— Ну Ирочка… — ныл в трубку Виктор, причмокивал, потом замурлыкал:
— Ну ты забери меня отсюда, а?.. Мне плохо очень, одиноко и так чего–то тоскливо… Ты приезжай, Ириш…
На фоне его плаксивого голоса ухали басы, слышался громкий смех, звон стекла и женские крики.
Ирина, отодвинув трубку от уха, поморщилась.
— Вить, я не могу. Позвони Маше, она твоя жена, пусть и забирает.
— Ирочка! Девочка моя, ну мы с Машкой поругались, я в клубе… Надрался я, Ир, по–страшному… На ногах не стою…
— Вызови такси! — Ира повернула ключ зажигания, переключила телефон на громкую связь и вырулила со стоянки в переулок. Рабочий день закончен, еще один нудный, монотонный день, завтра суббота, значит, можно забыть обо всём и окунуться в свой маленький мирок одиночества.
— Я не хочу такси, мышка… Я хочу… тебя…
Его голос… По спине опять бегут мурашки, в висках стучит кровь, руки потеют…
«Как девчонка!» — с отвращением к себе подумала Ирина, вытерла ладошки о джинсы, резко крутанула руль в сторону, на обочину. Сзади засигналили, Ира включила «аварийку».
— Ирочка, я тебя жду. Сейчас адрес скину, ты приезжай поскорее, мне очень–очень плохо! Ох, Ирка…
Если зверь попадает в капкан, то отгрызает себе лапу, чтобы выбраться, спастись, дорожа своей свободой больше всего на свете. Это логично, правильно и естественно. У Иры же все было наоборот. Она сама, по доброй воле и с затуманенной головой идет в ловушку, сама захлопывает клещи на своём сердце, это больно, но ведь если больно, значит еще жива…
С Виктором она была знакома лет семь, подружились, когда она училась в финансово–юридическом, потом уже после окончания института встречались, Ира на что–то надеялась, но всё сложилось по–другому…
Ирина не любила свою профессию, не любила математику, таблицы, подсчёты, термины и отчетности, но это была «стабильная, доходная работа», как говорила их с Машей тетя, родственница по материнской линии.
Если бы родители сестер не погибли в аварии, когда Ира оканчивала одиннадцатый класс, то ее жизнь сложилась бы по–другому. Да и Машкина, наверное, тоже.
Ира хорошо рисовала, окончила художественную школу, думала поступать в академию, но, оформив опеку над тринадцатилетней сестрой, поняла, что больше не принадлежит сама себе. Как будто в один день, сразу после похорон родителей, когда пришло осознание, что ты одна в этом мире и рядом с тобой сестра–подросток, мир рухнул, разлетелся вдребезги разбитым хрусталем и собрался заново, нелепо и неказисто, уже совсем по–другому.
— Тебе надо получить нормальную профессию, девочка! — говорила тетя Света, навещая племянниц. — Хочешь, я Машу к себе возьму, все полегче тебе будет.
— Нет. Она останется здесь, — равнодушно твердила Ира, поглаживая в руках щетинки собранных в связку кистей. — У меня будет нормальная профессия.
— Ира, пойми, Машу надо поднимать, глядишь, репетиторы понадобятся, потом платить за колледж или институт… Мы с дядей Славой, конечно, будем вам помогать, но цены сейчас… — Света покачала головой. — Неподъемные какие–то! Сотни тысяч, чтобы отучиться… А Маша умненькая, ей надо…
Ира тогда могла бы возразить, закричать, что она тоже чего–то стоит, что не хуже Машки, у нее своя жизнь, которая тоже имеет право на существование, но не стала. Не было сил…
— В общем давай так, я поговорю кое с кем, тебя возьмут в финансовый. Экзамены, я думаю, ты сдашь, а там уж разберетесь. И на работу устроим. Помощником бухгалтера, менеджером каким–нибудь… Ну, разберемся.
— Я не хочу, — Ирина отвернулась к окну. — Я художник, а не счетовод.
— А вот об этом надо было думать раньше, когда решила оформить опеку над Машенькой. Я предлагала свою помощь. Мы с дядей Славой могли забрать ее, вырастить, но ты решила по–другому. Так теперь и отвечай за свои слова! Теперь ты для Маруси мама, свои хотелки и мечты придется отложить в сторону…
Иру в семье не то, чтобы не любили, скорее не понимали. Тихая, даже замкнутая, всегда на отшибе, вдали от общего веселья, сидит с красками или карандашом, чирикает свои картинки. Спросишь о чем–нибудь – ответит односложно или вообще сделает вид, что не слышит тебя. Комната завалена набросками, холстами, обрезками дощечек для подрамников, сильно пахнет красками, а на подоконнике кисти – замоченные в банках с маслом, в связках, завёрнутые в полотно, в каких–то мешочках. И тюбики с растворителями, какие–то палочки, губочки, мастихины на любой вкус.
