— Ну, что у вас там? Рассказывайте.
Зина поудобнее утроилась на стуле, поправила воротничок белого халата и покачала головой, глядя на сидевшую перед ней и сжимавшую в руках сумочку женщину. Элегантное платье, пальто хорошее, такое бы Зине тоже пошло, спинку прямо держит…
— Я долго буду ждать? Карточку в регистратуре взяли?
Антонина Михайловна слабо кивнула и протянула врачу тоненькую, почти невесомую стопочку склеенных вместе бумажек. Этого доктора, к которому ей порекомендовал обратиться один знакомый, она представляла себе как–то иначе, интеллигентнее что ли. А оказалось, простая женщина, растрёпанный пучок на голове, лицо какое–то помятое, недовольное, будто не спала всю ночь. Руки красные, чуть припухшие, мозоли, вон, на подушечках… С чего бы? Обычный участковый врач…
Зина тем временем полистала карточку, ничего там не поняла, постучала карандашом по столу и подняла глаза на пациентку.
— Вы собираетесь говорить или нет?! У меня очередь, вы всех задерживаете!
Тоня смущенно пожала плечами. В этот кабинет она вообще–то пришла одна, никто дальше не занимал. Рядом, на банкетке, сидел какой–то мужчина, всё жевал свой усик и что–то бормотал. Антонина Михайловна даже чуть–чуть испугалась его. А больше никого и нет, пустой коридор абсолютно!..
— Ну, а что, прям так и рассказывать, да? Вы же Евдокимова, врач? — Антонина Михайловна машинально поправила стопочку бумаг на столе врача. Зина нахмурилась.
— Евдокимова. Нет, можете молчать, но тогда в коридоре. Ставить диагнозы наложением рук я, извините, не способна. Следующий! — зычно крикнула женщина в белом халате.
Тоня вздрогнула.
— Нет–нет! Я скажу… Я, понимаете, мучаюсь…
Она стала тихо рассказывать, Зинка, поплевав на кончик шариковой ручки, записывала в карту.
— Помедленнее! Так, писцеварение… Или Пище… Ладно, написала и написала. Что там еще? А, вздутие… А вы прям вся надуваетесь? Что кушаем, что пьем? Злоупотребляете? Курите?
Тоня испуганно замотала головой.
— Ладно. Дайте подумать! — Зинаида резко встала, заходила по комнате.
— Доктор, может, вы меня посмотрите, я… Я готова… — Антонина Михайловна бросила робкий взгляд за ширмочку.
— А чего там у вас смотреть?! У моего бати такое было.
— Что было? — не поняла Тоня.
— Ну, что вы говорите тут. У батюшки моего, царствие ему, как говорится, было, как описываете. Ох и мучался под конец… Правда, пил он. Это любил. А вы, что, я забыла, пьете?
Она строго оглянулась на посетительницу. Тоня вздохнула.
— Бывает, что наливочки могу рюмку, ну или шампанское по праздникам. Но я чуть–чуть только!
— Рюмашечку… Чуть–чуть… — передразнила ее врач. — Все вы так говорите, а потом печень в труху! Сколько мы, врачи, ведем бой с зеленым змеем, сколько нас полегло в битвах… — раздухарилась Зинаида, ударила рукой по столу, точно припечатала. — Месяц. Два месяца, если повезет. Вот я вам напишу, какие травки попить, чтобы убрать декс… Дикс… Да как там говорится–то, когда неудобно?
— Дискомфорт, — подсказала Тоня.
— Да, вот его. Но учти, как тебя? Тонька, твои дни сочтены. Так я и напишу!
Зинаида Петровна взяла карандашик и накалякала что–то в медицинской карте, потом, посидела в задумчивости минутку, посмотрела, как посеревшая пациентка комкает в руках платочек, и сунула карточку Тоне в руки.
— Отнесете в регистратуру. И нечего там болтать! Они спиваются, а нам статистика плохая! Поняла меня? Травки пьем, в регистратуре не выступаем.
Тоня кивнула, встала, чуть не споткнулась о полное воды ведро, стоящее сбоку от стола, удивленно вскинула брови.
— Санобработка. Вчера язвенного приводили, теперь хлором всё, хлором! — быстро пояснила Зина.
— А, ну да, конечно…
Тонечка на негнущихся ногах кое–как доковыляла до двери, попрощалась, вышла и тут же осела на банкетку.
