Отыграла вечерняя зорька, река, что только недавно блестела искристыми переливами, стала тёмной и лишь глухие всплески напоминали о том, что она здесь, совсем рядом. А на берегу трещал костёр, дед Платон собирался запекать рыбу, вкуснее его рыбки нет ничего вкуснее и внучата: Гришка и Пашка с нетерпением смотрели, как ловко его руки разделывают рыбу, а тени пляшут на морщинистом лице.
А в это время послышался глухой удар о воду, словно весло плашмя уронили. Мальчишки вздрогнули, а дед поспешил их успокоить: «Это рыба плещется. Знатная видать рыбёха, жаль не изловили мы её…» «А может это не рыба вовсе, а русалка! — предположил Пашка, — подберётся к нам и утащит в воду!» Гришка испуганно покосился в сторону реки, а дед поспешил их успокоить: «Да не русалка это, а ежели и так, то мы ей без надобности, я уже стар, а вы ещё малы. Она молодых любит!» «А ты видел хоть раз русалку?» — спросил Пашка, зная, что от деда вполне можно этого ожидать. «Не довелось, — отозвался Платон, — а вот дружок мой — Кузьма, тот видел.» «Так рассказывай скорее!» — чуть ли не хором взмолились внуки. Небесная заводь всё чернее становится, мечется рыжее пламя костерка, дымок серыми космами вьётся, в древесных ветвях путается и дедов рассказ вьётся с журчаньем речным переплетается.
«Когда я был молод, много мы гуляли — куролесили с дружками и были средь них Кузьма и Михаил. Всю жизнь дружны они были, а тут чёрная кошка меж ними метнулась. Началось всё с того, что повадилась как — то эта парочка вечерами ходить в соседнюю деревню, что Беляковкой зовётся. А зачем молодым парням так далече шастать? А понятное дело — к девкам! А полюбилась им одна девица. И никак не могли они определиться кому эта краса достанется. А краля та, хитрющая лисица не говорит кто ей полюбился и Кузьме улыбается и Михаилу.
Почти каждый день, лишь только солнце приготовится упасть за горизонт, парни идут в Беляковку. Путь туда не особо далёк: по полюшку, вдоль лесочка, потом через Русалочий мост, а тут в рощице и поджидала их зазноба, вдали от глаз людских, чтоб родители её не прознали да сплетни ни пошли. Звали её Рогнеда, красоты необыкновенной девица, волосы тёмные, глазищи тоже и бесята в них хороводы водят. Смеётся над парнями, а те перед ней и так и эдак хорохорятся.
И вот идут они как — то назад и на подходе к мосту говорит Михаил: «Не ходил бы ты более со мной, видишь же Рогнеда ко мне благосклонна, мешаешься нам только.» А Кузьма брови нахмурил и отвечает: «Вот уж не заметил я такого, не лучше ли тебе в сторонку отойти и уступить другу счастье.» Так слово за слово и разгорелась меж ними ссора. И на мосту, Кузьма с силой толкнул Михаила в воду. Тот рухнул вниз, подняв фонтан брызг и всё стихло.
Злой Кузьма стоит, дышат тяжело и ждёт, сейчас выберется его соперник и продолжат они потасовку. Но тихо вокруг, темно уже, месяц на небе серебриться и лишь вода под мостом журчит. Жуть тогда взяла парня, куда девался Мишка, ведь здесь воды по пояс и утонуть нельзя. Стал он звать его, вглядываться в реку, что чернела под ним и тихонько бурлила будто зелье в ведьмином котелке. Может разыгрывает его друг, мстит за слова обидные?
Но сердце ноет, чует беду. Кузьма сам спрыгнул в воду и начал искать Михаила. Ничего не видно, ноги в водорослях путаются, изредка лишь коряги попадаются и голос срывается уже от крика. «Что же я наделал, что натворил!» — только и крутится у него в голове. А водица журчит потихоньку и чудится парню, будто женский смех сквозит в том журчании: лёгким колокольчиком зазвенит, то злым хихиканьем, то сбоку, то снизу и жутью отдаётся он в душе. Замер, прислушиваясь. Всё стихло. Но как только он начал двигаться, вновь зазвенел, заскользил по речному зеркалу жуткий смех.
Стало Кузьме уж совсем не по себе и решил он выбираться из воды. А едва ступив на берег, услышал позади себя бульканье. Оглянувшись он увидел, как прямо под мостом кто — то встаёт из воды. Мелькнула на мгновение радостная мысль, что это Михаил, но тут же погасла. В кромешной темноте, едва посеребрённой светом тусклого месяца, что — то чёрное и страшное поднималось из речных недр. Силуэт напоминал женский, облепленный длинными космами, тиной и ряской. Двумя белёсыми точками светились глаза её.
