Сегодня хорoнили Аркадия Станиславовича Елисеева, почетного работника, замечательного юриста, автора многих публикаций и научных трудов. Его книги стояли на полках магазинов, по его методике учились студенты лучших учебных заведений, дела, которые он вел, до сих пор изучают как образец блестящей юридической работы. Большая потеря… Большая…
Процессия следовала по широкой асфальтовой дорожке до выбранного семьей места.
Гостей было столько, что потом можно сказать: «Проститься с усопшим пришли все его самые близкие и преданные друзья». Вика, внучка Аркаши, заказала банкет на двадцать пять человек. Кто–то не приехал по причине болезни, кто–то, потоптавшись у гроба, ушел с прощания, не пожелав соединиться в общей скорби за рюмками беленькой, ароматными блюдами грузинской кухни в мрачной обстановке полутемного зала ресторана.
— Так, Никифоровы, тетя Катя, Пенкины, Денисовы, Петр Сергеевич, студенты, Леонид… — считала Вика гостей, всем кивала, сдержанно, как подобает на похоронах, не допускала улыбки, только чуть–чуть приподнимала губы, мол, узнала вас, спасибо, что пришли.
Виктория толком и не заметила, как среди приглашенных появилась эта старушка – то ли еще на кладбище втиснулась она в толпу провожающих, встала тихонько, поправила платок на голове, вздохнула, сложила свои худенькие ручки у груди в скорбном миноре и замерла, слушая священника, то ли появилась уже в ресторане, когда уставшие и намерзшиеся гости ввалились в снятый для поминок зал и расселись по местам.
Нет, вроде бы такой коричневый плащик Вика видела ещё на кладбище. У старухи в руках не было цветов, она неловко, как будто виновато переминалась с ноги на ногу, меся старыми сапожками хлюпающую глину, ни с кем не разговаривала, а всё шептала молитвы, озиралась, будто ища кого–то.
Никто не обращал на бабульку внимание. Гости, если можно так назвать приехавших на похороны людей, разговаривали, кивали друг другу, что–то вспоминали, смеялись, но сдержанно, пряча рты в поднятые воротники.
— О, Семеныч, и ты тут! Привет… Да, Аркашка подкинул нам проблем… Такая погода… Ну, что с него взять, всегда ж был себе на уме! — шептались, собравшись в кучку старики, видимо, друзья усопшего. — А кто эта расфуфыренная барышня? Ну, та, с красным платком на шее?
— Да вроде внучка, — ответил кто–то.
— А где дочь? Марина, кажется…
— Да вон там, по телефону с кем–то разговаривает.
Старички разом обернулись и уставились на хорошо одетую женщину, уже в возрасте, смуглолицую и с кучей браслетов на руках.
— Трещит вместо того, чтобы отцу последнюю дань отдать… Эх…
Семеныч покачал головой и, вдруг всхлипнув, приложил дрожащей рукой платок к глазам.
— А я ж так и не навестил его… Аркаша просил заехать, говорил, дело у него ко мне… А я…
— Полно, ерунду–то не говори! Он последние полгода не в себе был. Какие там дела?! Старость, она, друг мой, ума–то не прибавляет!
— Не скажи. Мне порой кажется, что мы одни на этой земле с разумом остались, а вокруг чёрти что! — в сердцах пнул камень Петр Петрович, еще один друг Аркадия.
Старики стали обсуждать политику, заспорили о чем–то, потом заметили, как строго на них смотрит Виктория, притихли и переглянулись.
— Цербер, а не баба! — усмехнулся кто–то. — Надо ж такую внучку заиметь!..
Пришлая старушка, вслед за мужчинами посмотрела на Вику.
— Бедная девочка… — прошептала она, комкая в руках ручки от потертой сумочки. — Кто ж она? Надо же, я ее не видела никогда… надоб ы ее в гости пригласить.
— А? Что? — старики обернулись. — Бедная? Да эта краля упакована получше, чем мы с вами! Всё ждала, когда дед на нее имущество перепишет, дача ей его уж очень покоя не давала. А Аркашка упрямый был, так и говорил, не дождетесь, мол, пока на тот свет не уйду!.. А машину на какие шиши ей купили? Этой вашей бедной? Тоже дед дал. Всю жизнь копил, себе во всем отказывал. А как Викусе понадобился автомобиль, так всё со сберкнижки снял, отдал им. А Генке, внуку то есть, тогда мотоцикл купили, тоже Аркаша помог. Щедрый был человек… Дай ему Бог спокойного сна там, на небесах…
Семеныч поднял глаза и кивнул кому–то в затянутом тучами небе.
