В два года Агата осталась без матери. Фактически мать, конечно, была и даже здравствовала, но про Агату забыла напрочь. Всё потому, что маму украли.
— Злой гоблин! Страшный, зелёный, рррррр! — бабушка выпучивала блеклые глаза, пытаясь передать всю отвратительность гоблинской натуры.
— А зачем она ему нужна? — спрашивала каждый раз Агатка, задумчиво водя маленьким пальчиком по старому пыльному гобелену на стене с изображением гор, елей и снега. Дедушка говорил, что это Аляска, а те два мужичка в шляпах и кирками за спинами — золотоискатели. Агатка вела пальчиком по извилистой дорожке на снегу и представляла все их приключения на пути к золоту.
— Бабушка! Зачем ему моя мама? Ты же сама говорила, что она ничегошеньки не умеет, только хвостом крутить, хотя хвоста-то у неё и нет!
— Чтобы удовлетворять его потребности.
— Какие?
— Маленькая ты ещё, вот подрастёшь, поймёшь.
Агата склоняла набок рыжую кудрявую головку, опечаленная тем, что ей всего пять и ждать самооткрытия тайн мироздания придётся ещё долго.
— А когда гоблин её к нам отпустит?
— На Пасху обещалась приехать, на денёк.
— А-а-а! Правда?! Я для неё яички сама разукрашу! И даже для гоблина, чтоб он добрее стал и разрешил мне с ними жить!
— Да погоди ты, до Пасхи ещё два месяца! Господи, помилуй нас грешных! — бабушка перекрестилась на образок в открытом шкафу.
Уж сколько ей пришлось напридумывать сказок о своей непутёвой дочери, чтобы не травмировать психику ребёнка суровой действительностью, которая заключалась в том, что дочь в семнадцать лет нагуляла Агатку не пойми от кого из станичных, среди которых Ирина Анатольевна, впрочем, выделяла двоих самых подозрительных кандидатов в отцы, нагуляла, родила и скинула дитё деду с бабкой. Сначала Анька на учёбу продолжала мотаться в училище, дома хоть вечерами, но бывала, а потом и вовсе нашла этого, прости Господи, Толю, и исчезла из станицы.
— Нюрка! Ну, скажи ты хоть мне, кто отец ребёнка!
— Тебе ли не всё равно, ма? Твоя внучка! Расти!
— И растим! Думаешь, легко мне с маленькой? Ноги, вон, все больные, посмотри, как вены вспухли!
— Так сдай в детдом!
— Язык бы твой отсох! Матвеева поди? Признайся!
— Сама не знаю! Вот те крест, не знаю и всё!
— Тю-ю-ю… Шалапутныя! И в кого ты такая слабая на известное место?
Нюрка обижалась и раньше времени сбегала в город, прихватив с собою полные сумки продуктов. А любопытная Агатка вновь с неудобными вопросами пристаёт:
— Бабушка, а как же крокодилы?
— Какие крокодилы?
— Ну, ты в прошлый раз говорила, что мама уехала в Африку бороться с крокодилами, которые едят негритят.
— Она их всех уже перебила.
— До единого?
— До последнего.
Голубые глаза Агатки расширялись от восторга. Вот это мама у неё! Человечище! Настоящий герой нашего времени! И что ей после крокодилов тот гоблин по имени Толя? Она обязательно его победит, вернётся к Агатке и заживут они вместе очень счастливо!
Дружила Агатка с соседской девочкой, на год старшей её самой. Летом мирные игры в куколки и поедание шелковицы нарушались налётами станичной шпаны, для которой рыжая и яркая Агатка была сродни красной тряпки.
— Бабушка, почему я такая некрасивая?
— Кто тебе сказал?
— Мальчишки. Дразнят меня рыжей образuной конопатой. И бьют.
— Какие мальчишки? Имена! Я им дам!
— Данил и Женька.
— Ух, пасkудные! Схожу к Даниловой матери. Одно горе мне от её сынков! Сначала старший Аньку спортил, теперь и младший туда же!
— Дядя Матвей обижал маму?
— Дядя! Cykин сын он, а не дядя тебе.
