Послушник Николай был совсем ещё молод. Сейчас он ехал в автомобиле рядом с уважаемым в их монастыре человеком – иеромонахом Сергием.
Прошло всего несколько недель с того дня, когда Николай после множества бесед с отцом Романом, игуменом монастыря, переступил порог обители в качестве послушника. Сейчас ему интересно было всё.
Слева виден был березовый лес, он уступами уходил к горизонту, и Николай подумал, что вот так по черному можно начеркать белым карандашом и получится картина – лес березовый.
С Сергием ехали они по монастырским делам. Сергия в монастыре уважали очень, и, чтоб скоротать путь, Николай завел разговор.
– А Вы давно в этом монастыре?
– Я-то, – Сергий объехал глубокую рытвину, – Так уж десять годков с гаком, слава Богу.
– А в миру были кем?
– Трактористом. И таким, знаешь, передовиком.
Послушник молчал. Сергий понял, что попутчику интересно поговорить, но робеет спрашивать.
– Там, в миру, у меня дочка есть. Чуток помладше тебя будет.
– Видитесь часто?
Николай совсем не собирался лезть в душу, но по тому, как начал Сергий поглаживать руль, как замолчал, изменился в лице, понял – задел он за что-то важное и болезненное. Зря спросил.
– Простите, коль обидел.
– Ну, что ты… Нет, чем же обидел-то? Нет. Я тут, понимаешь, душевный покой искал, Бога. Если б все знали, какие блаженства ждут монаха – пошли б все, а если бы люди знали, какие искушения и скорби ждут монаха, – не пошел бы никто, – Сергий глубоко вздохнул, – От себя убежать невозможно даже на край света. Душа наша связана с памятью узами невидимыми. Ох, связана. Болит… Болит за дочку. Я ж забрал ее поначалу, думал, спасу. Видать, слабый я оказался. Или те силы, силы её матери, сильнее…
Сергий перекрестился.
Картина с сайта арт галереи GMOT. Автор – Мария
***
Зойка ходила легко и скоро. Худая, голенастая отмеряла она километры от села до деревни, волоча на спине почтовый пестерь. Лямки перетягивали плечи, бывало и никак без передышек, встанет в перелеске, переможется, и опять …
Но работу свою она любила. Уж третий год работала она письмоносцем.
Дома что? Одиноко, пусто и неприглядно. Скотину они с матерью и раньше никогда не держали, уюта дома Зойка не понимала.
Она вообще много чего не понимала. Дикость и необычность помешали ей учиться в школе, а странности, давно подмеченные за ней, отвадили от неё сверстников. Такой была и ее мать – Аглая.
Привез Аглаю откуда-то отец, местный житель, да вот только сам потом уехал, не смог с ней жить. Говорили, что уезжая, прихватил он с собой и маленькую дочку Зою, убегал даже без вещей, сломя голову.
Но вскоре дочка опять очутилась в доме с матерью. Как да что? Председатель говорил, что привезла мать ее обратно, забрала у отца.
Но сторонились Аглаю все. А что с ней не так было? Поди – разбери.
Смотрела на всех лениво-дерзким взглядом, таким, что мужики только стыдливо откашливались, а бабы бледнели и пугались.
Хозяйство все когда-то держал отец, а как уехал, так и не стало хозяйства. Но Аглая тоже зарабатывала копеечку.
Называла она себя – лекаркой. Ходили к ней, в основном, бабы. Все больше неместные. Закрывались они в сарае и подолгу беседовали, уходили, часто в слезах, унося с собой отвары и мази.
А потом мать Аглая заболела. Глаза ее провалились, запали виски, полез волос, вся она быстро худела и таяла. На увещевания соседей – пойти в больницу, только смотрела неистовым взглядом темных сухих глаз.
Зойка помнила, как выла мать вечерами, сидя у печи, забывая её растопить, как Зойка крадучись убегала из дома и бежала к соседке – бабке Анне. Бабка жалела Зою, подкармливала порой, обучала чему-то по хозяйству.
А чему обучала мать, Зойка так и не поняла. Было у нее раньше много банок-склянок, была книга толстая, которую Зойка, почему-то, боялась. Теперь эта книга спрятана была в самый дальний угол избы.
Хоть читать она и умела, а сейчас уж особенно хорошо научилась, когда на почту пошла. Знала мать много приговоров, собирала травы, названиям которых обучила и дочь.
Но Зойке больше нравилось гулять по берегу реки, журчащих ручьев и собирать полевые цветы. Она собирала из них тяжёлые букеты, усаживалась под ивами и украшала себя ромашками, можжевельником с темными ягодами и колокольчиками – и представляла себя прекрасной невестой.
Там, под ивами и проводила она все лето.
– Ты – кара Божья моя, – однажды сказала ей мать, – А может и нет. Может – расплата. Как знать?
Мать померла, когда было Зое пятнадцать, но на вид – двенадцать. Через год ушла и баба Анна. В дом её заселилась племянница Дарья с мужем и детьми.
Взяли Зойку на почту центрального села тогда работать. Начальница почты не нарадуется. Девка безотказная, трудолюбивая. Хоть днём, хоть ночью свисти – прибежит и потащит туда, куда требуется, тяжёлый почтовый короб… Хоть и живёт в соседней деревеньке.
– Ты б Зойка, тяжести-то поостереглась такие таскать. Ты ж девка, рожать ещё…не надорвись.
– А…
Зойка отмахивалась от начальницы. Где уж ей! Она знала, что была некрасива. Стыдилась своей худой спины, длинного носа. Когда смотрелась она в зеркало, которое висело на почте, ей все время казалось, что плечи её слишком острые, а ключицы, как у старухи.
Дома зеркала на стенах у неё не висели. Мать не любила.
Уже больше года жила Зойка сама. Умела и блины напечь, и супу сварить. Но больше сидела на почте в селе, помогала тетке Любе – начальнице. Вставала утром у себя в своем старом доме, умывалась у рукомойника, перекусывала вчерашним и шла в село.
Иногда встречала доярок, возвращавшихся с утренней дойки. Поначалу Зойка приветливо махала им обеими руками, но увидев, что они взаимностью ей не отвечают, а только переглядываются, делать это перестала. Шла просто мимо, немного втянув голову в плечи и косясь на женщин.
– Зойка, вот ещё пункт тебе. На Воротичах ферму строить начали новую. Бригаду там поселили. Почта им есть. Далеко, конечно, тебе. Но лошади пока председатель не даёт. Может и выпрошу. А пока пешком.
А Зойке что…
– Добегу, теть Люб.
– Так ведь, посылки тут…Ну, да ладно, тяжёлые оставим, извещения возьмёшь, пускай сами приезжают. У них машины там есть. Вон уж на танцы к нам приезжали их парни, девок наших охмурять. Ох… я за Ольку переживаю, – посмотрев за окно, вспомнила о своем тетка Люба, – Заночуй там, а завтра к себе беги, не выходи до обеда, разрешаю.
Зойка взвалила на спину пестерь, в руки взяла мешок и направилась в путь.
Шла она по лесной грунтовке, отдувалась от усталости, подтягивала концы платка. Иногда останавливалась, садилась на поваленный ствол или пень, пережидая измор. Пока сидела, успевала посмотреть по сторонам.
Сегодня дорога была масляниста от прошедшего ночью дождя. Лето было жарким, и дождь был на благо – все горело. Но шел уже конец августа и природа брала свое. Солнце теряло силу, а жара стала лишь видимостью. Появилось в воздухе нечто лихорадочное, тайное и торопливое, нечто подгоняющее время к осени.
Стояли туманные и росистые ночи, вечерами с реки дул ветерок, несущий запах водорослей, от которого у Зойки сладко ломило в груди.
Иногда проезжали по дороге редкие машины или телеги, но больше все навстречу, в село. Но вскоре попалась и попутка – весёлый мужичок на телеге предложил подбросить.
Лошадка бежала ходко и легко трясла развесистой гривой. Они свернули с тракта, в лощину, заросшую молодым ельником и неслышно поплыли по вечерней лесной дороге.
Зойка сидела притихшая. Когда идешь пеше, так и не больно разглядишь вокруг, а так вот, сидя и глядя на лес, ей вдруг показалось, что он живой, что манит её к себе еловыми лапами, затягивает для чего-то значительного, хоть Зойка ещё и не понимала, для чего.
Потом подъехали к Воротичам, распахнулись поля с ровными стогами, стоящими, как хлеба перед выпечкой, дрожа в заходящих солнечных бликах.
Бригада работников уже отдыхала, их поселили в просторной избе.
– А ну, девка, показывай, что там привезла. Да и садись с нами – щи похлебай. А ну-ка, дай, Васька, ложку.
Белобрысый юный Васька кинулся за ложкой в постройку, торопливо обтер ее и, немного смущаясь, подал Зойке.
– Там извещения ещё, – улыбаясь, доставала свой груз Зойка, – Ехайте сами, тетка Люба сказала – председатель машины не дал, а мне не донесть.
Договорились, что завтра с утра и поедут, и Зойку тоже отвезут на газике.
Зойка ночевала тут, в сильно протопленной зачем-то избе, где ночевали ещё девять человек – бригада строителей. Они всхрапывали, кашляли и вставали на двор. А Зойка, привыкшая к домашней деревенской тишине, просыпалась и смотрела, как тлеет за окном августовская ночь.
Лишь под утро уснула так крепко, что мужики будили её с гоготом.
– Ну, ты, почтарьша, и спать! Мы тут дрова рубим, кастрюлей гремим, а ты – хоть бы что. Ехать пора, вставай, Пашка ждёт уж…
Около машины возился черноволосый и кареглазый красавец Павел. Ещё вчера Зойка на него обратила особое внимание. Был он не прост, слегка насмешлив в разговоре с мужиками, сапоги начищены, фуражечка набекрень. По всему видать – франт. Он был водителем и к бригаде строителей прикреплен был временно.
– Ну, садись, девица-краса! – он закинул сначала сумку, а потом ухватил Зойку за талию и как-то легко притянул к себе, развернул и легонько подтолкнул в кабину.
Зойка сжалась в комок от странного ощущения желания принадлежать этому парню целиком. Чтоб вот так брал на руки, чтоб называл красой, чтоб шутил и был рядом. У Зойки запылали щеки, заколотилось сердце. Притихла она в дороге.
– Чегой-то ты молчишь? Вроде вчера говорливая была. Живешь-то с кем?
– Одна, две кошки есть. А пёс убежал куда-то, как мама умерла.
– А отца чего, нету что ль?
– Нету. Давно уж ушёл.
– Эх, сирота, значит. Жаль тебя, девка. Симпатичная ты. А на танцах чего тебя не видно? Лет-то тебе сколь?
– Восемнадцать, – прибавила Зойка.
– Ой ли, – не поверил, – А в клубе-то у вас ниче так. Музыка хорошая, магнитофон сильный, оформлено все. Ты приходи, коль надумаешь.
Вся сомлев, полуживая вылезла она из машины, когда остановился Павел на повороте в её деревню. Газик рванул дальше по пыльной дороге, а Зойка, прибавляя шагу, было направилась к дому, но почему-то ноги побежали в лес. Упала она лицом в мягкую осеннюю траву и долго сладко плакала от радости и непонятности. Потом села, посмотрела вокруг и разулыбалась.