Глаша тоже подняла глаза. Все говорили о каком–то Аркадии, странно, ведь ее мужа звали совсем по–другому, но она уж не стала ничего спрашивать, ведь горе у людей… У всех горе… И где Дениска? Почему он не рядом, ведь отца хоронят?! И столько у могилы каких–то плакатов, на них –чужой человек, с книгами в руках, ученый будто… Глаша его не знает! Ну ничего, Денис приедет, всё объяснит!
Тут пошел дождь, противно закапал по лицу, пришлось снова смотреть в землю.
Глафира отошла чуть в сторонку, боясь, что чужие люди начнут приставать к ней с расспросами или выражать соболезнования. Этого сегодня не хотелось. Ближе всех к Глаше стояла компания молодых людей. Все в костюмах, подобающих случаю, все со скорбными лицами, у каждого в руках по гвоздике.
Глаша не любила гвоздики. Красные, словно из папиросной бумаги свернутые цветы были навсегда для нее омрачены связью с похоронами, событием тяжелым, безысходным. Как будто только эти цветы достойны украшать последнее пристанище ушедшего навсегда человека…
На своей могилке Глафира хотела бы видеть хризантемки, ну, или георгины. Они, как взрыв салюта на празднике, заставляли восторженно вздохнуть и замереть, созерцая буйную красоту природы…
Молодые люди, то и дело вынимая из карманов сигареты, снова прятали их, не решаясь закурить.
— И вот чего мы тут, а? У меня такая встреча сорвалась! Эх! — один из парней, стриженный под «бокс» и с большими руками–лопатами, хмуро оглядел скорбную процессию. — Ну, помер и помер. Чего с него нам–то?
— И не говори. Вредный был мужик, три шкуры тогда на экзамене с меня спустил, гонял, гонял, так трояк и влепил! — друг «боксера» сплюнул на землю и кашлянул.
— Все от него страдали. Весь институт теперь хоть вздохнет свободно, ушел деспот, ушел барин наш, теперь всем вольная!
Ребята учились на юридическом, а Аркадий был в институте заместителем декана, вел лекции, принимал экзамены и зачеты, поблажек никому не давал, до последнего не хотел уходить на пенсию, уверяя, что молодое поколение не понимает, что буква закона непреложна и свята, что ее надо соблюдать как правила дорожного движения или дозировку лекарства, а иначе… Молодежь посмеивалась, зная, что помимо сухого закона есть еще связи, авторитет и другие несложные вещи, поворачивающие порой вспять всю колесницу правосудия…
О том, что Аркадия больше нет, в институт сообщили из больницы. Декан засуетился, забегал, думая, кого назначить на свободное теперь место, но потом понял, что так, как доверял он старику Аркадию, не доверяет больше никому. И недобрый будто был Аркашка, жаловались на него студенты, мол, лютует, въедливый очень, приставучий, но зато выпускники, те, что приходили на встречи через несколько лет, благодарили его, жали Аркадию Станиславовичу руку, признавая в нем мэтра юриспруденции.
На быстро собранном застолье в память об ушедшем, декан даже не мог точно сказать, хороший был Аркадий человек или плохой. Это было как будто другое измерение, когда соблюдение буквы закона отвергает человеческую сущность, заставляя придавить в себе жалость, снисхождение, сомнение, четко следуя прописанному алгоритму установления справедливости…
— Он был хороший специалист, знающий, умный. Жёсткий и несгибаемый, с ним порой было тяжело, но если бы мне предложили вернуть его обратно, я бы без колебаний согласился… — такую речь сказал глава института, потом залпом осушил рюмку и вздохнул…
…Студенты водрузили на свежую могилу венок, отряхнули рукава от еловых иголок, помялись еще немного и двинулись к выходу.
Глаша смотрела им вслед. Орлы, как на подбор все статные, рослые, смелые, прямо почетный караул. Только безучастные. Так не хорошо, так неправильно… Как же, человек умер, его нет больше, переживать надобно, жалко ведь! А они смеются…
Старушка опять вздохнула. Вдруг кто–то толкнул ее сзади, извинился.
