… Ну, что пыришься? Кота никогда не видела? Невыносимая женщина эта Петровна. Стоит прилечь на окошке, тут как тут: «Ой, а кто это у нас такой красивый? Никак Валечка?» Да уж не ты!…
Я не злобный, я справедливый и воспитанный. И отойдите от моего окна!..
Живём на первом этаже – я и дед мой, Николай Михалыч. Я – кот. Рыжей масти, усат, хвост длинный с белыми полосками, характер мужской. Дед мой – не кот, а человек о двух ногах. Бестолков с годами стал, о чём горюю. Мы уж оба немолоды, мне 15 год пошёл, но по деду губительное влияние времени заметнее. Тоскую. Уж сколько раз говорил ему, чтобы переехали в другую квартиру – никак не понимает. Мне же тут, на подоконнике первого этажа, весьма утомительно! Только прилягу вздремнуть – детвора с оголтелыми мамками галдит. И ещё непонятно, кто звонче и крикливее – малышня или заполошные мамашки. Станут кружком, о чём-то судачат, глядь – чей-то беглец уж к дороге намылился. А там машины, жуть!.. Я уж весь изведусь, подскакиваю, на задние лапы становлюсь, лапой в стекло тарабаню, мол, оглянитесь, скаженные, не то быть беде! А эти курицы голову повернут: «Ой, смотрите, котик играет, лапкой машет!» И лишь потом: «Ой, Никита, ты куда…» И бегом за пострелёнком. А я ещё полчаса потом лежу, бока от волнения ходуном ходят. И шерсть шибче сыплется – стресс. Облысеешь с ними.
А вечером парочки влюблённые на лавке сидят. Я сплю, но сквозь дрёму всё слышу – аж противно от сладости. Барышня воркует: «Ой, смотри, котик на окошке спит. Хочу такого же…» Парень не врубается: «Тебе рыжего кота подарить? Котёнка – или здоровенного, как это лось (ах, значит, лось?!)?» Томный ответ: «Любого. Только чтобы дом и семья, уют и котик». Мужское утробное ворчание: «Понял, к зиме организуем». И дальше чмоканья слышны. Я вздыхаю и переворачиваюсь на другой бок. Первый этаж – кошачий ад. Птички не летают – низко. Одни только люди…
Дедов утешитель
Наверное, я потому такой нервный, что своей семьи у меня не сложилось. Отчекрыжил мне моё будущее ветеринар – бездушный палач, только отрубил не голову, а нечто очень важное для мужика…
Я той весной шальной стал. Как будто в меня кот-демон вселился. Так хорошо было на душе, так на волю хотелось! И я пел песни. В полёте – прыгал на шторы, устремлялся вперёд и орал во всю глотку. Дед мой, тогда лет на 13 моложе, не радовался:
— Валик, ты никак сдурел?
И посоветовался с Петровной. Она в ту пору была моложе, приятнее на вид, пахла карамельками, но такая же безголовая. Отнеси его, сосед, к врачу, его там быстро образумят…
А дед мой всегда доверчив был. Доверял жене – а она к главбуху ушла. Верил другу, а тот взял удочки – и не вернул. Дочке все накопления отдал, думал, на лечение, а она шубу и брильянт купила. Вот и Петровне, змеюке, поверил.
… Я вернулся сам не свой. Дед говорит, это из-за наркоза, но я-то знаю, что это было помешательство с горя. У меня больше не будет жены, детей и весны в душе. С этих пор шторы – всего лишь тряпки, а не ковёр-самолёт для огненноволосого мечтателя. Теперь как вижу котят – так сердцем леденею. Даже рекламу по телевизору смотрю на грани инфаркта, когда кошачий несмышлёныш корм требует. Эх, а мог быть моим кровинушкой…
Дед обожает болтать, думаю, это возрастное. Сядет в кресло – и ну с телевизором перепалку вести, всех дикторов за можай загнал бы, если бы те слышали.
— Нет, Валечка, ты послушай! Все сбережения в какой-то банк отнести предлагают, чтобы коммуналку без комиссии оплачивать. Что думаешь?
— Мэв.
Это я сказал, мол, сиди где сидишь, понесёт он сбережения в банк. Дед не унимается.
— Валечка, говорят вон, новый сериал про врачей сняли. Будем смотреть?
Про врачей? Нет, дед, ты серьёзно? Ты ещё скажи «про ветеринаров»! Конечно, буду смотреть – во все глаза и ухи! И Петровну позовём – в качестве эксперта. Уж небось за ней столько кошачьих душ, что на мильон серий хватит. И отвечаю гневно так:
— Мэ-э-эуээав.
А дедушка сердится:
— Что ты за болван такой? Всё мяу да мяу. Столько лет живём, мог бы язык выучить…
Скажите пожалуйста! Я, между прочим, прекрасно выучил и всё понимаю. Это ты, доверчивый губитель поющих котов, как истукан – «мэв» и «мээуав» не можешь отличить. Но это же элементарно: интонации, протяжность, долгие звуки!..
Сержусь, смотрю в окно, деду демонстрирую обиженную спину – специально держу осанку, хоть и поясница потягивает. И тут он заходит с козырей:
— Валик, что-то я проголодался. Пойдём, милый, на кухню.