Мама не скупилась, покупала в художественных магазинах всё, что нужно, Иру не ограничивала, пару картин ее унесла на работу, повесила в своем кабинете, хвалилась дочкой, но тоже особой близости к ней не чувствовала.
Зато Маша, открытая, болтливая, легкая и смешливая, как будто жила в этой семье за двоих. С ней всегда было интересно, понятно и просто. Обычные житейские радости – мороженое, кино по выходным, цирк или игра в снежки — доставляли девочке удовольствие.
— Ну вот, другое дело! — шептала Света на ухо сестре, Тамаре, матери девочек. — Машулька у тебя просто золото!
— Перестань! — одергивала Тома. — Ириша зато намного вдумчивее и рассудительнее. Вот увидишь, еще нахлебаемся мы проблем с Машкой!
— Брось! Нормальный, живой ребенок, а Ира… Ты ее врачам не показывала? Есть же что–то там… Ну аутизм или еще что…
— Света! Хватит! Ира нормальная, я ее очень люблю, она сложнее, но намного цельнее, в ней есть надежный стержень, а Машка – вертихвостка… И в кого она такая, а, Свет?
Светлана поджала губы, потом, отвлекшись на весело кружащуюся по комнате Машу, засмеялась, включила музыку погромче и стала танцевать вместе с племянницей…
… Промучавшись раздумьями двое суток, Ира согласилась с теткой. Работать художником часто выходит накладно. Пока станешь уважаемым, известным живописцем, пока найдешь свою благодарную аудиторию, пока раскрутишься – пройдет много времени, а квартплату вносить надо ежемесячно, да и Машка вырастает из своих вещей, надо как–то справляться…
В художественной школе у Ирины был преподаватель, Игорь Тимофеевич, седой, грузный, одышливый мужчина, всегда всклокоченный, в клетчатой рубашке и серых, выцветших брюках. Его толстые, с коротко стриженными ногтями пальцы–колбаски ловко жонглировали кистью, быстро выводя на холсте набросок светло–желтой умброй. И вот уже видно горы, а ниже – река с лодкой и рыбаком. А потом давай плясать красками, вроде мазки сплошные, ничего не понять, а отойдешь – и видишь, что каждое движение неловких, одутловатых пальцев рождает частицу картины. А какие он умел писать закаты! Боже! Ира замирала, рассматривая выставленные на его выставке картины. Однажды даже расплакалась.
— Ты чего ревешь, ласточка? — тихо спросил он, встав чуть позади.
— От бессилия, наверное. Мне никогда так не научиться, Игорь Тимофеевич…
— Брось, глупенькая! Всегда есть те, кто лучше тебя, меня, самого Куинджи… Ну и что?! А тут сила и не нужна. Тут душа, глаз тренированный, ну, пара–тройка навыков… Эти пейзажи я написал, когда мне было очень–очень плохо, Ира. Так что считай, что это – вся боль души вылилась в картину. Тогда видишь остро, как будто под микроскопом. А вон те, что слева, — мужчина ткнул пальцем в натюрморты, — писал, когда было очень хорошо. Жена приносила с рынка продукты, выкладывала на стол, а я потом их компоновал и зарисовывал. Она страшно ругалась, мол, испортятся без холодильника покупки, но я быстренько же, только зарисовку, акценты… Ну, словом, всё это от сердца идет. Поет душа или плачет – и рождаются вот такие картинки. Ну, пойдем, пойдем, ласточка, чайку, что ли, хлебнем.
Ира послушно шла за учителем, но то и дело оборачивалась, пытаясь запомнить изображения до мельчайших подробностей. А дома, быстро сделав уроки, садилась и по памяти скопировала увиденное. Выходило неплохо…
После девятого класса по стечению обстоятельств Ирина не пошла в художественное училище, а осталась доучиваться в школе. Последние два года дались ей тяжеловато. Она чувствовала, что ее место не здесь, что нужно все поменять, но родители в худ. училище не отпустили, настояв на обычном аттестате.
— Вот окончишь школу, нормальное образование, как у всех получишь, — говорил отец, — вот тогда будем дальше думать.
— А что думать, папа?! Дальше академия. Я решила на живопись пойти. Игорь Тимофеевич поможет подготовиться. Но тогда уже вы мне не помешаете.
