В одном провинциальном городке, на улице со старым кленом, жила очень доброжелательная, гостеприимная семья: мама Надя, папа Гриша, дочка Лина и ее маленький братик Дюша. Мама Лины очень любила собирать гостей. Она дружила с одноклассниками, с пятиюродными сестрами из Магадана, с тетушкой из Воронежа, с дядей Вовой из Риги и еще целой кучей народу. Слово «гости» она говорила с придыханием и ее красивые черные глаза загорались особым огнем. Наде было очень важно собирать всю семью вместе с друзьями «у очага» — в ее чистой большой квартире. Чтобы было светло, весело и вкусно, чтобы все время слышался смех и оживленные разговоры, а под вечер голоса всех родных сливались в единую песню под аккомпанемент аккордеона и гитары:
— Рас-куд-рявый! Клён зелёный, лист резной..
— А где ты заказывала такой вкусный тортик? – спрашивала Надю троюродная тетушка Груня, а потом взмахивала руками в притворном удивлении, — Ба, неужто сама приготовила?
— Я? Да нет, моя дочка Лина все готовит, — хвасталась Надя, — Она у меня такая искусница!
Лина, полненькая, черноволосая, носившаяся туда-сюда в ситцевом сарафанчике, зарделась.
— А мне такой тортик испечешь? — игриво поинтересовалась тетушка.
— Конечно, теть Грунь, — кивнула Лина, с ужасом понимая, что печь тортик — это часа четыре у плиты. Она взбивала все вручную, не было миксеров. Считалось, что они готовят вместе, всей семьей, но папа готовить не умел, братик Дюша выдерживал не больше тридцати минут, потом сбегал во двор, гонять мячик… А маме нужно было приводить себя в порядок перед гостями — как же она выйдет к ним без прически и маникюра?
— Вот и умница-дочка, — хвалила мама, а Лина и рада похвале. — Поможешь убраться?
Вечерами Лина одна мыла полы в пятикомнатной квартире после гостей. Мама бы и рада помочь, но все некогда, нужно поговорить на кухне с тетей Глашей (ту бросил муж, срочно нужна поддержка), пообниматься с семиюродной сестрой Викой, какие уж тут полы! Отжимая тяжелую противную тряпку, Лина представляла, как этими вот руками выиграет конкурс Чайковского. Как она выходит на сцену, под устремленный на нее свет софитов, погружает руки в рояль и ее душа начинает петь.
Лина ходила в музыкальную школу и выступала на всех концертах. А еще стирала на всю семью и на гостей, что часто оставались неделями, убирала, пекла муссовые торты, меренги, Наполеоны и медовики «как-в-кафе».
Был единственный раз, когда Лина отказалась помочь — она готовилась к поступлению в музучилище. Программа была недоучена, Лина сама это понимала. Ей дорог был каждый час. Она помнила, как посреди ее занятия, в комнату вбежала мама. Ее глаза немного слезились, как было всегда, когда она чуть-чуть выпьет и растрогается, а сейчас было и то, и другое.
— Представляешь, дочка, как здорово! К нам на дачу приедут гости из Англии! Помнишь, мы с ними познакомились на теплоходе! Нужно помочь с огородом, ремонтом, с…
— Мама, я не могу. Мне нужно заниматься.
— К нам приезжают гости. Из Англии, — произнесла мама так, будто сообщала, что к ним пожалует Королева Великобритании собственной персоной. — Они непременно хотят тебя видеть.
— Я. Не. Могу!
Если она с самого утра будет копать картошку в деревне, в каком состоянии будут руки? О поступлении тогда сразу можно забыть. Мама на нее обиделась и два месяца не разговаривала. В музучилище Лина не поступила. «Ну вот, лучше бы на дачу поехала, помогла с гостями» — сказала мама. От этого было больно вдвойне.
***
Вершиной Лининого кулинарного искусства стали блюда на свадьбу брата. Она знала и любила невесту Томочку. Сама же ее с братом и познакомила — увидела, как та краснеет при взгляде на Дюшу и как бы ненароком начала приглашать ее в гости, все чаще оставляя их общаться наедине.
Лина встала в пять утра. Сценарий обычный: уборка, готовка-готовка-готовка. Она напекла трогательные пироженки в виде сердечек, нарезала пять салатов, один вкуснее другого, и даже приготовила торт-замок по собственному рецепту с башенками из безе! Ни в каком ресторане такого не подадут!