Ирина Анатольевна хватала с лавки батистовый платок, дабы прикрыть им домашний халат, и шла в конец улицы к Даниловой матери. Агатка бежала следом и по пути то гоняла палкой кур, то пряталась за бабкиной юбкой от вредных петухов, то спугивала дремавших по кустам котов. Останавливалась Ирина Анатольевна у до желтизны обожжённых солнцем белых ворот и настойчиво звонила в звонок.
— Привет, соседка. Вот, опять твой младший побил мою Агатку. И рыжей обзывает! А дитё разве виновато, что рыжим родилось? Я тоже рыжей была, и Анька наша рыжая, и никого из нас вот так с детства не гнобили! А Агатка уже себя уҏодиной считает из-за вашего Дани!
— Ох, накажу, накажу, паггшивца! — эмоционально картавила бабёнка. — Агатка, ты его не слушай, ты очень кггасивая девочка! Посмотгги, какой у нас песочек вон там с машинками! Иди поигхай, а?
Ирина Анатольевна закатила глаза — знала, что сейчас последует. Мать Данила, круглая и гладкая, осторожным взглядом проводила Агатку и убедилась, что та её не услышит.
— Иггр, ну ты скажи мне: наша внучка Агатка или как? А то слухи по станице упоггные…
— Да я почём знаю! Анька не признаётся. То, что наша она, это точно, а если вас так этот вопрос интересует, можно генетический тест сделать, сейчас такое возможно.
— Ох, Матвей у меня до того безответственный, ты же знаешь! Ему, выходит, и шестнадцати на тот момент не было! Аньке твоей статейка тогда светит за совггащение несовеггшеннолетнего! Так что не знаю, если готовы вы понести ответственность…
— Так чего тогда спрашиваешь! Пусть всё как есть остаётся, на нашей и вашей совести. Агатка, пошли домой!
Агатка вытирала руки о платьице и бежала догонять бабушку. Одни пятки сверкали перед глазами Даниловой матери — грязные, непокорные. Женщина смотрела на девочку и сердцем чуяла, что её это родная внучка, но брать на себя такие обязательства… От Матвея-то какой прок? Ему двадцать лет, а по-прежнему без мозгов!
— Ты не подумай! Я Матвею уже сказала, что ежели кто ещё залетит от него, мигом женю, не спггашивая! Он у меня доплясался уже, всё!
Ирина Анатольевна раздражённо махнула рукой и даже не оглянулась.
В январе Агатке исполнилось пять лет. Приближался день Пасхи и Агата носилась по дому с крашеными яйцами, сшибая по пути котов и налетая на вечно невовремя появлявшегося на пороге деда. Яйца падали, бились и Ирине Анатольевне приходилось варить новую партию. Матери Агата не видела с сентября — тогда Анька в последний раз приезжала за плодами из сада, а заодно подарила Агатке дрянную книжонку без картинок, явно кем-то до этого читанную. Агатка была сама не своя, она почему-то была уверена, что на этот раз точно сможет завоевать материнское сердце настолько, что та останется с ней.
***
Агата изо всех сил старалась угодить маме, чтобы та на этот раз прониклась материнским инстинктом и не бросила её. Или забрала с собой. Она скакала подле сидящей в кресле мамы Аньки и подсовывала ей под нос крашеное яйцо.
— Мама, съешь ещё, ну съешь! Мама, я сама делала!
Анька, морщась, закрывала рукой ярко накрашенные губы. Она начинала раздражаться. Руку дочери она слегка оттолкнула, но этого было достаточно для того, чтобы яйцо упало и чавкнуло скорлупой об пол.
— Ну, говорю же, что не хочу больше, Агат! Не лезет мне! Я уже одно съела!
Агатка подняла расквашенное яйцо с таким дрогнувшим выражением на конопатом личике, словно яйцо было живое, словно это цыплёнок упал, разбился и больше не дышит. Губы девочки задрожали.
— Я же весь день его раскрашивала… В полосочки… Ба-а-абу-ушка! — начала убегать Агата и с разгона впечаталась в бабушкин живот. Ирина Анатольевна погладила её, успокаивая, по рыжим кудрям.
— Ну, чего ты? — обратилась она к дочери. — Старалось дитё для тебя.
