Морозная зима далёкого 1927 года. Небольшая деревенька, окружённая глухими лесами, с чудным названием Рай. Странно, что деревню не переименовали после революции.
Двадцатилетний крепкий парень Изосим всегда тянулся к знаниям. Но отличался страстным любопытством ко всему загадочному и мистическому. Услыхав как-то от стариков, что один раз в год всех умерших, что жили в доме, можно увидеть, долго бегал по деревне в поисках того, кто сможет в этом помочь.
— Да, кто-ж его знает. Говорят, видали люди. А кто… — отмахивались сельчане, — Слыхать слыхал, а вот что и как… Хоть убей, не знаю.
Наконец, слухи привели его к Агафье – местной знахарке. Это его последняя надежда. Надо рассказать, что старухе на вид лет шестьдесят, а сколько на самом деле ни кто не знает. Сухонькая, круглолицая старушка очень маленького роста из-за горба на спине. Взгляд снизу вверх, внимательный, острый, прямо в душу смотрит, кажется, что видит тебя насквозь. Вид жутковатый. Говорят, что в молодости она была очень даже красивая.
А ещё поговаривали, что много чего умеет и знает: как надоить от старой коровы молока больше чем от трёх здоровых. Колдовала старуха на великий четверг, накинув платок на плетень, дёргая его за четыре конца, как за вымя, приговаривая заклинание. Соседки ругались, понимали, что что-то не ладно. Их коровы молока совсем перестали давать, а старуха вёдрами от своей дряхлой коровёнки носит, но ничего поделать не могли. Председатель партийный и на жалобы сельчан на ведьму отмахивался и говорил, что это бред и бабьи сплетни. Муж Агафьи — дед Архип, никогда ремонтом дома не занимался, а дом стоял, как новенький, да и ни разу не пас свою корову. Прочтёт бабка Агафья наговор, корова сама пасётся и домой идёт сама, как будто её кто-то пасёт.
Так и привели языки Изосима к Агафье. Старуха внимательно выслушала его просьбу.
— Ну, милок, — смеётся бабка, — Чего удумал! А не забоишься, коль увидишь?
— Они же мёртвые, — удивляется парень, — Чего их бояться? Мне только глянуть на них, ну хоть одним глазком.
— А зачем тебе это? – не отстаёт бабка, склонив голову на бок и прищурив один глаз, — Симка, ты парень не глупый… А забавы ради хочешь заглянуть туда, куда нельзя.
— Я понять хочу… — мнётся он, вздыхая, — Есть тот свет или нет. Куда они уходят и что потом…
— Вона как! – покачала головой Агафья, — Живые и мёртвые всегда рядом. Запомни! Только они нас видят, а мы их уже нет. Ну, да ладно, помогу. Нравишься ты мне – отчаянная голова. В аккурат и пора колдовать поспевает – Рождество скоро.
Он долго слушал Агафью, разинув рот и почёсывая затылок. Она рассказала все премудрости колдовства. Продиктовала наговор, и ещё долго шептала ему на веник, который он принёс специально по бабкиной просьбе. Она наказала, чтобы веник был такой-то давности, берёзовый, взят из бани сразу после того, как мели в свежей истопленной бане. Мести надо так и так, говорить надо то и то. А теперь ещё и сама старуха, низко скрючившись, долго шептала и плевала на веник.
Наступил долгожданный день и час – сочельник, завтра Рождество. Изосим сделал всё, как сказала ведьма. Пришлось уговаривать соседа одолжить ему коня девятилетку Бурана. Потом рысью скакал по заснеженным дорогам, сидя в санях, чтобы тот вспотел. Прочитал над Бураном бабкины заклинания, распряг. То ли от конной пробежки на жгучем ветру, то ли от нервного напряжения, тело била дрожь так, что постукивали зубы. Поставил коня в сарай до утра. «Утром Василию отведу», — думает он, запирая двери на засов.
Вывернул тулуп на изнанку, надел. Руки трясутся, словно тяжести таскал. Снял с потного коня хомут, одел себе на шею. «Чёрт!» — выругался он, — «Тяжёлый! Как я с ним полезу по лестнице…» От мороза и напряжения парень продрог, по спине бежит липкий холод. Он с трудом обошёл три раза избу вокруг, как сказала бабка — веником заметая следы. Теперь предстояло заглянуть в окно, забравшись по лестнице.
Тяжёлый хомут мешал не то, что взбираться по лестнице, а просто стоять. Конский пот щиплет глаза и нос. Нашел в темноте припасённую заранее лесенку, и полез к окну. Хомут тянет голову назад, несколько раз чуть не упал.
Сердце стучит, пульсируя, так, что чуть не оглох от шума в ушах. Стоя у самого окна, прочёл последнее заклинание.
Внезапно поднялся сильный ветер. Он едва успел ухватиться за ставню. Устоял. Хомут не даёт приблизить лицо ближе к окну, чтобы заглянуть в дом. Но на улице совсем стемнело, а в комнате горит свет. После полуночи начнётся ночная молитва, а потом праздничный ужин.
Крепко вцепившись в лестницу, стараясь унять страх и гул в ушах, протёр рукавом тулупа окно от снега и стал смотреть.
Мать накрывает на стол, вот отец сидит задумчиво. Сёстры Анисья и Катерина помогают матери. Анисья несёт из печки что-то в чугунке. Даже отсюда с улицы это выглядит аппетитно. Изосим проглотил слюну, он сегодня вообще ничего не ел — пост. Ветер незаметно утих. Вышла яркая луна, и высыпали звёзды.
