Так просто…

Позвонили на работу. Умер отец. Тот самый отец, которого Владик не видел двадцать лет. Владик слушал в трубке незнакомый голос из какого-то дальнего далека, с удивлением прислушиваясь к себе, различая в глубине легкие постукивания, как будто кто-то стеснительный хотел выбраться из шкафа, но особо не настаивал. За окном шел неуютный серый дождь, пузырился в лужах, неприятно барабанил по подоконнику.

— Сразу говорю — я не поеду, — заявила жена Оля по телефону.

— Что, я один? – Владик представил эту таинственную Вятскую область, деревню Цапельки. В голове толпились картинки из советских фильмов про освоение колхозниками целины. Непролазная грязь, кирзовые сапоги, телогрейки поверх платьев из ситца.

Мать спокойно выслушала про бывшего мужа. Напомнила в очередной раз Владику, что «двадцать лет ни слуху, ни духу, разве это отец, а еще культурный человек, журналист, пить надо было меньше и по рыжим тёткам бегать». Владик слушал в трубку, как мать затягивается сигаретой, выдыхает дым, берет мхатовскую паузу, по ее собственному определению, имени Татьяны Дорониной, вздыхает. «Там дом, в деревне этой. Владик, из наследников, как я понимаю, только ты, надо ехать, оформлять», — резюмировала мать, добавив в конце фразу, которую он ждал, — «естественно я не поеду».

Оля с интересом послушала про дом, наследником которого Владик внезапно стал. На все расспросы про недвижимость он отвечал «не знаю». Ольга затянула любимое: «Не знает он ничего. А кто знает? Пушкин?». Она принялась быстро кидать вещи в спортивную сумку, покрикивая из спальни «паспорт сразу достань, чтобы не забыть», «а резиновые сапоги брать, как думаешь?», «а ты уверен, что других детей у него нет?», «черное платье с вырезом на спине, это нормально, деревня ж, а?», «дом какого года?», «господи, кого я спрашиваю?». Владик в оцепенении смотрел в телевизор: там передавали что-то смешное. Без звука. Пульт как всегда в таких случаях провалился в параллельную вселенную, куда-то в или под диван. «Чего молчишь?» — Оля стояла перед Владиком в позе сахарницы, уперев руки в бока. «Ты не знаешь, где пульт?» — Владик смотрел сквозь жену, думая, что надо пойти за пивом, а может и не надо, а может просто лечь спать, чтобы этот день наконец закончился.

Ехали долго. Отстояли в изматывающей в пробке на выезде из города. Поругались с перерывом на невкусный кофе на заправке. Помолчали, помирились, выгодно «продали» дом отца, «купили» поездку на заграничное море, пять раз спели «Проруху-судьбу» вместе с Сукачевым. Устали.

Деревня Цапельки встретила их синими сумерками и пустыми дорогами. Туман серыми клочьями стелился по земле. Поездив по колдобинам и всматриваясь в номера домов, чертыхаясь, пытаясь отыскать нужный дом, набрели на седого мужичка в белой рубахе, что стоял неподвижно у края дороги. «Слава Богу, живой человек!» — Владик высунулся из окна машины. — «Дом 29, не подскажите?». Мужик молча указал на последний дом на дороге у самого леса. «Вас подвезти?» — обрадовался Владик, но получив пинок от жены, ойкнул и поехал в сторону дома. «Он что, за нами идет?» — Ольга обернулась. В заднем окне было видно, как мужичок, по колени укатанный туманом, как будто скользит где-то позади, не поспевая. «Пьяный наверное», — успокоила себя Ольга.

Невысокий забор, заваленный в нескольких местах, заросший высокой травой и лопухами огород, небольшой, деревянный домик. В окнах мерцал жиденький свет как от свечи. «Электричества что ли нет?», — Ольга прижалась к мужу. Заходить было боязно, мелькнула мысль переночевать в машине. Владик постучал. «Сережа, а ну, иди отседова!» — раздался бодрый старческий голос вместо ответа. «Это Владислав», — Владик сглотнул. Дверь отворила бабушка лет восьмидесяти в телогрейке и цветном платке: «Проходите. Думали уж без вас завтра хоронить. Баба Нина я, так и зовите».

Гроб с покойником стоял на лавке посреди комнаты. Горели лампады и церковные свечи. Владик охнул и сел на стул, ноги внезапно стали ватными. Оля на секунду остолбенела, обернулась на дверь, как будто ища пути к отступлению и шепотом спросила: «А почему здесь, почему не в морге?». Баба Нина пожала плечами: «Так он дома помер, зачем в морг то?”. В углу на лавках сидели еще две бабушки. «Это плакальщицы», — баба Нина махнула рукой, — «поют похоронные песни». Оля обернулась на мужа: «Я в машине заночую». Баба Нина замахала руками: «Там Сережа, туда нельзя. Еще пустишь его в дом».