Теперь она поняла, что влюбилась в Павла. Первый раз в жизни своей влюбилась по-настоящему.
А что ей и надо-то было для настоящей любви – пара добрых слов.
Окно её кухни выходило в одичавший сад, заросший малинником, смородиной и вишняком. А ещё лопухом и крапивой. Там возились воробьи, которых Зойка приманивала крошками. Часто тут ходили соседские куры и петух – забор был худой, лазали две её кошки.
Смотрела Зойка из окна сейчас совсем по-другому. Что-то необъяснимое и прекрасное творилось в душе.
Увидела она из окна тётку Дарью, племянницу бабы Анны. Та шла к ней.
– Зой, дома, смотрю. Глянь, чего нашла. Шкаф перебирала, да и нашла. Тетя Аня просила ведь тогда отправить, а я запамятовала. Отправишь, ладно.
– Отправлю, – Зоя взяла письмо в руки.
Странный адрес. Но работу свою она исполняла старательно, положила аккуратно письмо в сумку.
– Теть Даш, мне б это…Мне б платье купить. Это в тот магазин идти, что возле остановки, да?
– Туда. Там много. Никак приодеться решила? – Дарья глянула с улыбкой так, что Зойка пошла красными пятнами.
Казалось ей, что все её постыдные цели рассмотрела Дарья.
– Надо, надо, купи там себе чего ль, – успокоительно добавила соседка, – Посмотри-ка, как вымахала, а платье уж коротко, да и выгорело все. Деньги-то есть?
– Есть. Куплю чего-нить…
Зойку пригласили на танцы. Или думала она, что пригласили. Но сейчас, когда в душе клокотало счастье, а сердце билось при каждом воспоминании о Павле, казалось, что весь мир повернулся к ней лицом.
Она достала с полки небольшое зеркало, поставила его на стол и долго смотрела на себя, как будто ждала ответа на недетские свои вопросы.
Завтра же в магазин – за платьем.
***
Один и тот же сон снился иеромонаху Сергию уже давно. Снился скошенный луг с черными язвами сгоревшей травы и языками пламени. А по полю бегает жена его – Аглая. Юбка её загорается, она пытается с поля убежать, но огонь встаёт стеной перед ней и не пускает.
А Сергий стоит и смотрит на это спокойно и равнодушно. Как будто так и надо, как будто и не мучается его жена. Знает он точно одно – сейчас она его не видит.
Она злится, затаптывает огонь, зло бьёт ногой, кричит что-то, беззвучно открывая рот, потому что слышно только, как трещит огонь.
Просыпался Сергий – как будто просто уходил с этого места, оставив жену жить в этом бедствии.
Сергий рассказывал свою историю игумену, и сон этот рассказывал. Оба молились, просили Господа милости.
Но сегодня … Сегодня все было иначе.
Тот же, вроде, сон, но его финал … Его финал заставил Сергия резко приподняться с постели, схватившись за её края. Руки его от напряжения вздулись жилами, заходил на красной шее кадык, выступила испарина.
Что это? Что это?
Аглая во сне бегала и бегала по полю, как вдруг юбка её охватилась огнем, и вся она очень быстро вспыхнула и превратилась в один огненный факел.
Этот факел сгорел моментально, упал черным обручем, а на его месте вдруг оказалась … а на его месте растерянно стояла и испуганными глазами смотрела на окружающий её огонь … маленькая его дочка.
И вот тогда Сергий и бросился, там во сне, на луг…
Но неожиданно проснулся весь в испарине …
За окном кельи брезжил рассвет. Сергий перекрестился, быстро надел брюки, подрясник и направился в храм.
Молился долго и неистово. Прошла полуночная, заутреня, прошли часы.
Сколько молился он о ней – о бывшей своей жене. Благодаря ей он здесь. Сюда прибежал с дочкой спрятаться от бесовщины, которой пропиталась она насквозь. Жаль, что понял, околдованный ею, это он не сразу. Ну так, на то и силы её, чтоб удержать его рядом.
Снова и снова возвращался он мыслями к пережитому.
Аглаю увидел он в городе на элеваторе, когда сдавали они зерно.
Тогда он и водителем и трактористом в колхозе трудился. Армию только отслужил, счастливый вернулся. Потому что дождалась его верная Танюшка, девушка из соседнего села, потому что расцвела она за эти два года так, что под венец хотелось бегом мчаться.
На Аглаю глянул только. Яркая, черноглазая. Понравилась. Но ему-то это зачем? У него Танюшка, дело к свадьбе…
На элеваторе они шутили, смеялись, парни, девки… Молодость. Перекусывали вместе. Вдруг подошла она к нему и спокойно так по затылку погладила, сказала что-то о том, что волосы у него шелковистые. Оцепенел он тогда, затаился. Потому что так схватить захотелось её в охапку, схватить и никогда больше не отпускать.
Из головы она не выходила. Гулял с Танюшкой, а сам все Аглаю представлял. Другая она, совсем не такая, как Татьяна.
Уже сам поехал на элеватор, не смог удержаться. А она как будто ждала. Вышла прямо на дорогу. Бабы в стороне, а она смело посреди стоит – щеки её пылают, волосы от пота кучерявятся, ресницы черные опущены.
И скромный обычно Сергей тогда остановил грузовик, вылез, подошёл и прямо при всех обнял ее.
Тогда и увез. Мать с отцом ещё живы были.
Что делать? Поворчали, но неожиданную невестку приняли. Татьяна тогда чуть не утопилась, у реки уж остановили.
Поначалу хорошо все шло. Родилась Зоя. Но потом…
Отец ворчать начал. Невестка не работает, да и дома по хозяйству делать ничего не хочет. Жалел отец мать очень.
– Это что ж за баба такая – ни чугун почистить, ни корову подоить!
Мать управлялась одна. А Аглая лишь на кухне чуток покрутится, а на двор – в отказ. Говорил с ней и Сергей. Все попусту.
А вскоре заболел отец животом. Сильно заболел – в больницу увезли. Там и помер. Но через несколько месяцев начала чахнуть мать. Почернела, скрючилась…
А Сергей тогда весь в колхозных делах был. Не сильно и приглядывался, что там дома происходило.
– Подь, подь сюды – скажу чего.
Однажды схватила мать его за рукав и потащила за сарай, на завалинку. Привалилась там, отдышалась, на дом оглядывается.
– Помру я, Серёж…
– Да что ты…
– Помру… Послухай, что скажу. Послухай, не убегай. Скажу, а там уж хошь верь, хошь – нет. Твое дело. Мне уж не жить, а тебе оставаться. Зоинку жаль, пропадет девчонка, коли ты не поможешь…ради нее я только…ради нее…
– Чего ты, мать…Чего случилось-то?
– Дослухай меня, а потом уж… Аглая твоя – нечистая, ворожит она дела грешные. Я вот думаю и тебя она приворожила, и отца, и меня уж вот в могилу свела…
– Ты чего, мать! Сказок наслушалась?
– Ты не кричи. Ты просто, как помру, приглядися. Приглядися и сам всё поймёшь. Ты Зоинку, Зоинку спаси… Да и сам, коли можешь, спасайся. Страшный она человек-то – Аглая-то твоя. Да и человек ли, вовсе…
Подумал тогда Сергей, что это дела бабьи. Злится мать, что по хозяйству ей Аглая мало помогает, вот и насочиняла.
Вскоре мать померла. И слова её вспомнил Сергей позже…
***
На следующее утро Зойка достала из-под половицы свои деньги.Там деньги хранила мать, накопила при жизни, туда и Зойка складывала свою получку. Других способов хранения Зойка не ведала.
Все брать? Или… Сколько может стоит платье она не знала. Эта наука подсчётов была от неё далека. Она разделила деньги напополам и половину засунула в большой карман кофты.
Баба Анна её учила считать деньги, но иногда Зойка путала нули, забывая названия круглых цифр.
Направилась в село. У продуктового магазина толпились бабы, ждали привоза хлеба. Не то чтоб, надо было тут стоять, просто пришли в сельпо посудачить, разузнать новости. Зойка обошла их подальше, но все равно её приметили.
– Зой, а чего ты без сумки-то почтовой? Али выходная?
– Я в магазин,– потупилась Зоя. Ей совсем не хотелось никому рассказывать, что идёт за платьем.
– Там калоши новые привезли. Взяла б. Тебе всю осень грязь по деревням месить, скоро уж, скоро…
Зойка пошла дальше, но ещё слышала, как продолжился разговор…
– Бедная девчонка, больная…, – маленькая и толстая в клетчатой шали Ильинична качала головой.
– Это за материнские грехи. Ведь Елизавету она со свету сжила, кто ещё…
– Елизавета сама была хороша, скольким бабам жись попортила….
Зойка привычно втянула голову в плечи и прибавила шагу. К таким разговорам она привыкла. Перешагнула порог промтоварного.
В магазине было сумрачно. По полкам – ткани, калоши, фарфор. Продавщицы не было видно из-за высоких коробок, только полная белая рука с кольцами торчала из-за прилавка.
Зойке было неловко, как будто зашла в чужой дом и осматривается.
Дородная продавщица лениво выглянула из-за коробок.
– Тебе чего?
Хотелось убежать, но Зойка решилась.
– Я за платьем пришла.
– За каким платьем?
Зойка растерялась, но ведь она видела, что в магазине на плечиках висела одежда…
– За этим, – она решительно махнула рукой и направилась к стене с одеждой.
Продавщица проводила её взглядом.
«Странная девчонка – эта почтальонша. Чего от неё ждать?»
Продавщица встала и сделала несколько шагов к покупательнице.
Зойка озиралась перед полками с одеждой.
– Ты купить хочешь что ли?
– Да.
– А деньги есть?
– Да, – Зоя схватилась за карман кофты. Деньги лежали там.
– Да, да, – передразнила продавщица, – Объясни, чего хочешь-то?
– Платье, – из-за стеснительности Зойка сделалась совсем немногословной.
– Ааа, сейчас подберём.
Сначала продавщица предложила померять серое платье с отворотом одного лацкана. Платье девчонке было велико и сидело, если честно, как на корове седло. Но продавщица хвалила:
– Вот здесь подхватишь, вытачки углубишь, может подогнешь чуток … И нормально. Серый сейчас в моде.
Зойке платье не очень нравилось, но она боялась признаться, что ничего из того, что говорила продавщица, она делать не умеет.
Глаз упал на синее платье в белую ромашку. Померяла – красиво очень. Продавщица поморщилась.
Она понимала, что платье на девчонку много лучше предыдущего, но … это серое. Это серое лежало уже второй год и никак не продавалось, а синее скоро точно купят…
– Бери это, не прогадаешь. Синее простовато, а это, серое, на любой случай. И в клуб, и на работу, и в город, если что…
Зойка поверила.
– А туфли есть?
– Ишь ты! Туфли захотела. Нету сейчас, сама вон без туфлей, ждём привозу. Но смотри –какие сандалии есть. А денег-то хватит?
И Зойка вытащила из кармана пачку. Глаза продавщицы округлились. Столько денег она и не видела никогда.