К моменту, когда собрались гости, она не то, что веселиться — уже держаться на ногах едва могла. А когда увидела невесту, такую румяную, счастливую, и брата Дюшу — серьезного, повзрослевшего в ее объятьях, вдруг неожиданно для всех разрыдалась. То ли от усталости, то ли от того, что ее братик стал большим! А кажется, что ему только вчера было десять, они спали в двухъярусной кроватке, по ночам перелезая друг к другу, чтобы, подсвечивая фонариком, читать вдвоем Дюма или Жюля Верна. Дюша бегал за ней хвостиком (она так и звала его — «Хвостик»), а, когда его обижали мальчишки во дворе, всегда заступалась! И вот он уже женится…
— И… и… — вздрагивали ее плечики от щекочущего везде – в носу, груди, горле — чувства радости с легкой горчинкой. — И…
И вместо внимания к Невесте, все кинулись успокаивать Лину. Мама смотрела на нее с плохо скрытым неудовольствием. «Учись владеть собой. Это не твой праздник, на твоем дне рождения мы обращали внимание на тебя. А этот день – Дюши и Тамары».
Тем более, что Тамара была великолепна, в огромном платье с меховым воротником. На фоне взрослой ответственной Лины она казалась еще более хрупкой, почти хрустальной. Мама произнесла трогательную речь о том, что не потеряла сына, но приняла в семью новую дочь. Лина слушала и не понимала. Она поковыряла вилкой любимый крабовый салат. Ничего не лезло в горло. «Сама же хотела, чтобы Тома вошла в семью. Это же моя подружка. Почему я себя чувствую так, будто меня укололи?»
***
Мама взяла Тому под свое крыло, как всегда брала гостей. Гость не должен ничего делать, он должен только отдыхать и чувствовать себя хорошо. Она помнила свое житье со свекровью, пока в квартире молодых шел ремонт. Зинаида Васильевна поселила ее в кладовке и обращалась к ней не по имени, называла восемнадцатилетнюю девчонку исключительно «эта женщина», попрекала за столом каждым куском, даже если этот кусок был куплен на Надину зарплату. Зинаида Васильевна сделала первые полгода замужества самыми жуткими в жизни Нади. Тогда она дала себе слово никогда не быть такой ведьмой и во всем помогать неопытной жене:
— Маам, у меня не получилось нарезать этот салатик! Маам! Я порезалась!
— Тома, доченька, посиди отдохни, давай я обработаю тебе ранку. Лина все сделает, тебе ведь не сложно, Лин?
Лине было несложно. Но демо-версия Томочки-ангелочка закончилась очень скоро. И начались странности: договорились, что убираться в огромной пятикомнатной квартире Лина с Томой будут по очереди. Но Тома то неважно себя чувствовала, то вдруг вспоминала, что именно в этот день они с мужем (уже запланировано, смотри – вот билеты) собирались в театр и кино. Лина снова мыла всю квартиру одна. «Наверное, я придираюсь к девочке, — думала она. — Наверное, показалось. Не может же она специально уходить именно в этот день, чтобы не мыть полы.» Потом Тома начала странно шутить.
— Тома, принеси, пожалуйста, масло, пока я мою посуду.
— Сама принеси, ты же у нас здесь служанка.
Ситуация достигла апогея, когда на Линин день рождения родственники скинулись и купили хорошенькую шубку. Увидев её, Тома разрыдалась и убежала из дома. Дюша пометался между именинницей и женой, пробормотал невнятные извинения и побежал за Томой. Искал ее по всему городу, с газовым пистолетом, чтобы защитить, если потребуется: под вечер на улицы выползала всякая шушера, отнимающая у людей украшения, часы и деньги. Хорошенькая истеричка – легкая добыча. Вернулись домой под утро, помирившиеся, немного ошалевшие от собственного счастья. На Томе красовалась точно такая же шубка.
Все смотрели на Алину, как будто это она была в чем-то виновата. «Обидела гостя» — говорили эти упрекающие взгляды. Что пора уходить, Алина поняла, когда они вместе смотрели фильм, какую-то комедию про молодых мамочек. Тома «пошутила», победно улыбаясь:
— Бог дарует детей лишь достойным, — выразительно приподняв бровь и погладив себя по животику.