— Ира! Что за разговоры?! Кем бы ты стала после своей художки?! Учителем ИЗО в школе? Или сидела бы в переходах, свои картинки бы продавала? Давай так, рисование оставь как увлечение, а о профессии серьезно подумай.
Ирина поджимала губы и уходила в свою комнату…
Зато Машка ни о чем не думала, перебивалась с тройки на четверку, гуляла с друзьями, покуривала за гаражами, долго потом выветривая табачный запах из волос и одежды, являлась домой голодная и как всегда веселая.
Она могла ввалиться в комнату сестры, забраться с ногами на кровать и долго рассказывать о каком–нибудь очередном мальчишке, который сегодня ей понравился. Завтра будет другой, третий, пятый. Ира слушала вполуха, а потом, распахнув дверь комнаты, выгоняла болтушку вон.
— Извини, Марусь, мне уроки делать надо. Экзамены же скоро…
— Ох, Ирка, зануда ты всё–таки! Вся жизнь мимо тебя проходит! А хочешь, на дискотеку пойдем вместе, а? Меня одни девятиклассник пригласил, я вот не знаю, идти или нет?..
— Что? Маша, тебе всего четырнадцать лет, какая дискотека?! Мама–то знает?
— Мама занята. Ей не до меня. Ну и потом, Ир, что такого? Я ж не домой к нему иду!
— Не пойду я никуда, некогда мне. Давай–ка, освобождай помещение, — Ира кивнула на дверь. Маруся скривилась, потом, виновато потупив глаза, прошептала:
— Знаешь, ты маме про дискотеку не говори, ладно? Ну… Я сама скажу лучше. А то ты же так нагнетаешь, она меня ни в жизни не отпустит!..
…А теперь и говорить некому. Всё теперь сами – сами набивайте шишки, сами баюкайте, причитая и охая, свои синяки, сами решайте, как жить и ради чего. Похороны четко обозначили границу старой и новой жизни…
На первое время с девочками поселилась бабушка Паша. Серая, заплаканная, она ходила по квартире, причитала над фотографией дочки, а когда домой приходили внучки, храбрилась, переставляла бессмысленно вещи на полках, старалась угодить с едой, говорила что–то пустое.
Маша переживала всё открыто и ярко – громко рыдала, выла, била руками в подушку. Баба Паша пугалась, вбегала в комнату, утешала, просила подождать, время–то лечит…
Ира переживала всё глубоко в душе. Её жизнь перелопачивалась и рубилась острыми ножами, но кричать нельзя, нельзя плакать. Сильной в этом доме должна стать она, Ирка. Кто так сказал? И она сама, и тетя Света намекала…
Игорь Тимофеевич очень расстроился, узнав, что ученица забрала документы из приёмной комиссии Художественной Академии и теперь поступает на финансиста.
— Ирочка, да какой же из тебя счетовод? Нет, они все очень хорошие люди, точные, ровные, как по линеечке вычерченные, очень надежные, ум у них работает четко и арифметически вымерено, а мы с тобой… — Тут он разводил руками, показывая на творческий хаос собственной мастерской, намекая, что и в душе все точно также – оттенки, переливы, тени, блики, рефлексы – сам чёрт ногу сломит!
— Ну, мне сестру надо на ноги ставить, самой тоже… Работать пойду, вечером учиться. Бабушка помогать обещала. Но она не семижильная. А Машка у меня, вы же знаете, какая, с причудами. Не виновата она, что так вышло, буду теперь ей за маму.
— Ты не можешь быть за маму, Ириша. Ты сама еще ребенок! — качал головой Игорь Тимофеевич. — Так неправильно!
— А кто знает, как правильно, а? У нас других вариантов нет, — пожимала Ира плечами…
Впрягшись в суетную жизнь работающей студентки, Ира стала строгой, нервной, вечно спешила, не тратила времени попусту и от Маши требовала того же.
— Машка! Ты почему опять в школе не была?! — распахивает Ира дверь в комнату сестры. Ты, положив на лицо тонко нарезанный огурец, мычит что–то, слушая музыку. Маруся вздрагивает. Огуречные кругляши падают на одеяло.
— Что, бабка доложила? — огрызается девчонка. — Не была — значит не надо. Карантин у нас.
— Это по какому ж поводу? И не смей так о бабе Паше говорить! Она тебя кормит и обстирывает, а ты, калоша, жизнь свою губишь!
— Грипп. Не слышала о такой болезни? Говорят, были уже смертельные случаи. Вот нас по домам и отправили. А баба Паша пусть уезжает, а то ходит тут надсмотрщиком, маячит.