– Ну ты…ну ты, девка, даёшь! Чего ты столько с собой-то таскаешь, одурела ли чё? Откуда взяла-то?
– Это мои! И мамины…
– Ну ладно, спрячь… Давай вот, сдачу возьми, – продавщица испуганно вытащила из пачки одну бумажку и аккуратно отсчитала сдачу.
«Вот ведь, вроде и дурочка совсем почтальонша эта, и оборванка, а денег – куры не клюют. А тут сапоги купить не на что!»
Продавщица опять уселась в свой угол и начала думать о несправедливости жизни.
А Зойка десять метров отойдя от магазина побежала бегом в деревню. Казалось, что в спину ей смотрели, но она все равно была счастлива. Она мчалась по грунтовке, прижимая к груди пакет с новым платьем и сандалиями.
Сегодня…сегодня пойдет она в клуб во всем новом. Сегодня встретит она его.
И луг зеленел ярче, шелковился густой травой, и молочная река ласкала взгляд, петляла меж холмов в желтоватых берегах. Зойка поднимала руку к солнцу и ее пальцы светились внутренним розовым светом. И жизнь вокруг была розовая, в мелких косых радугах.
А дома примерка, сборы, опять примерка… И волнение.
Она думала придёт Павел или нет? А если придёт, то как себя держать, и что ему говорить?
Ещё со страхом думала она – что ей делать, если вдруг начнёт её целовать? И спросить ей было не у кого. От этих дум у неё даже затряслись руки.
– Не понимаешь ты ничего, Мурка, ничего не понимаешь, – жаловалась Зойка своей любимице-кошке.
Вечером пошёл было дождь, и Зойка успела испугаться. Но дождь прошёл быстро, небо очистилось, и к вечеру дорога опять пылилась.
Когда шла она по своей деревне, ей казалось, что из всех окон на неё смотрят, что все знают, куда она идёт. И к кому, и зачем. Она хотела побежать бегом но не смогла, ноги отяжелели.
Только в перелеске и вздохнула свободнее. Дорога слегка пылила, и Зойка старалась идти по траве, берегла новые сандалии. По привычке рвала ромашки.
Потом вдруг подумала, что Павел может прийти раньше и уйти, не дождавшись её. Тогда Зойка побежала бегом, уже не глядя ни на пыль, ни на узкое не для бега платье.
Прибежала она рано. Танцы ещё не начались. Около клуба почти никого не было, лишь вдали стояла группа девчонок. Зойка зашла в клуб. Зал в клубе был большой, на несколько окон. В одном углу сидела кучка ребят. Они курили, гасили слюной окурки и выстреливали их щелчком в стоящую поодаль урну. В цель окурки не попадали.
На Зойку лишь покосились. Павла нигде не было.
Как же она тут без него? Сейчас ей хотелось, чтоб скорее пришел Павел, и тогда все встанет на свои места. Он возьмёт её за руку, и все поймут, что она тут не лишняя, что она тут – на своем месте. Она – с ним.
Кто-то дурашливо помахал ей рукой и она испугалась. Вышла на улицу и решила пока пойти за сарай, постоять там, подождать Павла.
Она простояла за сараем минут двадцать, неловко отворачиваясь от проходящих. И вдруг услышала:
– Привет! А ты как тут? О! А мать говорит – не вышла сегодня что-то Зойка, а она вона где.
Олька, дочка тети Любы, кричала на всю улицу, кричала, чтоб слышала вся ее компания. Она была в пышной белой блузке, трещащей на груди и узких брюках. Волосы завиты локонами. Очень красива!
Ольга подошла.
– Чего прячешься-то? Пошли с нами, сейчас танцы начнутся. Не дрейфь… Что это на тебе? Платье от бабушки? Хи! Ну, ты и вырядилась!
Но Зойка не обиделась и пошла с группой девчонок в клуб. С ними было проще.
– А я его сегодня купила, Оль. Платье-то…
– У Светки совета что ли спрашивала? У продавщицы?
– Наверное…
– Дура она. У самой вкуса никакого и тебе вот втюхала. Ну ладно, не боись. Мамке отдашь, она тебе его заузит.
Больше они не разговаривали, занята была Олька заботами девичьими. Девчонки чирикали, поглядывали на Зойку, прижимающую к груди ромашки, но больше смотрели на парней. Играла громкая музыка, какой-то пьяный мужичок вытанцовывал в центре зала, остальные ждали, когда вечер разгорячится.
Зойка сидела на скамейке и смотрела на дверь. Ждала.
Один раз с ней рядом бухнулся худощавый рыжий парень. Зоя сморщилась от запаха.
– А я знаю тебя. Ты почту таскаешь. Чего пришла-то, почта что ли кончилась? – он загоготал и ушел.
Зойка втянула голову в плечи. Осмотрелась. И показалось ей сейчас, что все-все смотрят именно на неё. И смеются над ней. Она оценила наряды девчонок и поняла, что в таком вот платье и сандалиях здесь она одна.
Нервы её натянулись тонкой струной, она выпрямила спину. И тут группа девчонок прыснула от смеха рядом с ней. И Зойка не выдержала, вскочила, побежала к двери.
Побежала и почти уткнулась в грудь Павла. Он заходил в клуб и в узком темном междудверьи Зоя ухватила его за руку. Подняла голову к нему.
Павел не ожидал, он смотрел в зал, искал кого-то, резко опустил голову.
– Аа… Это ты, сирота. Здорово. И ты тут.
Он слегка пожал ей руку и, убрав её, пошёл дальше. Зоя растерялась, осталась возле двери. Павел был не один, с рабочими стройки. Похоже их поджидали, дружный гул приветствия загремел в зале, парням жали руки, девчонки зашушукались.
Павел был очень хорош. Светлые брюки, чуть распахнутая рубашка.
Зоя не выдержала, опять подошла к нему, встала сзади, постучала по плечу, позвала. Он оглянулся.
– Ты чего? Танцуешь тут?
Зоя протянула ему ромашки и он их взял. И тут Зоя увидела в его глазах то, о чем мечтала. Увидела самую настоящую любовь. Только смотрел Павел не на неё, а поверх её, автоматически взяв в руки ромашки. Зоя оглянулась. Позади нее стояла и смотрела на Павла Олька, дочь тети Любы.
И тут ее кто-то схватил сзади за руку и притянул к себе. Она неожиданно оказалась в объятиях того рыжего.
– Давай танцевать, – он вихлял задом, крепко и больно держа ее за руку.
Зоя вырывалась, смотрела на Павла. Но тот прошел мимо, совсем не обращая внимание на танцующих и на Зою. Он направился к Ольге. Музыка гремела.
Зоя оперлась руками в грудь пьяного, пыталась оттолкнуть.
– Чё ты! Танцуй давай! Чай, не ситцевая, не полиняешь!
Она толкнула его сильнее и побежала к дверям, оглянулась, нашла глазами Павла. Тот улыбаясь ворковал с Ольгой, держал ее за руку, а в руках у Ольги – её ромашки.
– Э, почтарша, а посылочку-то не распаковали, – кричал ей вслед рыжий. Пацаны, стоящие рядом, рассмеялись.
Зойка выбежала из клуба и бегом помчалась по сельской дороге. Споткнулась, еле удержалась на ногах, порвала сандалию.
И как только оказалась на лесной дороге, упала на колени прямо в пыль, стянула сандали и закинула их в кусты. Она закрыла лицо руками и горько зарыдала.
А потом опомнилась, подумала, что кто-то тут может быть. Быстро встала на ноги и побежала в деревню. Луна уже взошла. Стога сена выплыли из мрака и тихо закачались, освещенные яркой круглой луной. Звёзды разгорались все ярче, все ниже опускаясь к земле.
Зойка уже слышала звуки своей деревни, ржанье кобылицы, стук калиток. Она не умела сформулировать свои чувства, но казалось ей, что там, сзади, в клубе, все смеются над ней, что именно она стала предметом насмешек, именно она…
А Павел…Павел – её мужчина! Её и только ее! Зачем ему Олька? Олька и так найдет себе жениха. Зачем отбирает Павла?
Ногой наступила она на острый камень – кровь. Так ей и надо. Нечего было раскисать, не надо было уходить. Павел просто ошибся, он ее любит, любит – точно!
Хромая, зашла она в дом, но не села. Продолжила ходить по избе из угла в угол, следы крови оставляя на полу, бормоча себе под нос что-то, ругая себя.
Вспомнила – вот точно также порой из угла в угол металась и мать. А потом..
А потом …
А потом доставала она свою страшную книгу и читала. Что она там читала?
Зойка включила свет и направилась в закуток, где лежала книга. Лицо ее горело, голова кружилась. Перед глазами стоял образ Павла.
Она достала книгу, положила на стол и медленно по слогам начала читать. Читала долго, вникая, разбирая слова. Читала всю ночь. Уже запели петухи, уже тучи покрылись молочной дымкой рассвета.
Мстительно, томительно и уверенно звучали в Зойке многократно дикие слова: » Так бы и он скрипел и болел, и в огне горел, не мог бы он ни жить и ни быть и ни пить и ни ись!»
Зойка ещё не ведала, что делает, не знала сколько бед принесет людям. Зойка просто хотела, чтоб ее тоже любили.
***
Небо розовело и за лесом всходило солнце. Уж не первый раз Зоя под утро выходила на поиски.
Как написано в материнской книге, так и делала. Травы в книге были рисованы карандашом, но не столько рисунки, сколько память возвращала ей былое.
– Что за трава? Что за трава? Говори! – мать держала её за волосы и тыкала носом в стол, где лежали травы. Учила.
И теперь вдруг Зойка поняла, что мать ее любила. Хотела она, как лучше. Хотела, чтоб и Зойка чего-то умела, передавала науку. Вот только оказалась Зойка неспособная. Так считала мать.
Но теперь…
Здесь в глубине леса в глубине чащи, по которой шла дорога, юного солнца не было видно. Ночь таилась под стволами высоких деревьев, берегла свои синие тени.
В резиновых сапогах и рейтузах Зойка бродила по лугам – искала грибы, мхи и травы. И так ей нравилось это. Нравилось, когда неожиданно находилось то, что никак не находилось вчера. Несколько раз блудила она в лесу, шла куда глаза глядят, улыбалась, разговаривала сама с собой.
Возвращалась домой, немного крадучись, пряча ношу в корзинке, аккуратно и долго развешивала травы в сарае и лишь потом грела чайник, согревалась и засыпала, закрывшись с головой стеганым бабкиным еще одеялом.
Сегодня её разбудил громкий стук.
– Зой, спишь, что ли? Зо-ой!
Зойка проснулась, подошла, потирая глаза к окну, и тут же отпрянула. За окном стояла Олька с подругой – белобрысой Люськой.
Они видели ее, не спрячешься. Зойка накинула шаль и вышла.
– Здрасьте вам! – смешно поклонилась Олька, – Ты случаем – не заболела? Белый день, а ты спишь. Мать прислала, сказала, что ты уж не первый день как на работу не выходишь. Чего случилось-то? Там дядька Самойлов за тебя почту таскал, но сказал, что не будет больше…
Дядька Самойлов был почтальоном много лет, давно ушёл на отдых. Видать тетя Люба его уговорила заменить Зойку.
