Она уходила тяжело. Долго и растерянно собирала вещи как это делают люди, находящиеся под воздействием далёких от реальности мыслей. В её и без того печальных, пронзённых слабостью глазах, сквозила серая, как высохший асфальт, тоска. Ира видела, что подруга тосковала надрывно: по городу, из которого вынуждена уехать, по работе, где неожиданно обрела приятных подруг, по ежедневному маршруту с пересадкой в метро на станции Красный проспект. Всё это за тридцать шесть лет жизни стало частью самой Насти, вплелось в неё, как бы въелось, и ей приходилось сдирать с себя всё нажитое, привычное, вместе с кожей. Не каждый умеет так любить свой город…
Она обвела всех несчастным взглядом и сказала:
— Ну вот и всё, девочки. Не поминайте лихом.
Сотрудницы возмущённо всполошились.
— Да каким лихом, ты что, Насть! — возразила Ирина, — нам будет очень тебя не хватать.
— Через месяц уже и не вспомните что я такая и была, — недоверчиво ответила Настя.
— Тебя забудешь! — убедительно фыркнула Любочка, недавняя институтка, которую приняли в их отдел сбыта «по блату»,- я твои истории на всю жизнь запомнила, бывает, по ночам засыпать страшно, и средь белого дня оторопь берёт как вспомню про твою бабушку.
Лицо Насти озарилось смущённой улыбкой. Она погладила свою шею под затылком и затеребила выбившуюся прядь волос. Чуть присев на стол, как она по-обыкновению это делала в моменты бесед (а сейчас словно пыталась задержаться), Настя сказала:
— Всё правда, девочки, ни единого слова не выдумала. Всё как есть. На а что там дальше, на самом деле… Каждый когда-нибудь и сам узнает.
— Ты, Настя, как устроишься на новом месте, позвони мне, хорошо? — просила Ира, — мой домашний есть у тебя? Нет? Я тебе сейчас напишу на бумажке, не будем друг друга терять.
Ирина склонилась над Настиным рабочим столом, отыскала сточенный простой карандаш размером с мизинец и стала писать на маленькой бумажке свой номер. Голова её находилась совсем близко к бедру Насти, прикрытому юбкой-плиссе жемчужно-серого цвета. От юбки шёл едва уловимый запах детского мыла. Ире захотелось даже обнять её, припасть к коленям и сказать: «Не делай этого! Не уходи!». Но Ира, конечно, сдержалась. Она знала, что у Насти не было выбора.
Расцеловавшись и обнявшись со всеми сотрудницами, Настя подняла свой узелок вещей и ушла. Она оглядывалась беспрестанно: два раза на кабинет, трижды на здание — Ира видела это, следила за ней из окна и махала на прощание рукой. То ли от затяжных болезней её, то ли от мечтательно-задумчивого взгляда, но что-то мистическое было и в самой Насте, словно все её истории о потустороннем накладывали отпечаток на её само. Она вроде бы здесь, физически рядом, но стоит вспыхнуть её глазам и все, включая окружающих, уносятся вместе с ней в таинственный мир умерших душ, привидений, домовых и прочего. Настолько эмоционально, с погружением, умела рассказывать о таких вещах Настя, женщина, окутавшая себя загадкой.
Когда дамы вернулись к исполнению своих рабочих обязанностей, Ира какое-то время сидела в оцепенении перед журналом, глядя в одну точку, думая о Настиной судьбе. После ей казалось, что за этим занятием она провела целую вечность, но на деле хватило и трёх минут. Память умеет листать страницы воспоминаний с бешенной скоростью…
Настя пришла к ним в отдел пять лет назад после второго декрета, а, если сказать точнее, вернулась на прежнее место. На тот момент Ира успела проработать там уже полгода. Настя произвела на Иру двоякое впечатление: серая, тихая мышка — таковой она казалась с первого взгляда. Одевалась Настя неброско, с каким-то старушечьим налётом: скучные юбки ниже колен, безвкусные блузочки-рубашки с круглыми, кружевными воротниками, добавляющими лишнего возраста и совершенно не подходящие к её невыразительному, лишённому красок, лицу. Свои пепельно-русые волосы Настя закалывала шпильками на затылке, открывая тем самым все черты, а некоторые из них точно следовало бы спрятать. Например, торчащие прозрачные ушки или блеклые брови, или слишком резко выступающие скулы. Настя не красилась, только иногда подводила губы морковной помадой. Глаза у неё были слишком светлые, а ресницы белесые, как ворсинки на теле моли… Ко всему прочему, Настя была длинной и тонкой, сухой, как жердь. В общем, взгляду было не за что зацепиться на этом сером лице.
Она постоянно была на больничных: то из-за детей, то по состоянию собственного здоровья — Настя страдала от сердечной недостаточности. Болезнь выявили уже после вторых родов.
В целом Настя была не очень разговорчивой, но если вдруг тема беседы начинала уходить в сторону неизведанного, то Настя незаметно, как гонимый лёгким ветром лист, подсаживалась к женщинам и превращалась в совершенный слух.