Месяц… От силы два… Надо же!.. А вот потому что не надо было терпеть, когда живот болит! Сразу тревогу надо было бить…
Женщина открыла карточку, пролистала её и прочла: «Непроходимая вялость». Дальше Зинка накропала какие–то загогулины, мол, рекомендации, а потом поставила латинские буковки. Такие её отцу в карточке написали, уже опосля того, как он преставился. Что оные означали, она не знала, но уж очень красиво выглядели. И сейчас Зинаида надеялась, что уместны будут…
Антонина Михайловна медленно шла домой, ее пошатывало, опять ныло где–то в желудке. А мир вокруг был такой яркий, умытый ночным дождём, сверкающий радужными переливами и шумевший воробьиными перекличками… И так хотелось жить, так хотелось, что аж зубы сводило!..
Зинка, довольно кивнув, закрылась в кабинете, стянула с себя халат, засучила рукава заношенной до дыр рубашки и принялась мыть пол. Вот и славно! Вот и ладненько!..
… — Просыпайтесь, мои пупсики! Просыпайтесь мои горластенькие! — Егор склонился над кроваткой, где, раскинув ручонки и посасывая пустышки, лежали близнецы. — А кто вам молочка согрел? А кто вам кашки принёс?
Малышня завозилась, захлопала глазёнками, потом оба, как по команде, сели на коленки, подтянулись вверх на ручках и, повыплёвывав пустышки, улыбнулись папке.
— Ай да молодцы! Ай да славненькие!
Мальчишки, услышав, как отворилась дверь в комнату, воззрились на мать. Та, слабо улыбнувшись им, поставила на стол бутылочки, села и вдруг разрыдалась.
— Машка, ты чё? — удивленно оглянулся на неё муж. — Что стряслось?
— Тётя Тоня помирает… — прошептала Маша, стала раскачиваться, потом обхватила себя руками за плечи и тихонько застонала. — Вот жизнь какая поганая! Такая хорошая женщина, а помирает…
— Не, погоди, я не понял! Антонина Михайловна только что на кухне была, вполне себе… — пожал плечами Егор, вытащил из кроватки близнецов, усадил к себе на коленки и сунул им в раскрытые рты бутылочки. Под жадное чмоканье Маруся ответила:
— Из поликлиники она только что, была у врача, что дядя Аким порекомендовал. Самый лучший врач в городе, даром, что участковый обычный… И вот, та сказала, что два месяца… Травки выписала… Значит, действительно уж ничего не поможет… — Маша снова зашлась в плаче, сыновья тоже скривили рты, захныкали.
— Маша, успокойся! Маша, слышишь?! Вот так прям и сказала? Да ошибка это! Ну, ну а вы–то чего реветь вздумали?! — мужчина растерянно тряс сыновей, но те не обращали на него внимания. — Да хватит уже, ты мне кормление срываешь! — нервно стал дергать ногой Егор, потом с грохотом поставил бутылки обратно на стол и продолжил:
— Знаю я этих врачей! Они наговорят!.. А вот, с другой стороны, — вкрадчиво добавил он, — тётя Тоня уже не молодая, скажем прямо, седьмой десяток разменяла… А нам её комната отойдет. Она тебя, Машенька любит, родственников не имеет вроде, а близнецам надо где–то ползать! Нет, ну а что ты так смотришь?! Мы в своей комнате бочком ходим, ногу поставить некуда, а у соседки и площадь побольше, и окошко удобно расположено. Да не реви ты, Маша! Я тебе обещаю, как царицу, её проводим! Как королеву!..
— Я, конечно, люблю тебя, Егорушка, но эта твоя отвратительная расчётливость просто выводит из себя! Какая комната, какие окна, если я тётю Тоню знаю с рождения! Она меня, считай, вырастила, сколько со мной сидела!..
Маша вскочила, махнула рукой и, развернувшись бочком пошла мимо шкафа и буфета к двери.
— Противно, Егор! Стыдно и противно! — оглянувшись, добавила она и ушла.
Противно ей! Егор насупился. А бегать по кабинетам, выпрашивать квартиру, на которую они и так право имеют, не противно?! А клянчить, терпеть эту тесноту и переживать, что, того гляди, близнецы пойдут, а куда они пойдут, когда везде стена, это нормально?! Он же, Егор, не убивать старушку собрался, а просто поможет с устройством печального события, всё чин чином, останется довольна!..