Зойка смотрела на Ольгу из-под бровей и молчала.
– Зой! Ты чего? Болеешь что ли? – опять спросила удивлённая молчанием Ольга, – Странная ты какая-то. Мы на такую даль к тебе перлись. Вот надо мне больно это! Мать велела …
И тут Зойка, как спохватилась.
– А вы в дом заходите! Заходите, не бойтеся. Я сейчас чайник скипячу, чайку попьем.
Девушкам было интересно, как живёт эта странная, не слишком умная, по мнению всего села, Зойка. И они вошли в дом.
В сенях паутина в темном углу, а дальше – давно небеленая печь, перед ней корыто с грязной водой, в которой плавало какое-то сено. Пахло мышами и ещё как будто какими-то травами.
И вроде все в доме есть: кровать с откинутым стеганым одеялом и мятой простынью, комод, стулья, но не было домашнего уюта, к которому так привыкли девчонки. Пол был грязный, стол завален разномастной посудой, с потолка спускается лампочка на длинном проводе, окна серые.
Девчонки озирались. Коврики, календарики, скатерти и шторки их домов здесь отсутствовали. Они смотрели с интересом. А Зойка суетилась. Она уже поставила чайник, убежала куда-то в сарай, потом вернулась с кастрюлькой, ушла в закуток.
Люська шептала Зойке, что надо б уйти, но Ольге была интересна Зойкина жизнь.
– Зойка, ты давно ль уборку-то делала? Пылюка у тебя… Меня б мать убила… Когда выйдешь-то? Сегодня выйдешь?
– Выйду… Наверное, выйду, – Зойка заваривала чай, стояла к девушкам спиной.
– А к чаю есть чего? – спросила Люся, оглядывая жилье.
Зойка резко развернулась и выдохнула:
– Нету. Пироги буду печь завтра. Сегодня чаю так попьем. Она взяла две чашки, сполоснула их и налила гостям.
– А ты чего ж?
– Ой! – Зойка метнулась к печке, налила и себе.
Люся отхлебнула.
– Уу, вкусный. С мятой?
– Ага, – у Зойки запылали щеки, спотели руки.
– Да, – хвалила и Ольга, – Такой можно и без пирогов … Умеешь! Но ты собирайся давай. Мать велела без тебя не возвращаться. Там почты накопилось – тьма.
Зойка схватила одежду и скрылась в другой комнате. Гостьи молча допили чай, показывая глазами друг другу то на грязный ковш, то на груды мух на подоконнике. Дом требовал хозяйской руки.
В село пошли вместе. По дороге опять учили Зойку жизни. Говорили, что дом и двор ей в порядок приводить надо.
– Это просто срам у тебя какой-то, Зой. Мать, видать, тебя не приучила. Меня вот лет с восьми полы мыть тремя водами заставляла. Ведь и мужья чистоту-то спросят. Замуж-то пойдешь? – девчонки переглядывались и хихикали.
Такое развлечение у них сегодня, есть о чем посудачить на много дней вперёд.
– Пойду.
– Да ты что? Может и жених у тебя есть? – Ольга раззадоривала.
– Есть…, – Зойка отвечала твердо и дерзко.
– Ух ты! А кто такой, не расскажешь?
– А увидите скоро…
И уж как девчонки ни старались, но имя Зойка так и не сказала.
Они пришли на площадь села, подошли к почте. На остановке было людно.
– А Ольга тоже может скоро замуж выскочит, – выдала Люська.
– Да ну тебя, – Ольга отмахнулась, но слегка зарделась. Приятно ей было это предположение.
Зоя прыгнула на ступени почты, а потом держась за высокие перила на двух ногах соскочила обратно.
– Не выскочит! – бросила.
– Чего это? – возмутилась Люська странному ответу.
– Не успеет…
– Да, ну тебя..
Ольга уже зашла внутрь, кричала матери, что пропавшую работницу привели. Тетка Люба охала, ругала Зою, суетилась, нагружала работой. А девчонки собрались ехать в город по своим делам.
Когда Зоя бойко разнесла по ближайшим улицам первый пестерь и вернулась на почту, тетки Любы не оказалось на месте. Почта – на замке. Она села на крыльцо.
Минут через пятнадцать мимо прошуршала Ильинична. Она и поведала, что тетки Любы не будет уж.
Ольге плохо стало на остановке, повезли её в больницу. А следом за ней и Люсю. Ильинична рассказывала подробности, и так увлеклась повествованием, что и не заметила на лице у собеседницы блеска в глазах, дикой улыбки и замедленности в движениях.
Зоя медленно встала с крыльца, встряхнула головой, бросила пестерь под почтовую дверь и очень спокойно, с высоко поднятым подбородком, пошла по дороге в свою деревню.
Она не подпрыгивала, как делала это обычно, не вертела головой по сторонам. Ни с кем не здоровалась при встрече. Она совсем не выглядела теперь, как прежде, так, как выглядят открытые миру деревенские девчонки.
Начало было положено.
Ночью чуть не сгорела почта. Хорошо хоть проезжающий поздно шофер заметил начало возгорания. Но все равно, пока приехали пожарники, часть почтового помещения сгорела.
Утром на площади собрался народ. Обсуждали, искали причину. Тетки Любы не было – она в городе, в больнице с дочерью. И только не больно умная почтарша Зойка полезла внутрь полузгоревшего здания.
– Куда ты, дурища? – кричал дядька Самойлов, стараясь ухватить девку за руку, – Милицию же ждём, следствие.
– Милиция милицией, а у меня работа. Посылки ведь целы, вот и разнесу. Я на Воротичи, на стройку, – весело вещала она изнутри здания.
Она нашла несколько писем и посылок и направилась туда.
Теперь – Павел …
***
Как всегда, встретили её на стройке с воодушевлением. Раздала письма, посылки. От тяжести ломило спину.
Она искала Павла, но его нигде не было.
– А я вот пироги вчера пекла, угощайтесь!
– Ух ты! Вот даёшь, почтарша, уважила…, – пирожки разлетались вмиг.
– А ты сама-то, что ж, тоже, поди, голодная, такая дорога … – свой пирог ей протягивал белобрысый Васька.
– Нет, я сытая. А водитель ваш где?
Васька погрустнел.
– Так у него ж невеста в больнице, он к ней поедет. Вон он, выезжает, – Васька не успел взмахнуть рукой, как Зойка схватила отдельно завёрнутый в тряпицу пирог и метнулась на дорогу наперерез машине.
Васька аж дышать перестал, когда выбежала она прямо перед кабиной.
Павел дал по тормозам, выскочил, злой. Но Зойка что-то сказала ему, а потом протянула пирог. И Павел его взял.
А Зойка ещё долго стояла и смотрела на пыльное облако удаляющегося газика.
А Павел и вправду испугался. Девчонка эта вызывала у него жалость. Сирота… И тут – чуть сам же и не поддавил!
Совсем девка сдурела! А она, оказывается, переживала, что все пироги взяли, а он остался голодный. Добрая душа!
Он откусил пирог. Тесто вкусное, воздушное, а начинка непонятная. Со щавлем или с грибами что ли?
Но вскоре мысли его переключились на Ольгу. Что-то случилось с ней серьезное. Мать ее места себе не находила, тормошила врачей. Ольга вчера как будто отравилась, её рвало, поднялась температура, а вечером она впала в какое-то столбнячное состояние.
Но сейчас он приедет и все узнает… Все…
Дорога летела под колесами, но вдруг раскисла… Вроде раньше тут был асфальт, а сейчас она покрылась темными лужами и все больше и больше превращалась в болото…
Но ему надо к Ольге. Ольга начала мерещиться. Вот они идут по тихой спящей улочке, обходят эту самую болотину, он держит в своей руке её маленькую ручку. Яркие, крытые дождем звёзды августа сияют у них над головой. Он смотрит вверх.
– Яркие какие звёзды, правда?
Она вздохнула с тоской.
– Ой, скажи ещё: если хочешь достану и подарю, – с сарказмом ответила.
– Сейчас, – ответил он и потянулся к луже, в которой плавала лучистая зелёная звезда, – Смотри, – протянул ладони с водой и горящей там звездой.
– Да ну, руки пачкать…, – Ольга отвернулась.
А на её месте очутилась эта…сирота. Павел не мог вспомнить имя. И он вылил звезду ей в протянутые ладони. Сирота улыбалась, но не так, как прежде – наивной открытой детской улыбкой. Улыбалась по-другому – сдержанно и немного снисходительно. И губы её были так соблазнительны.
Павел очнулся от удара. Машина съехала в кювет, он больно ударился о руль головой. Из носа текла кровь, голова кружилась. Он вылез из машины, хотел осмотреть повреждения, но не смог. Голова шла кругом, он отошёл и лег в траву. И опять уснул, снилась эта сирота.
Ярок, необычен и очень стыден был этот сон.
И когда Павла растолкали водители проезжающих машин, он вскинулся и долго смотрел на окружающих остекленелыми глазами, никак не мог прийти в себя от ощущения реальности сна.
В этот день в больницу к Ольге он так и не поехал. Лёжа на койке в бараке все думал – неужели она и правда вот такая – страстная, как в этом сне. Павел вспомнил имя – Зоя…
***
Странный наступил сентябрь. Полудневное солнце, казалось, остановилось в небе. Жгло, как самым жарким летом. Травы словно оцепенели. Лето не хотело уходить.
И тут начались в селе пожары. Горели в полях стога. За одну ночь возгорали сразу два далёких друг от друга стога.
Рылись заградительные канавы, стояли дежурные, но стога горели.
Утром возле магазина собирался народ. Люди рядились, переговаривались, спорили, рассказывали небылицы.
– Светопреставление!
– Конец света! Солнце-то видели, какое? Оно ж один сплошной пламень…
– Страшного суда ждём. Рухнет солнце и затмится мир…
– Говорят, на днях Лешка Баструев видел кого-то. Да… Сначала шаги такие – бум-бум-бум, точно где-то бьёт барабан, и от этих звуков ушам больно. Он, было, туда, а его как гвоздем к земле пригвоздило.
– Так видел или нет? Брехай уж…
– Видел. Говорит, девка, к ручью бежала.
– Ох, Катька, мало ль девок в стогах милуются…
– Да, с ума ль сошла. Кто ж сейчас туда пойдет-то ночью?
– И то верно. Вон Любина-то дочка все ещё в больнице. Совсем плоха. А Люсю выписали, дома сидит.
– А я соли на порог насыпала и у окон, заговор читала…
– Ну, ты уж совсем сбрендила, Наталья.
И тут все оглянулись. С прямой спиной гордо вышагивала почтарша Зойка. В руках она держала увесистую пачку денег.
– Здравствуйте, – раскланялась уверенно, – Как живётся, бабоньки?
Все молчали, ошарашенные. Такое поведение дикарки Зойки было никак не меньше светопреставления.
– Хорошо б получше. И тебе – не хворать, – первая нашлась Ильинична, – Никак деньги тратить пошла, Зой?
– Да, – Зойку ударила пачкой денег по ладони, – Пойду приоденусь. Замуж мне пора! А вы чего? Чего тут кукуете?
– Хлеб свежий ждём. Да вот… Ночные пожары обсуждаем. Стога-то убрали от греха, так теперь старый овин загорелся…
– Да, ну! Прям, напасть на село нашла. С чего бы это?