Анька поджимала губы и натянуло улыбалась Агатке. Каких-то особых материнских чувств к девочке она не испытывала. Ошибка юности эта Агатка, причём очень дорогая ошибка, за которую ей теперь годами расплачиваться, ведь хоть живёт она с бабушкой, но деньги всё равно сосёт — мать не стесняется намекнуть, что Агатке то одежда нужна, то сапожки, потому что пенсии им с дедом на двоих едва хватает, а то, что Аньке самой много чего надо, что она ещё молода и хочет быть красивой, как всегда, никого не волнует.
— Платьюшек всяких и шортиков нам отдали на лето, а вот ни сандаликов, ни кроссовочек нету, — говорила Ирина Анатольевна и заплетала вертлявой Агатке хвостик, собирала все непослушные медные кудряшки под резинку. — Ты, кстати, тоже была в детстве кучерявая, пока перед первым классом не подстригли тебя в парикмахерской, видно, рука у мастера была тяжёлая.
— Лучше бы волосы другим цветом стали, — буркнула Анька, — всю жизнь с этой ржавчиной мучаюсь.
— Да это самый красивый цвет! Яркий, задорный! Агатка, правда у вас с мамой самые красивые волосики?
— Нет. Меня мальчики дразнят.
— Это сейчас дразнят, а потом бегать за тобой начнут.
— Не надо за мной бегать! Я уже и так устала от них убегать!
Ирина Анатольевна и Анька засмеялись. Стали есть куличи, потом дед принёс выловленных в родном Азовском море бычков и тарань. Они были в вяленом виде. Взрослые запивали рыбу пивом, Агатка хлестала «Буратино» и дважды облилась.
— Ну какая же ты у нас вертушка! — ласково журила её бабушка, а мать выказала строгость:
— По поnке надо давать, совсем она у вас неуправляемая стала. Девочки должны быть спокойнее!
— Себе дай! — посоветовала ей бабушка и чмокнула внучку в конопатую щёку. — Ночевать будешь?
— Да, наверно останусь, добираться вечером неудобно.
— Мама, а твой гоблин не придёт за нами ночью?
— Какой ещё гоблин? — Анька подозрительно зыркнула на мать.
Ирина Анатольевна вспыхнула, а Агатка с детской непосредственностью продолжила выдавать:
— Ну, которого Толиком зовут, зелёный такой. Он же тебя украл!
— Почему гоблин?! Кто тебе сказал, что он гоблин?! — заверещала оскорблённая Анька. — Мама! Как ты можешь!
— А что мне ещё говорить ребёнку, умная ты наша? Что ты по своей воле? Того? Сбагрила?
Дочь разозлилась на мать, насупилась. Спать Анька легла в зале на диване, через полчаса к ней прискакала Агатка и нырнула под одеяло.
Окно забыли зашторить и стену, у которой стоял диван, освещал дворовой фонарь. Там, над их головами, висел изученный Агаткой вдоль и поперёк гобелен с изображением Aляски. Агатка обстоятельно рассказала матери о жизни тех двух золотоискателей, как им тяжело зимой в лесу, как приходится бороться с волками, как одному из них в схватке отгрызли руку…
— С чего ты взяла, что отгрызли?
— Мне дедушка сказал. Смотри, у него рукав пустой болтается.
— И вовсе не пустой, просто пальцев не видно!
— Потому что отгрызли! Какие же они золотоискатели без увечий? Они должны вернуться домой с полными карманами золота и полукалеками, изгрызенными и в шрамах, иначе в их геройства никто не поверит, все сочтут их за лгунов и воришек! Скажут, украли вы золото, у честного человека украли, хватит врать!
— У честных людей много золота не бывает.
— А что у них есть?
— Не знаю… Ничего толком нет. Вот видишь, у меня ничего нет, сколько ни старайся, всё бестолку.
— Значит, ты честная?
— Выходит, что да.
— А баба с дедом?
— О! Ну эти вообще первые праведники. Всё, давай уже спать, мне вставать рано, на работу надо ещё ехать из этой дыры.
— Нет, нет, подожди, мамочка! Раз ты честная, я должна спросить…
— Быстрей давай. — зевнула Анька.