Удивительно, но Тоня, погоревав на общей кухне и показав «по секрету» соседкам карточку, которую в регистратуру так и не сдала, ужаснувшись еще раз написанному там диагнозу и закрыв на минутку глаза, словно впитывая в себя напоследок смешение ароматов кухонной жизни – кофе, борщ, кто–то жарит яичницу, другая стряпает кашу для сына– двоечника, третья подогревает в кастрюльке молоко, и запах от него, мягкий, деревенский, родной, до боли знакомый и нежно любимый, заставляет всхлипнуть еще раз…
— Ладно, — выслушав успокоительные речи соседок, Тоня встала, кивнула и поправила несуществующую складочку на юбке. — Надо как–то всё продумать… Это же надо организовать…
— Что? Что вы собрались делать? Да ну мало ли, что эти врачи скажут?! Моему, вон, Николаю, прочили цирроз, будь он неладен, ан нет, хлещет дорогой, что воду, водку эту, никакой цирроз не берёт! И вы забудьте!
— Да как же забыть, дорогая?.. Так не получится…
Антонина Михайловна, оставив кофе тёмной, кружевной пеной литься на эмаль плиты, ушла вон из кухни.
Сначала она спряталась в своей комнатке, огляделась. Кровать с железными шариками на спинках, сверху старенькое покрывало. У кровати тумбочка с томиком Есенина, дальше шкаф. Вещей у Тони было мало, ни к чему уж разживаться. Раньше Антонина Михайловна трудилась в школе учителем русской словесности, любила хорошо одеваться, костюмов три штуки держала, туфли–лодочки, элегантные, удобные, тоже три пары, под цвет одежды… Пальто драповое, но аккуратненькое, прямо по фигурке… Всё это теперь висело в шкафу, никогда более не вынималось.
— Маше отдам. Может, сейчас не модно, но перешьёт, что–то еще так поносит… Им тяжело, двое деток, продадут если вещи, тоже хорошо!
Машеньку Антонина Михайловна выпестовала, выучила всему, что умела сама, очень радовалась, когда, пригласив к себе электромонтера Егора, чтобы проверил проводку, заметила, как тот смотрит на Машу.
— Ты, Марусенька, приглядись! — зашептала она девушке, выманив ее на кухню и пообещав работнику ужин. — Рукастый парень, веселый! Говорит, правда, коряво, так это исправить можно, научишь, почитаешь ему, я скажу, что, исправится! Как он на тебя смотрит! Как смотрит!..
Маша густо покраснела и ушла к себе в комнату. Там, вернувшись с работы, ждала ее мать, скоро собирались садиться за стол.
— Я подумаю, тёть Тонь. А он еще придёт? — напоследок бросила Маруся через плечо.
— Конечно! Я приглашу, я скажу, что…
Но Маша тогда не дослушала, убежала…
На их с Егором свадьбе Маша всё тайком благодарила соседку, что та не позволила Егора «проморгать», подтолкнула нерешительную девчонку прямо к счастью.
— Вы, тётя Тоня, ну что ангел! Я Егора так люблю, так люблю, — шептала, сжимая руки Антонины, Маша, — что, кажется, невозможно так уже! Нет сил моих, как люблю!
— И хорошо, девочка! И люби, пока любится! Счастлива я, рада за вас, голубочки мои!..
Антонина Михайловна вздохнула. Да, определенно одежду Маше. Она рукодельница, мож, ребятишкам что перешьет… Так, а что с деньгами? На сберкнижке кое–что есть, в кошельке тоже…
Женщина встала, походила по комнате, потом решительно распахнула дверь и направилась к соседям.
— Егорушка, ты дома? Ох, вы мои славные! Приятного аппетита! — засюсюкала Тоня с детьми. — Егор, мне надо с тобой поговорить.
Мужчина, закатив глаза, кивнул.
— Давайте. Наслышан о вашей беде, тётя Тоня. Ну а вы, правда, верите, что… Ну, что…
Он приподнял брови.
— Верю, мой дорогой. Это лучший врач в городе. Она раньше в каком–то очень знаменитом госпитале работала, потом, говорят, устала, ушла в обычную поликлинику. Я была у неё… Странноватая женщина, какая–то замызганная… Но да это не важно, главное, она специалист… Вроде как.