Ах, Николай Михалыч, один ты владеешь моим несуществующим сердцем…
Плохие дни
В целом всё неплохо, кроме первого этажа и зевак за оконным стеклом. Но иногда мой дед сам не свой. Смотрит в одну точку, говорит не рядом, забывает всё. Обычно это случается, когда на улице ветер или заходит дождь, короче, меняется погода. Беспокойным становится. Может ночь не спать, бродит по дому, тапками шаркает. Тогда и я встаю, сидим с ним, свет жжём.
— Валик, а почему я назвал тебя Валей, как девочку?
То ли издевается, то ли впрямь не помнит. Сначала меня звали Валериан – как жестокого императора. Я по молодости был драчлив и кусач, за что и нарекли. Но потихоньку голодное детство (шесть ртов у мамки-кошки!) стёрлось из памяти, я перестал отнимать у Михалыча колбасу и воровать со стола – имя забылось. Стал я благонравным Валентином, а потом и вовсе Валиком. Ну, это с возрастом, когда кость широкая стала и сон одолевал прямо на ходу…
Дед забывает в такие дни всё: выпить таблетки, закрыть дверь по приходу из магазина, покормить меня. Вот дверь очень нервирует (хотя голод тоже): он-то задремлет в кресле, а я один на хозяйстве. Не дай бог кто зайдёт, умыкнёт наши припасы – что будем делать? Сижу возле двери, караулю, пока у деда в голове прояснится. Если кто сунется – быстро превращусь в Валериана, кусну от души!..
Так, что там на улице? Отлично. Солнышко, травка, мамки молодые с детьми расположились вдалеке – слава богу, не оглохну от ребячьего визга. На лавке греется пёстрая кошечка – ох, зазноба моя, который день вижу. Она кокетничает, смотрит искоса, когда зевает, прикрывает лапкой розовый ротик с белыми острыми зубками. Я тоже молодцом: лежу, как лев, гордо и вальяжно, не позволяю дремоте побороть, чтобы не «клевать носом». Да, между нами ничего не будет – но я же мужчина…
Помогите!
Ой, плохи дела, плохи. Уже два часа не могу поднять Михалыча с постели!.. Утром не встал, меня не покормил – я терпел, но нарушил запрет и прыгнул на кровать. А он лежит вялый, половина лица перекошена, мычит что-то… Эх, недаром ночью гроза громыхала! Видимо, облака бежали так быстро по небу, что мой бедовый Михалыч не выдержал, повредился головой или чем-то важным…
Я сел рядом с ним и заплакал. Молча. Перебирал лапами и лил слёзы. А он силился погладить меня, но рука была очень слабой, всё время снова падала на одеяло… Михалыч, родненький, я тебе всё прощу, ты только вставай…
К обеду ничего не изменилось, совсем ослабел мой дедушка. Так, Валик я или грозный Валериан?! Надо спасать! Но что я могу?!
Окно! Опрометью взметнулся на подоконник – пусть хоть кто-то пройдёт!.. Ну же, ну! Несчастные людишки, гроза давно прошла, выходите!
И кошачьи боги услышали мою молитву: вот к подъезду вышла Петровна. Ну, миленькая, не подкачай, взгляни на меня.
А она и впрямь посмотрела. Ну, Валик, настал твой час – действуй. Я встал на лапы, бил по стеклу, орал благим матом: «Петровна, Петровна, дедушке плохо, выручай!»
Соседка смотрела на меня, не веря глазам. Обычно я отворачиваюсь, завидев её, а тут пустился в пляс. Подошла поближе:
— Валечка, красавчик мой, ты ли это? Что случилось!
А я пуще прежнего кричу, мол, дед в беде, иди сюда. Лапами бью по стеклу, пританцовываю.
И тут до неё дошло: «Никак беда с Михалычем стряслась. Жди, милый, я к вам!»
А я спрыгнул с окна, помчался в коридор. Батюшки, только бы дверь поддалась, я ж ни разу не открывал защёлку. И ключами не смогу – у меня лапы.
Подобрался весь, подпружинил, прыгнул и повис на ручке! И вот чудо – дверь отъехала в сторону, значит, ночью дедушка открыл её. Хотя с вечера точно закрывал. Видно, совсем худо ему было, чувствовал, что надо распахнуть, чтобы помощь впустить. А может, сам в беспамятстве куда-то собирался… Неважно, главное – вот она Петровна!
— Ну, Валечка, как у вас там? Как Николай Михайлович? Куда ты зовёшь меня, котик?..
Потом было страшно. Много людей в обуви, которая пахнет незнакомо – очень резко и пугающе. Моего дедушку, моего любимого друга, уложили на переносную штуковину, как узкую кровать, и куда-то забрали. Я испугался и зарыдал, побежал за ними. Но тут же был схвачен чьими-то мягкими руками. И прижат к груди. Петровна. Родненькая. Спасительница моя. Наша спасительница…
Уже неделю я смотрю на улицу с четвёртого этажа, из дома Натальи Петровны. Она хорошая, правда, очень любит поговорить. Но зато понимает кошачий.
— Валечка, скучаешь по дедушке?
— Мээээээээу.
— Знаю, хороший мой. Скоро поправится. Была в больнице, привет тебе передаёт.
Я спрыгиваю с кресла, иду к Петровне и трусь о её ногу. Она говорит, я целебный кот, умею лечить.
