Вроде ничего не предвещало подобного ералаша. Ветерок, правда, был какой-то мутный, подозрительный. Дул как сумасшедший, норовил сдернуть кепку да закинуть куда подальше, и лучше под пролетающие мимо машины. И пах он не по-нашему, и в проводах гудел зловеще. Нет, ветер что-то замышлял, явно.
Колян пер на работу, вцепившись левой рукой в видавший виды головной убор, а правой в почти новую, дареную сумку. Начальству ведь как: ветер там или не ветер, Армагеддон или второе пришествие — на работе должен быть как штык, минута в минуту. Частенько, особенно в утреннем транспорте, приходилось проявлять чудеса пробиваемости и извиваемости, а то и форменный героизм: всем на работу надо, не тебе одному.
Ветер, обозленный Коляновым упорством, разогнался, крутанулся по-гадюжьи и высоко взметнул тротуарную пыль. В горле тут же запершило, в глаз что-то попало.
— А ч-черт! — взвыл Колян и ухватился за пострадавший глаз, пытаясь его протереть. Полупустая сумка (что там, обед на полтора укуса) тут же потеряла привязку в пространстве и усилила амплитуду раскачиваемости, сделавшись абсолютно незаметной в силу ничтожности веса. Колян испугался и снова ухватился за ремень: срежут ведь, недорого возьмут — и чем он будет цельный день питаться? Сбавлять темп продвижения никак невозможно: начсмены как пить дать будет маячить на проходной небесным привратником, бдительно отслеживая всех опоздавших.
Сослепу чуть не налетев на бетонный столб, Колян заскрипел зубами и вытянул шею в поисках спасительной остановки. Мысли в голове неслись вольными кобылицами и куда быстрее своего незадачливого хозяина: «Далеко она там? После проморгаюсь, главное — успеть, главное — влезть! Шапка на месте? Сумка… Вон, недалеко — еще чутка поднажать! И уже подъезжает к ней что-то неспешное, большое, родное… Шапка на месте? Сумка… А ч-черт!..»
Колян перешел на легкую трусцу. Был бы зряч — рванул бы по-спринтерски, но вокруг все еще мельтешили безликие прохожие, коварные бетонные столбы и юркие смертоносные машины. Успев на остановку в последний момент, он ввинтился в плотные спины, за кого-то ухватился, завис над тротуаром и над пропастью: «если не влезу — все, хана премии. Ещ-ще поднажать» … Тут соседний висящий сдернул манерный картуз у какого-то мужика из тех, кто залез ранее, — тот дернулся, сердито заозирался, разъярился и, вылезая, чуть не снес всех висящих, но Колян держался крепко.
Незнамо с чего он вдруг почувствовал настроение того, в кого вцепился: досада, эдакая вежливая терпеливость и… участие? Да ладно! Обычное участие утренних пассажиров заключалось в агрессивных движениях разными там бедрами в направлении сзади напирающих, чтобы посвободнее было. Но толкать его, похоже, никто не собирался: двери кое-как закрылись, и значит, он в кои-то веки приедет вовремя, а там и трава не расти. Он не видел: залез тот вылезший мужик в картузе обратно в автобус, или нет — в любом случае, ехалось на редкость комфортно, дружно. Вот только…
Разжав пятерню, стиснутый со всех сторон Колян с трудом подтянул руку к физиономии и снова начал тереть треклятый глаз, левый. Насколько он помнил, залетевшую пакость нужно было смещать под веком к переносице, а там само выпадет. И не особо тереть там, а то натрешь к черту, потом наплачешься… Пакость не хотела к переносице, она вообще не ощущалась: боли нет, рези нет. Значит, соринка не острая и не ядовитая, вынуть ее — раз плюнуть! Глаз только не открывается ни рожна, а так все в порядке. Колян опустил руку и начал бешено моргать, выжимая слезу. Промыть бы, да чем тут промоешь… только своими, так сказать, ресурсами.
У метро высыпало пол-автобуса: хвала небесам, можно вздохнуть свободно. Потому и транспорт вечно на его остановке забит до отказа, что он живет в двух остановках от подземки. Обидно: у метро выходить не надо, а из-за него приходится страдать.
Глаз все так же не открывался. Что, в травму идти? День за свой счет брать? А за конвейер кто встанет: начсмены или некстати зазевавшийся врач из травмы? Незаменимых-то у нас нет? Или есть?
За конвейером Коляна никто заменить не мог. Не сегодня, по крайней мере: не за двадцать минут до смены. А значит, надо промаргиваться, тереть, рыдать и готовиться к подвигу. Привычное, в сущности, дело, че?..
На проходной он был как штык, минута в минуту. Только что с того? Своим затертым, кровавым глазом со слезой отчаяния, диверсантским прищуром, досадливым волчьим оскалом он до жути напугал сначала вахтера, а там и начсмены:
— Ну ты чего это, чего?.. — отшатнулся Василь Палыч, — буянить пришел? Что, Зинка, наконец, съехала или аванс недоплатили? Ты тут того… не балуй! Может, охрану позвать?
Многообещающе и зловеще, как показалось начальнику смены, отмахнувшись от всех подозрений, Колян оттер прощальную слезу и не глядя направился в раздевалку, задевая углы, мебель и некстати попавшихся сотрудников. Самому же Коляну настроение начсмены понравилось: это он явно для порядку бухтит, а сам доволен: работник явился вовремя, простоя не будет. Ну, а что окривевший — не его, начальника, головная боль: лишь бы отстоял сколько положено да не пил, зараза, на рабочем месте, а то, мол, знаем мы вас…
Ванька стоял-шатался в обычном своем рабочем полусне. Руки его совершенно в отрыве от головы и всей прочей реальности вставляли втулки в гнезда мимо ползущих деталей. Ровное гудение конвейера полностью заглушало неслышную поступь сменщика, но треснувшись о соседнюю станину и отшибив к черту мизинец, Колян рыкнул что-то нечленораздельное, зловещее и нелицеприятное. Обернувшись и взглянув сменщику в лицо, Ванька чуть не упал:
— Да отдам я тебе твою пятихатку, отдам! Подожди еще недельку, че сразу бычить-то?!