— Ну и что написала–то? Дадите почитать? — Егор вытер личики детей, усадил их в кроватку, выпрямился и серьезно посмотрел на соседку.
— Ой, ну что там читать! — Тоня смутилась. Не будет она показывать Егору про свою «непроходимую вялость», стыдно! — Я к тебе по другому вопросу. У меня есть сбережения, ты уж организуй всё красиво, когда я… Когда меня…
Егор замер, потом, закусив губу, покачал головой.
— Тёть Тонь, а никого другого у вас для этого нет? Я бы с радостью… Ну, то есть, помог бы, но Машка меня съест тогда, что даже мысль допускаю о вашей… Этой…
— Говори смело – о кончине. Надо привыкнуть к такой мысли! — кивнула соседу Антонина. — Нет, только ты. Машенька со столом пусть поможет, а ты с остальным.
— Ну хорошо, — помолчав, выдохнул Егор. — Но, чур, делать, как я скажу! Мы вам такие похороны отгрохаем, Антонина Михайловна! Долго еще люди их помнить будут! Я всё продумаю.
Он даже ростом как будто выше стал, расправил плечи, глаза загорелись. А то уж месяц без работы сидит, уволили, кантору его закрыли, никуда не берут, и так, мол, избыток рабочей силы. А тут дело появилось! Настоящее, нужное!..
Тоня кивнула, встала и, поцокав языком и показав близняшками «козу», ушла к себе, ностальгировать…
Егор появился на пороге её комнаты утром, едва дождавшись, пока Маша уйдет гулять с ребятами, а сама Тоня позавтракает и уберет обратно в буфет кофейную чашечку кузнецовского фарфора. Белая, с охапками сирени по стенкам и блюдцу, с золотой каёмочкой и чуть отбитым краешком, эта чашка кочевала с Тоней с института, когда купили с подружками вскладчину сервиз и поделили его между собой. Уж очень тонкая, почти прозрачная, легкая и изящная была вещица, Антонина сразу влюбилась в неё. Помнится, отдала за право владения парой шёлковую блузку и жакетик…
— Ну, давайте по порядку, я тут набросал кое–что! — постучав и дождавшись робкого «входите», начал Егор. — Первое – это мерки.
Зайдя в комнату, мужчина быстренько осмотрелся, уже будто прикидывая, как тут обживутся они с Машей.
— Какие мерки, дорогой мой? Я уже отложила, во что меня облачить! Ночью что–то не спалось мне, вот, приготовила платье себе, ну и эти туфельки… остальное – Маше завещаю.
— Это? — Егор деловито подошел, пощупал ткань. — Не, в этом нельзя. Скромнее надо! Будем шить! Я тут у Маруси сантиметр взял, становитесь ровно, надо для робы размеры.
— Какая роба, Егор?! Ты помешался что ли?!
— Нет, я совершенно серьезно. Да не вертитесь вы! Какая кому там разница будет, в чём вы покоитесь, а платье это Машке отдадим, пусть щеголяет! Так, записал… Слушайте, а вот двери придётся ломать… Жалко как, а придётся!
Мужчина померил величину дверного проёма, поцокал языком.
— Зачем же это?! — ужаснулась Тоня.
— Гроб не пролезет. Мы же вас тут будем укладывать, да? Не знаете, а я думаю, что да. А как выносить? Ну, можно боком, конечно… Не, ну смешно, ей богу! Из собственной комнаты в последний путь уйти соберешься, а двери не позволяют! Ну понастроили!
— Зря вы ругаетесь, Егор. Этот дом принадлежал раньше зажиточным людям, у них… — начала Антонина Михайловна, но сосед не дослушал.
— Ой, вот только не надо про зажиточных! Тогда другие порядки были. Ладно, дверь с петель снимем, выиграем пару сантиметров. Если надо, выломаем косяк. Дальше…
Егор, посвистывая, прошелся по комнате, рассматривая вещи, мельком зыркнул в лежащую на тумбочке медицинскую карту, усмехнулся.
— Поминки где будем праздновать?.. То есть отмечать, ну делать? Здесь?
— Ну, наверное. Я, право, не знаю, где лучше… — растерялась Тоня.
— Здесь много народа не влезет! Вы составили список гостей? Надо не больше пятнадцати человек, я думаю. Можно и на кухне сесть, но как–то не по–человечески. С вас к вечеру список гостей. А вот эти все вещи, посуда, мебель, — куда? Наследники–то есть? Нет? Тогда я по соседям. Нечего захламлять!