Агатка привстала с подушки и села напротив матери. Голубые глазки блеснули в темноте, она набрала побольше воздуху:
— Ты же меня любишь, правда? Не можешь не любить, ведь я твоя дочка. И тебе наверняка постоянно меня не хватает, потому что у мамы и ребёнка такая связь есть… неуловимая, но прочная.
Анька подавилась очередным зевком и хотела было что-то сказать в оправдание, но поток Агаткиных изречений остановить непросто. Девочка, захлёбываясь чувствами, разъясняла матери значение их связи:
— Как у нашей кошки с котятами! Попробуй отними у неё котёнка, она же будет по всему двору бегать мяукать и искать его, изведётся вся. Так и ты, наверное, мамочка, страдаешь без меня с этим гоблином Толиком…
Анька возмущённо клацнула языком. Вот мать! Надо ей ещё раз выговорить!
— Агатка, он просто Толик. Дядя Толик, без гоблина, ладно?
— Но ты не должна с ним страдать! Мы же можем быть вместе, мама! Ты и я! Я тебя так люблю, так скучаю! Давай не будем расставаться, пожалуйста, возьми меня с собой, я буду тебе помогать, я кур умею кормить и собирать яйца, я постель заправляю и знаешь что, знаешь?! Совсем забыла сказать! Я уже умею читать! Меня дедушка научил!
Тут Агатка зажгла ночник и пулей, не успела Анька моргнуть и глазом, приволокла в постель детскую книжку.
— «Цыплёнок был маленький, вооот такой. И была у него мама, а мама была вот такая..» Видишь, видишь, какая славная курица! «Мама его очень любила…»
— Умница, Агата, давай спать.
— Ладно, но ты только посмотри, как он жмётся к маме под крылышко! Вот так, смотри, мам!
И Агата поднырнула под руку матери, прижалась, зажмурилась, ощутила запах и тепло её тела, и даже примлела, до того было хорошо. Анька тяжело вздохнула.
— Мамочка, давай мы больше никогда не будем расставаться, всегда будем вдвоём, это же так просто… Так и в природе кругом, цыплятки с курочками, котята с кошками… И всем хорошо.
Анька напряглась и перестала машинально поглаживать плечико Агаты.
— Я не могу, Агатка. Пойми меня правильно, дочь… Мне нужно личную жизнь устраивать, с жильём вопрос решать, и Толик ещё этот ненадёжный, с ним путёвой каши не сваришь. Куда мне тебя ещё? Я сама была ребёнком, когда ты родилась. Да и сейчас не особо выросла. Так что живи лучше с бабушкой, а я, может, когда-нибудь, если всё устроится…
Агатка промокнула наволочкой выступившие слёзы, повертелась немного и начала засыпать, ведь так хорошо рядом с любимой мамой.
— Мамочка.
— А?
— У тебя всё получится, у тебя всё будет, что захочешь. Ты же такая смелая — перебила в Афҏике всех крокодилов. Я так горжусь тобой, мамочка, — промурчала Агатка и подвинулась ещё ближе к её тёплому телу.
— Каких крокодилов? — непонимающе хлопнула в темноте глазами Анька, но Агатка уже начала мирно сопеть.
***
— Дедушка! Дедушка!
Иван Егорыч оторвал взгляд от поплавка. Не почудился ли голос внучки в шуме моря? Нет, стало быть, и впрямь катится к нему по жёлтому песку рыжее чудо. Агатка неслась по песчаным дюнам, наметённым за весну перед берегом, и ловко перепрыгивала лохматые кусты. Ближе к воде все эти неровности сходили на нет, переходя в ровный песок. Дед Агаты рыбачил на шатком причале.
— Ты почему одна? Как бабка не доглядела-то? Чего вертишься, отвечай давай, слышь-ко?
— Где рыба, деда? — возбуждённо закружила вокруг него Агатка.
— Так вот же, в ведёрке.
Агатка заглянула в ведро, не побрезговала перебрать рукой склизких и ещё живых рыбёшек. Её задорное личико омрачилось разочарованием. Она пнула ведро, повернулась к морю и показала ему язык.
— Всё равно она мне попадётся! И уж тогда…
— Кто попадётся? — не понял Иван Егорыч.