У Лины три недели назад обнаружили бесплодие, а у Томы вчера — беременность. Вслух Лина ничего не сказала, выдержала улыбку. Мама все равно будет не на ее стороне. Ночью, уткнувшись в горячую от слез подушку, она поняла одно. Тамара тут «гость». Нужно бежать, бежать немедленно.
***
На следующий день Лина сделала химическую завивку. Во время очередного Праздника, вместо того, чтобы целый день разносить подносы с шампанским, утанцевала с… хотелось бы написать, что с принцем, но нет. Принцем он не был. Вадим был просто мужчиной, при взгляде на которого у Лины перехватывало дыхание и учащался пульс. Она смотрела на него издалека годами — как он идет за руку с акварельной, будто сошедшей с этюда художника, подружкой, как курит в перерыв и грустит о чем-то своем. В тот вечер он был свободен, очень учтив, все время приглашал ее танцевать, а потом проводил до подъезда. Предложил встретиться, сходить в кино. Потом снова. И снова. И пусть он любил попить пиво, лежа перед телевизором, раскидывал носки и порой забывал вымыть посуду, она полюбила его со всеми маленькими слабостями.
Через полгода, лежа в объятьях любимого мужа, в доме, где царили ее собственные правила, Лина думала: «А Тома-то сослужила мне неплохую службу. А то сидела бы я дома с мамой и папой.» А еще через полгода она забеременела. Врачи разводили руками, недоумевая, что это было. Врачебная ошибка? Чудо? Это же невозможно! Родилась дочка. Лина не знала, как справиться с нахлынувшими на нее чувствами, ей казалось, она не выдержит, не сможет вместить в себя всю любовь к этому маленькому беззащитному существу, к этой Мелкой! «Я никогда не буду как моя мама, — пообещала она малышке и прижала к груди, — Никогда, не буду тебя предавать, слышишь?»
Семейная жизнь была не то, что счастливая — разная. Были у них и ссоры, и примирения, тогда они тихонько музицировали вдвоем — Лина играла на фортепиано, Вадим — на гитаре. И пусть никто из них не выиграл конкурс Чайковского, они были счастливы в своем маленьком мирке, даже в этих ссорах и примирениях. Только перед Новым годом, когда город озарялся мерцанием гирлянд, все прохожие, по-детски улыбаясь, спешили на встречу с чудесами — Лина вдруг становилась самой мрачной версией себя. И перед восьмым марта, и перед днем рождения.
— Мам, ну улыбнись, ну праздник же! Ожидание чуда, — радовалась Мелкая.
— Да какое блин чудо! Готовишь с самого утра, убираешь, — бурчала Лина, — Моя бы воля, совсем бы не справляла. Ненавижу праздники.
— Так и давай не будем, — легко согласилась Мелкая. — Купим салатиков из Икеи и будем просто целый день веселиться!
«Как же? Купить, где это видано, — внутренне ужасалась Лина, — на столе должно быть как минимум пять салатов, первое, второе, третье, пироги и торт!»
***
— Я не хочу! Не поеду в деревню! Там скучно! Ровесников нет, а ребята постарше меня задирают, — ныла Мелкая.
— Ничего, потерпишь. Две недели, ради меня.
— Не хочууу!
— Дочь, ну, пожалуйста, — и в Лининых усталых глазах была мольба, которой Мелкая не могла отказать, — С тобой я могу договориться, а с Бабушкой — нет. Ты ведь близкая!
И ехали. На даче там хорошо, великолепный садик с лилиями и гладиолусами. Там змейкой петляет серебристая речка, так что гости из разных городов приезжали к Бабе Наде с особенным удовольствием. Лина с Мелкой за гостей почему-то не считались, Лина работала в огороде, готовила, убирала, водила гостей на увеселительные экскурсии по местности.
— Как я устала, — говорила она порой, прижимая к себе дочку и потягивая затекшую спину.
— Так не делай. Не готовь, не развлекай, — хмуро бурчала Мелкая. Папа так и делает – приезжает на несколько дней и сваливает обратно. В городе остались все ее друзья и она не понимала, почему должна сидеть здесь. Почему-то в деревне она превращалась в ужасную буку, вредную, капризную.