Колян не понимал, чего ему блажил сменщик, так как думал совсем о другом, в который раз восхищаясь чужой работой: это насколько нужно быть профессионалом своего дела, чтобы не глядя, с повернутой как у филина головой, продолжать всаживать втулки в гнезда! Да еще чего-то кричать, и явно приветственное — ведь любому видно: человек радуется не столько ему, Коляну, сколько окончанию опостылевшей смены! Конец рабочего дня и тем более ночи — праздник каждый день, ниспосланный нам свыше. Счастлив тот, кто умеет ценить такие моменты. Кроме того, в голову вдруг полезла такая ахинея, что хоть стой, хоть падай: это ведь, похоже, не простая соринка, а черт знает какая! Инопланетная! Ментальная, телепатическая! Сколько лет он видит поутру эти рожи, и еще никогда они не были настолько радостными и благожелательными! Да, пусть глаз не видит, но он прозрел в совсем ином качестве! Господи, его же окружают добрые, отзывчивые люди! Хоть на улице, хоть в транспорте, хоть где! Что ж он как сволочь этого в упор не видит?! Это же праздник какой-то!..
Растерянно оглянувшись в поисках свидетелей высочайшего прозрения, Колян увидел, как к ним спешит начсмены с двумя охранниками:
— Вон он! — веско ткнул рукой Василь Палыч, — задержите-ка до выяснения, пока он тут чего не натворил. Только не бейте, а то он сегодня какой-то прибабахнутый… Р-разберемся.
— Куда «заберите»?.. Почему «заберите»? — из последних сил простонал Ванька, растерянно моргая, — смена ведь… Его смена, а я как же? Конец же ж… Время… Домой пора!
— Нужно еще немножко потрудиться, Иван! — сдвинул брови Василь Палыч, наблюдая, как охрана заботливо берет Коляна под белы рученьки, — Вишь, как зыркает?! Может, он диверсию замыслил, а может, саботаж! Неужели ты допустишь диверсию на родном заводе?..
— Да какая диверсия, денег я ему должен… Вот отработает свое, и хоть расстреливайте…
— Р-разберемся, Иван, не беспокойся!
Глаз вдруг нестерпимо зачесался. Колян выудил левую руку и начал было тереть, но опешивший охранник уже безо всякой заботы скрутил руку по всей заплечной науке. Тогда Колян заморгал как припадочный — в носу тут же запершило и он чихнул, чуть не вывалившись из бдительного захвата. Увидав эдакий беспредел, жалостливо заморгал и Ванька, постепенно теряя вертикальное положение. Одна не пойманная деталь укоризненно уехала без вставленных втулок.
Родная, беспощадная действительность явилась, наконец, и Коляну во всей красе. До него дошло, что взгляд Палыча не сулит ничего хорошего, Ванька грезит только о конце работы, а на него, Коляна, ему плевать с заводской трубы. Об охранниках и речи не было: стиснули так, что и не вздохнешь.
— Выпала! — ликующе заголосил Колян, заставив Василь Палыча отскочить от греха подальше, — выпала соринка, чтоб ей пусто было! Отпускайте!
Возникла пауза. Начсмены растерянно переводил взгляд с охранников на внезапно одумавшегося злоумышленника: тот сиял, как свежеобточенная втулка, один глаз слезился от радости.
— Да вроде успокоился, — буркнул Василь Палыч то ли охранникам, то ли себе под нос, — не бузит, не щерится… пил, что ли, вчера?!
— А то как же! Готов к труду и обороне!
На Ваньку внимания уже никто не обращал — он и побрел по стеночке в раздевалку, посчитав инцидент исчерпанным. То и дело он тер лицо, пытаясь согнать хроническую сонливость, — за его спиной Колян бойко встал к ленте и начал радостно вставлять втулки в гнезда. Рот у него не закрывался:
— А я и думаю: «Че-то не то! Не наш ветер-то, и соринка явно… не наша… А тут столб! И автобус того и гляди уйдет из-под носа, я как рвану — а не видно нифига… А там толпа и мужик в картузе!.. И я кого-то: цоп за спину! А тому ехало-горело… А я чую: доброта! Участие! Не! Чужая она, соринка-то, явно…»
Конвейер с укомплектованными деталями полз, исчезая в неведомой производственной дали. Ванька скрылся в раздевалке, теребя ладонью слипающиеся глаза, особенно левый.
«Какой же Колян, оказывается, молодец! — витало в гулкой, будто чугунной голове, — пришел вовремя, отмазался от всяких там… И Палыч — разумный мужик: не стал пороть горячку, а разобрался, как должно, уважаю!.. Люди-то у нас — хорошие, только что ж этого не видит никто…»
Настроение его улучшилось — само собой, после трудового рабочего дня. Город звал, манил благодушием. Ванька, не просыпаясь, переоделся и побрел домой, дивясь на совершенно изменившийся, чудесный и великодушный мир. Глаз только чего-то не открывался, а настроение было — лучше и не придумаешь. Хотелось жить, петь и спать. Не, спать уже не хотелось — хотелось наслаждаться жизнью!
Ванька и наслаждался.
—
Автор рассказа: Константин Гуляев