— Зачем, Егор? Что вы хотите этим сказать?
Но тот не ответил, захлопнул дверь.
Тоня села за стол, взяла листок бумаги, положила перед собой.
— Список гостей… Ну, соседи пусть будут. — Антонина вписала их имена. — С работы позову еще двоих… — Вписала. — Смешно – «позову»… Уж не я, а Егор с Машей от моего имени… Так, тётя из Курска еще, но ведь не поедет, сама старенькая, больная… Ей пусть так позвонят. Номер рядом напишу. Ой, не помню! Не помню…
Тоня ринулась к записной книжке, стала перелистывать страницы.
А там люди, люди, люди… Ученики бывшие, сослуживцы, подруги близкие и дальние, друзья мужа, еще какие–то случайные «полезные знакомства», портнихи и обувных дел мастера, кладовщик с конфетной фабрики и хорошая прачка…
Тоня даже испугалась, скольким людям надо будет сообщить, что её не стало! А со сколькими она так давно не разговаривала, что даже стыдно!..
Недолго думая, женщина вышла в коридор, встала у висящего на стене аппарата, набрала первый номер. Подруга, Леночка. Долгие гудки, потом вдруг ответили, Тоня выпрямилась, радостно защебетала:
— Леночка, это я, Антонина. Ох, не узнала? Да, вот решила тебе позвонить, как ты там, как муж, детки? Что, внуки уже?! Поди ж ты, целых пятеро! Лена, я так рада тебя слышать! У меня? Да всё хорошо… Хорошо всё, говорю! — плача, кричала в трубку Тоня. Страшно уходить из жизни, когда у других она кипит, переливается через край заботами и радостной кутерьмой…
Договорились встретиться, попрощались. Потом Тоня позвонила еще трём женщинам, с ними говорила более спокойно, те её не очень хорошо помнили, хворали, но были будто рады услышать ее голос.
Соседи, даже если нужен был телефон, Тоню не дёргали. Шутка ли, прощается человек… Не надо мешать!..
Был еще одни абонент, которому Тоня хотела бы позвонить, так было бы правильно, но рука всё не решалась крутануть диск.
Женщина повесила трубку на рычажки, ушла к себе в комнату, вынула из шкафа фотоальбом. Улыбаясь и кивая, рассматривала она снимки, выцветшие, чёрно–белые, всю ее жизнь упаковавшие в кадры, отпечатавшие её на бумаге и теперь возвращающие, будто открытку из прошлого получаешь…
Вот Тонины родители, молодые, счастливые. Они женятся, у мамы очень красивое платье. Вот родилась Тоня, вот она уже в первом классе, идет за руку с мамой, папа снимает их на свою «Лейку», вот море… Тогда они ездили в Сочи, было хорошо… А вот она. Сестра Тони, Света, смотрит со снимка, гордо вскинув белокурую головку. Антонина не смогла поделить с ней отца, ревновала, злилась, вредничала. Светлана тоже с характером получилась.
Тоня кричит, а та еще громче, Тонька дубасит вредину–сестру, а та в ответ еще сильнее… Не сложилось у них как–то, не сладилось. Так, повзрослев, уже и не общаются…Свете надо позвонить, но рука не поднимается. Неудобно, да и отвлекать не стоит…
— Ну, список готов? — постучавшись, заглянул в комнату Егор. — Надо меню составлять! Что сидим–то?!
Тоня вздрогнула.
— Погоди, надо еще звонок один сделать, а я… Всё как–то…
— Кому? Называйте номер, я начну. Пойдемте! Пойдемте, не стоит благодарности!
Егор потащил соседку в коридор, снял трубку, велел диктовать. Антонина Михайловна подчинилась с таким лицом, будто шла на казнь.
— Светлана? Светлана Михайловна? С вами говорит душеприказчик вашей сестры. Егор меня зовут. Да не пьяный я, вы дослушайте! Антонине дали месяц, два. Она вас хочет пригласить! Да не посадили её, ну что за глупый народ! — Егор возмущенно посмотрел на Тоню. — Врач сказал, что два месяца протянет. А потом что? Ну, знамо, что, курлы, и всё. Так я вам даю сестру!
Антонина дрожащими руками взяла трубку, тихо прошелестела своё «алё».