Кузьма рванул с места, подавившись собственным криком. Едва разбирая смутную змейку дороги нёсся он к дому. Откуда — то из глубин памяти, из бабушкиных сказок и былин, вспомнилось ему, что нельзя оглядываться. Добежав до первых домов, начал он колотить без разбору в двери, окна и стены домов, крича и зовя на помощь. Вышли на улицу люди, засуетились, стали выпытывать что произошло. А у Кузьмы зуб на зуб не попадает, стоит весь мокрый трясётся и лишь пальцем тычет в сторону реки. Насилу допытали у него, что утащила Михаила в воду русалка подле моста. О том, что сам толкнул его, умолчал, уж какой в этом смысл — не вернёшь друга.
Взволновала эта история народ, той же ночью пошли к реке парня искать, я тоже ходил, факелы зажгли и попа прихватили с собой. Искали, да так и не нашли и в последующие дни ходили весь берег прочесали и всё без толку. Сгинул Михаил в ту злосчастную ночь, как и не бывало. Никто его больше не видел.
А люди теперь вспомнили все слухи о том месте нехорошем, как однажды местный забулдыга Ерофей увидел там бабу на берегу лежащую, а заместо ног у неё хвост был и била она им о землю так, что пыль столбом. Никто тогда ему не поверил, не поверили и пацанам, что шли с рыбалки и увидели девицу на мосту сидящую и лишь одними космами своими срам прикрывшую, волосы гребнем чешет и песни поёт. Только у неё ноги были, а не хвост. Старики говорили, что нечисть речная может и рыбой и девой прикинуться, а настоящее обличье у неё такое богомерзкое и жуткое, что один раз увидемши можно разума лишиться. Все байки и легенды о Русалочьим мосту припомнили и глядя на заикающегося и трясущегося Кузьму, казались они теперь весьма правдоподобными, вон ведь как парня скрутило, был весельчак и смельчак, а сейчас тени своей боится!
С тех пор стал местный люд тот мост стороной обходить, лучше крюк сделать и вброд перейти, чем туда соваться. А позже, мужики новый мосток справили, подальше от старого. Кузьма долго в себя приходил, всё больше дома сидел и выходил только в церковь. Про Рогнеду думать забыл, не нужна она ему стала такой ценой. Была у нас в деревне одна девка, Настей звали, любила она давно Кузьму, а тот и не замечал. Неприметная такая девица была и росточком мала и красой недобрала. Зато утешить и слова нужные подобрать смогла, разговоры сначала у них всё были, а потом и сладилось всё, о свадьбе слухи пошли.
Меж тем уже зима настала, река подо льдом уснула, закрутили метели танцы снежные, а меня закрутила тогда любовь моя. Познакомился я с моей Марфой и как — то стало не до Кузьмы, упустил его из виду. По весне начал дом строить, всё скорее хотелось справить, тогда ещё не принимали родители Марфы моей и жить с ними в одной избе невыносимо стало.
Зелень разбежалась по лесам и лугам, ветер задышал теплом, я сижу на стене своего ещё только наметившегося дома и пот со лба вытираю. Гляжу — Настя идёт. Кричу ей: «Чего это Кузьма не приходит помочь мне в строительстве?» Та подходит ближе, а на ней лица нет. «Пришёл бы лучше ты к нему Платоша, — говорит она, — поговорил бы с ним. Худо ему совсем!» Удивился я такому повороту, вроде хорошо всё было у дружка моего, пошёл к нему.
Зайдя в избу, не сразу приметил я его, Кузьма сидел скорчившись под образами и лампадка сияла у него над головой оранжевой звёздочкой. Он сильно похудел, под глазами залегли тени, взгляд беспокойно метался по комнате, а руками он зажимал себе уши. Я подступился с расспросами и Кузьма схватил мою руку, словно утопающий соломинку, заговорил.
Рассказал он мне тогда без утайки, как толкнул Михаила и как совесть грызла его беспрестанно, помогла ему Настя и вроде наладилось всё. Но пришла весна, вскрылась ото льда река и стало чудиться ему журчание. Ляжет спать, а сквозь него будто вода течёт, всё стоит в ушах плеск и шелест волн. А потом смех сквозь журчание слышаться начал, иногда песни странные. А далее и вовсе — заговорила с ним русалка. Звенит в голове голос её и никуда от него не деться. «Скучаем по тебе, — говорит, — и я и Михаил, приходи к мосточку. Ждёт тебя тина речная, вода ледяная и губы мои холодные. Хочешь не хочешь, а всё равно придёшь. Не сбежать тебе от участи своей!»
