Теплый безветренный осенний вечер даже не пугал своими тенями и звуками. С вокзала виднелся лес, через который надо было пройти, чтобы оказаться в деревне. Маша постояла немного на платформе, «распробовала» местный воздух и, подхватив нелегкие сумки, направилась к дедовскому дому.
Она не боялась и смело шагала вперёд. Здесь не то место, чтобы бояться. Здесь живёт душа.
Дорожные фонари освещали лишь начало её пути. А дальше … А дальше, как в сказке: красный закат просачивался сквозь ветви и делал листву осенних деревьев чёрной с красной яркой каймой.
Маша не могла оторвать глаз. Взялась за телефон, чтоб снять, но увы … Камера не могла передать всей красоты. Путь был неблизкий, и под конец всё же пришлось зажечь фонарик.
Здесь, в этой деревне, проходило её летнее детство. Ещё была жива бабушка. Милая и любимая. Она была, как облако, в ней хотелось утонуть, она обволакивала своей заботушкой и любовью так, что в конце каждого лета Маша уезжала со слезами.
Потом она долго привыкала к строгости родителей, самостоятельности и ответственности. Хотелось опять нырнуть в это облако бабушкиной любви, и чтоб никто-никто не нашёл.
Дед внучкой занимался реже, но любил ничуть не меньше. Маша это просто чувствовала.
Когда она дошла до деревни, солнце уже зашло, и в остывающем сгустившемся свете, деревушка выглядела вполне себе жилой. За невысокими заборами ровными, правильными рядами стояли одинаковые почти дома. Темнота скрыла их провалившиеся крыши, отсутствующие окна и покосившиеся заборы. Деревня умирала. Уже, практически, умерла.
На холме, хорошо очерченные на фоне ещё освещённого снизу неба, виднелись развалины старой церквушки. Там, Маша знала, похоронены её предки. Они и охраняют.
В деревне темно, но из труб двух изб идёт слабый дымок. В один из дворов, в калитку с до боли знакомым скрипом и вошла Мария. Дед её не ждал. Вернее, не ждал именно сегодня, но ждал этой осенью. Телефон у деда был. Вот только связь тут ловила только на кладбище – на горе возле храма. И дед мог звонить только сам. Маша ещё не могла точно назвать ему дату приезда, вот и сказала, что приедет в октябре, как только на работе чуть полегче будет.
Маша была врачом-терапевтом. А осень, как известно, время простудное, вот и вырвалась она с превеликим трудом. А вырваться было надо: она приехала забирать деда в город, к себе.
Через три дня должен был приехать муж на машине, если дорога, конечно, позволит –не развезёт местную грязь дождями. Маша приехала пораньше – деду надо помочь собраться. У неё было целых десять дней отпуска.
В этом году дед зимовал в деревне один. Рассказал он об этом только по весне. Две старушки, проживающие рядом и ставшие почти роднёй, тоже ничего не сообщили Маше. Не было у них телефонов вообще. Одну из них дочка забирала в отдельную, купленную для матери, квартиру, а та и подругу прихватила. Хотела и деда, но дочь была против: квартира однокомнатная, куда всей деревней-то?
А когда Маша узнала, забирать деда было уже поздно, соседки возвращались до осени, и без деда им – никак. Дед у них – опора. Он колол дрова, носил воду со старого колодца, ловил рыбу и ходил в сезон по грибы.
Жил он в своей избе, но готовили и кормили его бабушки. Эта троица настолько срослась, что их, совершенно чужих друг другу людей, можно было считать семьёй. Как в любой семье, у них был и мир, и ссоры, и делёж имущества, и всё – общее. Вера Павловна и Екатерина Семёновна съехались в один дом Веры. Дед жил через пару домов от них.
Маша постучала. Через минуту услышала шлёпанье больных дедовых ног. Дверь распахнулась сразу:
– Марууусенька!
– Деда!
Маша прижала к себе деда и всем своим врачебным нутром поняла, как он постарел.
В избе было тепло натоплено. Маша присела на большой кованый сундук. Поустала с дороги. Дед начал было суету, но Маша его остановила. Попросила только поставить чайник. Грелся он долго на старой электропечке.
Она знала, что приедет поздно и приготовила вечерний перекус. Она достала колбасу, сыр, свежий хлеб. Убрала запасы в холодильник, и они уселись пить чай.
– А я ведь каждый вечер дожидался, когда электричка-то придёт, а сегодня вот уснул, балбесина. Устал чёй-то.
Над столом в доме, разделенном печкой на крошечные кухню и комнату, дед повесил гравюры ещё советского времени и репродукции картин в рамках. Маша догадывалась откуда это – нашел на развалинах. Дома в деревне рушились, а многие просто стояли открытыми, с оставленными там ненужными уже вещами. Вот дед и украшал свою хату. У его двух бабулек тоже, поди, немало было такого добра.
Дед был рад. Обычно молчаливый, тут разговорился, рассказывал местные новости:
— В соседнюю избушку хозяин уже года три не наезжает, хотя вроде пристраивать собирался, со старых домов натащил брёвен да досок. Хозяйственный мужичок. Да вот пропал куда-то. А я стерегу, растаскивать никому не даю. Да и кому тут растаскивать-то.
– И верно – кому, но ты молодец, что бережешь деревню! – Маша была необычайно рада видеть деда таким деятельным. Не сдается старая гвардия.
– А с той стороны дом, чай, помнишь? – продолжал дед, – Зимой стена провалилась, прям, как леший прошёл. А мы как те коммунары — имущество «конфискуем». Там кровать была знатная, теперь бабкам своим её перенёс. Не нарадуются. Катя на ней спит, спина у неё даже лучше стала, не болит так. Вот думаю, может её на зиму себе забрать, коль они опять уедут?
– Деда, ты со мной уезжаешь, помнишь? Андрей сейчас дела свои доделает и за нами на машине приедет.
– Ну да, ну да. Помню. Да как-то не привыкну всё…
Маше показалось, что дед этой ночью не спал. Она просыпалась от его вздохов, слышала, как подбрасывает он дрова в печь и выходит во двор – курит.
Утром Машу разбудил петух. В детстве она просыпалась от немыслимого мычания коров, блеяния коз и лая собак. Теперь же в деревне никто, кроме деда ни держал скотину, а дед держал – кур и петуха. Ему нравилось. Занимался он ими с превеликим удовольствием. И приезжающим к ним еженедельно торговцам заказывал для кур разные нужности. В курятнике был современный порядок, стоящий деду части пенсии. Зато бабушки и он были обеспечены яйцами, а иногда и куриным мясом.
– Ох, петух твой, дед! Орёт, как оглашенный.
– Это он до других пытается доораться, болван, не поймет никак, что нет тут в округе никого. Мне б козу ещё дойную. С творогом бы и сметаной были.
– Дед, ты опять! Мы уезжаем. Думай, куда кур девать.
– Ну да, ну да … А кур порешу всех, да и дело с концом. Надоели они мне.
Он сказал это и как будто потускнел. Маша решила тему отъезда пока не поднимать. Собраться они успеют, не горит.
В дом без стука вошла баба Катя.
– Никак Маруся приехала? А мы чаем, чё дед не йдёть – самовар студит. Ох, дивля, до чего ж ты хороша, статна стала! Здрастуй, милая моя! Детки-то как?