— Клянусь, девочки, с ума сойду скоро, — жаловалась одна из возрастных работниц, — просыпаюсь постоянно среди ночи сама не пойму отчего и чувствую, что в ногах у меня кто-то сидит. Смотрю — мама покойная! Вздохнёт, погладит меня по ноге, а я от страха сказать ничего не могу, только глазами морг-морг — и нет её. И снится мне часто, а к чему эти сны не разберу.
— Помолись за неё, свечку в церкви поставь. Им там легче, когда здесь, на земле, о них молятся, — советовала Настя. — у меня такой случай был ещё в молодости, очень странный. В детстве я к бабушке на лето ездила и была у меня там подруга, тоже приезжая. Виделись мы в последний раз с этой девочкой в пятнадцать лет. И вот, когда мне девятнадцать было, снится она мне так, словно встречаю я её в вагоне метро и больше, кроме нас, ни души там. Вижу — грустная она, уставшая какая-то. Говорю ей: «Привет, Света, а ты куда едешь? До какой станции?» А она мне: «Да вот сама не знаю. Всё катаюсь и катаюсь туда-сюда… Долго уже, бесконечно. Я так устала!» Я этот сон маме рассказала, она — бабушке. И бабушка выведала, что Света полтора месяца назад умерла от менингита… Бабушка моя все православные порядки хорошо знает и уточнила отпевали ли они Свету. Нет, говорят, не отпевали, ибо она не крещёная. И тогда бабушка им мой сон рассказала и советовала отпеть Свету. Уж не знаю какими путями, но родственники всё сделали как полагается. В скором времени опять мне снится Света, снова в метро. Я удивилась: «О, Света… Ты всё катаешься?..» «Нет, — говорит, — я на следующей уже выхожу! Спасибо тебе!»
У Иры от таких рассказов все волосы на теле дыбом вставали. Но послушать ох как интересно! И Настя из серой мышки превращалась на её глазах в интересного, загадочного человека, который сумел копнуть глубже физического мира и в чём-то там разобраться. Бывало, женщины сами выводили Настю на подобные разговоры и Настя изменившимся, вкрадчивым голосом, в котором ощущался страх, начинала рассказывать то о том, что бабушка её, умерев, девять дней ещё по дому ходила, слышно было как скрипит пол и как жевала она по своей живой привычке губы, то о том, что встретилась она однажды с человеком и поболтала с ним о том, о сём, а потом выяснилось, что человек этот недавно умер… То домовой шалит у неё, а то о ребёнке своём такое расскажет…
— У нас в квартире кладовка есть, а дом, чтоб вы понимали, не очень молодой, сороковых годов, до нас там уже пожили. Сыну моему старшему было уже почти три года. Сижу в комнате и слышу крик ужаса ребёнка, бегу к нему. Он стоит в коридоре и со звериным страхом смотрит в открытую дверь кладовки, в темноту, и говорит:
«Там дядя с огромными глазами и длинными руками звал меня.»
Я, не глядя, дверь кладовки захлопнула, сына в комнату забрала, а он мне рассказывает, что дядя протягивал игрушки и хотел, чтобы ребёнок вошёл туда к нему. Решительно подхожу к кладовке, включаю свет — на полу валяются машинки и мячик, старенькие, будто послевоенных времён, у нас таких сроду не было. Вот что это?
Ира слушала Настю, раскрыв рот и ёжась: тут уж даже если не очень поверишь, а холодок нет-нет, да пробежит по спине.
Так уж вышло, что за пять лет сдружились они, хотя общались только на работе. Иногда встречались в переходе метро и ехали на службу вместе.
— Я так люблю наше метро! — признавалась Настя, — людям неприятен запах подземки, а мне нравится, и грохот вагонов люблю, и поглазеть из поезда на людей, на станции. А потом как выйдешь на свежий воздух! Ух! Как из-под тёмной воды вынырнул! Наверное, я ненормальная, да?
Ира в ответ весело пожимала плечами. Она не могла назвать Настю настоящей подругой, но человек она была открытый, с душой, а такие притягивают к себе, располагают. И поэтому, когда мужа Насти перевели по работе в другой город на более высокую должность, Ире стало грустно во время прощания.
Время шло, пролетали месяцы и дни, и даже годы. Настя не звонила, не писала и всё, что знала о ней Ира — это то, в каком городе живёт теперь Настя. Три тысячи километров отделяли их друг от друга. По прошествии пяти лет Ира всё меньше вспоминала о Насте, она осталась для подруги какой-то недочитанной страницей книги, той страницей, на которой описывался финал истории.
И вот спустя эти пять лет в один день Ира возвращалась домой на метро, поднималась на эскалаторе вверх, к выходу. Кинув рассеянный взгляд на соседний эскалатор она, совершенно не ожидая, увидела там… Настю. Она была выше по «течению» и женщины быстро равнялись. Немало удивившись встречи, Ира воскликнула:
— Настя!