— Золотая рыбка! Я начала читать про то, как «закинул дед невод в море…» Где твой невод, дедушка?! — строго выговорила Агатка, прямо как учитель ученику, что не выполнил домашнее задание, — Волшебную рыбу только неводом ловят, ты что, неграмотный?! Золотая рыбка, она ж не глупая, чтоб в рот острый крючок засовывать!
Дед расхохотался.
— Ну какая же ты у нас фантазёрка! Это мы виноваты с бабкой, всё выдумываем для тебя небылицы.
— Какие небылицы? Вы мне врёте, что-ли?
Дед закусил язык. Проболтался! Не открывать же внучке глаза на то, что мать у неё ветреная и безответственная девка, которой Агатка не нужна! Пусть Анька пока ещё побудет героиней, спасающей мир. Рано или поздно Агата сама всё поймёт.
— Что ты, Агаточка, это я просто так сказал. Всё, что знаю, всем с тобой делюсь, вот те крест, слышь-ко!
Агатка сменила гнев на милость, уселась на край причала и свесила над водой ноги.
— Дедушка, мне нужна эта рыбка. Я сейчас буду её призывать, а ты не зевай, лови её, ладно?
— Договорились, душа моя. А зачем она тебе?
— И всё-то тебе объясняй, как маленькому! Известно что: хочу, чтоб она моё желание исполнила. Чтоб мама стала богатой-пребогатой и оттого счастливой. Она сказала, что не может меня к себе взять, потому что у неё ничего нет, а вот когда будет…
— Так дед из сказки тоже для своей старухи богатств пожелал, только не в прок пошли ей те капиталы… Ещё хуже, старая, сделалась.
— А я до того момента ещё не дочитала.
— То-то же, внучка, — вздохнул Иван Егорыч. — В жизни не всё так, как мы хотим. Ты хорошая, чистая, однако, не все такие же.
Мутное Азовское море подгоняло к берегу волны, ветер, играя, щекотал белоснежных барашков на гребнях тех волн. Мелко́ то море, даже если спрыгнуть с края причала, деду и до ключиц не дойдёт. Ещё неделька и можно будет плавать. «Как же Агатка любви материнской хочет! Али не додаём ей, вроде как обожаем девчушку, всё делаем, а она, как тот волк взаперти, всё в лес поглядывает… Ох, как бы не вылилось это всё в нехорошее, слышь-ко?»
— Плыви, рыбка, плыви золотая!.. Плыви рыбка, плыви… — шептала Агатка и сверлила задорными голубыми глазками море. Вскоре, однако, ей надоело вот так проветриваться всеми ветрами. Оставив деду задание передать рыбке (в случае поимки) её заветное желание, Агатка убежала в станицу и, перекусив, проносилась до вечера на улице, а когда за ужином увидела деда, уже и думать забыла о той волшебной рыбке, чему Иван Егорыч был несказанно рад, так как рыбку, царицу эту морскую, он так и не встретил, а выдумывать очередную небылицу было лень.
Июль и август выдались для Агатки счастливыми. К бабе с дедом привезли на лето ещё двоих внуков — старших братьев Агаты по дяде. Максиму уже шестнадцать было, считай, жених, а младшему Егору десять. Агатка таскалась за ними хвостиком, то за одним, то за другим, участвовала во всех их приключениях и передрягах, а мальчики, в свою очередь, отвечали за юркую сестрёнку головой и следили, чтобы ни один рыжий волосок не упал с головы очаровательной вертушки. И неважно, нравилось им с нею нянькаться или нет — долг есть долг.
Старший Максим был тоже рыжим, удался в бабкину породу, однако кулак имел крепкий и здоровье недюжинное, поэтому никто не смел его дразнить и вообще хоть как-то намекать на пламенную особенность его вихрей, потому как Максим на подобные замечания реагировал крайне чувствительно и невольным обидчикам бывало больно. Услышав однажды, как мелкая шпана в лице всё тех же Дани и Жени дразнит Агатку рыжей обезьяной, Максим долго не думал, а изловил обидчиков и надрал им уши. Заступаться за Даню вызвался старший брат, негласный отец Агатки. Так между Максимом и Матвеем началась тесная дружба, повлёкшая за собой щепетильный эпизод.
