Александра Семеновна со вздохом сняла серьги и положила их в деревянную резную шкатулочку.
Золотые, с маленькими рубинами, они были подарены женщине много лет назад супругом. Изящные, тонкой работы, с надежным замочком и ярким, глубокого, таинственно-праздничного цвета камнем. И Саша была такая же — стройная и хрупкая снаружи, но с щедрым, горящим любовью сердцем. С ней всегда становилось спокойно. Какая бы беда не приключилась в семье, Саша могла сделать так, чтобы стало легче, чтоб не болело, не ныло где-то внутри, когда нестерпимо тяжело, когда нет выхода и кажется, что весь мир против тебя…
Теперь Александра Семеновна, уже с совершенно седыми волосами и лучистыми морщинками вокруг глаз, помогала воспитывать внука, Федю. Пока родители на работе, она и накормит, и про уроки не забудет, и в доме всегда уютно и чисто. Федя любил сидеть с бабушкой вечером в большом, с плюшевой накидкой, кресле, которое, казалось, поглощало их двоих, отгораживало от этого мира и уносило в страну сказок. Тихо, нараспев, как только она умела, Александра Семеновна читала внуку сказки, а тот, держа ее за руку, не смел пошевелиться, чтобы не спугнуть это чарующее, теплое, мягкое и нежное чувство бесконечной любви.
Феде очень нравилось рассматривать бабушкины сережки. Их темный, красно-бордовый блеск под лучами солнца, когда бабушка сидела на кухне у окна, завораживал.
Но сегодня серьги убраны в шкатулку. Александра Семеновна с сожалением потрогала мочки ушей. Болят, что тут поделать…
-Ну, ничего, и так хорошо! — приободрившись, сказала она самой себе и ушла на кухню.
Федя еще час назад убежал во двор играть в футбол.
Сквозь шум воды женщина услышала трель дверного звонка.
-Федька, что ли опять ключи потерял? — Александра вытерла руки и пошла в прихожую.
Отворив дверь, она замерла в изумлении. Там, толпясь и прячась друг за друга, стояли человек пять цыган. Сколько их было точно, сколько женщин и мужчин, она потом вспомнить не могла.
-Водички не нальете? — громко обратилась к ней рослая, молодая цыганка, — Ребеночку попить надо!
Она держала на руках малыша, завернутого в какое-то тряпье, и как будто специально трясла его так, чтобы он начал плакать.
Александра Семеновна растерянно пожала плечами.
-Да, конечно, вы подождите, я сейчас принесу!
-А! Нет! Нехорошо на пороге водой поить, несчастье к тебе придет! — возразила цыганка. — Ты нас в дом пусти, прошу тебя!
Незваные гости зашли в прихожую, а Александра заспешила на кухню, малыш надрывался плачем.
-Сейчас принесу водички, сейчас. Ну, что ж ты так плачешь-то горько!! — причитала она.
Вода в чайнике была слишком горячей, разбавить нечем. Саша принялась дуть на чашку, спеша остудить питье…
Федя, забежавший домой за курткой, так как на улице пошел дождь, остановился как вкопанный. Пока хозяйка отвлеклась на кухне, чужаки шарили по полкам и шкафам гостиной. Без единого звука, слаженно и четко. Федя хотел, было, закричать, но тут он увидел лицо одного из мужчин. Тот стоял и пристально смотрел на мальчика, а потом жестом приказал тому молчать и провел рукой по своему горлу.
Глаза того мужчины еще долго снились мальчику. Темные, прищуренные, они как будто прожигали и завораживали, не давая пошевелиться. Федя пытался кричать во сне, но выходил лишь жалобный хрип…
Федя испуганно кивнул и тут заметил маленькую девчонку. Лохматая, в длинной широкой юбке и с платком, завязанным крест-накрест на груди, она быстро сунула руку в бабушкину шкатулку. И вот уже сережки зажаты в ее ладони. Девочка, быстро рассмотрев находку, радостно кивнула и спрятала серьги в карман.
Лицо воровки Федя так и не запомнил. Голова стала тяжелой, боль пронзила затылок, язык онемел, мысли путались. Цыган все также неотрывно смотрел на мальчика.
А на кухне молодая цыганка щебетала с Александрой Семеновной, не давая ей опомниться.
И вот малыш напоен, цыгане также толпой стоят в прихожей. Они быстро вышли и закрыли за собой дверь.
-Бабушка! — услышала женщина слабый голос из гостиной.
-Что такое? Ты почему тут лежишь? — Александра всплеснула руками, увидев Федю на диване.