Та подняла глаза, тотчас узнала подругу и весело замахала ей рукой. Удивило Иру то, что Настя ничуть не изменилась, наоборот, словно помолодела, посвежела и выглядела так счастливо, словно она ребёнок, которого родители привели на аттракционы в парк культуры и отдыха. И одежда на ней была та же самая, которую Настя носила пять лет назад.
— Подожди внизу меня! — крикнула Ира, очень волнуясь и трепеща от неожиданной встречи. Настя продолжала задорно махать ей рукой…
Переметнувшись с одного эскалатора на другой, Ира спустилась к холлу станции. Насти нигде не было. Ира оббежала несколько колон, кинулась от одного перрона к другому… нет Насти. Почему она скрылась?
— Видела Настю вчера на станции. Она убежала, не захотела со мной общаться, — пожаловалась на работе Ира.
— Какую Настю?
— Ну ту, что работала с нами лет пять назад, помните, всякие истории интересные травила?.. У неё с сердцем ещё..
— А… Ту… Странно. Может в гости приехала и спешила?
Прошло ещё семь лет. Ира уже и думать забыла о Насте, её окружение сменилось другим множеством лиц, да и работу она поменяла несколько раз — девяностые. Но и они уже в прошлом. Новая встреча с Настей опять произошла в метро. В вагоне.
Настя сидела в конце противоположного ряда, метрах в четырёх от Ирины. Ира всматривалась с минуту, не могла понять — она ли? Настя глядела в одну точку на стекле между головами пассажиров напротив. Она была очень печальна, разбита, словно уничтожена тяжёлым известием. На ней старомодное, ещё советских времён пальто, волосы по-прежнему сколоты на затылке, но их будто бы меньше стало, этих волос, хотя в целом она выглядела так же, словно и не было этих двенадцати лет. Ира не знала подойти ли к ней… Узнает? Она прошлась по вагону и встала напротив. Сказала приглушенно:
— Настя?
Это была она, но никакой реакции не последовало. Выражение лица Насти было очень тяжёлым и глубоко задумавшимся. Ни один мускул на её лице не дёрнулся, а глаза так и продолжали смотреть в одну точку на стекле. Ира вышла на нужной ей станции, а Настя поехала дальше, и Ира видела сквозь стекло, что у Насти, наверное, случилось огромное горе…
Художник Натали Пикоулет
Ещё пролетели года… Лет пять. Как-то раз, во время отпуска, Ира взялась разбирать старые фотографии, решила рассортировать их по альбомам. И наткнулась на фотографию себя и Насти. Сама Ира улыбалась на фото, такая молодая, такая красивая, а Настя… Она опустила глаза и, глядя немного в сторону, будто плакала. А Ира точно помнила, что это был весёлый день, накануне Нового Года, и обе они были веселы! Воспоминания нахлынули на Иру, сделалось тяжело на душе. Всё ли в порядке с Настей? Жива ли?
Ира решила сходить в церковь и поставить свечку за здравие Насти, она помнила, что Настя, помимо увлечения мистикой, была и набожным человеком, вот такой парадокс. В будний день в церкви было по-обыкновению немноголюдно, но, о чудо, там она встретилась со старой сотрудницей из кадрового отдела! Женщина была уже давно на пенсии. Она поинтересовалась всё ли в порядке у Иры, потому что знала, что та редкий гость в церкви. И Ира напомнила ей о Насте, поделилась своими тревогами.
— Ты, оказывается, не знаешь… — посуровела женщина и приняла скорбный вид. — Умерла Настя пять лет назад. Инфаркт.
— Откуда вы знаете?!
— После того, как ты уволилась, она запрос делала в наш отдел кадров, то ли трудовую восстанавливала, то ли что, не помню уже. Ну я ей и написала на новый почтовый адрес. Ответила она, телефон свой дала. Она лет через пять, как уволилась, первый инфаркт пережила, откачивали в реанимации. Мы связь иногда держали, перезванивались… О тебе иногда спрашивала, но ты телефон сменила, контактов нет у меня. А тут звоню, а трубку муж берёт и говорит, что нет больше Насти… так-то.
— Боже мой… — еле выдавала Ира, её душили слёзы.
— Ага… Так что ты это… Свечку всё-таки поставь ей, только за упокой.
Ира вернулась домой совершенно разбитой. В ушах звенело, мутилось в глазах… Сделала себе кофе, прошлась по квартире с чашкой в руках. Взгляд её упал на иконку Матроны Московской, простую такую — как заламинированная карточка. Искреннее помолилась за Настю, подивилась тем двум случайным встречам в метро. Потом ей опять захотелось увидеть Настино лицо. Она достала альбом, нашла фотографию… Но Настя больше не плакала на ней — глаза хоть и по прежнему устремлены в сторону и в пол, но видно, что она улыбается, тихо и почти незаметно, так, как улыбалась при жизни — задумчиво-печально, думая о чём-то своём.