Зойка крутанулась и отправилась в промтоварный и там громко крикнула:
– Эй!
Продавщица и старушка-покупательница оглянулись от резкого оклика.
– Я за новым платьем и косметикой. Платье синее возьму, вот это, – она схватило синее в ромашку платье и закрылась в примерочной.
Вышла, повертелась у зеркала.
– Помада красная есть?
Она взяла ещё сумку, куда набрала кучу всего. В новом платье, с яркими красными губами и высоко поднятым подбородком вышла из магазина.
А продавщица никак не могла сосредоточиться пересчитать деньги, так была ошарашена. Потом бросила их на прилавок:
– Да что ж это творится-то у нас в последнее время?! – всплеснула руками.
***
Сегодня вручили иеромонаху Сергию письмо, прочитав которое направился он к игумену за благословением на поездку.
Ехать нужно было далеко, поездом. К дочке ехать.
Задержалось где-то письмо. Давно уж написала его Аглая, а дошло лишь сейчас. Жива ли? А коли нет…
Надо ехать!
И вот уже поезд мирно стучит колесами, а Сергий опять вспоминает, как таким же поездом ехал он с маленькой Зоей. Бежал…
Вспоминал.
– Вот, Сергей, жене передай, – шептала соседская старушка и совала ему мешок с яйцами.
– За что это?
– Так ведь заговорила она коровенку-то Игнатовых. Всё! Теперь нету у них молока совсем, у иродов. Она ж у меня пологорода сожрала да вытоптала, скотина рогатая, разе ты не знаешь?
– Что?
Бабка поняла, что сболтнула лишнее и испуганно засеменила к себе, аккуратно прижимая пакет с яйцами к груди.
Сергей тогда кричал на Аглаю, требовал прекратить это, а она – молчала и нехорошо так смотрела. Смотрела так, что жутко становилось.
Дальше – больше. Стали ходить к ней бабы. В доме, как в аду. Уже не стала она прятаться, и при нем какие-то зелья, да травы заваривала.
Не выдержал – поднял руку, ударил так, что полетела она на койку.
Через пару дней отнялась у Сергея вся сторона правая – ни на ногу наступить, ни рукой пошевелить не может, рот открывает – а оттуда – ни звука.
Думал тогда – всё, пришла смерть. И сны эти тогда начались, где Аглая по горящему полю носится. Пролежал он три месяца.
Сам просил ее, молил, чтоб силы вернула. И вернула, отпоила его травами. Уйти б тогда, так ведь дочка…
Но однажды пришел домой, а там девка на полу скрюченная лежит, мучается. Белки глаз у неё кровью налились, вывалились. Хрипит и пена белая изо рта. А в углу Зойка – дочка сидит, смотрит на это, глазенками моргает.
Схватил он тогда ее и к бабе Анне убежал. Рассказал все.
Анна и посоветовала ему в церковь идти вместе с дочкой. Туда и направился. Местный священник все организовал. Сергей с председателем поговорил, объяснил, что уезжает, уволился. Здесь он жить не мог. Поселился после болезни в нем жуткий страх своей жены. А ещё страх за дочку.
Батюшка их приютил, а потом и в монастырь направил.
Думал сначала он, что временно тут, что перебудет и уйдет. Передовик колхозник что знал о вере?
Там Сергей читал. Читать он всегда любил. Евангелие, дореволюционную книгу, пропахшую русской избой, дал ему кто-то из монахов.
Постепенно открывался для Сергея совсем новый мир. Слава Богу – открывался.
Как уж нашла его Аглая? Какими методами запугала всех? Но через пару месяцев приехала она в монастырь. С милицией приехала. Страх к тому времени у Сергея прошел. Смело вышел к жене, ведя за руку Зою. Сам отдал…
Игумен велел ребенка отдать. Мол, нельзя, грешно мать дитя лишать. Даже такую. Да и закон на ее стороне был. Тогда мирские законы были не на стороне монастырских.
А Сергей принял постриг.
Иеромонах Сергий отправлял деньги Анне – просил приглядывать. Знал, как обстоят дела у дочери. И это все, что мог он сделать.
Только вот теперь казалось, что далеко не все сделал для дочки. Не все, что было в его силах.
***
Баба, полоскавшая белье на мостках, вдруг обнаружила, что треплет свою рубаху о песок, со страху выпустила её из рук и бросилась в село.
– Вода! Вода! Из реки вода уходит!
Река обнажила свое русло. Дно оголилось слизкими, скользкими камнями и мягкими травами. Посреди русла зияла обрывистая черная впадина с бархатным шевелящимся чешуей грунтом.
Люди сходились на берег. Верующая бабка Нюра упала на колени и припадала к земле в молитве…
А председатель звонил в район.
***
Мальчишки как одурели. Искали впадины, собирали рыбу и раков прямо руками. Складывали в рубахи, в корзины, в тазы и ведра. Матери отказывались её готовить.
Не к добру всё это.
Бабушки побежали в церковь. Надо Батюшку звать! Пусть звонят в колокола!
И тут ещё:
– Загляньте в колодцы! В колодцы!
Вода в колодцах мерцала, но глубже. Тихая, темная, стальная вода. Позвали председателя.
– Скоро и ее не будет…
– Да откуда вам известно-то? – психовал председатель
– Да уж известно!
Вести одна другой страшнее гуляли по селу, разлетались вмиг. Предположения и выводы дошли до абсурда: говорили, что солнце с места не сходит, что мир перевернулся, что затмение, что знамение….
Чего только не говорили… И кто-то вдруг вспомнил Аглаю и странное поведение дочки её в дни последние …
– Она! Она наслала!
К вечеру собрались все у клуба. Председатель никого не звал, но вышел к народу. Куда ему деваться!
– Мы выясняем! Основное предположение – климатическое явление, второе предположение – на ГЭС открыт новый затвор водосливной плотины, но это никак не может повлиять….
Но председателя уже никто не слушал. Люди возмущались. Как могли такое допустить!
Председатель кричал, отвечал на вопросы, багровел. И когда все накричались вдоволь, и толпа просто гудела ровным гулом, кто-то со смехом выкрикнул.
– Так может и правда, это Зойка всё, почтальонша ворожит?
– А чего смешного-то! Может и ворожит…
Мнения опять разошлись, народ шумел, председатель отмахивался.
– Только колдовство сюда не надо приплетать! Советские ж люди!
– Так ведь, сколько живу, никогда не слышала, чтоб в колодце лягушки квакали, а тут!
Начальство давно ушло, а народ ещё долго гудел на площади. Виданное ли дело, чтоб река вмиг ушла!
Молодежь уже и не расходилась. Скоро в клубе танцы. Настроение, несмотря на видимую беду, было, наоборот, от всего этого, приподнятое, многие сегодня были хорошо выпивши.
Пашка с друзьями тоже был тут, и тоже не совсем трезв. Ну, у него была причина – Ольга в больнице. Когда сообщили, что стало ей получше, он выпил «с радости». Парни уговорили пойти в клуб. Одному было уж совсем тоскливо, и он согласился – пошёл.
Не танцевал, сидел рядом с низкой сценой, смотрел на танцующих и пьянел. Периодически они выходили – принимали по-чутку с мужиками. В клубе – общественный патруль, тут нельзя, поэтому выходили, принимали и возвращались. Настроение у Павла было именно таким – напиться и забыться.
В тусклом свете клуба мелькали танцующие тени, гремела музыка. Павел не то уснул, не то забылся.
И вдруг толпа как будто немного расступилась, яркий свет осветил синюю фигурку девушки, идущую прямо к нему. Волосы её горели таким рыжим пламенем, что Павел сощурился и прикрыл свет ладонью.
Она подошла к нему. Зоя?
– Потанцуем?
– Да я …
Она уверенно взяла его за руку, обхватила талию по широкому ремню, повела в гущу танцующих. Он сначала лениво переставлял ноги в медленном танце, а потом вдруг раздухарился, прижал маленькую партнёршу к плечу и понял, что ему сейчас очень хорошо с ней – спасение какое-то.
Потом они танцевали ещё. В перерывах она что-то говорила, блестя ровными зубами, а он смотрел, как искристо переливаются бусы у неё на груди. В голове было пусто, а на душе – тихо.
К двенадцати пожилая завклубом что-то тихо сказала со сцены, и тотчас с треском выключилась музыка, замигал свет.
– Я провожу, – сказал Павел.
– Мне далеко, – Зоя уверенно брала Павла под руку.
– Не страшно…
Ночь была темная, но у клуба горели фонари. Уже шушукались девчонки, удивлялись и разводили руками на их вопросительные взгляды парни.
Что случилось?
Они хотели, чтоб Павел от беды, случившейся с его любимой, отвлекся, вот и затянули его сюда. А тут … он, не глядя на них, отправился провожать другую. Да и кого? Зойку – почтальоншу. Правда все они заметили и говорили о том, что она сегодня хороша. То ли платье ей идёт, то ли накрасилась удачно. Поди – разбери…
А Зойка весело и гордо шагала в темноте мимо черных заборов, мимо изб, прямо по дороге в свою деревню под руку с Павлом. Ей аж смешно стало от замеченных удивлённых взглядов. Павел заметно пошатывался, она придерживала.
Небо впереди казалось огромным и черным. Сердце стучало – было забавно и страшно. Она играла во всемогущую ведунью. Да, это она сама все сделала своими руками. Нашла себе парня, своего мужчину и увела у всех. Пусть знают!
– Ты замёрзла? – Павел стянул с себя пиджак, накрыл её плечи.
– Нет, мне тепло с тобой.
– А я, ты знаешь, я чего-то сегодня думал о тебе. Мужики решили, что грустный, потому что Ольга … а я все о тебе думаю.
– И хорошо. Я тоже о тебе думала.
Они подошли к навесу. Под ним стояли железные бочки с обратом для телят. Опершись на руки Павла Зойка забралась на деревянный круг бочки и села. Теперь их лица стали вровень. Она положила руки ему на плечи.
Он как будто опять опьянел, сильно дышал, держал Зою за коленки.
– Ты смотри, если обидит тебя кто, я ему, гаду, ребра поломаю…
– Все хорошо. А ты, по-моему, совсем пьяный.
– Есть такое, – Павел потёр лицо рукою, – Это от тебя всё.
– От меня, что ж от меня-то?
Павел посмотрел на нее мутными глазами, и вдруг схватил ее, сжал так, что хрустнули кости, и стал целовать.
– Пусти! – шептала она, вырываясь, – Пусти!
Но он снял её с бочки и прижался к ней всем телом, полез рукой под платье, под белье …
Зойка до того растерялась, что не знала, что и предпринять. Она совсем не хотела этого. Все, что она хотела – так это защиты и тепла, а ещё показать всем, как она может. Вот и все.
А Павел… Да, он нравился ей, но чтоб вот так …
И куда-то испарилась вся ее дьявольская самоуверенность и смелость.
Она расслабилась и, каким-то хриплым осевшим голосом, печально и жалостливо произнесла:
– Не надо, Паша, пожалуйста.
И он выпустил её. Отдышался, прокашлялся, закурил. При свече спички посмотрел ей в лицо.