А потом она заметила открытые дверцы шкафов, смятые вещи, до этого заботливо разложенные на полках, в беспорядке стоящие книги. А на столе стояла пустая шкатулка…
Федя с трудом вспоминал людей в гостиной. Их лица стерлись, забылись, как будто не люди, а тени стояли перед его мысленным взором…
Вечером была Скорая, бабушке стало плохо. От того, что так ловко обманули, от собственного бессилия, наивного доверия к людям и того, что украли, пожалуй, самое дорогое для нее — серьги. И дело было не в их ювелирной ценности. Подарок, с любовь выбранный, бережно хранимый и связывающий женщину с ушедшим мужем, теперь будет красоваться на чьих-то чужих ушах. Несправедливо, глупо и жестоко…
Небо из ярко-голубого превратилось в серое. Оно проглядывало сквозь ветки оголенных, ежившихся от первых осенних заморозков, деревьев. Что-то изменилось и в самой Александре. Ее жизненная сила куда-то ушла. Она вытекала, испарялась по капле, уходила песчинками, просыпаясь сквозь Федины пальцы. Бабушка уже не могла долго читать ему, быстро уставала, вздыхала, как-то надрывно и тяжело.
Она ушла в конце зимы. Федор, напряженный, без единой слезинки, как будто окаменевший в своем горе первой потери, стоял, держа букет цветов. Бабушка любила хризантемы, он выбрал самые красивые. А на душе была боль. Она разливалась, заполняла его всего, до краев, до кончиков ногтей, каждый волос, каждая клетка тела сжималась и кричала от этой боли. Но звука не было. Все внутри, тихо и глубоко…
…Года сменяли друг друга. Федор уже давно закончил институт, устроился на работу. Тот страшный, молчаливо-жуткий сон все еще приходил к нему, особенно в дни сильной усталости, а еще когда Федя приезжал в бабушкину квартиру. Люди-тени передвигались по комнате, а в руке маленькой девочки сверкали два рубина.
Федя просыпался, в ужасе озираясь по сторонам. Темная комната встречала его пустотой и обжигающе-свежим дуновением из приоткрытого окна…
…Весна смело шагала по городу, преображая улицы, дома, маленькие, уютные дворы и большие, расчерченные дорожками парки. Город встрепенулся, распушив перышки, словно воробей на ветке березы. Жизнь потекла чуть быстрее, ярче и смелее.
В тот день Федор вышел пораньше. Хотелось пройтись до метро пешком, вдыхая терпкий, навязчивый аромат цветущей черемухи. Девушка, легкая и какая-то полувоздушная, шла впереди него. Длинное платье с широкой юбкой, красиво уложенные черные волосы, прямая спина, тонкая талия, смуглая кожа. Весна постаралась сделать так, чтобы двое пешеходов не прошли мимо друг друга. Девушка что-то уронила, он помог собрать. Банально, просто и слишком обыденно. Но черемуха кружила голову, пьянила и окрыляла своим дурманом…
Надя никогда не рассказывала Федору о своем детстве. Когда тот пытался узнать что-то о ее родителях, она сразу отстранялась и переводила разговор на другую тему.
-Я не хочу говорить о них.
-Почему? Я бы хотел с ними познакомиться!
-Не надо, они далеко. Я давно живу сама по себе.Мне неприятен этот разговор, извини!
Она заставляла его замолчать, осыпая поцелуями.
-Ладно, но я хочу познакомить тебя со своей матерью. Отец сейчас на даче, приедет только осенью. С ним встретишься потом!
-Ну, если ты этого хочешь…
Надя как-то неуверенно пожала плечами. Сомнение, страх, уверенность в том, что разочарует Федора и его родителей — эти чувства разом нахлынули и заставили внутренне съежиться, до тени, которая исчезнет, лишь только луч упадет на ее место.
Так было много раз. Никому она не нужна, человек без прошлого, девушка, которая стерла свои воспоминания, жестоко и хладнокровно пройдясь ластиком по душе. Теперь там была пустота, которую заполнит только будущее. Все будет по-новому, «с чистого листа», она напишет свою жизнь сама. Пусть Федор станет новой главой, сделающей Надю счастливой.
Надя тщательно готовилась к встрече с Фединой матерью. Ей все казалось, что платье недостаточно красиво, а волосы слишком растрепаны, что купленные в подарок цветы слишком невзрачны.
-Да успокойся ты! — Федор позвонил утром, перед поездкой. — Моя мама простая женщина. Все будет хорошо, не волнуйся!
Надя ждала его у выхода из метро. Федор подошел сзади и нежно обнял ее за плечи.
-Ну, как ты? — прошептал он, когда Надя обернулась.
-Я нормально, волнуюсь, но не сильно…
Она смотрела на жениха и видела, как его взгляд, прежде ласковый и мягкий, становится колючим и холодным.
-Что с тобой? Почему ты так на меня смотришь? — почувствовав, что он сильно сжимает ее руку, она отпрянула.
-Это ты! — тихо прошептал он.
-Что я? — Надя испугалась. Перед ней стоял совсем чужой человек, злобно и свысока рассматривающий ее.
-Теперь я понял, почему ты не хочешь знакомить меня со своими родителями! Что? Уже гниют в тюрьме? Или прячутся? Стыдно, да? Серьги ворованные носишь?!