Егор принёс ей стул, шикнул на соседей, чтобы ходили, как мыши, не шумели, и ушёл. А Тоня, плача, просила у сестры прощения за то, что всю жизнь недолюбливала, обижала. Та, помолчав и переварив услышанное, тоже вдруг раскисла.
— Тонька, да об чём теперь говорить! Я всё хотела позвонить, но боялась, что ты меня прогонишь, скажешь что–нибудь!.. Я нас с тобой во сне часто вижу, не ссоримся мы, даже странно. Думаешь, к беде? Я не поняла, что мужчина мне этот говорил! Месяц, два – что это?
Антонина рассказывала, как ходила в поликлинику, как всё было, добавила, что рада будет видеть Светлану у себя на… В общем, рада будет…
— Ой… Ой… — зашлись на том конце провода, — ой, родная моя! Да как же ты! Удумала пустое, да кто ж тебе наговорил таких вещей страшных! Ох, Тонечка моя!..
Егор нарисовался немного попозже, вынул из рук соседки телефон и густым басом сказал:
— Вы бы приехали. Адрес знаете? Не тяните, а то, глядишь, поздно будет!
И повесил трубку. Тоня пыталась возразить, но мужчина только покачал головой.
— У нас с вами дела еще! Каждая минута на счету! Итак, пройдёмте в комнату. Теперь по имуществу: сервиз и супницу я предлагаю отдать Кудряшовым из первой комнаты. Там с посудой беда, ртов много, им пригодится.
— Как сервиз отдать? Да как же я тогда?!
— А вам уж ни к чему будет. Дальше, шкаф тут оставляем, пианино продадим. Вы не против? Надо письменно бы всё это!.. Да ладно, вечером черкану, завтра подпишите, а то сейчас ребятишек кормить, Машка на кухне, времени у нас с вами мало. Картины что? Это настоящие?
Егор поковырял ближнюю ногтем.
— Настоящие! Осторожно! — встрепенулась Тоня. — Муж писал.
— Тогда Светлане вашей отдадим. Она к живописи как? Ну, любит?
— Любит… Наверное…
— Если нет, то мы с ней эту красоту толканём на рынке, деньги пополам поделим.
— Нет, послушайте! — Антонина Михайловна даже разрумянилась от возмущения. — Что значит, толканём?! По какому праву? Я же люблю, чтобы они тут висели!
— Извините, — доверительно склонившись над ухом соседки, прошептал Егор. — Но вас уже тут не будет. Робу я заказал, в лучшем виде ребята сошьют. Да и это уже вас волновать не будет. Ну, когда вы того…
Егор сложил руки на груди и чуть откинулся торсом назад.
Женщина топнула ногой, свирепо раздувая ноздри.
— Да как ты смеешь?! Уже всё мое имущество поделил? Светлая голова, да?! Не дам! Не дам, и всё!
— Послушайте, — спокойно ответил Егор, отодвигая «умирающую» в сторону, — я всё понимаю, вам обидно, но возьмите себя в руки! Если хотите, чтобы всё было по–человечески, слушайтесь меня!
Тоня вдруг сникла, слабо кивнула, отвернулась… Она даже отвар этот зловонный не пила, что врач посоветовала… К чему, если всё равно конец один!..
— Я тут стол вот нарисовал, как стоять будет. Вы гостей подпишите, чтобы не ругались. Помните, у нас дети, им нужно спать, так что буйных людей друг от друга подальше! И чем угощать будем, придумайте, нешуточное же дело – похороны!
Он ушел, оставив на столе лист бумаги с огромным прямоугольником и маленькими квадратиками, «стульями», как догадалась Тоня, по периметру.
Весь вечер, забыв об ужине, Антонина Михайловна «рассаживала гостей» на своих поминках. Никак не выходило хорошо, все мешались друг другу, могли повздорить, Егор же сказал, что могут…
Бедная Тоня легла спать только около двух ночи, но вроде бы получилось составить и меню, и гостей обозначить наилучшим образом…
Утром она отдала всё Егору, тот кивнул, спрятал бумажку в карман. К обеду притащил какую–то немыслимую накидку, велел мерить.
Антонина приложила тряпку к себе, ужаснулась.
— А что такого?! Вы ж будете лежать, там и не видно, как сшито! — пожимая плечами на неровные швы, отмахивался Егор.
