— Есть. — Улыбнулась бабушка. — Гляди.
И показала ему мешочек с какими-то желтыми шкурками. Егорка сунул нос в мешок.
— Фу!
— Не фу, а луковая шелуха.
— Плохо будет. — С сомнением сказал Егор. — Некрасиво.
— А вот мы посмотрим.
Егор с любопытством смотрел, как бабушка некоторые яички оборачивает мокрыми шкурками и заворачивает в тряпочку, а другие просто чисто моет и откладывает в сторону.
— А где красивые? — Нетерпеливо спросил он.
— Сварим сейчас, вот и будут красивые.
Яички и вправду получились хороши! Егор таких и не видел раньше. Гладкие, красненькие. А те, что варили в тряпочках, вышли пёстрыми, с узорами.
— Держи вот. — Бабушка дала ему чистый лоскуток и маленькое блюдечко с постным маслом. — Гляди, как надо.
Она окунула лоскутик в масло и провела по красному яичному боку. Яичко сразу стало блестящим и очень нарядным.
— Понял?
Егорка закивал. Вскоре все яички блестели, как ёлочные игрушки, которые Егор видел на новый год в детском саду. Бабушка накрыла их большой белой салфеткой.
— В Пасху будем христосоваться. Тогда и выберешь себе подходящий биток.
Он опять ничего не понял, но спрашивать не решился. А бабушка уже спешила к печи. Вынула оттуда два больших пирога и несколько маленьких.
— Слава тебе, Господи! — Она бережно разместила пироги на столе. — Поднялись нынче куличики, не подвели.
Егор вдыхал вкусный сдобный запах, и чувствовал, как во рту набирается слюна. Он долго собирался с мыслями, а потом сказал робко и тихо, прошептал почти.
— А мне пирожок можно?
Бабушка посмотрела на стол, на него, снова на стол.
— Не пирожки это, Егорушка, куличи. Их в Пасху есть положено. Но думаю, Боженька не обидится на нас с тобой за такое самоуправство.
Она выбрала один из куличей, ни большой, ни маленький, средний. Разрезала. Положила кусочек перед правнуком. Мальчик нетерпеливо впился зубами в ещё тёплое тесто. Замер от непривычного вкуса. Этот бабушкин кулич не был похож на булочки или печенье, что покупала мама, или давали в детском саду. Язык ощущал одновременно сладость, кислоту, аромат чего-то волнующего и незнакомого. Сдоба исчезала в желудке и тут же хотелось ещё. Он мигом проглотил угощение и уставился на бабушку.
— Что, удались, говоришь, куличи? — Засмеялась бабушка, хотя Егорка молчал.
Он кивнул и покосился на оставшийся кусок.
— Ещё будешь?
Мальчик снова закивал, теперь уже радостно.
— Ну, погоди. Молочка налью. Или чаю тебе?
— Чаю. — Пробубнил с набитым ртом Егор.
Тут скрипнула дверь.
— Мама! Мамочка! — Не помня себя от радости, бросился к матери, прижался к ногам.
Ольга растерянно смотрела на его чисто вымытую рожицу, на сияющие глаза, на разрумянившиеся от обилия впечатлений щёчки.
— Мамочка, у нас куличики! — Ластился Егорка. — Мы с бабушкой яички красили. Вот я покажу тебе!
Бабушка замерла с чайником в руках. Молчала, лишь смотрела на внучку пристально и выжидательно, словно пытаясь прочесть что-то в её растерянном взгляде.
— Голодная, Олюшка? — Наконец спросила она. — Мыслимо ли, целый день не евши.
— Не хочу, ба. — Покачала головой внучка. — Чаю выпью.
Егор, которого она посадила к себе на колени, прижался к ней, замерев от неожиданной ласки, и боялся пошевелиться.
Ольга вдохнула запах его чистой, спрятанной под шелковистыми волосами макушки. От сына пахло летом, ромашкой, и почему-то маленьким тёплым цыплёнком. Раньше она любила возиться с цыплятами. Трогательные, жёлтые, беспомощные. Такие же, как сейчас сын.
— Мама, у нас куличик. Вкусный. — Прошептал мальчик, отрываясь от Ольги и придвигая к ней блюдечко с кусочками выпечки.
— Не грех это разве, ба?
— Грех в другом, Олюшка. — Вздохнула бабушка. — А это не грех, не постились ведь мы.
Она сдержала внутри все слова, что рвались наружу, боясь разрушить волшебство момента, вспугнуть нечаянную Ольгину ласку, лишить этого чуда Егорку. Внучка поняла. Улыбнулась благодарно. Положила в рот кусочек кулича.
— Вкусно как. Церковь наша не изменилась совсем. Только люди другие. И батюшка…
— Отец Андрей. — Лицо бабушки засветилось. — Недавно он у нас. Молодой, а мудрый. К нему многие за советом идут.
— Отец Андрей. — Повторила Ольга задумчиво. — Он сам подошёл. Я у иконы стояла. Как так получается, ба? Говорит теми же словами, что и мы. А его слушать хочется. И всё, что говорит, будто через самое сердце проходит.
— На своём он месте, девочка моя. Вот и всё чудо. Человек, когда нужное место в жизни находит, и сам счастлив, и другим благо сделать способен. Смотри-ка, Егор Батькович наш задремал.
— Владимирович он. Я его по папе записала. Егор Владимирович Платов.
Ольга осторожно перенесла сына на кровать.
— Я с ним лягу, ба. Можно мы у тебя до Пасхи останемся? На службу вместе сходим. Отец Андрей звал.
— По мне, не то что до Пасхи, по мне, хоть и насовсем оставайтесь.
«Спасибо тебе, Господи» — Старая женщина с трудом сдержала слёзы. — «Неужто простил ты мне грехи мои»…
Засветился, завибрировал Ольгин телефон. И ухнуло, забилось в страхе сердце. Оля сжала его в руке, выскочила на крыльцо.
«Вот и всё» — Мелькнула мысль. Старушка даже смотреть побоялась в Егоркину сторону. Набатом зазвучали в ушах давешние внучкины слова. Но Оля вернулась быстро. Экран телефона не светился больше. И по лицу понять ничего нельзя. Подошла к ней, обняла, как бывало в детстве. Бабушка услышала, как сильно и взволнованно колотится под тонкой блузкой её сердце.
— Мне бы обмыться, ба. Можно воды нагрею? Знаю, поздно. Но надо хоть что-то правильно сделать успеть. Пока Чистый четверг не закончился. И потом тоже…