Много чего говорит, в основном издевается. Кузьма от страху сам не свой, ночью особенно говорлива становилась нечисть, нет ему ни сна ни покоя. Однажды в полночь не выдержал он и заорал на всю избу: «Как отвязаться от тебя окаянная?» Она отвечает со смехом: «А ты попроси меня и назови по имени! Угадаешь моё имя до Троицы, будешь жить, а нет — так заберу в глубины холодные! У тебя одна попытка в день.»
Плачет Кузьма, уж сколько имён перебрал бабьих, а всё мимо. Я может и не поверил бы ему, мало ли повредился умом парень и голоса слышит, но довелось и мне на своём веку столкнуться с неведомым и уж больно странный речной дух стоял в избе, прямо с порога тиной в нос бьёт. Я клятвенно пообещал Кузьме помочь и сразу кинулся бежать к своей жене. Она в этих делах сведущая, и уж точно что — то подскажет.
Но забежав домой, я застал Марфу сидящий на лавке и прижавшись щекой к стене, она дремала. В то время ждали мы уже нашего первенца и всё ей было дурно и спать хотелось. Вдруг мне так жалко её стало, тяжко ей на сносях ходится, а тут я ещё со своими русалками. Неужто сам не разберусь? Нечего за бабью спину прятаться — пойду к тому мосту и выпытаю у окаянной нечисти имечко её! Есть на этот счёт свои соображения!
Прихватив святой водицы, я решительно направился к реке. Смел я был тогда и смелость моя порой переходила в безрассудство. На всякий случай, нашёл дорогой дубину поувесистее и вышел к мостику. Покоробили его весенние воды, но перейти по нему ещё вполне можно было. Водица прозрачная струится потоком хрустальным, чисты берега, нет ещё ни ряски ни травы болотной.
Наверное не любят русалки женатых мужиков, поэтому не показалась мне нечисть эта, может обережки из ниток, что Марфа мне вязала её отпугнули или не по нраву просто пришёлся… Плеснул я воды святой вокруг моста — чтобы жизнь мёдом ей не казалась и пошёл дальше.»
Дед Платон замолчал, разгребая красноватые угли и извлекая из золы рыбу. Ночь обступила их стеной и развесила на тонких ниточках звёзды — фонарики, тягучей смолой легла на землю. Пацаны терпеливо смотрят, как дед раскладывает рыбу на листья лопуха. Первым не выдерживает Гришка: «Ну же деда, что дальше? Узнал ты имя русалкино?» Платон ухмыляется: «Узнал, а как иначе? Вы сами — то неужто не догадались? Рогнеда — её имя окаянное!» «Как ты понял это?» — не унимается Гришка.
«Было у меня на этот счёт соображение. Странная эта девка, что видится вечерами с двумя парнями сразу, в месте безлюдном и не боится. А местечко это аккурат в рощице на берегу, прямо над мостом. Пошёл я в Беляковку, там как раз старики собрались вечерком посидеть на лавочках и спросил у них, что за девка живёт тут и Рогнедой зовётся. На что они мне ответили: «Отродясь никого с именем таким не было и темноволосых красавиц у них не водится, все сплошь русые и белобрысые, оттого и деревня Беляковкой зовётся.»
Вернулся я Кузьме и поведал это всё, тот сразу и не поверил, что ходили они с Михаилом к нечисти на свидания. Но я настаивал и тогда произнёс он вслух: «Рогнеда имя твоё и оставь меня в покое!» Сразу журчание в его голове стихло и взгляд прояснился. Заулыбался он и кинулся обнимать меня, вновь превратившись в прежнего Кузьму, даже сплясал на радостях! С Настей они поженились вскоре и более русалка не нарушала их покой.
Гришка и Пашка принялись за рыбу, а дед подкинул веток в костёр, огонь взвился яркой волной, затрещал и заискрился. Заметались тени по ночному лесу, причудливо танцуя и извиваясь. Ветер принёс на своих лёгких крыльях свежий речной запах и шелест прибрежных камышей, где — то пронзительно закричала ночная птица. Мальчишки вздрогнули и рассмеялись, разве с дедом Платоном можно чего — то бояться?