Глафира обернулась. Мужчина, с усами и бородой, точно сибирский крестьянин, который по ошибке попал в мир тесных пиджаков и узких брюк, переминался с ноги на ногу и крутил в руках брелок с ключами от машины.
— Вот, пришел. На него пришел поглядеть! — усмехнулся мужчина. — Вы тоже? Родственница?
Глафира неопределенно пожала плечами.
— Понятно. Тоже дорогу вам перешел? Многим он жизнь подпортил, многим. Сколько людей сейчас с облегчением вздохнуло, узнав, что этот червь болотный помер! Ух, плюнуть бы на него, да родственники не позволят.
Глаша вся сжалась от таких страшных слов.
— Что, бабка, не понимаешь? Мож, ты за него? — мужчина мотнул головой в сторону могилы. — А мне он жизнь поломал. Засадил, на десять лет засадил! А я жениться хотел, квартиру покупал… Всё скомкал этот… Всё испортил. Чтоб ему в аду мучиться!
Мужчина запахнул пиджак, развернулся и ушел.
Глаша растерянно смотрела ему вслед. Вот и не понятно, хороший был Аркадий человек или плохой… и при чем тут Аркадий, если Витенька её мужа зовут…
Рядом со старушкой остановилась Марина, дочь Аркадия Станиславовича. Она опять тихо беседовала с кем–то по телефону.
— Да… Да… Ну, уж лет–то ему было сколько! Все мозги мне выел. Сил уж не было. Чем старше, тем дотошнее был… А как новости посмотрит, так вообще труба! И вроде голова светлая, но стал непримиримый, уж очень суровый. Устал… Устал, сам так и говорил: «Сил нет, Маринка, жизнь что–то длинная, надоело…» Звонил всё, просил заехать, а зачем мне… Да, спасибо, дорогая, спасибо…
В таких случаях выражают соболезнования, но по вздохам Марины было понятно, что она скорее принимает поздравления с избавлением. Теперь у нее будет больше времени, не нужно волноваться об отце. Свобода!
Глаша поморщилась, смерила Марину тяжелым взглядом. Та, прижимая к уху трубку, смущенно отошла в сторону…
— Марина Аркадьевна! — окликнул женщину молодой человек, подошел и, чуть наклонив голову, тихо сказал:
— Примите мои соболезнования. Аркадий Станиславович был замечательным человеком.
Глаша встрепенулась, прислушалась. Надо же, хоть кто–то по–доброму говорит!
— Да, спасибо, Лёня. И вы здесь?
— Мне Виктория сообщила. Вот, приехал… Мы ведь с ним должны были мою кандидатскую на следующей неделе править, он обещал помочь… Да ладно, ни к чему сейчас я всё это говорю… Знаете, в вашем отце был такой стержень, такой внутренний несгибаемый ствол, как у дуба, что сразу понятно, с ним надежно. Вы ведь тоже это чувствовали?
— Да, Лёня, да… — Марина рассеянно кивала, ища глазами дочь. Восторженные речи этого паренька были ей совсем не нужны, для нее отец бы не дубом. Надоел он ей, всё жил и жил, ворчал, ругался, дочь поучал, а ей уж самой годков немало. Марина сама себя слепила, сама создала то, что теперь имела, отец как будто и не при чём. Вике, внучке своей, помогать поступать в институт не стал, мол, должна сама, а связи у него были, дай Бог каждому! Генку тоже не вытаскивал, не тянул, не помогал. А ведь Марина давно была в разводе, опереться–то и было не на кого…— Извините, Леонид, мне нужно уточнить по поводу автобуса…
Лёня пропустил Марину вперед, потом, остановившись рядом с Глафирой, тихо сказал:
— Такой человек ушел… Легенда, умница большой был. А никому его не жаль… Странно… И страшно…
Глаша вскинула глаза на мужчину, стала разглядывать его лицо, как будто стараясь узнать, но не получалось.
— Заметили, никто не плачет? — продолжил мужчина. — Ни дочь, ни внучка, ни внук. Жена–то его ушла первой, много лет назад похоронили, здесь же. Аркадий Станиславович сам растил дочь, нянек не нанимал. А вот теперь за женой пошел. Этот человек был для родственников лишь источником дохода, ласки от него не ждали, да и не умел он, сам мне говорил. Такой вот… Но честный был, не соглашался на полуправду и не юлил никогда. За это они все его не любят.