Владик подошел к отцу. Клетчатая байковая рубашка, пиджак, кончик воротника рубашки некрасиво торчал. «Надо поправить», — подумал Владик, боясь смотреть на лицо. Большие руки с синими костяшки. Владик хорошо помнил эти руки. Каждое лето они с отцом искали в лесу коряги, вырезали фигурки и целые композиции, покрывали лаком. Баба Яга, Змей Горыныч, Серебряное копытце.

Владик сжался и перевел взгляд на лицо покойника. Вздрогнул как от удара, отшатнулся, чуть не упал. Баба Нина рассмеялась: «Да это блин, чтоб не спортился. А в городе не кладут?». «Не кладут», — Ольга взяла за руку мужа и попросила, — «а можно снять пока?». Баба Нина ловко свернула блин в четыре раза и унесла. «Я теперь блины есть не буду. Никогда», — Оля смотрела на мужа.

Владик пытался отыскать отца в этом незнакомом ему человеке, лежащем перед ним в гробу. Седые волосы, большое белое, одутловатое лицо. «Я его не узнаю, потому что глаза закрыты. Вот если бы глаза открыты были…», — Владик не успел додумать, испугался. «Узнал?” – жена выглядывала с интересом из-за спины мужа. «Узнал», — соврал Владик.

Отец ушел, когда Владику было шестнадцать. Собрал вещи, снял со стены компас, запихнул пару коряг в сумку. Уже в дверях произнес: «вырастешь – поймешь». «Не пойму!» — с вызовом крикнул ему в след Владик. Мать не плакала, стояла и курила на кухне, стряхивая пепел на линолеум. С тех пор Владик отца не видел. Слышал, что он перебрался на природу, как всегда и хотел. С малочисленными родственниками отца связи не поддерживал: все страшно переругались еще при дележке наследства деда, как говорила мать, «в лучших русско-народных традициях». На предложения Оли «давай найдем папу, разве тебе самому не интересно», Владик всегда злился: «не интересно», «не лезь не в свое дело».

Баба Нина, запахнула платок и махнула плакальщицам. Те затянули слабыми, дребезжащими голосами что-то церковное, слова разобрать было невозможно. «Я спать не буду с покойником в одном доме, это какой-то ужас, средневековье какое-то», — шептала Оля мужу. «Угу», — Владик всматривался в лицо отца, отматывая километры «пленки» назад, вспоминая детское свое восхищение «могуществом» папы: вот он строит дом, рубанок на верстаке, карандаш за ухом, солнце в желтых стружках на полу пытается пролезть сквозь щели сарая.

«Шел отряд по берегу, шел издалека, шел под красным знаменем командир полка». Владик замер. Одна из бабушек пела про Щорса, любимую песню отца. «Это у них репертуар церковный кончился», — пояснила баба Нина. «Фристайл», — усмехнулась Оля. А Владик подхватил: «Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве». Ольга внимательно посмотрела на мужа: «Сейчас, я так понимаю, будет «Крейсер «Аврора»? Владик, это уже сюрреализм. Хоть ты не пой, мне страшно».

В окно постучали. Баба Нина подскочила к окну и прокричала: «А ну, иди отседова!». Владик с пониманием спросил: «Сережа?». «Он самый. Мается. Устал на воротах стоять», — баба Нина жестом показала бабушкам собираться. Те мигом подхватились, засуетились. «Это у них сленг местный? Про ворота? Типа он опохмелиться просит?» – Ольга смотрела на мужа. Владик пожал плечами. Баба Нина уже в дверях давала распоряжения: «Сережу не пускать. Он, бедолага, уже два года ждет сменщика. Деревня маленькая, никого не хоронят. Вот и мается, бедный. Если пустите, он покойника вашего сделает сменщиком. Будет тут бродить вместо Сережи. Мы к Сереже уже привыкли. Безобидный. А Толик с характером был. Мало ли чего». Владик сглотнул. «Утром придем. За час до отправки. Все здесь подготовим», — продолжила баба Нина, — «покойника своего без присмотра не оставляйте», — здесь баба Нина засмеялась, — «да не убежит он, не бойтесь. Принято так. С покойником надо ночь последнюю провести». «А что делать то?» – Владик вжался в стул. «Поговори с ним, просто поговори. Давно ведь не говорил», — баба Нина смотрела прямо Владику в глаза, отчего Владика вдруг бросило в жар. «Так просто?» — у Владика дрожал голос. «Да».