Чего это он? Совсем ведь девчонка, а он вот так, сразу. Это все вино, и ночь, и звёзды эти, и сон …
– Ладно. Ты не обижайся. Ты вот что, приходи завтра сюда вечером. Ладно? Или… Ты ж одна живёшь? Давай я сам завтра к тебе приду?
– Когда? – почти прошептала она.
– Часов в восемь, ладно? – Павел затянулся несколько раз, бросил окурок, притоптал его каблуком.
– Ладно.
Он проводил ее до дома, быстро, но уже спокойно поцеловал, развернулся и растаял в темноте. Его шаги утихли.
Зойка села на скамью во дворе, запрокинула голову назад. Сбоку вылупился тонкий месяц, и от реки не дул привычный ветерок. Казалось, воздух не шевелится. Было так тихо. Она закрыла глаза.
Вспомнила, как тогда в машине он шутил, называл девой-красой. И почувствовала она тогда, что так хочет быть с ним, под его защитой. Просто, чтоб быть не одной, чтоб ее любили.
Но вот к такому она не была готова. Павел был таким страстным, что Зойку это только испугало.
Зачем он так?
Она так счастлива была утром, так уверена в том, что делает всё правильно! Так ей нравилось состояние её самоуверенности. А теперь она растерялась. Может зря она все это затеяла?
И если это так, то опять она останется одна, опять будет насмешкой для всех в селе и деревне, опять … Нет, не зря … Или зря …
Она зашла в дом. Села на пол у печки и завыла. Точно также, как выла когда-то здесь ее мать, а она, подростком, убегала к бабе Анне. Теперь не убежишь. От себя разве убежишь? Да и некуда ей было бежать.
Зойка была совсем одна.
***
А река высыхала, колодцы мелели. Утром народ опять сошёлся у сельпо. Теперь тут были не только бабы, подтянулись и мужики. Кто-то ждал автобуса в город, кто-то просто вышел посудачить.
– Точно из-за плотины это. Григорий мой вчера туда заворачивал, рабочих возил. Аврал там у них, русло переполняется. Потоп, говорят.
– Да ну! Канал-то, говорят, с водой, хоть и сошла чуток. Как же наша-то речушка с плотиной сочленяется, никак.
– А ты про подземные потоки слыхала чего-нибудь! Темнота! Не понимаете ничего вы, бабы, только языком трепещите.
– Зато вы уж больно умные! Всякий умен — кто сперва, кто после. Вы – все после.
Бабы закивали, захихикали.
– Да может из-за них из-за мужиков и напасти-то все. Моя Ленка вчера сказала, что Зойка-то жениха дочки Любиной охмурила. Так девчонки шепчутся, что и до больницы она ее довела.
– Верно-верно, мои молодые тоже так сказали. Она – ведьма. Кто ещё? Она и напустила на нас пакостей.
– Ой, да ладно вам, бабы, ересь молоть.
– А чего ересь-то. Сама посмотри – другая какая она стала, накрасилась, волосы распустила. К добру ли такое?
Потом о Зойке уже забыли, опять обсуждали дела сельские. И тут на площади показалась она – Зойка. Шла она с корзиной, явно из лесу. В сапогах резиновых и рейтузах. Лицо опухшее. Ни красоты, ни косметики. Шла в магазин прямой наводкой. На почту лишь покосилась.
Народ притих, расступился.
– Здрасьте, – буркнула.
Ответа не последовало.
Она зашла в магазин, вышла через минуту. А следом выпорхнула толстая тетка Зина. Шепнула:
– Соли и муки взяла. Две пачки соли-то.
Ильинична не выдержала, окликнула.
– Зой, а зачем тебе соли-то столько?
Зойка остановилась, оглянулась. Сделала два шага к толпе, чтоб ответить, и вдруг бабы шарахнулись от неё. Она застыла, а потом решила, что ей показалось и сделала ещё несколько шагов – все бросились врассыпную.
– Э-э, ты чего это? – дед грозил ей палкой, – Ты это, не шали!
Она усмехнулась и направилась домой, слушая в спину молву:
– Ведьма…
– Она речку высушила…
– Сгорим все…
– Милицию надо…
– Батюшку надо, пусть освятит…
Речку? – ну что ж. Речку, значит, речку, – шла и думала Зойка. К таким разговорам в спину она привыкла. Только сейчас говорили не о ее матери, а о ней самой.
Вчера провыв полночи, она все же уснула. А когда на рассвете проснулась, полезла в книгу – искать противоядие для Ольги, надо было снять порчу.
Да только сколько не искала, теребя страницы книги, вчитываясь в абзацы, так ничего и не нашла. Бегло читать она не умела, а книга была большая, толстая. Разве отыщешь!
Но зато нашла лекарство от живота. Может оно поможет? Написано, что поможет. Правда, трав не хватало, за ними и отправилась она утром в лес. А по дороге решила вот и в магазин зайти…
А теперь… Может и не стоит делать это лекарство?
Навстречу ей из двора выбежал малыш лет трёх. Он протягивал ей жёлтое яблоко. Зойка улыбнулась, шмыгнула носом, яблоко взяла, поблагодарила и помахала малышу рукой.
Быстро за плечи оглядывающегося и машущего ручкой мальчонку в калитку заводила старушка.
«Нет. Ольга тут не при чем. Сделаю лекарство.» – решила Зоя и откусила яблоко.
Зашла по пути к Дарье – соседке, взять молока и яиц. Дарья продавала их ей недорого. Дарья тоже была молчаливая – видно и до нее слухи о Зойке доползли.
Лекарство готовила она часа три, внимательно следуя инструкции из книги. Устала очень. Быстро размещала себе блинов, проглотила несколько штук с аппетитом и улеглась спать.
Но проспать удалось недолго.
В дом, сильно стукнув дверью влетела запыхавшаяся тетка Люба. Огляделась и кинулась на Зойку.
– Ты чё ли? Ты чё ли? – она схватила её за плечи и трясла, как куклу.
Грузной тетке Любе сделать это было не трудно.
– Признавайся, мерзавка! А то задушу вот этими руками. Ты Ольгу мою траванула?
Зойка испугалась не на шутку. Вытаращив глаза, смотрела на нежданную гостью. Чего это она?
Всю полноту материнского горя она понять не могла. Так личностно к своим делам она не умела относиться, не догадывалась, что мать так уж расстроена. Вот и сейчас больше жалко стало ей себя. За что? За что так обозлилась на неё начальница? Она ведь думала, что хоть она её немного любит…
Тетка Люба вдруг схватилась за сердце, отпустила Зойку и присела на край стола. Зойка бросилась к окну, проход к двери загородила гостья. Она успела открыть раму, сбросив на пол все, что там лежало, поставила ногу, но крепкие руки тетки Любы схватили её за бедра. Зойка упала на пол, уронив стул, начала вставать.
В избу вбежал Анатолий, участковый, который и привез Любу. Он её дальним родственником был. Хотел было посмотреть почему барахлил УАЗик, задержался, но увидел окно, понял, что происходит в доме неладное.
Тетка Люба опять трясла Зойку. Еле оторвал он девчонку, закрывшуюся от ударов.
– А ну, охолонь! Охолонь, Люба! Ишь, тебя взорвало! Сядь вон…
Сам он усадил Зойку на стул, встал рядом.
– А ты бежать не вздумай! Рассказывай.
Зойка молчала. Чего рассказывать-то?
Тетка Люба тоже приходила в себя. Знала она Зойку. Поняла – напугала сильно, и теперь Зойка будет молчать. Надо было действовать по-другому.
– Зоинька, я ль тебя не любила? Так старалася, чтоб тебя не обижал никто. А ты… Люся сказала, что они тут у тебя чай пили. Ты случайно не насыпала ль им чего, а? Может и не знала ты, что там ядовитое что? Может случайно так вышло? Ты расскажи, не бойся. Люся сказала, что особенный чаек-то был, маслянистый даже. Чего ты туда поклала-то? А?
Зойка молчала.
– Ты пойми, Ольга никак в себя не придет. А врачи определить не могут, чем же вызвано-то это её состояние. Если ты скажешь, то противоядие найдется сразу. Скажи, Зоинька. Прости, что напала-то…ну, горе ж у меня, – и тетка Люба расплакалась, упав головой в свои ладони.
А Зойка никак не могла решить, что же теперь делать – рассказать или нет. Поэтому молчала.
– Говори же, чего молчишь? Нет, значит так и скажи – нет, не травила. Покажи заварку-то, где она у тебя? – наклонившись к ней требовал участковый.
Зоя молчала, потупившись.
Тетка Люба утерла нос.
– А мы сейчас сами найдем.
Она решительно поднялась и начала выдвигать кухонные ящики, заглянула в стол. А когда зашла в чулан, ахнула.
– То-оль, что это?
Анатолий, держа Зою за руку, направился в чулан. А там – на полу, на столе тазы и банки, пустые и наполненные. На верёвке и полках сушатся пахучие грибы и травы. А посреди всего этого лежит черная книга с обтрепанными страницами.
Люба было потянулась к ней, но тут же отдернула руку.
С удивлением посмотрела на Зойку.
– Зой, ты чего? Чего люди-то правду что ль говорят? Это ты что ль… всё? Пожары, река …Ольга…
Люба, когда услыхала эти разговоры в селе, лишь отмахнулась. Знала она Зойку, добрая девчонка, безобидная.
– Ой, как скажешь! – отмахивалась от назойливой Ильиничны. Не до того ей было, дочь в больнице.
А вот про чай, когда Люся ей сказала, поверила. Добрая-то она добрая, только ведь не больно умная … Материнское сердце почуяло – а ведь могла. Да и все указывало, что так оно и есть.
– Ах, ты – скотина такая! Ах, скотина!
И не успел участковый её остановить, как полетели на пол травы, банки, корыто с водой, сорваны были веревки. Тетка Люба неистово махала руками, топтала все ногами, бушевала.
Полетела на пол и с грохотом разбилась и банка с лекарством для Ольги. Анатолий ухватил Любу – она уже и сама могла пораниться.
– Да остановись ты уже, кровь вон на руке. Стекла ведь!
Зойка сцепила зубы, смотрела на все это и молчала.
– Ну что, рада? – орал на неё возбуждённый участковый, – Довела людей! Сейчас в участок заберу! Под охраной посидишь, чтоб неповадно было.
Они вышли во двор. Зойка следила краем глаза из окна. Но вскоре участковый и тетка Люба уехали.
Зойка так разволновалась сейчас, что никак не могла успокоиться. Она не убирала чулан, она ходила и ходила из угла в угол, обходя упавший стул.
«Что делать? Что делать теперь?»
Она совсем растерялась. Потом вспомнила, что сегодня придёт Павел и побежала убирать чулан.
Потом резко остановилась, разогнулась, держа в руках веник. А зачем ему приходить? Лучше б и не приходил… Она совсем не такая, какую он себе представил, какую она сама изображала в последнее время…
***
Дарья с мужем держали двух коров. Одна должна была вот-вот отелиться. Весь вечер у них пробыл ветеринар, но сказал, чтоб ждали – не готова корова ещё к отелу.