— Я не могу, — тихо признавалась Лина. — Мать надорвется. Кто ей поможет? Не Тома же, — она кивала на невестку, расположившуюся с книжкой на лежаке. И снова начинала готовить, развлекать, смешить. Главное, гости довольны. И получала порой выговоры от такой же уставшей бабушки. Мелкой нравилось только совместное пение. Слушать, как голос каждого сливается в единую песню про клен, чувствовать себя частью организма под названием «семья».
— Раскудрявый! Клен зелёный, лист резной…
Ощущать, как голос мамы ведет мелодию и каждый раз, когда кто-то сбивается, он начинает ориентироваться на ее звонкое чистое меццо-сопрано, и находит верный тон.
***
Когда Мелкая заболевала, Бабушка приходила с ней посидеть. В тот день температура не спадала даже от таблеток. Мелкая металась по кровати, Бабушка протирала ее спиртом, успокаивала, лечила.
— Почему? – вдруг спросила Мелкая. Она знала, эту тему нельзя поднимать. И не было никакого шанса, что Бабуля правильно поймет ее. Но она поняла. «Почему ты всегда на стороне гостей? Почему, когда в прошлый праздник тетя Тома вновь пошутила по поводу того, что на маме старая кофточка, ты засмеялась, хотя это не смешно?» Вздохнула. Из-за высокой температуры Мелкой на секунду показалось, она видит не Бабушку, а молодую девчонку, которая изо всех сил старается быть радушной хозяйкой. Чтобы все веселились, чтобы каждому было хорошо…
— Понимаешь, — сказала Бабушка, — Дочка, она близкая. Она все поймет, с ней легче договориться. А невестка… это как гость! И вообще, на свадьбе Томы могла бы и не реветь весь день. А то рыдала, будто брата хоронила.
У нее остались странные воспоминания о дочери. Она была какой-то необщительной, колючей, огрызающейся на каждую шутку. На маму совсем не похожей.
***
Это был восемнадцатый день рождения Мелкой. Справлять решили у бабушки (Бабушка настояла). Там была тетя Лиля с любовником, дядя Гоша, какие-то люди из Арзамаса. Вспомнили, как именинница плакала из-за несправедливых оценок. Как рыдала из-за того, что разрушалась ее первая любовь (какая-то психованная!) и пожелали учиться владеть собой, как когда-то желали ее маме. Зачем говорить такие вещи на празднике? Со смешанным чувством она оглядела гостей. Кого-то она знала и любила. Кого-то видела в первый раз…
— Ну как, понравился тортик? — спросила мама, как только дочка переступила порог родного дома. — Я сама испекла.
— Тортик очень вкусный. Мам, я не очень поняла, при чем здесь я. Там были кто угодно, только не мои друзья.
— Я же спрашивала тебя, ты сказала, что тебе все равно, — словно оправдываясь, сказала она. — Просто все бабушкины друзья решили собраться вместе. А тут такой повод! Своих пригласишь в другой день.
— Почему «повод» не делают из дня рождения тети Томы?
— Наверное, потому, что моего брата больше любят, чем нас, — сказала Лина и у нее, в голосе мамы и взрослой женщины, вдруг послышалась неподдающаяся описанию обида. Мелкая вдруг перестала злиться. Сильно-пресильно ее обняла. Они с мамой сидели на кухне, пили чай с бергамотом. Вспоминали.
— А помнишь, случилось горе и умер папа, — вспомнила Мелкая. — И бабушка с дедушкой приехали в пять утра. Как помогли организовать похороны и поминки?
— Или, когда ты болела, бабушка всегда приходила. Даже когда я была дома. А как они выручили нас, когда совсем закончились деньги!
— А как дедушка нес маленькую меня на руках через «опасный участок», где лаяли собаки, и хоть они были за забором, дед все равно нес, и у него на руках было совсем не страшно, даже весело!
За окном появились персиковые краски грядущего рассвета. Защемило в груди от того, что их любят больше, они же близкие! С близкими можно договориться. Они все поймут, никуда не денутся, а гость может обидеться и убежать в ночь так, что его придется искать по всему городу с газовым пистолетом, чтобы его не убили дворовые хулиганы. Зеленел нарядный кудрявый клен…
— Раскудрявый, клен зеленый, лист резной, — вдруг протянула Лина чистым и звонким меццо-сопрано, к которому тянулись голоса всех гостей, друзей и семей. А Мелкая подхватила. Потому что Бабушка с Дедушкой — самые близкие, а не какие-то там приходящие «гости». А близких (как, впрочем, и они нас) всегда прощают.