Ира тогда не выдержала. Скоро сессия, она учебу запустила, надо зубрить, а времени нет. На работе ходят слухи о сокращениях, Ира вроде как первый кандидат… А тут еще Машка коленца выкидывает…
Схватив сестру за руку, Ирина рывком поставила Машу на ноги и отхлестала по щекам. Молча, тяжело дыша и шмыгая носом.
— Ира! Ирочка, ты что?! Ира, остановись! — на Машкины крики в комнату вбежала бабушка, схватила Иру, оттащила от сестры, прижала к себе, стала гладить по спине, говоря что–то на ухо, а Ирка, осев, завыла.
— Ничего, ничего, детка. Правильно, покричи, хватит в себе все носить. Машенька, принеси водички.
—Вот еще!
— Пошла быстро на кухню и принесла воды! — рявкнула бабушка.
Маруся послушно поплелась восвояси, гремела долго чашками, видимо, сама пила…
После девятого класса, с весьма посредственным аттестатом Марусю засунули в колледж сферы услуг, предполагалось, что она станет парикмахером.
— Маш, ты только учись! Слышишь?! Будешь хорошим парикмахером, денег много будет, поняла? — била по слабому месту жадной до денег Маруси Ира.
Маруся любила дорогие тряпки, обувь. Любила деньги во всех их проявлениях и воплощениях. Ира давала ей на карманные расходы, но мало. Машка просила больше, работать же сама не спешила.
— Что, листовки у метро раздавать? Ты хочешь, чтобы я этим занималась? — презрительно кривилась девушка на любое предложение сестры. — Мне нет восемнадцати, кто меня куда возьмет? И потом, извини, Ирочка, но в этом возрасте ты тоже не работала, жила для себя. Вот и я поживу.
И жила. Подворовывала деньги, которые Ира, получив зарплату, складывала в мамин кошелёк, занимала у друзей или просто, хлопая ресничками, просила кого–то что–то ей купить.
Ира изредка навещала Игоря Тимофеевича, приносила торт, конфеты или самодельный пирог, пила с учителем чай. В его квартире, однушке на девятом этаже, было светло и все отдано под мастерскую. Картины на мольбертах удачно выставлены на свет; пустые, только что натянутые холсты составлены в угол. Окошко, всегда чисто вымытое, в обрамлении аккуратных штор, впускало в комнату столько света, сколько только туда могло вместиться. На большом столе разложены тюбики с красками, палитры и тряпицы для кисточек. Масленки, запасные баночки, плошечки – всё такое родное, уютное…
— Ты пишешь хоть иногда? — Игорь Тимофеевич поднял на гостью глаза, осторожно положив ложечку на блюдце.
— Нет. Кстати, я вот что хотела спросить. Нельзя ли мне всё, что у меня там скопилось, к вам перенести? — как будто легко, равнодушно спросила Ира. — Нельзя так, Ириша. Понимаешь, нельзя! Ты себя губишь, талант свой губишь! В зеркало на себя погляди, в кого ты превратилась! — учитель вдруг вскочил, грузное тело его толкнуло табуретку, та с грохотом упала на пол. — Я знаю, что для тебя живопись! Это как для других вода, воздух, еда. Зачем ты моришь себя голодом? В жизни бывает всякое, но надо и себя соблюдать! Война была, все равно люди творили! Опомнись, Ира!
— Некогда мне, Игорь Тимофеевич! Ну вот правда, совершенно некогда! На каникулах может быть… Но все равно, я думала в своей комнате обои переклеить, надо куда–то вещи деть… Можно я к вам принесу?
Старик угрюмо кивнул. Через неделю Ира притащила всё, чем жила, в его каморку. Помимо ватмана, пустых льняных холстов и набросков в куче принесенных вещей были ее картины.
— Когда ты это писала? — разглядывая полотно, поинтересовался Игорь Тимофеевич. С рисунка на него смотрела лошадь, каждый волосок прорисован, точно приклеен просто к холсту, глаза, живые, блестящие, кажется, сейчас моргнут, ноздри напряжены. Изгиб шеи, мощная грудь, стройные ноги – Ире удалось всё.
— Это где–то год назад… Я тогда болела, появилось время…
— Молодец! Ира, Ира… Ну ничего! Ничего! Всё впереди, вот увидишь! — громко сказал учитель. — Все меняется в жизни, авось, к лучшему!..
В чем–то он оказался прав. Ирина жизнь изменилась, но немного в другом формате. Она познакомилась с Виктором. Ее ровесник, студент журфака, немного позер и абсолютный красавчик, он сделал так, чтобы у Иришки в животе порхали те самые бабочки, о которых она столько слышала.