Хорошо парень про Глашиного мужа говорит. Чудно, но хорошо. Вот только как же не любит никто?! Да Глафира за него готова была хоть в огонь, хоть в воду, да и жива она, здорова! Может, этот Лёня из другой процессии? А, он, наверное, что–то перепутал. Горе у всех… У всех горе…
— А ты, милок? Ты–то любил? — чтобы не казаться бесчувственной, спросила Глаша.
— Я? Аркадий Станиславович вытащил меня из такой грязи, что я б его ноги мыл и воду эту пил. Всему научил, характер выправил. Мы с ним познакомились, когда я в колледже учился. Разгульная жизнь у меня была, шумная, веселая. Родители на меня рукой махнули, мол, учись, как получится, а дядя Аркадий заметил, стал заниматься, образумил. Мы с ним соседями были, потом уж я переехал. Ему за всё спасибо…
Леонид вздохнул, подождал, ответит ли что–то Глафира, но та только вжала голову в плечики. Мужчина пожал плечами и зашагал по дороге к выходу с кладбища…
— Лёня! — окликнула его Виктория. — Куда ты?! А обед? У нас автобус же заказан, или ты на машине? — она с какой–то жаркой надеждой смотрела на него, теребя в руках зонт.
— Извините, Виктория Сергеевна, я поеду домой.
— Но, Лёня! — Вика подскочила к нему, стала хватать за рукав пиджака, Леонид только покачал головой.
— Ну и иди! Что, нечего больше от деда моего взять? Да, конечно, теперь уж и не нужен он тебе! — зло крикнула она парню вслед.
Тот обернулся, потом быстро подошел совсем близко к Виктории, она смотрела на него снизу вверх и чувствовала теплое дыхание, тонула в его взгляде, таком колючем и холодном сейчас.
— Ты не имеешь права так говорить, Вика! Ты никогда его не любила, пользовалась только, ждала, когда недвижимость тебе достанется, и всё остальное, чем он владел. Дождалась. А мне от него никогда ничего не нужно было. Он стал мне вместо отца. Тебе не понять. Извини, на банкет я не поеду. Прощай.
Вика еще долго смотрела ему вслед. Гордая и независимая, Виктория давно любила дедова «приёмыша», но признаться в этом не решалась.
… Глаша немного продрогла от пронизывающего ветра. На кладбище сегодня хоронили только Аркадия, процедура достаточно быстро закончилась, и все потянулись к автобусу.
— Ген, кто это? — Вика, недовольно щурясь, показала глазами на Глафиру, чьё сморщенное личико еще хранило следы горьких слёз.
Геннадий, надев очки, висящие на красном, плетеном шнурке, разглядывал гостью.
— Не знаю. Может, какая седьмая вода на киселе, кто их там разберет. Маму надо спросить.
— Нет, мы ее не приглашали! — Виктория нахмурилась.
— Да и Бог с ней. Отстань, я есть хочу! — Гена махнул на сестру рукой и отвернулся. — Тебе какая разница, кто это? Плачет, значит, знала дедушку, пусть едет с нами.
— Нет, на прощании ее точно не было! — не унималась женщина. — Кто же эта старуха?!
Но подойти и спросить прямо не решалась, как–то неудобно вот так, «в лоб», поинтересоваться, кем гостья приходится покойному. Может, Виктория сама ей звонила, пользуясь телефонной книгой деда, а теперь… Выйдет некрасиво.
— Ладно, потом выясним. Мам! Мама!
Девушка легонько дернула за рукав стоящую рядом, всю в черном, Марину. Та, убрав от лица платок и судорожно вздохнув, подняла на дочь глаза.
— Что, Викусь?
— Ма, кто это там? Ну, вот эта, в коричневом плаще. Да куда ты смотришь?! Там, в левом углу стоит, мямлит что–то.
Марина Аркадьевна проследила за взглядом дочери, заметила старушку, суетливо перебирающую в руках четки, и пожала плечами.
— Не помню, детка. Я сегодня очень рассеянная, в голове такой туман… Может, от лекарств… Я присяду, если не возражаешь, я…
— Мама!
— Оставь ты меня, Вик. Позже, всё позже!
Виктория с досадой кашлянула. Не для того она оплачивала банкет, чтобы всякие пришлые, чужие люди за ее счёт тут столовались!
Глафира, пройдя вместе со всеми, все никак не решалась забраться в автобус, отходила, потом возвращалась.