В тот день молодёжь собралась дружной компанией на пляж. Максим был с девушкой (успел уже), а Матвей и вовсе чуть ли не с невестой, по крайней мере девица была от него беременна и животик уже виднелся. Было ещё несколько молодых людей, станичных приятелей Матвея. Агатка кружила рядом, таская под мышкой несчастного щенка, которого им во двор подкинули добрые люди. Щенок скулил, вырывался и, пока шли до пляжа, обмочил Агатке платье. Все смеялись, а Агатка надулась и затаила на щенка обиду.
Молодёжь накупалась довольно быстро и растянулась на песке греть кости и загорать, а Агатку, известную русалку, из воды так просто не вытащишь. Максим поглядывал за нею краем глаза и рубился с парнями в карты. Девушки и вовсе отвернулись от воды и, вывалявшись в песок, щебетали о своём, о женском.
Агатка решила научить щенка плавать.
— Утопишь, Агата! Неси сюда его! — беспокоился Максим и несколько раз подбегал проверить, жив ли щенок, но тому будто бы и нравилось в воде: он забавно фыркал и перебирал толстыми короткими лапками.
Агата незаметно уходила всё дальше на глубину, начала уже подлазить под сваи причала, ведь они бывают облеплены мидиями, очень интересно! И тут ей пришло в голову, что щенок, пожалуй, заслужил наказания за то, что обмочил её в дороге. Она решила научить его выживать в могучей стихии и отпустила, чтобы дать возможность самому проплыть от сваи до сваи, а там она его изловит. Но щенок отчего-то сразу пошёл ко дну, очень глупо пошёл, как камень. Агатка испугалась и нырнула за ним, а плавать-то не умела! Между сваями течение воды закрученное, неправильное, но щенка Агатка нащупала, а вот песчаное дно ушло из-под ног. Агатку успело отнести чуть дальше, в подводную яму. Крепко прижимая к себе щенка, который царапал её голый живот, Агатка начала захлёбываться и тонуть.
Ею овладела дикая паника, но едва она подумала о том, что погибает, что это, наверное, и есть смеҏть, которой все бояться, ибо непостижимая она и страшная, как кто-то крепко схватил её за волосы и вытащил на поверхность, и подхватил на руки. Агатка откашлялась, щенок проделал то же самое, дрожа и выпучивая мутно-карие глазки. Её спасителем оказался Матвей, от имени которого бабушка всегда плевалась и обзывала парня Иродом царя Небесного и что-то Агатке подсказывало, что этот Ирод был душным козло́м.
— Ты что творишь?! — возопил на неё Матвей, выпучивая свои какие-то неясные глаза, словно их затуманивала водочка или что похлеще. — Зачем полезла туда?! Чуть не утонула!
Парня хорошенько перетряхнуло эмоциями. Вот уж сходил освежиться на минутку!
— Кх! Кх! Не знаю… Кх!
Лицо Агатки было облеплено мокрыми и, казалось, красными волосами, до того яркими они были в мокром виде. Матвей перевёл дух и убрал их с глаз девчушки.
«А губы-то в точности как у меня… Тьфу ты! О чём думаю?»
Он понёс девочку к берегу, а им навстречу уже бежал перепуганный Максим и с перекошенным лицом отнял сестру у друга, прижал к себе, шепча: «Господи! Господи!», а вслух сказал:
— Только бабе с дедом не рассказывай, умоляю! Не расскажешь?
Агатка, слабая от испуга, помотала головой в знак согласия. Потом она услышала такое, отчего уши её сами собой навострились. Один из приятелей говорил Матвею, смеясь:
— Вот это отец, я понимаю! Спас дочь! Видишь, связь между вами имеется, потянуло тебя именно в эти минуты в море!
— Да, папаша наш! Ха-ха-ха! — одобрительно хлопнул его по спине другой.
— Агатка, это ж папка твой!
— Заткнись, дуҏак! — огрызнулся на них Матвей.