Они повстречались на выставке художников–импрессионистов. Витя пришел туда с другом, явно скучал и от того стал горячо критиковать то, что видит. Ира, тонувшая в каждом увиденном полотне, завороженно застывавшая, перейдя в другой зал, вздрогнула.
— Замолчите! Если вы ничего не понимаете в искусстве, зачем пришли сюда?! Ладно, не понимаете, читайте, узнавайте, чувствуйте, но зачем говорить ерунду, критиковать?! — осадила она посетителя.
Виктор, виновато улыбнувшись, извинился.
— Я, честно говоря, пришел сюда по заданию преподавателя. Надо написать очерк, вот и топчусь тут… Простите, а вы во всем вот этом что–то находите? — Витя обвел взглядом зал.
— Вообще–то да! А вы мне мешаете!
— Я Виктор. А вас как зовут? Ирина, а помогите мне, пожалуйста! Я совершенный профан в искусстве…
Бабочки бились в животе все сильнее, требуя поцелуев, жарких объятий, шепота, крика, бешеного танца, достижения точки кипения тел.
Ира подчинялась тому, что чувствовала. Она словно сделала глоток свежего воздуха, прогуливала институт, бегала на свидания к Вите.
— Ну и кто он? — наблюдая, как Ирина ставит в вазу букет роз, недовольно поджала губы Маруся.
— Не важно. Он хороший человек, — пожала плечами сестра.
— Познакомишь? Я же должна знать, с кем ты там романы крутишь? — Маша уселась на диван. — Мало ли, кто тебе голову запудрил!
— Не волнуйся, не запудрил. Познакомишься, когда время придёт…
Ира стала потихоньку оживать. Как–то. забежав к Игорю Тимофеевичу, она набрала сумку тюбиков, утащила пяток кисточек и два холста. Учитель ничего не стал спрашивать, боясь спугнуть голубя, что принес Ире веточку – символ жизни…
Запершись в комнате, Ира испуганно смотрела на пустой холст. Было страшно начинать то, чем не занималась уже, кажется, сто лет. Но потом понеслось, полетело, разум отступил на второй план, уступив место творческому чувствованию…
Портрет Виктора был готов через три дня. Ире звонили из института, интересовались, долго ли она собирается прогуливать, пригрозили отчислением.
— Завтра! Завтра я буду вся ваша!! — пропела в трубку счастливая девушка и закружилась по комнате.
А на следующий день Маша положила на стол документы, сообщила, что отчислена из колледжа и больше туда не пойдет. Потом, видя, как покраснела от гнева Ира, быстро сказала, что плохо себя чувствует, и спряталась в комнате.
Ира точно протрезвела. Она совсем упустила Машку из виду… Пришлось «закручивать гайки», лишая денег и велев устраиваться на работу. Маша подулась, посидела дома, пеняя на свою депрессию, а потом устроилась администратором в парикмахерскую, наладив теплые, доверительные отношения с хозяйкой. Маша плакалась ей на свою жизнь, ругала сестру, печально вздыхала, сидела на сайтах знакомств, ища миллионера, и оценивающе смотрела на каждого посетителя, подыскивая себе мужа.
— Ты что так поздно? — поинтересовалась Ира, глядя, как в десять вечера Маша вернулась домой и теперь лениво заваривает себе кофе.
— А когда я должна приходить? Я работаю между прочим! Ты этого хотела? Ты это получила. Всё, Ирка, отстань, устала я!
Жизнь каждой потекла параллельно другой. Встречались утром и поздно вечером. Маша проколола себе нос, подвесила сережку, купила кожанку, высокие сапоги и красную сумку, красилась ярко, дерзко, завела сомнительную дружбу с какой–то разбитной компанией, пропадала в барах и пабах.
Ира, наоборот, остепенилась, старалась выглядеть элегантно и аккуратно, как любит Витя. Он катал ее на машине, она рассказывала о своем художественном прошлом, а потом, уединившись где–нибудь, спрятавшись от посторонних глаз, они целовались, как подростки…
…В тот день Маша, решив–таки познакомиться с поклонником сестры, напросилась с ней на выставку.
— Зачем тебе? Ты же полный профан в живописи! — удивилась сестра.
— А я хочу стать умной, такой же, как ты… — Маруся пожала плечами. — Или сомневаешься в моих способностях?
— Нисколько. Странно, конечно… Ну ладно, собирайся. Витя приедет за мной через пятнадцать минут, так что поспеши!