В окно постучали. Потом в следующее. Было слышно, как Сережа обходит дом и стучит по очереди в каждое окно, не пропуская. «С меня хватит», — Оля вытащила наушники. — «Я отказываюсь верить в бабушкины сказки про ходячих мертвецов, я верю в торжество разума и… этой, как её… науки. Ты давай там беседуй с папой, если хочешь, а я классику послушаю. И проверь дверь, она точно закрыта? И окна проверь тоже». Она растянулась на лавке и закрыла глаза.

Владик долго молчал, обдумывая «разговор», с чего начать. Вспоминал первые два года после развода родителей. Как он ждал, что отец позвонит, как он ему скажет что-то хлесткое, обидное, бросит трубку. Но отец не звонил. Как будто вычеркнул его, Владика. Как можно любить шестнадцать лет, заботиться, на лыжах учить кататься и вычеркнуть в одно мгновение? Разве так бывает? Разве так можно? Это по-человечески? Нормально? Это нормально, ты считаешь? Владик понял, что спрашивает вслух, а не про себя. Покосился на жену — она, казалось, спала.

Владик смотрел на отца. На неживое, желтоватое от блеска свечей родное когда-то лицо. Он вспомнил, как двадцатилетним ждал отца у журфака, где тот преподавал. Следил за ним. Как тот вышел под руку с какой-то тонконогой девицей, смеясь. Довольный, лоснящийся счастьем. Вспомнил, как шел за ними долго, прячась в толпе. Как, придя домой, нагрубил матери. Заперся в своей комнате, врубил какую-то дикую музыку и рыдал, не понимая, почему. И сейчас хотелось плакать. Владик сжал кулаки. Чтобы не рыдать, Владик запел: «Чьи вы, хлопцы, будете, кто вас в бой ведет? Кто под красным знаменем раненый идет?». В окно постучали. Владик вскочил, бросился к двери, растворил настежь и прокричал в темноту: «Иди на фиг, Сережа!».

Рано утром Владик открыл глаза и понял по затекшей спине, что проспал на стуле, облокотившись на гроб. Оля спала на лавке, накрытая плащом. Владик протер глаза: что-то необычное лежало у отца на груди. Присмотревшись, Владик понял, что это мышь. Крупная, серая, мертвая.

«А почему у вас дверь нараспашку?» — баба Нина появилась в дверях. Подошла к гробу, схватила мышь за хвост и выбросила в окно. «Это Федор, кот Анатолия», — пояснила она, — «это он хозяину гостинец принес, страдает по нему шибко. Так орал громко в ночь, как тот помер, как ребенок плакал».

Баба Нина руководила похоронами. Устроила все в лучшем виде. Оля с Владиком как статисты наблюдали со стороны, как баба Нина дирижирует водителем, мужиками-носильщиками, попом, бабушками на поминках. Как стали забивать гвозди в крышку гроба, баба Нина велела им с Олей плакать. Владик возмутился, затем под строгим взглядом бабы Нины попробовал, не получилось. Слезы стояли в горле. «Плачь!», — велела баба Нина, — «Надо выплакать обиду. Простить. Традиция такая. Плачь». Оля тихо сзади произнесла: «Ей в психотерапевты надо, цены бы не было». Владик слушал, как гробовщик загоняет гвозди в крышку, представлял, как отец смотрит там в гробу, как исчезает последняя полоска света. Внезапно для себя самого зарыдал, громко, всхлипывая, никого не стесняясь. Ольга сопела сзади, а затем присоединилась, рыдая по-женски высоко, с переливами.

Уезжая из деревни, решили проехать мимо кладбища, попрощаться. Ворота погоста были закрыты на засов. «Те самые, про которые баба Нина говорила?» — спросила Ольга. «Наверное». У ворот сидел большое пушистый серый кот. «Я сейчас», — Владик остановил машину и вышел. Подошел к коту, присел на корточки. Кто-то подошел. Владик поднял глаза – отец. Молодой, тридцатилетний, из детства, в олимпийке. «Папка?» — голос у Владика сорвался. Отец усмехнулся: «Папка для бумаг». Дурацкая шутка из детства. Владик ее забыл. «Теперь тебе на воротах стоять?» — Владик понял, что плачет. Отец улыбнулся: «не люблю сантименты, ты знаешь». Владик понимающе улыбнулся в ответ, развернулся к машине. Обернулся, посмотрел на полупрозрачную фигуру отца: «Это было так просто. Надо было раньше».

 

источник

Понравилось? Поделись с друзьями:
WordPress: 6.57MB | MySQL:47 | 0,084sec