Он уже и не рад был своему геройству. Искоса посмотрел Матвей на Агатку — та глядела на него во все глаза, восхищенно и поражённо, и словно что-то щёлкало за этими глазками, в самом сознании девочки, щёлкало, переворачивалось и переключалось от шокиҏующего известия. Так вот они, папки, какие! Оказывается, у неё тоже есть отец!
***
При виде своей так называемой дочери Матвей непроизвольно терялся и по возможности шарахался в ближайшие кусты. Раньше-то он особо и не задумывался, что и правда является ей отцом. Ну, говорят по станице, что его дитё, но свечку никто им с Анькой не держал, да и вообще, разве у пятнадцатилетнего мальчика могло всё достаточно созреть для того, чтобы вышел ребёнок? Вряд ли! Анька с другим нагуляла, вон, с Димкой, например, да только кто ж тому Димке предъявит, он весь из себя правильный и законопослушный семьянин. Ополчились все на него, на бедного Матвея, нашли козла отпущения!
И хоть никто и не предъявлял ему претензий со стороны Агаткиных родственников, но подколы друзей и местного бабья имели накопительный эффект и вот вылились в, так сказать, очную ставку отца и дочери. И если раньше Матвей ото всех отшучивался и не брал в голову сей факт, влекущий неприятную ответственность, то после слов приятелей, сказанных при нём девчушке: «Это ж папка твой!», в нём вдруг что-то щёлкнуло. Вот как увидел этот взгляд Агаткин, поражённый и искренний, так и щёлкнуло. А что, если и впрямь его дочь? И что ему теперь? Растить девчонку придётся? Так он сам живёт с мамкою, ни целей в жизни не имеет, ни образования, ничего! В голове, как на одной из тех смешных картинок, сидит обезьяна и бьёт в оркестровые тарелки. Ибо нет ничего в башке той. Да ещё и Наташка от него беременна, тут уж не отвертишься, мамка с папкой твёрдо приказали жениться, и тёща обещалась дом купить. И невеста та ему уже выговор сделала, что не дай Бог алименты навешают, ей такое счастье не надо, поэтому дельце это он обязан затереть и девчушкин пыл остудить.
А Агатка, шельма мелкая, так и ищет с ним встречи теперь, всюду за братом Максимом следует, знает, что они приятели. Раньше-то она всё больше с Егором играла, младшим братом Максима, или со своими подружками, а теперь же продохнуть не даёт от своего навязчивого общества.
Вечерами, бывало, палили они костёр позади обветшалого амбара, в котором каждый год прорастали зёрнышки оставленной пшеницы и ячменя, прорастали, зрели, осыпались и вновь вырастали в следующем году. Однажды Агатка наелась невызревших зёрнышек и у неё вспучило животик. Так вот, собиралась за тем амбаром молодёжная компания. Красота какая! Небо звёздами зажигается и темнеет, слева замолкает станица, только псы кое-где брешут по дворам, а справа доносится нежный шум моря… Они жарили сосиски и румянили белый хлеб, травили шутки да анекдоты. Бабушка Ирина Анатольевна не хотела отпускать Агатку на такие «застолья», девчонка и так шустрая и впитывает в себя всё, как губка, а там явно великосветские беседы не предполагаются. Но Агатка устраивала такой скандал и рёв (знала, что «папка» не пропустит это событие), что приходилось отступать с условием:
— На сорок минут! Слышишь, Максим? Чтоб привёл её в восемь тридцать! И не ругайтесь при ребёнке!
— Ладно… Ох, Агатка, ну и назойливая ты, как туалетная муха. Знаешь, зелёные такие, в уличном сортире водятся.
— Они красивые… Так переливаются… — мечтательно протянула Агатка, выходя за калитку. Эти мухи были предметом её восхищения.
Молодёжь смеялась, шутила, толкалась, парни обжимали девушек, иногда Агатка прислушивалась и смеялась громче всех с анекдотов, из которых, впрочем, ничего не понимала, а хохотала так, за компанию. И до того у неё это выходило смешно и по-детски карикатурно, что все начинали ржать уже над забавной Агаткой, а той только то и надо, что всеобщее внимание. Всё это время она жалась поближе к Матвею, к папочке, и гадала, как же установить между ними мостик эмоциональной связи. Для начала она решила во всём подражать папулечке, как ласково про себя его называла. Она отломила от засохшего стебля палочку длиною с палец взрослого, подпалила один конец, чтобы тлел он, но не возгорался, и начала втягивать в себя дым.