Ира села впереди, Маша на заднее сидение. Пока ехали до выставочного зала, Маруся всё зыркала на водителя, рассматривала его глаза в зеркальце заднего вида. Он пару раз улыбнулся ей, подмигнул. Ира ничего не замечала. Она дремала, потому что всю ночь готовилась к экзаменам и теперь впадала в спячку при каждом удобном случае…
На вставке Маша задавала поразительно много вопросов. Всё–то ей было интересно, всему она удивлялась, как ребенок, улыбалась, как будто случайно хватала Виктора за рукав пиджака…
… — Ириш, ты чего такая смурная? Случилось что? — баба Паша открыла дверь, увидела на пороге внучку, впустила ее внутрь.
— А у нас, бабуль, свадьба скоро, радуйся! — скинув сапоги, промямлила Ира, кивнула притихшему деду и пошла на кухню. — Есть у вас чего выпить?
— Отметить что ли твою помолвку? Ириш, это тот молодой человек, с которым ты встречалась, да? Ох, а я давно говорила, что пора бы вам пожениться! И детки пойдут, и вообще ты словно с ним ожила!
Баба Паша радостно щебетала, вынимая из шкафчика бокалы, но, разглядев в отражении стеклянной дверцы лицо внучки, осеклась.
— Машина свадьба, бабуль, Машина. Ты ошиблась в одном участнике, а второй, верно, тот самый парень… — Ира пожала плечами, села на стул и застыла, глядя в темный квадрат окна.
— Не поняла… Это как? — баба Паша судорожно вздохнула.
— Это так, что в моей жизни опять что–то сломалось, бабуль. А у Маруси все в шоколаде. Можно, я у вас сегодня переночую, а?
— Да конечно… Как скажешь…
Ира не спала ночью, лежала, прокручивала в голове свою жизнь: школа, художка, Игорь Тимофеевич, мечты о будущей профессии, папа просит ее окончить одиннадцать классов, она готовится поступать в Академию… Потом вспышка – смерть родителей, тётя Света, которая говорит, что надо получить нормальную специальность, ведь надо «поднимать» Машеньку… А Машенька эта жила себе, не тужила, свою жизнь лепила, как вздумается. Ира работала в офисе, подносила работникам бумажки, чай, кофе, зарабатывала на репетиторов Машуле. Толку ноль. А теперь и жених у Маши есть…
Когда Витя объявил ей, что он женится на Марусе, Ира спросила его, почему.
— Она живая, Ир, смешная, всегда радостная, а ты как будто с трудом существуешь, как будто ты черепаха и тащишь свой панцирь на себе. С тобой я чувствую себя старым, а рядом с Машей молодею. Ты скучная.
— Понятно. Совет да любовь…
Да, она скучная, прагматичная черепаха, ползущая по песку. Поскорее бы перевернуться, да и затихнуть! Так ведь погибают черепахи?..
Ира уснула под утро, а через два часа прозвонил будильник, нужно было бежать на работу. От Маруси уже пришло восемь сообщений, все какие–то мелочные оправдания, что, мол, она ничего такого и не помышляла, так получилось… Но Ирина отвечать не стала, а села за стол, приготовившись полакомиться завтраком от бабы Паши. Уже, кажется, лет сто никто не готовил для Иры еду, скорее она для кого–то старалась.
— А знаешь, Ириш, я вот думала, ворочалась ночью, а потом решила – всё к лучшему! Маша, конечно, та еще сестрица, но зато пусть теперь он, этот ухажёр, с ней мучается, а ты живи дальше. И вот еще что: начинай опять рисовать. Что молодые с жилплощадью решили? — спросила баба Паша, ставя на стол чашки с чаем.
— Хотят жить в нашей квартире, мол, Марусе удобно до работы добираться.
— Переживет Маруся. Выставляй их, квартира на тебя записана. Пусть снимают или у его родителей живут, или еще что придумают. А ты начинай своё существование обустраивать.
Ира на миг задумалась. А что, и правда! Забрать у Игоря Тимофеевича свое барахлишко, потихоньку вспоминать всё, чем училась… Там, глядишь, и на выставках можно будет засветиться!..
… Маша собирала свои вещи, ворчала и охала.
— Вот видела бы мама, как ты меня из родной квартиры выставляешь, она бы тебе этого не простила! — шипела девчонка. — Ишь, заграбастала себе такую квадратуру!
— Ну, должна же я что–то поиметь от того, что ты увела у меня мужчину, — пожала плечами Ира. — А ты чем–то заплатить за свою подлость.
— Ах, подлость? — Маша с чувством размахнулась и бросила об пол любимую Ирину вазу. — Ну хоть что–то у меня будет лучше, чем у тебя! Ты у нас и умная, и, вон, талантливая, твоей мазней увешан весь коридор, ты и дипломчик имеешь, не много ли для одной, а? И Виктора захотела? Нет уж! Мой он будет. Всю жизнь ты говорила, что я ленивая, что бездарь, что только трещу попусту, ну вот и получай от меня ответочку!