Тем не менее, рыжая, раздавшаяся в боках Белка, вела себя странно. Она то ложилась, то вскакивала на ноги, ходила, мычала жалостливо и таращила глаза.
Дарья с мужем по очереди дежурили в сарае – ждали.
На улице, вроде как, гулянье. Молодежь что ли куда собралась?
И вдруг Дарья услышала звуки бьющегося стекла, крики, визг. Она выскочила из сарая. Толпа парней и девок кружила возле дома Зои, соседки. Парни, лихо размахиваясь палили в окна камнями, девчонки визжали.
Следом выбежал и Володя, муж.
– Э, ээ! Вы чего творите! – рванул он бегом к дому соседки, – А ну, прекратить!
Парни и девки, завидя его, отбежали от дома вдоль по дороге. Часть из них – направилась дальше, а часть – остановилась. Они улюлюкали, дразнили. Под ноги Владимиру тоже полетел камень.
– Ведьмак! Ты тоже чё ли ведьмак?
– Дяденька, передайте своей колдунье, что мы ее дом сожжем, если воду не вернет.
Владимир рванул вдогонку. Но несколько парней и не думали убегать. Только этого они и ждали.
– Какой я вам ведьмак, идиоты!
– А что ж за ведьму заступаешься?
Кто-то толкнул Владимира сзади, он чуть не упал на впереди стоящего, тот смазал кулаком ему в челюсть. Владимир упал, а парни начали неистово пинать его ногами.
Дарья бежала сломя голову, кричала. Пара парней тоже уже оттягивала пинающих.
– Сволочи! Сволочи! – Дарья наклонилась над мужем, толпа удалялась в лес.
Владимир сел, тряс головой.
– Вова! Вова! Как же так…. Гады, гады, завтра ж к участковому…
Владимир приходил в себя.
– А Зойка-то где?
– Не знаю, ну её, натворила дел! – Дарья переживала за мужа, осматривала лицо.
Владимир поднялся.
– Да нормально все со мной. Я дойду. Иди лучше Зойку проведай.
Он сильно хромал.
Но вскоре Дарья пришла в сарай, где сидел, расставив ноги, опершись на колени локтями и опустив голову муж. Голова ещё кружилась.
– Ну?
– Так нет её дома. Окна все побили, ироды! Одно стекло там – не ступишь. А Зойки нет.
– К реке убегла что ли? Пойду поищу.
– Вов, ты чего? Прибежит, не маленькая. Тебе самому в больницу – в пору. Да и Белка вот-вот …
– Поищу…
Он ступил на ногу и снова сел, упал задом на скамью.
– Ух ты! Чегой-то и не вступить. Сломали что ли?
Дарья разревелась, хотела уж бежать к Пономаревым– за помощью, но тут ведь и Белка ещё… Владимир остановил – до утра подождем, может и пройдет.
Направился, сильно хромая, в дом и увидел, как к Зойкиному дому подъехал грузовик. Оттуда выскочил высокий парень и вошёл в Зойкину избы. Потом вышел, озираясь.
– Эй! Ты чего там рыщешь? – окликнул Владимир.
– Я Зою ищу, почтальоншу. Что тут случилось?
– Зайди, чего орать-то…
Парень пришел к ним во двор. Это был Павел. Владимир рассказал о случившемся. Павел сидел на завалинке, низко опустив голову, слушал. Бедная Зойка…
– Найди её, я не смог. Нога вот…
– Найду, – как-то без энтузиазма произнес парень.
Он уже жалел, что приехал сюда. Вся эта ситуация была и самому ему непонятна.
Он проснулся сегодня утром с больной головой, опять ему снились стыдные эти сны. Но в реальности он никак не мог соотнести эту маленькую Зойку с той, которая приходила к нему во сне.
Вот и вчерашний его страстный порыв тому свидетельство. Совсем наивная девчонка она. И не готов он в нее влюбляться по уши.
Он думал об этом полдня. А после обеда написал заявление по собственному. И его не заставили отрабатывать, потому что на место водителя сразу нашелся желающий.
Завтра Павел уезжает отсюда. Из этого странного для него состояния уезжает. Он был рад. Пришел попрощаться с Зойкой, а тут…
По просьбе соседа он нехотя спустился к реке. Тут было уже темно, тянуло тиной и сыростью. Он звал Зойку, но та не отзывалась. Павел немного постоял и направился обратно.
«Да ну их всех. Завтра он уедет и пусть сами они разбираются со своей ведьмой-сиротой. Может и правы мужики, говорят – приворожила»
Он не верил и теперь просто бежал отсюда. Павел завел мотор и направился в село, а оттуда на стройку. Больше местные дела его не интересовали.
Дарья услышала мотор машины. Взяла фонарь, дошла до дома Зои, покричала.
Да где ж она? Что ж они не люди что ли! Надо найти соседку.
Вроде Белка вздремнула, и Дарья решила спуститься к реке, вернее к ее руслу, пройтись вдоль берега.
А Зойка так испугалась произошедшего, что стремглав убежала на свое любимое место – под ивы. Тут стояли старые ящики, лежали даже ещё детские ее игрушки. Она скукожилась, сидя на ящике, обхватив колени и положив на них голову.
Было зябко. Плакать не хотелось. Совсем близко прокричала по-дурному невидимая птица, которую называли здесь дикой кошкой. Перекликаясь с нею, сотрясая стоячий воздух, воплем отозвался из глухого темного леса филин. И хоть Зойка и привыкла к этим звукам, стон этот прошил её с головы до ног.
Есть средство, как кончить с этим раз и навсегда. Есть! Она знает из книги.
И сделать его очень просто. И грибочки эти у нее есть. Вот сейчас она дождется, что все уйдут, уснут, наступит ночь и она сделает и выпьет.
И стало Зойке так спокойно от этой мысли. А зачем и жить-то, коли весь мир против нее?
Зойка не умела сформулировать, но сейчас она хорошо осознавала, что то, что начала она делать недавно – и было началом её конца, бомба для самоуничтожения. И мать так вот подорвалась, на такой же бомбе. Но была она умнее, ученее, чем глупая Зойка. И продержалась дольше на белом свете. А у Зойки вон как быстро всё – не успела оглянуться…
И когда она услышала зов Павла, не откликнулась. Зачем? Он уже ничего не может изменить в её принятом решении. Она затаилась, а он разок и позвал-то. Пусть уезжает, ей уже все равно.
Но вот в кустах запрыгал свет фонаря. Звала Дарья, соседка.
– Зой! Зойка! Ты где?
Зойка притихла. Никто ей не нужен.
– Зой! У меня там Белка телится, помощь нужна. Володька ногу повредил. Зой! Ты где?
– Тут я, – вылезла из ивняка Зойка, – Пошли, я помогу…
– Вот те на! Наконец-то, нашлась пропажа. Испугалась? Сволочи! Они ж Володьку чуть жизни ни лишили. Завтра ж к участковому! И в больницу надо. Пойдем, а то Белка там…
Дарья оглядывалась, перебираясь по крутому берегу. Зойка шла сзади. Ещё не дошли до сарая, и думать она забыла о Зойке. Белка уже и не мычала, а ревела. Хватала широкими ноздрями воздух и с шумом втягивала в себя, а затем с ревом выбрасывала его из себя.
Её уже привязал Владимир, который, прыгая на одной ноге, тоже был тут, но она рвалась с веревки, выкатив красные, налитые кровью глаза.
Они делали, что могли. Корова брыкалась, не подпускала к своему заду. В конце концов завалилась на задние ноги и неистово била копытами передними, стараясь подняться, но сил у неё не было.
Зойка стояла в дверях сарая, смотрела, как соседи бегают вокруг бедной первородки.
И тут она подошла к Белке, положила ей руку между рогов и что-то зашептала на ухо. Корова осознанно повела ушами, перестала реветь и пытаться встать. Дарья с Владимиром растерялись, притихли.
– Давай встанем, – сказала Зоя Белке.
И та с трудом, но поднялась на ноги. А Зойка все шептала и шептала что-то той на ухо, оглаживая её морду и шею. Владимир подошёл сзади, взялся за коровий зад и Белка не забрыкалась. Подошла Дарья, огладила коровьи бока.
Белка опять спустилась на колени и молча уверенно начала выталкивать потугами из себя теленка. Владимир тянул, помогал, Дарья оглаживала, а Зоя все говорила и говорила. Она гладила корове губы, глаза, мяла уши…
Наконец на сено выпал рыжий мокрый теленок.
– Телочка! – отрапортовал Володя.
Потом они все сидели в доме, пили чай. К ним присоединилась Аленка – дочка.
– Ну, Зойка, видно и правда, сила в тебе живёт могучая. Это ж надо! – у Дарьи от нервного напряжения сопел нос и бесконечно лились слёзы от счастья, что завершилось все хорошо.
– Да ладно тебе, – Владимир не хотел говорить об этом, он и верил и не верил, но понимал, что Зойка от этого и страдает сейчас.
– А что ладно-то! Лучше честно. Зой, люди говорят, что это ты на Ольгу порчу навела? Это ж неправда? – как-то вскользь, убирая чашки спросила Дарья. Уверена была в ответе.
Но Зойка вдруг ответила:
– Я…
Дарья упала на стул, чашка загремела на блюдце, чуть не скатилась. Володя тоже во все глаза глядел на Зойку. Аленка притихла, застыла с ложкой, капало на клеёнку варенье.
– Ты серьезно? Ты что это можешь?
– Могу…
– Ну, Зой, ну, знаешь… А пожары, ты?
– Наверное…
– Это как это, наверное? Ты или не ты?
– Я. Средство есть. Оно самовозгорается как бы…
Дарья и Владимир моргали глазами. Аленка вывалила ложку варенья обратно в банку.
– А река? Река, тоже твоих рук дело? – спросил Владимир.
– Я не знаю.
– Как это не знаешь?
– Не знаю и все. Может… Может случайно.
Все переглянулись.
– Ну, знаешь ли, – Дарья развела руками.
Зоя поняла, что пора уходить. Наверное, зря она вот так разоткровенничалась. Но почему-то соседям врать не хотелось. Пусть хоть они знают правду …
Она встала и пошла к двери. Никто ее не остановил. Все пребывали в полной растерянности. Вот с таким не приходилось сталкиваться никому. И как себя вести в такой ситуации, было непонятно.
Зойка вдруг задержалась, шагнула к Владимиру и ухватилась за его ногу. Потрогала крепко сжимая пальцами. Он замер.
– Нету перелома, дядя Вов, пройдет.
Вернулась в дом и, ничего не убирая, полезла в книгу.
Зелье она сварила быстро, за час. Перелила его в железную кружку, чтоб быстрее остудилось.
Надо было дождаться, когда остынет, чтоб махом его выпить. И все! И дело с концом. Никаких мыслей не было и жалости к себе не было, и тоски. Пустота…
Зоя уселась на кровать – ждать.
***
Иеромонах Сергий знал уже почти все. Стоило ему приехать поездом и на местной железнодорожной станции подойти к расписанию, подумать, что многих рейсов раньше тут не было, как к нему подошли две старушки. Не так уж много было здесь приезжих в рясе.
Одна из старушек, повязанная цветастым чёрно-желтым платком, спросила:
– Вы уж не к нам ли? Не нашу ль беду отмаливать, Батюшка?