Тихо. Так тихо, что слышит, как мать сокрушается, что пора за стол садится, а его нет. Грустно улыбнулся. Поёжившись от холода, он решил, что посидит так немного, да пойдёт домой. «Обманула меня противная ведьма!» — злится он, — «Посмеялась видать надо мной».
Мать, отец и сёстры сели за стол, накрытый на десять человек, хотя семья состоит из пятерых. По старым обычаям на Рождество накрывают дополнительные места для гостей.
Началась молитва. Отец вслух читает, сёстры и мать повторяли за ним. Все старательно молятся, не спеша крестятся и низко кланяются.
Изосим на секунду задумался и отвлёкся. А когда очнулся, то обомлел. Сначала он не поверил своим газам. Долго моргам, тёр их. А когда понял, что не спит, вгляделся. На голове и руках от страха встали волосы дыбом.
Как только родитель начали читать молитву, дверь в избу отворилась, и в комнату вошли семь человек. Два старика в старого покроя рубахах ниже колен, мужчина немного постарше Изосима и очень похожий на него. Он даже поёжился от такого сходства. Красивая молодая женщина с младенцем на руках, и ребятишки: девочка лет семи и мальчик годков пяти.
Он зачарованно смотрит, как синхронны и чётки движения каждого вошедшего в комнату. Шли они по возрасту: сперва старики чинно, спокойно не глядя по сторонам, как будто это их дом, и они могут ходить здесь с закрытыми глазами.
Потом, немного прихрамывая, шёл молодой мужчина, а за ним женщина с младенцем на руках, и дети. Ребятишки, на удивление вышагивали, как взрослые — не балуясь, с очень серьёзными лицами. За столом стояло пять свободных тарелок, но гости расселись иначе.
Один старик сел на место отца, другой на место матери. Мужчина на место Изосима, что стоял на улице за окном. Женщина с младенцем на место Анисьи, девочка на место Катерины, и только самый маленький мальчик на свободное место возле девочки. Он не смог сам залезть на лавку и девочка его подсадила.
Изосим не понимал, а верить глазам не мог. Вытянул шею, чтобы рассмотреть. «Куда они сели?» — гадает он, — «На колени что ли? Почему их не видят родители и сёстры?» Когда молящиеся кланялись, то вошедшие призраки хлебали из тарелок. Как только молящиеся поднимали голову, призраки опускали ложки и сидели чинно за столом, ожидая очередного поклона. «Вот Катерина сейчас задаст той девчушке, что хлебает из её чашки», — подсмеивается он. Но Катерина не реагирует, словно, ни кого нет. Гости так реальны и так, совершенно не похожи на прозрачные привидения. Изосим, как заворожённый разглядывает гостей. Так продолжается до конца молитвы. Потом отец ещё раз поклонился, и все принялись за трапезу.
Призраки умерших встали из-за стола, и пошли прочь из избы. Мальчик оглянулся пару раз на свою тарелку. Изосиму показалось, что малыш не успел поесть. Но все выходят, и он беспрекословно подчиняясь, пошёл вместе со всеми.
«Кто эти люди?» — думает Изосим, глядя им вслед, — «Неужели и есть те самые умершие, которые жили в нашем доме? Кто они? Надо расспросить. Почему ни бабушка, ни мать никогда не говорила о них?»
Руки и ноги затекли и озябли, так, что он не чувствовал пальцев. Размял руки, согрел дыханием и осторожно слез. Убрал на место лесенку. Снял, и отнёс хомут в сарай. Ещё долго ходил вокруг дома, боясь идти домой, стараясь привести в порядок мысли.
Окончательно продрогнув и проголодавшись, пошёл домой. Мать и сёстры мыли посуду. Отец сидел за столом и смотрел, как хлопочут женщины. Тарелка Изосима стояла не тронута. Услышав шум в сенках, все обернулись к двери и вопросительно смотрели на входящего. Отец приготовился отругать непутёвого сына, что не явился к вечерней молитве, но осёкся и замолчал.
Все с испугом смотрели то на него, то на отца.
«Чего они так уставились?» — раздражается Изосим. Он разделся, прошёл к умывальнику. Сёстры и мать громко ойкнули. Он мельком глянул в зеркало, висевшее над рукомойником. Теперь он сам чуть не вскрикнул. Из зеркала на него смотрел старик с зелёным лицом.
«Вот это я замёрз!» — удивился он, — «Что позеленел». Только умывшись и уже вытирая лицо полотенцем, он понял, что его виски поседели.
Он, молча, сел за стол, и с жадностью принялся есть холодный ужин.
Спустя неделю, когда он навестил бабушку Катю, что жила у сестры бабы Шуры, решился рассказать о видении. Катерина Матвеевна внимательно слушала внука, покачивая головой и вздыхая.
— Старики эти родня твоя: дед Василий и его брат Григорий – померли в японскую. Хромой парнишка твой двоюродный дядька Иван. Хороший был мужик – утоп. А женщина с дитём на руках Аннушка – двоюродная сестрёнка твоя. Грозой их с ребятёнком убило. С поля бежала, а тут гроза. Вот несчастье.
— Баб Кать, а дети кто? – интересуется он, — Девочка такая смышлёная, с косичкой русой и мальчик, а?
— А что, разве мать тебе не сказывала, Симушка? – удивилась старуха и прищурилась, — Это ж твои братик с сестричкой. Померли, ещё тебя не было. Так убивалась мать, так убивалась… Потом ты родился. Ты матери не говори. Не надо ей душу бередить. Ни к чему это. Да, ты, как погляжу и сам много пережил. Седой, как старик. Ох-ох! Не надо милок, никуда заглядывать более. Не надо!
***
Но Симка не остановился на том, что увидел. В следующий раз он разузнал, что можно узнать день и час своей смерти. От такого он отказаться не мог.