— Это месть, да? Надо же! — Ира улыбнулась. — За то, что я всю свою молодость на тебя потратила, за то, что учиться тебя заставляла, чтобы ты человеком стала, за то, что всю свою жизнь поломала, потому что ты у меня была? За это сейчас должна расплатиться? Ну… Знаешь, я согласна. Зато свободной стану.
— Свободной? Да ты брошенка. Слышишь? Брошенка.
Маруся схватила чемодан и ушла. Внизу ее ждал Виктор…
Отгремела шумная, с размахом свадьба, родители Виктора, да и он сам вложили кучу денег в платья, угощения, оркестр и тамаду. Ира скромно осталась в стороне. Ну куда ей тягаться с такими толстосумами?!
В качестве подарка молодым она преподнесла картину – ничего особенного, просто силуэты влюбленной пары на фоне вечернего моря. Гости были в восторге, Маша же велела потом картину отвезти на дачу и убрать в сарай, чтобы не выцветала, как пояснила она…
… — Ириш, — баба Паша позвонила вечером, торжественно и громко говоря в трубку, — мы тут подумали с дедом и решили отдать тебе машину. Мы уж не ездим, глаза не те, а тебе в самый раз. Приезжай, сходим, перепишем на тебя.
Ирина научилась водить еще года три назад, просто так, для себя, покупать автомобиль пока в ее бюджетные планы не входило.
— Спасибо! Ой, а вы точно решили? Может, пока не надо?
— Точно. Уж полгода стоит в гараже, пользуйся!
— Может, действительно, пора уже начать жить радостно, так, как ты этого хочешь? — тихонько улыбалась Ира своим мыслям, перегоняя машину к себе во двор.
Старенький «Форд» мягко шел по расчищенному от снега асфальту, Ира слушала какую–то музыку, потом передали новости, рассказали о конкурсе молодых талантов в области живописи…
— Надо заехать к Игорю Тимофеевичу! — подумала вдруг Ирина. — Молодая я еще или нет?
Она потихоньку писала. Вечерами или на выходных забывала всё и точно пробуждалась. В мультфильмах иногда показывают, как черепашка снимает свой панцирь и весело прыгает по пляжу. Ира делала почти также, чувствуя себя совершенно свободной. И почему бы не поучаствовать в конкурсе?!
… Звонок Виктора отвлек Ирину от раздумий.
— Ирусик, ну пожалуйста… Я соскучился… Ты мне снилась, Ириша!
Витя, когда был пьян, любил говорить женщинам нежности, сюсюкать и мямлить признания.
— Машке своей это расскажи! — крикнула динамику Ира.
— Да ну её! Она дурная какая–то! Глупая, ей нужны только мои деньги… А ты… — заладил снова мужчина, шумно дыша в трубку.
— А у меня теперь другая жизнь, извини.
Ира собралась, вклинилась в поток машин, уверенно поехала в сторону дома учителя.
— Другая жизнь… Ты злишься на меня, но я искуплю! Ирусик, забери меня к себе, а?! Ты же добрая, ты всем помогаешь! Детка, ну! Я перепутал, я всё испортил, но готов понести наказание. Сто ты хочешь, детка?
— Я тебе не детка. Марусе позвони. Всё, отбой!
Выключив телефон, Ира свернула в переулок, прислушалась к себе. Вроде бы даже и не волнуется, выгнав из своей жизни сунувшегося обратно Витьку! Впереди, ближе к дому художника, все было пестро от мигающих проблесковых маячков и шумно от воя сирен.
Ирина, кое–как припарковавшись, выскочила из машины и побежала по сугробам вперед.
— Что? Что там стряслось? — схватила она какого–то пожарного, огромного детину в шлеме и с киркой, за рукав. — Какой дом?
— Да успокойтесь. Десятый дом. Всё уже потушили. В лифте кто–то пошутил, а оно вон как полыхнуло. Да что вы такая бледная! Никто ж не пострадал!
Ира кивнула и помчалась к подъезду. Путь ей преградил такой же пожарный, как и предыдущий – крупный, плечистый, с руками, точно медвежьи лапы.
— Нельзя. Погодите немного, сейчас все проверим и будем запускать людей. Да куда вы рветесь?!
— В шестой квартире дедушка тут жил, художник. Где он? — Ира очень испугалась, точно родственника потеряла.
— Да не знаю я. Всех вывели. Там, в продуктовом магазине, поищите, мы туда всем велели идти… Девушка! Девушка, а как его зовут?