И уже там на вокзале начали наперебой ему рассказывать, а в автобусе продолжили. Только начали они с рассказа об обмелевшей реке, с жалоб на ГЭС, а уж потом вспомнили и про пожары и про то, что ходят слухи, что …
И вот тут иеромонах понял, что опоздал. Понял, что дочка в большой беде.
– Ну, а как Вы думаете? Может быть, что колдовство это какое-то? Наказание Божье нам за что-то?
– Колдовства не бывает. А наказание Божье… Так ведь это как рассматривать наказание. Ведь и детей ставим в угол, не из мести и озлобленности, а чтоб впредь не баловали, чтоб уберегли себя. Вот и нас Господь остерегает. Отчего? Тут размыслить надобно. К этому Бог и направляет. Чтоб мыслили душой и сердцем.
Поселковая площадь ему была знакома с детства. У деревянного двухэтажного райисполкома раньше стояли телеги да лошади. А теперь тут стояли две машины.
Посреди площади темнел памятник – гипсовый, крашеный масляной краской. Старик партизан и солдат на колене с венком в руке. Так знакома была ему эта площадь.
У сельпо торчал народ. Сюда же подтянулись и люди с автобуса. Все здоровались, обсуждали последние новости. Старушка в черно — жёлтом платке показала рукой на монаха. Многие обернулись, наблюдали. Не часто у них такие гости. Наверняка, в церковь пойдет.
Но монах поклонился им, перекрестился и направился в противоположную сторону. Пошёл мимо райисполкома, уверенно и не спрашивая дорогу.
– Серёга!
Один из водителей, стоящих тут, окликнул его.
– Серёга, ты ль?
– Саша! Александр! Вот радость-то какая!
– А я смотрю – глаза знакомые. Думаю, нет, не может быть! А это ты!
– Я. Я постриг принял, служу…
Александр рассказал о себе немного. Обычная встреча двух старых друзей.
– А ты к дочке, да?
– К ней…
– Знаешь уже?
– Не все, наверное. Но вот поведали тут о ваших бедах.
– Ну, вот что! Я подброшу тебя до деревни, на машине подброшу, погоди чуток.
И по дороге старый друг рассказал Сергию ещё подробности их местных напастей.
***
Зойка проснулась от хлопка дверцы автомобиля.
Белый день! Как так? Она что уснула?
Аккуратно ступая босыми ногами, чтоб не пораниться об осколки стекла, подкралась к разбитому окну.
Что это? Поп!
Вчера – милиция, а сегодня попа прислали! Как же…как же устала она от всего этого. Она забыла, что босиком, что кругом стекло, бросилась в чулан за кружкой с зельем. Выпить и всё!
Выпить! Успеть!
Осмотрелась в чулане, но кружки там не оказалось.
Эх! Где ж она? Где? Ой, сама же она ее и поставила на подоконник студиться. Растяпа забывчивая!
Поп, озираясь, дивясь увиденному, уже перешагивал через её порог, когда она метнувшись мимо него, схватила темную зелёную железную кружку и поднесла её к губам.
Он почувствовал ее намерение.
И такой большой, такой, казалось, неповоротливый в своей длинной рясе поп, в два прыжка подскочил к Зойке и выбил кружку из ее рук. Кружка больно ударила по губе и покатилась, разливая свою смертельную жижу между осколков стекла.
Они стояли друг перед другом. Он – растерянный совершенным, и она, как волчонок, ощетинившаяся, обхватившая руками плечи, прищуря глаза, зло смотрящая то на него, то на разлитую на полу жидкость.
По ее мнению, этот поп, закрывший черными одеяниями все пространство комнаты сейчас должен был начать нравоучения. Внутри её кипела такая злоба, такая усталость!
Она не хочет больше никаких нравоучений, она не выдержит, почему не дал он ей покончить со всем этим раз и навсегда! Почему!
Ей хотелось заорать, забить его кулаками!
И тут случилось странное. Он схватил ее и прижал к себе. Крепко-крепко прижал.
И ноги её подкосились от слабости, она начала падать.
Зое казалось, что падала она куда-то, и этому падению не будет конца. Чувствовала, что погружается в бездну. И вот там, в падении, она раскинула руки, пытаясь хоть за что-то ухватиться и почувствовала, что цепляется за что-то теплое. Падение замедлилось и тяжкое бремя как будто свалилось с плеч.
Она очнулась на груди у него. Он просто сидел, развалившись, на её кровати, положив её голову к себе на грудь, обхватив большими руками. Он гладил её и приговаривал.
– Как же замучили они тебя, как замучили, моя девочка…
Она уцепилась кулачками за его одеяния, ей не хотелось вставать, не хотелось отрываться от этого совсем чужого, пришедшего в её дом человека.
И тут Зойка просто начала горько и безутешно плакать. А он и не был против. Продолжал гладить ее по голове, по плечам и приговаривать:
– Все позади. Теперь позади плохое все, а впереди только благодать твоя. С Божьей помощью. Все плохое позади, дочка.
А когда выревелась она, поднялся и отправился на кухню. Снял рясу, повесив её на стул. Как-то совсем по-хозяйски быстро нашел зелёнку, бинт. Присел перед Зойкой, велел показать порезанные ноги, смазал и перевязал.
Потом поставил чайник, убрался на столе. Вернулся с веником.
– Нат– ко, я большие стекла повыношу, а ты помети тут.
И Зойка легко подчинилась, как будто век он ею управлял. Он ловко управлялся со стеклами. Скоро в избе стало безопасно ходить.
С зарослей вишни прямо на кухонный стол сыпались листья, гулял сквозняк.
– Вечером забью досками. Сейчас темно будет очень. Давай чаю выпьем.
Вечером? Он что собирается быть тут до вечера?
– А Вы кто? – спросила Зойка смутно уже догадываясь. Уж очень по-хозяйски он себя ведет, знает, где чего лежит…
Он молчал, смотрел на нее…
– Отец? – спросила она и испугалась сама своего предположения.
А он опять просто встал и обнял ее, и опять она расплакалась, как малое дитя.
– Вроде большая уж девочка, а все ревешь и ревешь. Ну-ну, успокаивайся.
– А ты больше не уедешь? – шмыгала она носом.
– Я уеду, но только вместе с тобой. Мы уедем. Завтра, Зоя, завтра уедем. Только прежде расскажешь мне всё. Ладно?
И Зойка замотала головой. Стыдно, но она все-все ему расскажет. Обязательно.
***
Во второй половине дня они уже шли к тетке Любе. Проходить не стали. На пороге Зойка выпалила то, что велел сказать отец – состав «чая», которым «угостила» девушек. Говорила бойко, опустив глаза. А потом подняла их и прошептала: «Простите меня»
– Вы врачам должны все это рассказать, – он подавал ей листок, – Я вот все записал.
– Да вы бы прошли, – предложила тетя Люба, нечасто она встречала дома священнослужителей.
Отец подтолкнул Зойку в спину.
– И это, – промолвила тетка Люба, – Писать мы в милицию ничего не будем. Зойке и восемнадцати нет, не ведала, что творила. Эх ты! – потрепала она Зойкину шевелюру. Убила бы! – произнесла, глянула на монаха и стукнула себя по губам.
– А скажите, уместно ли будет Зое съездить в больницу и попросить прощения у дочери Вашей?
– Да ей уже получше. Смотрите сами. Уж и не знаю…
– Значит, съездим…
Потом они пошли в дом к Люсе. Отец остановился за калиткой. Зойка растерялась. А как же она одна, сама?
Но он лишь подтолкнул.
– Ты сильная и умная. Ты справишься.
Люся была во дворе – развешивала белье. У Зойки затряслись поджилки.
– Ты? Ты! Да как ты смела сюда прийти!
– Я хочу прощения попросить, Люсь.
– Прощения? Какого прощения! Ты нас чуть на тот свет не отправила, Ольга вон до сих пор …, – у Люси затрясся подбородок.
– Я позавидовала вам очень. Женихи у вас есть, мама с папой, дома большие. И сами вы такие красивые. Дружите все друг с другом. А я… Чего я … Сирота, дурочка и уродина никому ненужная. Вот и задумала неладное. От злобы это, Люсь… Если сможешь, прости.
– Да пошла ты в ж…., – крикнула Люська, бросив в таз сырую бельину.
Зойка вышла расстроенная. Отец, конечно, тут за калиткой все слышал. И почему-то улыбался.
Они не успели отойти, как услышали и увидели сквозь щелястый забор, как Люська, уцепившись за столб, горько плачет.
– Прощать тоже нелегко. Зло, как сорняк. Посеешь его с умыслом или по нечаянью, попробуй потом выполи. Так ухватится, так расползется вокруг, сразу разве выполешь…, – сказал Сергий и оглянулся, – А душа взаимного прощенья просит, мучается.
Позже Александр повез их в город – в больницу к Ольге.
– Слушай, там участковый по поводу ваших окон спрашивал. Заявление надо писать.
Сергей обернулся.
– Зой, будем?
Она помотала головой.
– Не будем мы ничего писать, пускай на их совести остаётся. Ты лучше расскажи, что там с плотиной-то?
– Ой! Да там такого наворочали. Из Москвы целая комиссия приезжала. Рядили — судили. Не учли подводную реку целую, говорят. Мастера, блин. Николай Палыч поседел на полголовы, пока разобрались. Говорят ликвидировали. Посмотрим.
С Ольгой Зоя уже боялась не так. Они стояли в больничном коридоре. Та выслушала её молча, а когда Зойка уже уходила, окликнула:
– Послушай. Дел ты, конечно, наворочала … Точно, ненормальная. Но ты это… зла на нас тоже не держи. Мы-то тоже перед тобой виноваты. Издевались, ржали.
– А я и не держу уже. Прости меня…А Пашка – твой.
– Не-ет… Ты как раз мне и показала, что не мой. Такого козла… А я завтра выписываюсь.
– А я завтра уезжаю. У меня отец нашелся, и он – монах.
– Ого! Только речку не забудь нам вернуть, дочь монаха, – улыбалась уже Ольга.
– А вот это – не обещаю, – уходя, развела руками Зойка.
***
Утром они вышли из машины на автобусной остановке. В руках у Зои большая сумка, подаренная Дарьей.
У сельпо, как всегда, толклись бабы. Увидели монаха с Зойкой – замерли. Конечно, слух о том, что это Сергей вернулся за дочкой пролетел ещё вчера.
– Здравствия, – поклонился монах.
– Здрасьте, здрасьте, – разрозненно здоровались все.
– Уезжаешь, Зой? – Ильинична спросила.
– Да…
– Счастливо тебе!
– И вам всем.
– Благослови, Батюшка, – приклонила голову баба Нюра.
– Бог благословит, – перекрестил иеромонах, и добавил, глядя на всех, – Наши беды – первые наши душевные благодетели, они и пробуждают нас от сна духовного. Вот и Зоя таковой стала. Простите и прощайте. Храни вас Бог!
Все смотрели вслед этой паре и каждому почему-то стало немного стыдно. Хотя, чего бы стыдиться-то?
Ведь вот ни чуточку, ни в чем, совсем и не виноваты …
***
Спасибо, друзья за прочтение!
Выводы за вами…