— Ну, едете? Помочь? — Генка протянул ей руку и помог взобраться по ступенькам.
— Спасибо, милок, вот спасибо! — Глаша никогда не ездила на таких высоченных, экскурсионных автобусах и теперь с любопытством оглядывалась. — Денис моего не видали? Ну что за наказание!
Гена пожал плечами и отвернулся, велев Глафире поскорее сесть.
До ресторана ехали молча. Кто–то на задних рядах шуршал обертками от конфет, кто–то слушал музыку в наушниках.
Дождь перестал, только на дорогах взлетали ввысь и разливались по тротуарам огромные волны–лужи.
У ресторана гостей встречал администратор. Подождав, пока все вылезут из автобуса, он пригласил гостей к столу. Скорбящие, толкаясь, заняли свои места, официанты разносили закуски и салаты, то и дело стали слышаться поминальные речи, тосты, «чтоб земля пухом», «хорошо пожил», «друг, каких поискать»… И много чего ещё, что требовало от Виктории сосредоточенности и грустной мины на недовольном лице. Да и говорили–то люди, кто деда на дух не переносил, надеялись, видимо, на кусок наследства. Лицемеры!..
Глафира села в уголочке, полутемном месте, как раз под головой оленя, торчащей на стене. На его ветвистых рогах висели какие–то серебряные диски, раскачивались от сквозняка и пускали по стенам таинственные блики. Гостья ела молча, подобрав локоточки и не сильно налегая на прозрачную, «поминальную» жидкость, что щедро плеснул ей в рюмку официант.
— Спасибо, милый, спасибо, да нельзя мне, сердце… — смущенно закивала она, накрывая рюмку рукой. Мальчик в белом фартуке понимающе кивнул и отвернулся…
Напротив Глаши, с черной ленточкой из угла в уголок, стоял портрет покойного.
Глаша прищурилась, видно было плохо, побольше бы света…
Когда наелись, стали говорить много, но совсем о постороннем: о ценах на бензин, дачах и кто куда ездил летом, кто где работает и отчего так мало платят… О самом Аркаше, его жизни не вспоминал никто, даже его дочь, Марина.
Глафира ела с аппетитом, аккуратненько вытирая тарелку хлебушком и запивая водой. Она всё ждала, когда же о Витеньке её скажут. Сама не выступала, стеснялась.
— Нет, она мне не нравится! — Вика зыркала на старушку, тыкала Генку в бок и цокала языком. — Знаешь, бывают такие, по банкетам ходят. Мол, они дальние родственники, столуются нахаляву. Надо выгнать её.
— Да угомонись, Викуся! — захмелевший Геннадий слабо мотнул головой. — Пусть сидит, вон, хилая какая, кожа да кости. Хоть ей тут приятно.
— Что значит, хоть ей тут?! — взвилась Вика. — Что, невкусно тебе? Дорогой ресторан, еда, а ты так говоришь?! Мама, ты слышала?!
Марина только подняла руку, мол, разбирайтесь сами.
— Итак, все уже говорили много, а теперь давайте послушаем, наверное, самую старшую гостью нашего празд…, то есть события. Да, вы! Скажите что–нибудь!
Виктория в упор смотрела на Глашу. Та растерянно замахала руками, покраснела.
— Нет, ну отчего же! Мы ждем!
— Вика, не превращай похороны в фарс! — дернул сестру за рукав платья Гена, но та, раздухарившись, не желала успокаиваться.
— Пусть скажет, я хочу знать!
Глафира съежилась, встала, держа в руках рюмку, вытерла глаза.
— Витенька мой… Он был большой души человек. Вот… Вы какие ему похороны организовали…Вы, наверное, из профсоюза, да? Я пришла, даже цветы не купила, что–то забыла… Денис сейчас приедет, наверное, на работе задержали… И фотография… Там стоит не Витина фотография. Вы перепутали, Витенька был очень хороший, Витенька мой…
Марина удивленно таращилась на старуху, которая, смяв в руках платок, вздрагивала от рыданий. Сумасшедшая? Чудачка? И как теперь быть? Выгнать или оставить?