— Ты что делаешь такое? — удивился Матвей.
— Курю. Я как ты буду, хочу во всём на тебя походить.
Матвей выругался.
— Тьфу ты, Господи! Выплюнь гадость эту сейчас же!
— Но ты же куришь! — возмутилась Агатка, опуская «сигаретку».
— Мне можно, я мальчик и взрослый уже, тем более я в сторонку отхожу, чтоб другим не дымить, потому как это невежливо.
— А девочкам нельзя, выходит? Почему? Так не честно!
— Потому что у девочек губы распухают от курева, как у рыбы-Наполеона, видела?
— Не-а…
— Во-о-от такие вареники! — Матвей отвалил нижнюю челюсть и выдвинул её вперёд, придерживая ладонью, при этом губы он вывернул до того безобразно, что Агатка скривилась и отшвырнула подальше свою соломинку.
— Тушить сначала надо! Так и до пожара недалеко! — пробурчал Матвей и встал, чтобы погасить шлёпанцем тлеющий в траве огонёк.
Всё это время за их диалогом пристально наблюдала невеста Матвея и сверлила рыжую и вертлявую головку Агатки с подозрительной ненавистью.
В другой день ловили мидий и Агатка тут как тут. Максим учил сестрёнку их чистить: сам ножом сковырнёт ракушку, и показывает Агатке, какая часть в пищу годная, чтобы та доставала её пальцами, а она как упрётся, как ручки на груди скрестит и нос воротит:
— Нет, не хочу, чтоб ты меня учил, уйди! Меня Матвей научит, он лучше умеет! Матвей, научи меня, Матвей, ну пожалуйста, па… — и осекается на полуслове.
Максим уже начинал надуваться от сдерживаемого раздражения, но, как тот округлившийся воздухом жабёнок, гасил на полпути вздувающееся возмущение и, хмурясь, разделывал для Агаты чёрных мидий.
По улице тоже шагу не ступить спокойно, повсюду вездесущая девчонка, которая бежит к нему, как к лучшему другу, бросается на шею и жмётся. Матвею приходилось обходить двор друга десятой дорогой, а если случалось заметить вдалеке рыжее облако Агаткиных волос, то парень прятался в ближайших зарослях или же вовсе ударялся в позорное бегство. Под конец лета ему даже пришлось ограничить общение с Максимом.
В конце августа братья Агаты уехали, бабушка облегчённо вздохнула — намаялась на всех стряпать — а Агатке дом стал казаться полупустым и одолевала её осенняя тоска. Раскачиваясь на качельке перед домом, смотрела она, как сохнет трава, как цветы угасают за изгородью, как яблоки, напротив, румянятся, наливаются красным, и хотелось ей поделиться с бабушкой своим открытием, что-де папка у неё теперь есть, но никак не решалась, чувствовала, что баба будет в ярости, так как худшего папки, чем Матвей, по мнению Ирины Анатольевны, придумать сложно.
В сентябре Матвея женили и с непризнанной дочкой он стал подчёркнуто холоден, а Агатка уже растрепала верным подругам, что он и есть её папа — но то не страшно, девчонки похихикали и забыли. Однако же язык Агатки порой был и врагом её. Допустила она один большой промах в схватке с Даней, который вновь почувствовал свободу, когда братья Агаты удалились со сцены.
— Ну что ты бьёшь меня, мы же родные с тобой! Ведь твой брат Матвей мой папа!
Даня от такого известия заметно опешил и даже опустил кулаки. Потом крикнул:
— Врёшь ты всё! Вот я у него спрошу и задам тебе! За враньё!
И ведь спросил. И неприменул доставить Агатке ответ, когда возвращался со школы. Он был первоклассником. Завидев Агатку в песочнице у двора с подружкой, он бросил на траву рюкзак и, сжав кулаки, направился к ним походкой Рембо.
— Матвей сказал, что это всё чушь собачья и никакая ты ему не дочь! Вот, на тебе за это! — он схватил горсть песка и швырнул в неё. — Получай, врушка!
