Уже который раз Нина Федоровна видела эту девушку во дворе на лавочке. Сидит до поздней ночи, а потом исчезает куда-то. То ли ждет кого-то, то ли отсиживается в одиночестве. Вот и сегодня, на улице дождь, погода промозглая, а она опять сидит под куцым зонтиком и дрожит вся. Потом встала и зашла в подъезд, видимо совсем промокла.
Сердобольная женщина наконец не выдержала и решила спуститься вниз, поговорить с ней. Может, случилось чего, может, помощь нужна. Девушка стояла в пролете между первым и вторым этажом, прислонившись к трубе от батареи и смотрела в окно.
— Ты чего тут стоишь? – спросила Нина Федоровна, но вопрос прозвучал немного сердито. – Ключ что ли от дома забыла? – уже помягче осведомилась она.
Девушка повернулась к ней и пожала плечами, а потом все же ответила:
— Я просто подышать вышла, а на улице вон, дождь проливной.
На последнем слове она запнулась и еле сдержала слезы.
— А ну пошли ко мне, — решительно сказала Нина Федоровна. – Обсохнешь, согреешься. Хочешь, скажешь, что случилось, не хочешь – дело твое, — ворчала она, поднимаясь по лестнице.
Девушка нерешительно пошла за ней. Мокрый зонтик она поставила у порога, сняла легкую курточку, разулась и прошла на кухню, где на плите уже стоял чайник. А Нина Федоровна ставила на стол вазочки с печеньем, зефиром и вареньем.
— Есть хочешь? – спросила она, но девушка отказалась.
— Я бы чаю выпила, спасибо, тетя Нина.
— Вот те раз! Откуда меня знаешь? – удивилась женщина.
— Да я тут многих знаю. Я в соседнем дворе живу. Меня Люда зовут, Люда Арефьева.
И эта фамилия показалась Нине Федоровне знакомой. Ну как же! Конечно, Арефьев! Петр, кажется. Его посадили за разбой.
— Так ты его дочь что ли? А на улице чего торчишь целыми часами? – не унималась она.
И тут девушка вдруг не сдержалась, расплакалась. Да, отца посадили, он пил много, с работы его выгнали, а потом связался с кем-то. Ну и угодил за решетку.
— А мать? Ты с ней живешь? Учишься или работаешь?
Девушка нерешительно пожала плечами и сказала, что учится в училище на швею-мотористку. И подрабатывает, рано утром подъезд убирает.
— Ну а мать? – не унималась дотошная собеседница.
А мать привела мужчину в дом. Тот требует называть его отчимом. Настаивает, чтобы в доме был порядок, еда на столе, бутылка водки к ужину. И оба пьют: и мать, и он.
— И буянят, поди? А в милицию не идешь, мать жалко. Так что ли?
— Да нет, не буянят особо. Просто как выпьют, мама спать идет, а он приставать начинает. А я ей боюсь сказать. Вот и ухожу из дома. Возвращаюсь, когда они оба угомонятся.
У Нины Федоровны слов не было! Это же надо девчонку, собственную дочь под такое испытание подставить! – возмутилась было она. Но Люда возразила, что мать не знает ничего, думает, что все в порядке. Как ей объяснить? Она и так несчастная вся.
Пожилая женщина не отпустила Люду домой в позднюю ночь. А наутро заявила:
— Я одна осталась, муж умер давно, дети разъехались. Хочешь, поживи у меня. Своим скажи, что комнату сняла. В себя придешь немного, отдохнешь от такой жизни.
Но Люда отказалась: платить ей нечем, да и мать боится одну оставить с этим «отчимом». Сопьются совсем. Когда она дома, то уводит мать спать после второй-третий рюмки. А как они вдвоем, то всю бутылку и уговаривают.
— Не надо мне ничего платить! – сказала было Нина Федоровна, но настаивать не стала. Как в чужую жизнь вмешаешься?
А потом горько пожалела, что не вмешалась. Пропала, говорят, Людмила Арефьева куда-то. Мать со слезами и по дворам, и в полицию бегала. Все безрезультатно. А потом письмо от нее пришло, что она в другом городе живет.
Появилась Людмила на пороге Нины Федоровны примерно полгода спустя. Выглядела хорошо, ухоженная, чистенькая. И рассказала, что сбежала она от них. Когда боролась с отчимом в очередной раз, мать их застала и ее же обвинила во всем. И слов всяких наговорила, что она ей жизнь испортила. Люда собрала кое-какие вещички и уехала втихаря.
— Теперь вот выписаться приехала, да с мамой повидаться. Работаю на швейной фабрике, общежитие мне дали. Спасибо вам, что не бросили меня тогда. Я после нашего разговора первый раз задумалась серьезно, что должна жизнь свою поменять. Иначе пропала бы, наверное.