Другие гости потупили глаза. На тех похоронах, что сегодня пришли посетить они, никто не плакал, всем было всё равно. То ли Аркадий таким человеком прослыл, что и не жалко, то ли все просто использовали его как трамплин для своих амбиций, а он упрямился, вот и невзлюбили его… Дочь росла самостоятельной, пока отец работал, Маринка сидела в саду, потом в школе до конца продленки, потом поступила в институт, Аркадий похвалил её, да и только. И ему казалось, что так было нормально, и никто не подсказал, что надо бы быть поласковее. И не было уже жены, чтобы дать дельный совет…
Когда дочь совсем отлепилась от семьи, отошла, став птицей гордой, самостоятельной, Аркаша почувствовал пустоту. Заполнить ее помог Лёня. Тот ничего не хотел, но получил всё – внимание, советы, заботу. Поэтому его не очень любили в семье – ни Марина, ни Вика. Одному Генке было всё равно…
Глаша смущенно сглатывала, мямлила что–то — про Витю своего, про сына Дениса, про то, что они не приехали, очень жаль…
Старушка стала протискиваться к выходу, но тут у нее в сумочке зазвонил телефон. Женщина дрожащими руками вытащила телефон– «раскладушку», прищурилась, ища нужную кнопку.
— Да помогите же ей! — не выдержал кто–то, официант тихонько сунул палец и нажал на «ответ вызова».
— Алё! — Глаша поднесла телефон к уху. — Алё!
— Мама, ты где?! Я тебе уже раз сто звонил! Мы тебя дома ждем, ты сказала, что погулять пойдешь, что надо тебе побыть одной… Понятно, такой день… Тебя нет целый день, мы уже испугались! Где ты?
Глаша как будто проснулась, всплеснула руками и охнула… Она огляделась, кивнула Марине, прошептала, что ей очень жаль и вышла из зала к дверям…
Через полчаса за ней приехал сын. Денис извинился за мать, взял ее под руку и повел к выходу.
— Может, останетесь? — Марина стояла рядом, помогая старушке одеться. — Знаете, это страшно, но ваша мама сегодня единственная, кто искренне плакал на похоронах…
— Вы нас простите, пожалуйста! Сегодня очередная годовщина, как умер ее муж, ну, мой отец. Она всегда ходит на кладбище в этот день, часто одна. Так ей лучше. Но вот сегодня… Перепутала что–то, видимо, решила, что сегодня похороны. Не знаю даже, как еще объяснить случившееся…
Денис смущенно пожимал плечами, гладил мать по спине, женщина тихо всхлипывала.
— Понятно…
— Знаете, мой Витя так любил гостей, песни любил петь, всегда веселый, всегда легкий такой, добрый. И вокруг него добро жило. А какие он мне цветы дарил… Летом на луг сбегает рано–рано, я глаза открываю, а он уж тут как тут, с букетом. И улыбается. Всегда мне улыбался, даже когда трудно было… Вы, Мариночка, извините меня, что со своими тут рассказами лезу. Только… Только вы постарайтесь про вашего дедушку тоже хорошее помнить! Пожалуйста, чтобы он не грустил…
Марина смотрела, как они вышли на улицу, как Денис раскрыл над матерью зонт и повел ее к такси. Глафира всё оглядывалась, как будто сомневалась, не покидает ли она своего Виктора опять…
… — Знаешь, сынок, они там все такие равнодушные были, я даже испугалась. Неужели Витя наш добрых слов не заслужил… А оказалось, что перепутала всё. Голова уже не варит. Денис, ты прости меня! Стыдно мне…
— Перестань, мама! Всё хорошо, пойдем домой, все собрались, тебя ждут…
… Марина, Виктория и Генка ехали домой. Проводив всех гостей, они вызвали такси, забрали портрет Аркадия и медленно отправились к машине.
— Мам, а ведь правда, никто так о дедушке ничего хорошего и не сказал. Он был такой плохой? — тихо спросила Вика.
— Нет, дочка, нет. Просто ваш дедушка был слишком занят делами. Всю жизнь делами… А настоящего мы его так и не знали… Папа…
Марина всхлипнула. Вот теперь она поняла, что папы больше нет. И не будет. А она столько не успела ему сказать…
Он звонил часто в последнее время, она была занята. Он звал в гости, она отнекивалась, писал сообщения, но не было времени их прочитать. Не было времени…
Дед Аркадий теперь был далеко, оттуда не дозвонишься, туда не напишешь письмо. Но Марина всё равно разговаривала с ним. Ночью, потихоньку, смотря в ночное небо, она рассказывала, как прошел ее день, как скучает она по отцу. А он молчит, и только тепло разливается вокруг его Маришки, его любовь и нежность…