-Федя, послушай меня…
Чувства захлестывали, резали сердце холодными лезвиями. Затянувшиеся давно раны от смерти Александры Семеновны вскрылись вновь. Федор чувствовал, как по телу пробегает дрожь. Как жестоко! -Жизнь! Зачем ты так шутишь надо мной? Зачем привела ты ко мне эту девчонку, лохматую, грязную и голодную? Зачем она теперь смотрит на меня испуганными глазами, зачем она так красива, что захватывает дух? Зачем в ее ушах блестят те самые серьги? Она воровка! Она украла у меня детскую сказку, она залила черной, непроглядной, бездонной тоской сердце той, что была мне так дорога! — Федор кричал, но его слов не было слышно, мозг погружался в оцепенение, мрак и страх того дня, когда маленькой мальчик прибежал в ограбленную квартиру. Тени стояли по углам комнаты, и только одно лицо вдруг стало видно, словно с него сняли вуаль. Маленькая, смуглая дикарка стояла перед ним тогда, в далеком прошлом…
Он мог бы ударить ее сейчас, обозвать, вызвать полицию, отобрать то, что взято не по праву. Но он ушел. Слабость ли двигала им или душевное опустошение, он и сам не знал. Разум требовал время, душа просила уединения.
Надя, глотая слезы, смотрела ему вслед. «Не нужна, ты плоха для него, для любого, кто встретит тебя на жизненном пути! Ты будешь одна, проклятая беглая дочь цыганских родителей! Материнская кара за предательство будет над тобой всегда»…
Вечером, сидя в темной комнате, Надя устало смотрела на стену. По ней скользили ветви дерева, растущего у окна. Фонарь, пробиваясь сквозь их переплетения, бросал тонкие, изменчивые тени на обои. Тени двигались, причудливо изгибались, потом замирали, ожидая нового порыва ветра за окном.
Девушка смотрела на темные очертания, но мысли ее уносились далеко в прошлое.
Она предала мать, отца, сбежала, прихватив с собой лишь это украшение, сережки с красными рубинами. В спину ей летели проклятия и угрозы, но она не стала возвращаться. Серьги, принесенные ее сестрой, Тамашей, из какого-то «доброго» дома, как та говорила, стали талисманом, памятью о сестре.
Тамаша, цыганский ребенок, старшая из двух сестер, была какой-то неземной, особенной. Она чувствовала этот мир не так, как все. Все вокруг для нее было наполнено либо добром, либо злом. Вещи, люди — она «читала» их, распознавала. Интуитивно, сама не понимая, как это делает.
Тамаша была тогда в доме Александры Семеновны. Серьги, наполненные добротой, нежностью и заботой, любовью и трепетом, с которыми их дарили, носили и хранили, сразу привлекли девочку. Теплая волна веры в сказочную, неизведанную, загадочную благодать заставила воровку забрать сережки из шкатулки. Да, Тамаша совершила ужасный поступок, но сделала это, наивно веря, что нашла ключ к спасению себя и сестры.
-Надя, ты никому не говори! Разделим сережки. Они добрые, они нас спасут. Отец опять кричал сегодня, мало набрали денег. Будет опять вечером буянить. Спрячь сережку к себе в волосы! Ну, что ты плачешь? Не бойся, мама не знает, никто не знает. Я взяла их очень аккуратно. Та бабушка будет очень горевать, я знаю, но мы все вернем. Только пусть сережки помогут нам убежать отсюда!
Девочки долго шептались, прячась под кроватью. А потом в комнату вошел отец. День был неудачным, злоба переполняла этого человека. Злоба нашла жертву…
…Надя тихо плакала, сидя в своей комнате. Сережка Тамаши теперь хранилась у нее, а сестра, Надя в это верила, была на небе. Там ей было не больно.
Доброта простой пожилой женщины, впитавшаяся в украшение, словно мед в свежий, пористый хлеб, хранила Надю. Пусть незаслуженно, ворованно, но она пришла к девочке в тот момент, когда сил уже больше не было…
Рассвет медленно поглощал ночные тревоги, мягко, нежно заливал розово-карминовым светом растревоженные души, успокаивал и баюкал. Надя уснула.
Она проснется через два часа от звука дверного звонка.
-Федя! Я хочу… Я все объясню!
-Не надо. Я все знаю, Тамаша приходила ко мне ночью, в том сне, с тенями… — Федор немного помолчал, отведя глаза. — Она просила прощения, за себя, ваших родителей, за все то, что тогда было.
Девушка, медленно сев на пол, закроет лицо руками, а Тамаша незримой тенью коснется ее плеча.
Человеку дан великий дар прощения, который исцеляет, успокаивает сердце, снимает тяжелый груз греха и дает успокоение обиженному. Но есть то, за что простить невозможно, что было настолько ужасным, что не дает сил сказать: «Я прощаю тебя»…
Федору предстоит принять тяжелое решение…