— Маша! Маша, иди сюда! — взмолилась Антонина Михайловна. — Ты посмотри, что творится!
Мария придирчиво рассмотрела соседку, заставила повертеться, потом лечь на кровать.
— Нормально. В вашем случае – даже хорошо! Ну как же так, а, тёть Тонь?.. Как же я без вас?!
Обе расплакались. Пока рыдали, в комнату заходили люди, примеривались к вещам, что им обещал Егор, «когда всё случится», спорили, пожимали плечами, дули губы и уходили, всё же будто договорившись о сделке. Ушаков из второй квартиры полез, было, шторы снимать, но Егор его одёрнул.
— А шо я? Ты сам сказал!.. — возмутился Ушаков.
— Не время сейчас. Погодить надобно, пока… — и кивнул на Тоню выразительно.
А та удивленно смотрела на творящийся в ее комнате бедлам.
— Что? Ёлка плакать перестала, задышала, ожила? — усмехнулся Егор. — Ничего, тёть Тонь, имущество пристроим в лучшем виде. Ой, звонят! Вам, тёть Тонь!
Соседка пошла открывать. Ноги не слушались, руки еле–еле подцепили цепочку у замка. Вот, наверное, начинается… Слабнет тело, готовится к последнему пути…
— Тоня! — закричало нечто в огромном пальто и берете.
— Света! — ринулась вперед Антонина…
Обнялись, смущенно поцеловались, потом за ручку прошли к Антонине в комнату. До самого позднего вечера там было тихо–тихо.
— Они там что, вместе решили жизни лишиться?! — испуганно прошептала Маша.
— Не, я думаю, что наоборот! — махнул рукой Егор и кинулся возиться с сыновьями.
Утром Маша слышала, как уезжала Светлана, опять хлюпала носом, вздыхала, умоляла простить её, просила сестру держаться, обещала через два дня приехать снова…
— Маш, — у самого уха жены пробасил Егор. — А Тётя Тоня крещеная? Ну, просто если да, то надо, как там принято, – отпеть, иконку в руки, есть иконка–то?
— Я не знаю, да не знаю я! — разнервничалась Маша. — Вроде, крещеная…
Егор выскочил в коридор, стал пристально разглядывать шею соседки.
— Егорушка, ты чего? Что, пятнами я уже пошла? — испуганно прошептала Тоня.
— Нет, крест ищу. Икону какую будем вам в руки класть? Я читал, как надо, я знаю!
— Крестик? Так я не ношу, лежит в шкатулочке… И иконки нет.
— Ладно, разберемся. Вы вот что мне еще скажите, вы дату выбрали?
— Какую?
— Ну как какую?! Когда помирать будете! А то расплывчато сказали – месяц, два… Надо точно. По лунному бы календарю подгадать!..
— Егор! Вы в своём уме?! Как можно угадать свою смерть?! Кто вообще, кроме Бога, может это знать?! Ах, какая серость! Это событие не пропишешь, не обозначишь, это тайна о семи печатях, а вы тут… Ах, Маша… Бедная моя Маша, кто ей в мужья достался!
Тоня, заламывая руки, осела на табуреточку.
— Ну как же, тётя Тоня, вам одна нелюдь сказала, что через месяц вы «того», значит, можно спланировать, — пожал плечами Егор.
— Да она ничего не знает! Она и выглядела как–то не так! Да…
Антонина Михайловна осеклась. А ведь и правда! Та врачиха её даже не посмотрела, не пощупала, а уж велела к смерти готовиться, а Тонька, дурная, поверила, повелась! Против самого Бога пошла. Заранее свою кончину предвидеть решила!..
— Вот то–то и оно, тёть Тонь! Вы кому поверили?! Вы за себя бороться вообще не собираетесь? Лапки сложили, и в путь? Стыдно! Взрослая женщина, а на такую чушь клюнули! «Вялая непроходимость»! Ха, если только головы! Ну, как вы?! У меня слов нет! Кстати, вы пока тут с жизнью прощались, я с вашей карточкой в поликлинику зашёл. Уж извините, не удержался. А там говорят, что Евдокимова, у которой вы якобы на приёме были, тогда не принимала, была на конференции. Хотя, судя по разговорам в курилке, она дома была с мужем, тот из командировки вернулся, вот она его и встречала… В общем, вы стали жертвой, Тонечка!