— Игорь. Игорь Тимофеевич, — прошептала Ира.
— Есть такой. Вот, списки у меня. Вывели. А вас как звать?
Ира смутилась, покраснела. Почему–то этот пожарный смотрел так, как никогда раньше на неё мужчины не смотрели, даже Витька…
— Ирина…
— Очень приятно. Меня Андреем. Тридцать пятый ПСО. Ну, до встречи, Ирина!
Он юркнул в темный подъезд, а Ира так и осталась стоять, повторяя про себя номер отряда и имя…
Игоря Тимофеевича она нашла чуть позже, повезла к себе домой, напоила чаем, укутала в плед и рассказала о конкурсе.
— Ну что ж, ластонька моя, а чего ж не попробовать?! Завтра и приступим!
Он остался у нее на ночь, заняв бывшую Марусину комнату. После завтрака долго ковырялся в Ириных залежах масляной краски, ругался, половину выкинул и отправил женщину за свежими.
А у подъезда с букетом цветов ее уже ждал Андрей.
— Как вы меня нашли?! — улыбнулась Ира.
— Ребята на всякий случай переписали номер вашей машины, ну а дальше дело техники!..
Делом техники было для Андрюхи разобрать крышу на старой даче бабы Паши и соорудить новую, потом рядом с основным домом отгрохать домик под мастерскую Иришки, починить забор и приладить фонари по периметру участка. Делом техники стало доставить Ирины полотна, отменно упакованные и любовно пронумерованные, к выставочному залу, а потом, когда жена заняла второе место на конкурсе, нести ее до самого дома на руках, на своих огромных медвежьих ручищах, и всё смотреть в её глаза, не пропуская ни мгновения. Делом техники стала и свадьба. Ира смущалась от криков «Горько», краснела и пряталась за мужем, а тот все никак не мог поверить, что вот так, просто, свела его судьба с самым главным человеком на земном шаре!..
Маруся иногда приезжала к сестре поглядеть на новорожденного племянника, кривила губы и жаловалась на Виктора, мол, пьет много, совсем чужой стал, потом просила денег. Но Ира теперь была свободна от всех прежних обязательств и никому ничего не должна.
— Иди работать, Маша, учиться, тогда и деньги будут. А что Витя тебе не нравится, так это ты сама его выбрала.
— Но Ира! Так нельзя, мы же сестры! — хныкала Маруся, дергая плечиком с тонкой бретелькой кофточки и посматривая на Андрея, на его мощную спину, огромные ноги, тугую шею.
— Маш, я люблю тебя, но помочь ничем не могу. Решайте там всё сами. Ты будешь обедать? — спросила тихо Ира, потом, не дождавшись ответа, налила сестре тарелку борща.
— Ну ладно, хоть домашней еды поесть! — вздохнула Маша. — И на том спасибо! А Андрюша сядет с нами? — поинтересовалась она.
— Ир, я на работу поеду уже, наверное, ничего? Там какие–то учения придумали. Не опоздать бы. Ты тогда с Мишкой погуляешь? — мужчина, поцеловав жену, схватил из холодильника контейнер с едой и улыбнулся.
— Андрюша, ну что вы! Надо поесть дома! — запротестовала Маруся, но тот только цыкнул на неё:
— Не встревай в разговор взрослых!
Маша опешила, отвернулась, сердито нахохлившись…
Маруся развелась с мужем через два года, переехала жить к бабушке с дедом, опять устроилась на работу в салон красоты, окончила курсы, стала заниматься маникюром и верила, что всё лучшее еще впереди.
Ирина попыталась поступить в художественную академию, но не прошла вступительные испытания. Андрей очень переживал за неё, но, увидев спокойное лицо жены, расслабился.
— Никто же не запрещает мне заниматься любимым делом! — пожала она плечами. — Мне и так всё нравится!
Через два месяца она получила большой заказ на оформление картинами небольшой гостиницы. Пришлось постараться, едва уложилась в сроки, но результат превзошел все ожидания. С тех пор Ирина больше не работает в финансовой сфере, уйдя с головой в живопись, хотя знания из института пригодились, когда организовывала своё дело, открывала фирму…
… — Вот одним всё, а другим ничего! — сокрушенно шепчет Маруся, сидя вечером с бабушкой и помогая ей разложить по мешочкам сушеные кусочки яблок.
— Так у тебя и было всё! Только ты растеряла! — отвечает баба Паша. — Ну ничего, жизнь долгая, глядишь, еще встретишь своего принца!
— Такого же, как Ирин Андрей?
— Нет. Такой только один. У тебя другой будет, тебе под стать. Жди!
Маруся грустно кивнула. Она будет ждать…