Егор округлил глаза и страшно прошептал опять:
— Жертвой чьего–то розыгрыша. Так что предлагаю пойти в поликлинику и найти обидчицу! Маша, ты с нами?
Маруся как раз подошла и слушала мужнин рассказ.
— Хотелось бы, но близняшки… Хотя, да, я с вами. Одену их, и мы все пойдём!
… Через десять минут, наполненных рёвом не желающих одеваться чад, Маша, Егор, Антонина Михайловна и другие соседи, кто был не занят, мчались к поликлинике. Ввалившись в регистратуру, они отдышались, Маша сняла шапки с ребятни. Те довольно захихикали.
— Ну, ищите! Вы будете отомщены, Антониночка Михайловна! — Егор тянул женщину вперед и тыкал пальцем в проходивших врачей. — Кто?! Она? Она или нет? Она тогда?!
Тоня вглядывалась в лица. Всё не то. Потом радостно вскрикнула и показала вперед.
— Она! — Егор бросился вперед.
Зазвенело ведро, расплылось по кафельному полу огромной лужей, Зинаида, почувствовав погоню, припустилась по коридору, но должной прыти не показала, сдалась на первой минуте, села на банкетку, жалобно таращась на преследователей.
— Зачем?! Зачем вы обманули эту женщину?! — строго спросил нависший над ней Егор, указывая на Тоню.
— Простите… Но мы с Евдокимовой в ссоре, она, видите ли, на меня жалобы пишет, что опаздываю. А в тот день она сама и опоздала, да еще как! А еще я раньше, ну, по молодости, хотела быть врачом – халатик этот, баночки, укольчики… Поиграть хотела, а тут вы, Антонина Михайловна, ввалились! Ну, вот так и вышло всё… А вообще хорошо, что вы пришли, я вспомнила, батя–то мой уже далеко потом умер, потом–потом, живот у него прошёл, а умер он от белой горячки. Так что не ваш случай. А отвар пейте. Он от несварения помогает. И еще, — Зинаида, видя чуть растерянные лица своих преследователей, стала потихоньку отступать назад, — перестаньте покупать у этого проходимца маринованные грибы! Да–да! Я вас видела на рынке. Он не знает, что собирает, а вы потом животом мучаетесь! Ведро верните! Я говорю, ведро верните мне!
Она выхватила лязгающее имущество из Тониных рук и улепетнула по лестнице куда–то вверх.
— Догнать? — уточнил Егор.
— Не надо, — смеясь, ответили Тоня и Маша хором. — Пусть теперь с ней начальство разбирается!..
… Через два дня снова приехала Светлана, Тонина сестра. Они долго шушукались, пили чай, потом позвали Машу с Егором и детьми, Света привезла торт, раздали соседям. Было как–то празднично, весело, ведь Антонина Михайловна передумала умирать, всем стало легко и спокойно, будто чёрную тучу прогнали от их дома.
— Вот так–то! — довольно крякнул Егор. — Сдаваться – последнее дело! Доверяй, да проверяй, верно я говорю, тёть Тонь?
— Да верно! Верно всё! Ребят, я тут вот что хотела сказать, — Антонина встала. — Я к Свете переезжаю. Она тоже одна, а друг к другу не наездишься. Да и есть, о чем нам поговорить, начнем опять семьёй жить, попробуем. Я была в жилконторе, эту комнату вам отдадут, я договорилась. Ну, за ваше расширение, друзья, и мой переезд! И за Светика!
Они чокнулись бокалами, выпили, а потом Егор вдруг замер, глядя на пустое зазеркалье буфета.
— А где ж кузнецовский?! С чашечками! Тут же стоял!.. — мужчина грустно потупился. — Неужели отдали за комнату? За нас?
— Ну и что такого, Егорка! Ерунда это всё! Зато мальчишкам будет, где шастать! — она подмигнула сидящим на полу ребятам, те улыбнулись…
… Тоня уехала через неделю. Попрощалась со всеми, обещала навещать. А о дате своего ухода в мир иной больше не думала, некогда было. У Светы была дача, осталась после мужа. Вот там и нашла себя Тонечка. Полола, сажала, рыхлила, копала и загорала на солнышке, варила варенье, крутила огурцы в трёхлитровые банки и тушила на большой сковородке кабачки–гиганты. И ждала Машу с детишками. Те обещали приехать, познакомиться со Светиными внуками! Вот сколько дел. Присесть некогда!..